Серия «Автобиография прабабушки.»

А время было 5 часов утра.

— В 6 часов мне на работу!

Чефир ему делали каждый раз на похмелье. Заваривали густой чай, добавляли 100 грамм водки. Выпив такой чай, сказал:
— Ну вот, я снова в своей тарелке. Сейчас до гудка нужно добежать до завода.

Утром весь Гурьевск знал, что Кашпиров сгорел от водки и умер.

В 8 утра приехал из больницы врач. Начал кричать на хозяйку — какое она имела право разбить в морге раму и увезти покойника?

Хозяйка, вместо того чтобы плакать о покойном муже, хохотала до слёз. Врач говорит — что с горя она помешалась. Но куда она спрятала труп?

-47-

Мы не стали их разубеждать, а когда они уехали — хохотали всей семьёй.

Рассвело. Стали приходить близкие, знакомые и даже местные корреспонденты — узнать подробности: как и что.

Тётя Лиза после проводов скорой помощи нас предупредила, что Кашпиров не был в морге и что он из дома ушёл утром на работу.

Соседи и знакомые приходили и приходили. По репродуктору объявили, что Кашпиров жив и здоров и находится на работе.

На завтра в местной газете была большая сатирическая статья, где критиковали медиков, и на Кашпирова была карикатура — как он в нижнем белье, босиком, удирает из морга.

"Чем чёрт не шутит, когда Бог спит?" — только и слышно было такую пословицу.

Позднее он нам рассказал, как и что было с ним:

— Выпили мы изрядно у Сафронова. Было уже темно. Я пошёл домой. По-видимому, упал и уснул. Проснулся от холода. Хотел накрыться одеялом — но его не нашёл. Подушки и матраца тоже не обнаружил. Тогда я встал. Ночь была тёмная, но постепенно мои глаза стали различать все предметы комнаты. Оказывается, я спал на топчане без всякой постели, только накрыт был простынёй.

В комнате стояли ещё два топчана. Один был свободный, а на втором кто-то спал, накрытый простынёй. Я открыл спящего — это был мужчина низкого роста, с бородкой. Он лежал вверх лицом, живот его был изрезан и зашит крупной стёжкой.

Вот тут я напугался, рванул к двери — она была закрыта с улицы.

Наконец я догадался, что нахожусь в морге. Меня обуял страх. "Надо бежать", — решил я. Вытолкнул на улицу раму. Когда её опрокинул — там, наравне с окном, был сугроб снега. Повеял ужасный холод. На мне было нижнее бельё и шерстяные носки. Своей простынёй я замотал голову.

На следующий день я была дежурной по классу и ещё раз убедилась, что записка — не Андреевой рукой написана, а Костиной.

-45-

В дальнейшем я стала замечать, что Костя и я — мы оба избегаем друг друга. И когда было невозможно избежать встречи, мы не смотрели друг на друга. Но оба косили глаза так, что видели насквозь друг друга.

Я стала классифицировать мужской пол — от мала до стариков. К первой категории относила тех, которые походили на Костю. К третьей категории причисляла тех, которые чем-то походили на Андрея. Всех остальных относила ко второй категории — их было большинство.

Мне 69 лет, а я до сих пор жалею, что отказала в дружбе Косте.

Тася и Нина батрачили, у мамы родилась ещё девочка — Галя. Мама с отцом работали. Мишу и Галю нянчить было некому. Родители дали мне обещание, что в пятом классе я буду учиться. Поэтому я жила дома.

Но в сентябре всё пошло кувырком.

Наши решили уехать на станцию Белово. Там начали строить цинковый завод, и рабочие руки — только подавай. На станции Белово меня не приняли в школу. Рабочих с детьми приехало много. Школы всего было только две. Всех охватить учащихся не было возможности. Поэтому я вернулась в Гурьевск.

Вот тогда-то я стала жить на квартире Кашпировых, что Лёшку покусал бешеный волк.

Была карточная система, надеяться в помощи мне было не на кого. С осени я нанималась рыть картошку в будни — после школы, а в воскресенье — на весь день. Картошкой мне и платили, которую я ссыпала в подпол хозяев в отдельный уголок.

Меня приглашали нянчить или мыть полы — у кого в чём была нужда. За это мне платили простоквашей, молоком, солёной капустой или поношенными вещами: чулки или обувь.

Стало уж светать. Мы вышли за дедом. Скоро дед крикнул:
— Ах ты, подлец!

Одного пчелиного лубяного домика не хватало. Их было два — остался один. Это ночью был шельма мишка. Пошли по следам. Помятая трава нас привела к ручью. Там, в воде, валялся дуплянка-домик — но уже пустой.

— Значит, матка-пчела вылетела, а за ней и весь рой, — сказал дед.

Дед вскоре нашёл рой пчёл на сучке дерева. Пчёлы сидели громадной шишкой, уцепившись друг в друга со всех сторон, прикрывая матку-пчелу, чтобы она никуда не улетела.

Дед, прикрыв лицо и шею сеткой, в руки взял зажжённый дымарь, как поп кадило. Пустое ведро и дымарь прикрепил к суку, на котором сидели пчёлы, и обоими руками снял рой в ведро.

В ограде были запасные пустые домики для пчёл, куда и поместил снятый рой.

-43-

Аня спросила:
— Почему Мишка взял дупляный домик?

Дуплянки стояли дальше от ручья, а дощатые — ближе. Дед говорит, что дупляный домик меньше, чем из досок, а значит — и подручней.

Домики из досок — квадратные, четырёхугольные, а это значит, что они не покатятся. Дупляный домик — из ствола толстого дерева. Выпиливается кряжик на один–полтора метра длиной, середина выдалбливается.

Такой домик Мишка сваливает набок, затыкает выход пчёл травой и свободно катит к ручью. Там, в ручье, открывает верхнюю крышку домика, отходит на какое-то расстояние и выжидает, пока пчёлы не вылетят. И тогда Михаил распоряжается мёдом как хочет.

О красоте человека.
Мои впечатления, которые встретились на моём жизненном пути.

По нашей улице жил молодой человек — Костин Костя. Учился он в пятом классе. Мне был одногодок. Я же по учёбе отстала. Со мной в классе учился его младший брат, который ничего внешне общего не имел с ним.

Это были два родных брата и две противоположности друг другу. Младший Костин был очень маленького роста, не по годам. Волосы — рыжие, до ржавчины. Лицо — испещрено оспой. Какие-то простоквашные, мокрые, скользящие глаза. Необщительный. По-видимому, он был очень удручён недостатком своей внешности.

Костюм и вся его одежда была богатая, но он носил её небрежно, как бы стеснялся, что одежда не соответствует его лицу.

Однажды он передал мне небольшой лист бумаги, где было написано:
«Если я тебе нравлюсь, ответить мне: да или нет. Я тебе предлагаю дружбу – Костин Костя».

Кушали с аппетитом. Была уха из свежей рыбы. Пили чай с сотовым мёдом. В чай заваривали листья смородины.

После дед запряг лошадь:
— Ну, девочки, я вас повезу за колбой. Сам поеду дальше, на обратном пути заберу вас.

Дал нам хлеба, соли. А воду и колбу — найдёте в лесу.

-41-

Проехав километра два, дед сказал:
— Там в ложачке есть ручей и колба. Впереди высокая гора и густой лес. Туда, на гору, не ходите.

Спустились мы с косогора вниз. Лес был густой. Солнце не проникало к ручью. Была ещё утренняя роса.

Вот и колба — сочная, крупная. Мы нарвали её в наши сумки и поднялись наверх, где уже полностью наступил день. Пели птицы, кузнечики, разные насекомые, — тихое и звонкое щебетание птиц. Легли на траву и уснули, а когда проснулись, нам захотелось кушать и пить.

Спустившись в лог, там у ручья, закусили хлебом и колбой с солью.

Не заметили, как сразу стемнело. Всё замолкло. Мы почему-то стали разговаривать тихо, почти шёпотом. Вот слышим — кроме нас, ещё кто-то шепчется. Стало жутко.

Не подавая вида друг другу, что мы трусим, разговор переключили на более высокую ноту. И, как бы нас передразнивая, кто-то тоже повысил тон.

Анечка говорит:
— Давай кричать деда, наверное, он нас ищет.— Дедушка! — крикнула Аня.

И совсем близко, кроме эха, ещё повторился звук.

Нам стало страшно. Мы сцепились за руки, выбрались на косогор.

Крикнула и я деда.

Снова кто-то повторил за мной. Мы оглядывались вокруг — никого не было. Бежим в гору, бегом. А слова деда... забылись.

Стали искать дорогу, где нас дед высадил. А её всё нет, место незнакомое. Аня не выдержала — заплакала. Я ещё раз крикнула деда.

Но тот же голос меня передразнил и засвистел.

Мы обе заголосили, стали кричать враз — и совсем близко кто-то хохотом, потом заплакал с причетом:
— Дедунь! Дедунь!

Бежать нам было некуда. Мы поняли, что заблудились. Сели на свои мешки с колбой — не плакали, не смея подать и звука.

-39-

Когда я стала учиться в пятом классе, стала комсомолкой. Я целиком переключилась на комсомольскую работу. Комсомольцы делали походы в близлежащие деревни, особенно под религиозные праздники – Рождество, Масленицу, Пасху. Ходили с концертами, маленькими пьесами, устраивали танцы, игры. Цель была — отвлечь крестьянскую молодёжь от религиозных обрядов.

Ещё нужно вернуться к четвёртому классу, к зоологическому кружку. Ранней весной ходили в лес, брали с собой варенье, яйца, сырую картошку — там на костре пекли, ели. Собирали от разных птиц гнёзда с яичками, читали книги, сказки, рассказы.

Мальчики как-то ухитрились убить змеёныша — 45 см, по длине, цвет чёрный, поверхность шероховатая, как будто плетёный бич. Но и убитую мы решили взять с собой. Положили его в бумажный кулёчек. Его я сунула в карман куртки.

Вот слышу: «Феня, не шевелись!» Я обомлела. Из кармана куртки, сантиметров на десять, высунулась чёрная голова змеёныша. Из раззинутого рта вытянулся красный язык с развилкой. Все смотрели на змею. Как подкрался ученик нашего класса, Костин Андрей, схватил гадюку у самой головы за горло. Все вздохнули с облегчением.

Он и сам не знал, что с ней делать. Я опомнилась и крикнула: «Ищите муравьиную кочку! Будем смотреть у змеи ноги!» Расшевелили кочку, Андрей бросил змею. Змея закрутилась, но от муравьёв нелегко убежать. Ног змея не показала. Тогда змею несколько раз ударили жидким прутиком по голове и контуженную бросили на костёр — в надежде, что покажутся ноги змеи. Но и там мы ног не увидели.

На следующей прогулке я взяла книгу про змей, и мы окончательно убедились, что у змеи нет ног.

Сова, филин, леший. Одно и то же или нет? Я так точно и не знаю. А встретиться — прямо или косвенно — мне пришлось в жизни три раза. Впервые — вот при каких обстоятельствах.

В это же лето я снова пришла на свидание к родителям. В доме было необычно тихо. Я спросила:
— Где Нина?
Мама ответила, что спит. Отдернув занавес, где стояла её кровать, Нина лежала, лицо её было накрыто мокрой тряпкой. Откинув тряпку, я не узнала Нину.

-37-

Лицо было настолько отёчно, что не было видно глаз. — Кто тебя так изуродовал? — спросила я. — Отец, — еле прошамкала Нина. Мама стала упрашивать, чтобы я не поднимала шума. Нина говорила, что ей совсем не больно. Отчим сказал, что больше никогда не тронет Нину пальцем.

И снова я ушла из отчего дома молча.

Через полмесяца Нина пришла проведать меня. Она говорит, что полностью выздоровела и что отчим обещал больше не пить.

В одно счастливое время приходит к хозяевам пионервожатая. Говорит, что меня отправят в пионерлагерь бесплатно. Пионерлагерь был организован в школе посёлка Салаир. Там же находился золотой прииск. Сама деревня небольшая, окна с резьбой, с раскрашенными наличниками. Улицы чистые, широкие. Перед каждым домом скамеечки, одно или два дерева — черёмухи или рябины. Каждый вечер мы строем маршировали по улицам с песнями: «Картошка», «Вот помру я, помру я», «Вейтесь кострами, синие ночи», «По морям, по волнам» и другие. Жители деревни сидели на скамейках, лущили семечки.

Днём мы ходили на озеро, запруженное от небольшой речушки, примерно 250 квадратных метров. Утром зарядка, завтрак и прогулка в лес. Лес смешанный: пихты, сосны, ели и разные лиственные деревья. Солнечные полянки покрывали цветы, ромашки и разные душистые травы. В лесу мы играли в разные игры, купались, загорали. Особенно нам нравилась игра военная, название — «Бой за Перекоп». Все играющие делились на два лагеря — красные и белые. Каждый отряд, в свою очередь, избирал комсостав, который распределял своих солдат на рода войск.

На площадке выгона стоял вороной жеребец. Этот конь был не для работы, а для катания — в гости или на праздники, когда устраивали конные бега. Нет, конь не стоял, а прыгал на задних или передних ногах, швыряя землю из-под ног, оборвав узду, за которую был привязан к кольцу колоды. На губах была кровавая пена. За каких-то десять минут он своей кровью покрасил всю изгородь выгона. Корыто превратилось в щепки — осталось только дно. Какое буйство и сила!

Вскоре пришли мужчины, отстранили нас от городьбы, и один из них пристрелил жеребца. Мужчины, одеты в чёрные халаты и резиновые перчатки, разобрали городьбу, набрызгали площадку выгона белым раствором.

-35-

Изгородь увезли в поле и сожгли там. Оказывается, конь взбесился.

Истопили баню, все помылись. Последняя пошла я. Баня топилась по-чёрному. Мне показалось холодно. Я плеснула воды на каменку, залезла на полок париться. Вот почувствовала — меня тошнит. Помню, что открыла дверь и на пороге упала. Когда опомнилась, то лежала на полу кухни. На голове моей была мокрая тряпка. Хозяйка в уши мне толкала кусочки репчатого лука. Я хохотала и хохотала. Мне совсем не хотелось, и даже тяжело было смеяться. Но я истерично хохотала, когда охрипла и затихла.

Мама была здесь — значит, за ней сбегали. Хозяйка говорит, что Фаю надо увезти домой: «Наверное, она заразилась от бешеной лошади». Через два дня хозяйка пришла за мной, но мама обиделась, что меня оклеветали, что будто бы я взбесилась, и отказала ей. До сих пор я так и не знаю, бывает ли истерический смех после угара.

Вот я учусь в третьем классе, в зимнее время. Во время пионерских сборов катались на санках, делали горки для катания, лепили снеговиков, пещеры, берлоги в сугробах, ходили на экскурсии в библиотеку, на завод, писали сочинения о проведённых сборах. К нам примкнули все третьи классы. За это хвалили учительницу Анну Васильевну на педсовете.

В марте-апреле мы ходили в лес, собирали коллекции о пробуждающихся насекомых — жуков, пауков, букашек, — появления первых цветов для гербария.

На опушке леса, на пригорке, нашли первые цветы — встренники. Кто-то заметил, что на нас идёт большая собака. Приглядевшись к ней, я поняла — это бешеный волк. Шерсть серая, с рыжими лохмотьями, уши и хвост опущены, у рта — пена, глазные белки красные. Я растерялась, какую дать команду, но невольно крикнула:
— Это бешеный волк!

Мы все пустились бежать с горы. Кто бегом, кто кувырком — бежали без оглядки. Вскоре услышали выстрел. Когда собрались в кучу — волка не было видно, а увидели лошадь и мужчину с ружьём. Он нам махал рукой, чтобы мы вернулись.