Старатели

В 1960 году решили «навести экономию» на северянах. Были сильно урезаны так называемые «льготы». Результат не замедлил сказаться. Люди потекли с Севера. Уходили оттуда квалифицированные специалисты, на их место приходили новички. Уходили приспособившиеся к местным условиям, приходили те, кому еще предстояло пройти долгий и тяжелый период адаптации. Но к тому времени, когда они тоже начинали чувствовать себя северянами, приобретали значительный и ценный опыт, подходило время очередного, сразу за три года, полугодового отпуска. Северянин ехал «на материк», отдыхал, а заодно узнавал, что с его-то специальностью и опытом его и тут, в центре или на благословенной Украине, что называется, «с руками оторвут», что он и тут зарплату приличную получит и квартиру тоже. Многие не возвращались из своего первого отпуска или возвращались лишь за тем, чтобы ликвидировать свои северные дела. На их место опять приходили новички. И все начиналось сначала, как в сказке про белого бычка: парень, только что окончивший курсы трактористов или проработавший в колхозе на тракторе один сезон, получал на Колыме новый бульдозер; трудно давался ему первый северный опыт, но через три года был он уже стреляный колымский «волк», чувствовал себя на колымских «торфах» и «песках» ничуть не хуже, чем на украинских черноземах. А тут-то и подходил желанный, первый за три года отпуск, из которого возвращался уже далеко не каждый... Экономия вышла, как говорят, «боком». В 1968 году северные «льготы» были в основном восстановлены. Положение с текучестью кадров стало, по мнению местных руководителей, быстро улучшаться.

Кстати, о так называемых «льготах». В самом этом слове слышится что-то необязательное, то, что можно дать, а можно и не дать. Это как бы какая-то привилегия, нечто такое, что человек получает «сверх положенного», то, что выделяет его из других. Были времена, когда дети работников «Дальстроя» принимались в вузы вне конкурса. Вот это была льгота в чистом виде. То же, что называют льготами сейчас,— это скорее компенсации. Районный коэффициент к заработной плате обычно едва покрывает дополнительные расходы по потребительскому бюджету. На Севере человеку нужно больше пищи и лучшей по составу, а лучшая стоит дороже, большинство продуктов питания здесь заметно дороже, чем в других местах (третий пояс), да и ассортимент здесь не совсем тот, что в других местах. Нужна здесь более дорогая одежда, и нужно ее много больше, чем в местах не столь суровых. А чего стоит довольно-таки частая жизнь «на две семьи» — сам работник на Колыме, а семья где-нибудь в Тамбовской области — до тех пор пока не удастся получить мало-мальски сносное жилье? Нет, никакая это не льгота — районный коэффициент к зарплате. То же по-существу относится и к «северным -надбавкам», задача которых — удержать на севере тех, кто уже имеет опыт, то есть наиболее ценные в местных условиях кадры.

Не считаем ли уж мы, что материальные стимулы — главное в привлечении новоселов на Колыму? Считаем, В полном соответствии, кстати, с результатами специальных социологических обследований. По данным Северо-Восточного комплексного института Сибирского отделения АН СССР, у приехавших в поселки Билибино и Валькумей (Чукотка) основным мотивом приезда в 52 процентах всех случаев было желание иметь более высокие заработки, и только у 16 процентов прибывших преобладали моральные мотивы. Остальные 32 процента прибыли по «прочим причинам и мотивам (по переводу, собственному желанию и др.)»1. Впрочем, эта классификация несколько напоминает нам шутливые изречения типа: «Коля ел пирожок с мясом, а Петя с аппетитом». Человек переводится обычно по собственному желанию и редко — против желания. А в основе желания лежат все те же материальные и моральные мотивы. Так что можно принять, что на одного прибывшего, у которого преобладали мотивы моральные, приходится трое с преобладанием мотивов материальных. Мы не думаем, что у этих последних так уж совсем отсутствуют аморальные мотивы, равно как у тех, кто приехал по моральным мотивам, есть и мотивы материальные, только занимают они положение подчиненное.

Моральные мотивы кажутся нам чрезвычайно важными. И мы даже склонны думать, что часто они недооцениваются. И в рассуждениях ученых и литераторов, и в организации перемещения трудовых ресурсов. Дело в том, что далеко не все мотивы отчетливо осознаются, а часто даже осознанные трудно выразить в словах. Не потому ли так широко кочует по печатным страницам неопределенное и затасканное слово «романтика»?

Очень важным кажется нам такой аспект стремлений поехать на Север, особенно у молодежи. Приходит пора, когда человеку нужно найти свое место в жизни, самоутвердиться, испробовать силы на настоящем деле. Север предоставляет молодым широчайшее поле деятельности. Здесь положение человека, кстати, более прямо и наглядно зависит от него самого, от его качеств. А какому же молодому человеку не хочется развернуться в полную силу?

Возможности продвижения в своей профессии, квалификации, служебном положении на Севере часто существенно больше, чем в районах старых, обжитых, установившихся, где твое положение слишком часто определяется «лимитом» ставок или наличием большого числа людей более опытных, заслуженных или даже просто занимающих определенные места в силу давних заслуг или каких-то иных обстоятельств. Север — равно как и другие осваиваемые районы — дает ощущение полноты жизни. Здесь невозможно «закиснуть». Это свойство Севера еще мало осознанно.

Повторяем еще раз, чтобы быть понятыми правильно: мы высоко ценим моральные мотивы приезда на Север и не склонны преуменьшать их значение. Однако нет оснований для их противопоставления мотивам материальным. Тем более сейчас, когда экономическая реформа внесла ясность в этот, долгое время считавшийся почему-то «щепетильным», вопрос. Зрелый рабочий человек не стыдится хорошо заработать. Ему, скорее, неприятно заработать меньше других. При оплате по труду, чем больше получает человек, тем больше он отдает обществу. И мы не видим ничего плохого в том. что материальные мотивы приезда в прибывающих на Северо-Восток преобладают.

Население Северо-Востока быстро растет. Однако рост этот идет за счет громадного «оборота» кадров. Нет в стране области, которая по интенсивности миграции, т. е. по количеству ежегодно переселяющихся людей, приходящихся на одну тысячу жителей, могла бы соперничать с Магаданской. При этом уезжает чуть ли не столько же людей, сколько и приезжает сюда.

Причины выезда значительно многообразнее причин приезда.

В 1961 —1967 годах в Магаданской области были проведены большие анкетные обследования, позволившие установить причины увольнений и выезда в другие места. Приведем фактические данные.

Увольнения за прогулы и другие нарушения трудовой дисциплины

Неудовлетворенность зарплатой

Отсутствие жилья для семьи, невозможность трудоустройства и др. причины

Перевод

Неудовлетворенность работой

По состоянию здоровья и климатическим условиям

Окончание срока договора и досрочное его расторжение

Призыв в Советскую Армию

Неудовлетворенность жилплощадью и бытовыми условиями

Уход на учебу

Уход на пенсию

Отсутствие мест в детских учреждениях

Прочие причины

Конечно, читатель может сказать, что классификация мотивов ухода с работы в этой таблице — отнюдь не пример научной строгости. «Перевод» нельзя ставить в один ряд с «неудовлетворенностью, зарплатой», поскольку именно из-за этой неудовлетворенности человек и может переводиться. Это типичная статистическая ошибка, когда признаки, по которым делится совокупность, перекрывают друг друга. Не следовало бы, па наш взгляд, в эту таблицу и вносить случаи увольнений из-за призыва в армию, ухода на учебу и на пенсию. Но при всем том совершенно очевидна правильность вывода автора, что «основными причинами интенсивной сменяемости работников на Северо-Востоке являются неудовлетворительные условия жизни и быта и относительно низкие в первые годы жизни на Севере денежные доходы новоселов».

Опять-таки, как и в причинах приезда в область, на первом месте — факторы материальные.

«Я имею право сказать»

За десять лет прииск «Пятилетка» увеличил добычу золота вдвое, хотя пески на его участках бедноватые. Сейчас перемывают песков в несколько раз больше, чем прежде.

— Технология и техника золотодобычи постепенно меняется. Но вот что действительно изменилось неизмеримо, что вообще не поддается описанию — это жизнь людей на Колыме,— страстно уверяет нас директор прииска Михаил Евсеевич Выгон.— Я здесь тридцать один год, и я имею право сказать. У нас тут круглый год картофель, молоко, в некоторых отношениях мы здесь обеспечены лучше, чем кое-где в центральных районах. Как бы там ни было, но не было случая, чтобы колымчанин не мог купить себе понравившуюся вещь из-за отсутствия денег — это важный психологический момент...

У парторга, где мы сидим, комнатка совсем крошечная, но Выгону в ней не тесно, он не зовет к себе в кабинет, а шагает по этой комнатушке, рассуждает вслух.

— Знаете ли, честное слово, я влюблен в свой Север! Купил я себе квартиру в Москве, но не еду туда, и здесь стало хорошо. Мы много говорим о недостатках, а вот о хорошем -написать как следует не умеем. Бубним иной раз одно и то же. А взять такую Колыму да показать, что тут сейчас делается. Колыма же... Колыма!.. Вот это будет реальная пропаганда. Только нужно показать и трудности, и противоречия. Лакировка — это не пропаганда.

Михаил Евсеевич Выгон — зря что ли старый комсомольский работник корчагинской закваски — сам великолепный агитатор и пропагандист. Однажды на участке Рыбный он собрал студентов, приехавших на практику из Читы. Дошли слухи, что ребята чем-то недовольны. Студентам — по 18 лет. Острые, ироничные. Разговор произошел примерно такой:

— Михаил Евсеевич, вы будете нам лекцию о золоте читать?

— Ну, дудки! Хватит. Я уже наелся золота за три дцать один год. Лучше расскажите, как вам тут живется. Я-то знаю — скверно.

— Почему скверно? Блестяще!

— По семь человек в комнате, блеска никакого не вижу. Плохо живете.

— А что вы, собственно, товарищ директор, хотите? Постели у нас чистые, столовая лучше, чем в Чите, широкий экран в кино.

— Ну, тогда после техникума приезжайте работать к нам.

— А что? И приедем.

— Врете все, тут вам не Чита.

— А что нам Чита? Мы же горному делу учились, не в Чите же золото добывать!

К концу разговора студенты не могли сообразить, чем же они были недовольны? Потом вспомнили: ах, да, мало зарабатывают. Тут же директор прииска посоветовал им учиться на бульдозеристов, тогда можно будет подзаработать за лето. Утром Выгон назначил им инструктора и выделил для тренажа списанный бульдозер. Директор умеет заразить людей Севером, не скрывая от них всех сложностей здешней жизни. И в ситуации, подобной той, о которой мы рассказывали,— когда новичок колеблется, не знает, то ли оставаться, то ли уехать, Михаил Евсеевич Выгон находит нужные слова:

— Давайте говорить прямо: сколько вы на «материке» зарабатывали?

— 140!

— Больше вы здесь не получите...

— Я и сам так подумываю.

— Вы проклянете себя. Вспомните и черта, и дьявола, будете вопить: «Боже, зачем я сюда приехал!» Но если вы у нас год поживете, вам уже будет обидно уезжать, через два года уезжать будет неинтересно, через три — невыгодно. Наберитесь мужества на год или уезжайте сразу. Уж кто-кто, а Выгон хорошо знает, каково тут человеку!

Север труден во многих отношениях. Период акклиматизации после прибытия сюда продолжается от полугода до двух лет. Но какие -громадные различия для выходцев из разных мест! По наблюдениям отраслевых лабораторий НОТ, нормальная производительность труда у тех, кто приехал из южных районов, достигается через полтора — два года. А у тех, кто прежде жил в районах со сходными климатическими условиями,— за четыре-шесть месяцев. По данным медико-географов, переселенцы из средней полосы России болеют на Северо-Востоке в три раза, а переселенцы из Закавказья — в десять раз чаще, чем выходцы из северных районов Хабаровского края.

Учитывается ли это органами, которые занимаются заселением Северо-Востока? Увы, никем и никак не учитывается. На Колыму и Чукотку направлялись и до сих пор направляются люди не только из центральных районов, но и из южных (Украина, Северный Кавказ).

Не учитывается не только степень сходства природных условий. Северу нужны отборные кадры. Между тем именно здесь, оказывается, относительно много людей трудной судьбы, неудачников, людей с пониженным уровнем «морального здоровья». В период акклиматизации даже небольшие отклонения от нормы приобретают громадное значение: любитель просто выпить легко становится алкоголиком, человек с несколько повышенной возбудимостью — неврастеником и т. д.

. Совсем недаром магаданские медики считают необходимыми «мероприятия для приостановки бесконтрольного пополнения формирующегося населения северных районов лицами, приезжающими на Север под влиянием неврозов, психопатии и алкоголизма». Влияние таких людей на обстановку жизни на Северо-Востоке много больше, чем их доля в населении.

...Уже ночью вместе с Михаилом Евсеевичем Выгоном мы вышли на крыльцо. Шофер приискового автобуса ждал нас, чтобы подвезти до соседнего поселка Спорный, до авторемонтного завода, где предполагался ночлег. Мы ехали по колымской трассе «на перекладных».

«Извините, не ждали...»

Колымчанам присущи динамизм, энергия, уверенность, предприимчивость. Может быть, это потому, что средний колымчанин очень молод, гораздо моложе, например, среднего москвича. Никто ведь не везет сюда отца, мать, не говоря уже о дедушке, бабушке, теще. Людей пенсионного возраста на улице почти не встретишь. Но динамизм колымчан объясняется, очевидно, не только возрастом. Сказывается и естественный отбор — не всякий ринется в эти холодные горы и не всякий здесь приживется.

Колымчане часто говорят о том, что к ним едет немало пьяниц, людей неуравновешенных психически, неудачников, не сумевших построить жизнь «на материке», и прежде всего семейную жизнь. Это верно, но никак не в отношении молодежи. Тут все наоборот. По трапам воздушных лайнеров и теплоходов сходит на колымскую землю молодой человек, энергичный, любопытный, в жизненных дрязгах и бедах не истерзанный, ничего не потерявший и жаждущий побольше приобрести, как говорится, «для души и тела».

Слишком индивидуальны его приобретения «для души», нам не удается их охарактеризовать, поэтому поговорим о второй стороне дела — материальной, бытовой.

Естественно, каждый приехавший приобретает прежде всего хорошую одежду. Мы заметили, что даже в самом заштатном поселке на колымской трассе, не говоря уже о Магадане, люди хорошо одеты, а молодежь не просто хорошо, но и модно.

Мода здесь вообще-то не'отстает от столичной, хотя и не лишена некоторых местных причуд. Одну из них мы единогласно опеределили как этнографическую особенность края, безусловно заслуживающую упоминания. Это — высокие женские прически.

Произведенным нами «расследованием» установлено, что такая прическа несколько лет назад пришла с запада и встретилась здесь с еще более высокой прической, национальной чукотской, пришедшей с востока; получился некий гибрид, произведение поразительного искусства и красоты. Говорим это безо всякой иронии. То, что сооружают на голове колымские модницы, вызывает не только удивление, но и восхищение.

Итак, приехав на Колыму, молодой человек в первый же год хорошо оденется. Такая возможность у него есть, ибо соотношение цен на продукты и одежду здесь иное, чем на «материке». Скажем, летом в Москве пара мужских туфель стоит двадцать четыре килограмма помидоров, а на Колыме всего четыре. Северный коэффициент к зарплате экономистами рассчитан в предположении, что колымчанин съест столько же помидоров, сколько москвич, но молодой человек не обязан считаться с расчетами экономистов и ради красивого галстука ест вместо помидоров лапшу. А через два-три года ему и жертвовать витаминами не нужно, чтобы приобрести обнову.

Но если о своих материальных потребностях молодой северянин говорит не в первую очередь — явный признак относительного благополучия,— то о второй своей потребности — о развлечениях — житель Колымы рассуждает много и охотно. И за нашим «круглым столом» в Сусуман-ском районе мы очень быстро пришли именно к этой теме, хотя повестка была сформулирована шире — человек на Севере. Мы расскажем об этом разговоре, но прежде попытайтесь представить себе обстановку, в которой он происходил, вернее, место действия, еще точнее, условия, в которых живут здесь добытчики золота.

Сусуман. Небольшой городок. Вокруг центральной площади — универмаг, ресторан, почта, гостиница, есть свои небольшие Черемушки, есть и парк, а вот зелени по улицам почти нет, пожалуй, тем только и отличается Сусуман от тысяч своих собратьев, райцентров средней полосы «материка».

Главный «хозяин» города — горнопромышленное управление. Отсюда руководят разведкой, добычей золота, строительством и в городе и на приисках, разбросанных на территории немногим меньше Московской области.

Сусуман — в 650 километрах от Магадана. Беличан — около часа езды от Сусумана. Здесь-то, в небольшой клубной библиотеке, и собрался «круглый стол» «Литературной газеты» на Колыме. Рабочие, молодые и не очень, в куртках и резиновых сапогах, мастер из ремонтного цеха, несколько женщин, библиотекарь, заведующий клубом, директор прииска, главный экономист Сусуман-ского горнопромышленного управления...

Мы сами выбрали этот прииск —«Экспериментальный», никто не навязывал нам встречу здесь. Еще вчера вечером мы сказали в управлении, что, может быть, поедем на Буркандью или Мяунджу. Полчаса назад, уже в Беличане, поговорив с директором этого прииска Михаилом Павловичем Никитенко, окончательно решили: соберемся здесь.

Несколько элегантных журнальных столиков сдвинуты на середину комнаты. На них — бутылки с колымской минеральной, вазы с гладиолусами, яблоки, фужеры отличного чешского стекла. «Извините, мы не ждали»,— сказали хозяева. Но мы откровенно признались, что у нас в «Литературке», на Цветном бульваре Москвы, в подобных случаях подают гостям обычные стаканы и цветов на стол не ставят.

Включили портативный диктофон. Расселись вокруг низких столиков, разговорились...

САМИ О СЕБЕ

(с ленты диктофона)

— Жизнь здесь, собственно говоря, началась с пятьдесят четвертого года... Стали сюда комсомольцы ехать, с семьями — до черта людей...

— А я, между прочим, все двадцать три года без выезда. На материке ни разу не был. Сначала решил, что: поднакоплю денег, тогда поеду. И деньги давно уже есть, да все как-то не соберусь. На будущий год обязательно поедем с женой в отпуск. Я здесь женился, вот уже два года, сын у меня...

— На «материке» у меня пять братьев, сестра, кое-кто из двоюродных — родни до черта. В прошлый год брат сюда приезжал ко мне, посмотрел, как мы живем.

— Не понравилось?

— Отчего же? Понравилось. Здесь у нас хорошо.

— Наш поселок получше других...

— Кому как. Мне нравится.

— А мне больше Ягодное нравится. Там и кинотеатр, и ресторан, и магазинов сколько!

— Вот хватил — Ягодное! Это ж за тридевять земель.. Ты б еще сказал — Магадан.

— Я работал там, потому и говорю. А вообще-то здесь в любом поселке теперь всего понастроили: клубы, детские сады, школы, спортивные залы, ателье — это везде

у нас. С жильем вот похуже...

— Годик в общежитии надо пожить, пока свою квартиру- дадут.

— Как бы не полтора!..

— Нет, за год получишь. Сколько уже народу получило. А бывает, что не дождутся и уезжают на материк.

Здесь что еще плохо? Скучновато по вечерам. Поэтому и пьют.

— Ну, в кино-то нам всегда можно пойти!..

Это правильно, в кино всегда пожалуйста. У нас тут не только что на приисках, но даже и на отдаленных участках кино есть, вот хотя бы на «Пятилетке», слышь? Ты был на

прииске «Пятилетка»? У них там семь или восемь, кажется, участков...

— Шесть.

— Ну, может, шесть. Есть такие, что добраться можно только вертолетом. И на всех участках — широкий экран.

— Не на всех, только на пяти.

А мне ребята говорили — на всех. Значит, в одном месте нету?

— Ладно, не будем о других местах. Ты расскажи, что в нашем-то клубе есть, кроме кино? Что у нас у самих есть?

— Литературный кружок есть, вокальный, танцевальный...

— Громко сказано — литературный! Так, местные любители, конечно. Какие уж тут у нас поэты?! Читать мы любим, а сочинять-то не очень.

— Между прочим, я в магаданском журнале «Колыма» вычитал, что у нас на Колыме приходится по сто книг на душу населения.

— Это включая и младенцев?

— Не знаю. Наверное. Тогда, значит, на взрослых больше приходится. Там было написано, что в колымских библиотеках несколько миллионов книг, и, если поделить,

то на каждого выходит по сто книг.

— Сказывают, что и по продаже книг Магаданская область занимает первое место в России. Может, врут?

— Нет, правда. Я тоже об этом читал. И о том, что здесь больше, чем в любом другом месте страны выписывают газет и журналов. В среднем каждая семья шесть газет и журналов.

— Деньги есть, почему бы не выписать.

— Деньги — деньгами, а интерес — интересом. Мы на Севере. Охота все-таки знать, что творится на белом свете. А насчет заработка — что ж, не в обиде. Если, к примеру, на основном производстве...

— Зарабатываем по-разному. Кто сколько.

— На бульдозере в месяц выходит 500—600. У меня шесть северных надбавок. Нам каждые полгода по десять процентов набавляют. Ежели на золотом полигоне, то можно заработать. А на вспомогательном — на ремонте там или что другое — дело дрянь. Там не забогатеешь...

— А на золотом полигоне, особенно если бульдозерист или, допустим, на промывочном приборе, то жить можно.

— Но учтите и наши северные цены. Были в Магадане на базаре? Помидорчики летом семь — восемь рублей кило!..

— Их же самолетом везут, с юга.

— И все-таки еще поживем здесь, поработаем...

— Здесь хорошо — горы, охотникам раздолье — хоть на медведя ходи, в сопках летом ягод полно. Здесь хорошо.

— Летом. А зимой?

— Зимой — сам знаешь — живем надеждой на лето. Шестьдесят градусов мороза — обычное дело. Дышать тяжко.

— Закутываетесь с головой?

— Нет, голову редко кто обвязывает. В шапке, понятное дело, но лицо открыто.

— И работаете в такой мороз?

— А чего ж? У нас ребята до пятидесяти градусов ходят в школу. А девчонки в клуб, на танцы, бегут в туфельках, валенок стыдятся.

— Неужто в туфельках? Еще бы! У нас девчата модные. Держись, Москва!

— На Север отборные едут. Тут женихи разборчивые, плохих нам не надо.

— А кого больше, мужчин или женщин?

— Сейчас уже, наверное, женщин. Замуж стало труднее выйти.

— Ну, значит, как везде...

— Пожалуй, можно и так сказать — как везде. Здесь сейчас хорошо — только работай. Дома отстроили, столовую, клуб, цех ремонта горного оборудования отгрохали. Я вообще-то токарь, а сейчас в этом цехе старшим мастером работаю. Все, что вокруг, за последние годы настроили. Считай, что поселок заново родился...

— Я до армии не имел возможности много разъезжать. А когда демобилизовался, немного послесарил на заводе, потом немного машинистом покатался на маневровом. А потом взял и подался на Север, вот на этот самый прииск. Вообще-то верно — жить здесь можно. Но скучновато все же. О быте заботы мало. Кино надоело, а куда еще вечером денешься? Глухота здесь...

«Развлеки меня!»

В этом разговоре, как читатель, наверное, уже заметил, принимали участие люди разных возрастных групп: молодежь и пожилые, бывалые. Если взять каждую группу в отдельности, то внутри ее биографии схожи. У большинства ветеранов здесь одинаковая судьба, сложными узами связанная с Колымой. Молодежь тоже в чем-то одинаковая: сплошь приезжие, родившихся на Колыме почти нет, и причины приезда на Север варьируются в весьма небольших пределах.

Обе эти группы, как мы, поездив по Магаданской области, убедились, довольно типичны для жителей Колымы, так же как и перемены в облике здешних поселков и приисков,— всюду и везде они по времени относятся к последнему десятилетию. Разный жизненный опыт давал возможность нашим собеседникам увидеть эти перемены с противоположных точек зрения. Если для ветерана Колымы здесь теперь чуть ли не земной рай — сравнение с прошлым никак не подсказывает ему более умеренную оценку, то для приехавшего недавно «с материка» молодого человека тут хоть и не ад, но все же рай остался где-то далеко за горами. Поэтому он настроен и более скептически, и более критически, сильно преувеличивая в своем полемическом задоре как «материковые» достоинства, так и колымские недостатки. Привязанность к прежним местам преспокойненько уживается в его сердце с северным патриотизмом, здесь повсеместным. Как же так — столько претензий и любовь к новой земле? Любит он ее за дикую суровость и необычность природы, льстящую его самолюбию мужественного человека, питающую его романтизм. А повышенные претензии предъявляет именно потому, что убежден: его мужество должно быть оплачено утроенным вниманием — если уж я в такую глухомань приехал, ты дай мне все, что положено!

Хотя обе группы — старожилы и новоселы — одинаково характерны для Колымы, но в количественном отношении они не равны друг другу. Еще лет десять — пятнадцать назад первая группа была здесь самой многочисленной, если не сказать единственной. Но с некоторых пор старожилы потянулись домой, «на материк». После 1957 года (год ликвидации «Дальстроя») население Магаданской области почти полностью обновилось. Теперь оно молодо не только по возрасту, но и по стажу пребывания здесь. Именно в силу этого обстоятельства скептическая точка зрения на местные условия стала гораздо более распространенной, чем восторженная. Тут определенным образом сказывается некоторая, что ли, избалованность новоселов «благами цивилизации».

В первую свою встречу с колымской глубинкой мы еще не представляли себе, так сказать, тип местной молодежи, и есть ли вообще тут какой-либо особенный тип. Потом поняли, что в основной своей массе это городская молодежь, знакомая нам по Москве, Ленинграду, крупным индустриальным центрам. Приехавших из деревни или мелких городков мы не встречали, хотя, очевидно, есть и такие, но большинство — с опытом жизни именно в крупных городах. Отсюда и высокая степень неудовлетворенности дефицитом развлечений, и упрямое желание свернуть любой разговор на эту знакомую тропу.

Что ж, давайте поговорим и об этом, тем более что развлекаются здесь молодые люди порой весьма необычно. Старатели рассказывали, что однажды, возвращаясь с работы, решили устроить тир. («У нас ведь почти все охотники, у каждого ружье, есть собаки — у кого Белка, у кого Стрелка»). Не пугайтесь, они человека не убили, мрачной трагедии не будет. Просто один прикрепил свои золотые часы к ветке дерева, положил на землю патроны в шапке — рубль пуля, плати и бей по часам, но своими не стрелять! Пятьдесят выстрелов — пятьдесят рублей. Все промазали. Потом другой повесил новенькие: «Полет», сто пятьдесят отдал,—-бей в,мои». Условия те же: рубль пуля. Кто-то вскинул двустволку — бах, и часики вдребезги. Итоги «соревнования» вместе пошли обмывать.

Объясняя за нашим «круглым столом» причины подобного времяпрепровождения, один из молодых людей, видимо, склонный к обобщениям — о местной молодежи, в сущности о себе самом, он говорил в третьем лице,— нарисовал довольно-таки мрачную картину:

— Вот только плохо — вечерами ему некуда податься. В кино он сходит, а потом у него один маршрут: магазин — общежитие, общежитие — магазин. Надо бы для

него хоть лекции организовать в клубе, что ли.

Завклубом, немолодая уже женщина, энергично парирует обвинение. Выясняется, что лекций в клубе было предостаточно.

— Нет, не то,— упирается парень,— что там наш сусуманский лектор, надо бы из Москвы кого пригласить, ученого или писателя.

— Лучше бы артистов из Магадана,— возражает его сосед.— Вот мастера! Не сравнишь с разными там гастролерами, хоть бы и с московскими.

Мы стали расспрашивать: что же все-таки бывает в клубе, кроме лекций? Оказалось, что есть литературная секция, разные кружки — вокальный, танцевальный, художественного слова, но участвуют в них не многие. Устраиваются концерты, вечера. Да еще с разными там выдумками. Один раз — семейный, «за чашкой чая», у самовара. Другой—«Человек родился»: поздравляют родителей, торжественный ритуал, подарки — детская коляска, доверху нагруженная свертками. Как-то устроили соревнование женщин в искусстве кулинарии, каждая принесла что-то свое: варенье, печенье, национальные блюда, даже собственные вина. Пригласили жюри из Су-сумана — кондитера, кулинара, вручали призы. А потом вместе весело съели все экспонаты.

Словом, не так уж и «некуда пойти». Кто-то, кажется, мастер ремонтного цеха, сказал: «Мы, пожалуй, «перекормлены» мероприятиями. Почему бы просто не потанцевать под радиолу? Почему бы в столовой не устроить вечернее кафе и ресторан? Пить будем меньше, чем дома». Однако и эти, и многие другие «почему» молодые люди обращают, как мы заметили, не к себе, а к кому-то третьему. К кому же?

Молодежь привыкла к мысли, что работники клуба обязаны организовывать ей нечто приятное и интересное. Самостоятельно же она — и, вероятно, не только на Колыме— развлекаться не умеет, вернее, не хочет.

Старатель не совсем колхозник и не совсем рабочий. Скорее, он нечто среднее — понемногу и то, и другое. Как и рабочие, он состоит в приисковой профсоюзной организации, но в отличие от последних не получает дважды в месяц заработной платы, не имеет оплаченных отпусков. Есть типовой устав артели, весь заработок распределяется по трудодням — в чем-то это похоже на колхоз, но вместе с тем это и не колхоз, поскольку решение общего собрания о приеме или исключении из артели окончательно утверждает дирекция государственного предприятия — прииска, к тому же вся работа ведется по договору с прииском, и артель каждый год распускают, а на следующий сезон формируют заново, Старатель — фигура совершенно особенная, для нашего общества не очень-то привычная, но от этого не в меньшей степени любопытная — и в социальном, и в экономическом смысле.

Мы говорили со старателями, естественно, не похожими друг на друга. И все же нас не покидало странное ощущение их «родства», какой-то удивительной их схожести, причем ощущение это было настолько сильным, что мы не можем удержаться от желания представить вам «среднего» старателя.

Он молод и завидно здоров. Под рубашкой — мускулы штангиста. Впрочем — расспросите-ка его — он и впрямь «баловался» гирями или боксом. По натуре он немного авантюрист, но не на самом деле, а в том смысле, что предприимчивость, связанная с риском, стала его натурой. Рисковать он любит и умеет, но не азартно, не как карточный игрок, а с расчетом. В общем-то он зря «на кон» не поставит. Его «была не была» — это прежде всего ставка на самого себя: свои мускулы, энергию, опыт и удачливость. Риск, конечно, остается и в этом случае, но все-таки в себе он уверен, а потому легок на подъем: жена и дети у него, скажем, в Москве, Харькове или Ленинграде, а сам «рванул» па Колыму, на золото.

Риск состоит в том, что «рванул» он не на государственные «подъемные», а за свой счет (около 200 рублей), не будучи уверенным окончательно, что примут в артель, хотя и договаривался предварительно. В случае неудачи — обратный вояж обойдется ему еще в 200 рублей. Не знает он наверняка, и какой участок достанется их артели, «подфартит» ли на этот раз с золотишком или попадется полигон — слезы, где, сколько ни мой,— ни черта не намоешь, а зарплаты (уж это он знает точно!) никакой не будет: весь расчет от грамма золота. Сколько сдал — столько получил.

Тут, прежде чем поехать, конечно, почешешь затылок. Но он верит в свою звезду и не боится работы. Он едет.

Таков «средний» старатель. Во всяком случае, нам показалось, что он таков. Разумеется, мы не считаем свои наблюдения и выводы бесспорными. Но, может быть, читателю небезынтересно узнать, что думают о себе не «средние», а реальные, живые старатели? Подробный разговор с ними мы записали на диктофон и отдельные реплики передаем дословно.

САМИ О СЕБЕ

(с ленты диктофона)

— Старателем быть — адский труд. А те, кто не знает, думают, что у нас сладкая жизнь. Чего про нас только не несут! Вот, мол, старатели — хотят деньгу зашибить.

— Мы от заработка не отказываемся, но и от работы не бежим.

— Пошли бы с нами «повкалывали», тогда узнали бы, почем большие рубли. Намахаешься — готов медведя съесть. Повар только успевает поворачиваться.

— Поваром в здешних-то местах тоже не просто. Помню, в шестьдесят четвертом году от нас повар ушел. И никто не хотел его заменить. Ребята говорят: лучше на бульдозере буду махать.

— А бульдозер на Колыме — ад. Как включил дизель утром, так и до «Большой Медведицы». Бульдозеры мы за свой счет покупаем.

— Берем в кредит. Нам по той же цене продают, что и государственным организациям. Но дают, ясное дело, старье. Покупаем и начинаем тут же ремонтировать.

— Некоторые по три-четыре сезона с нами работают, но бывает, что не понравится и человек на второй год уже не возвращается. Все от заработка зависит.

— Зарабатываем как когда. Иной раз и не очень везет. Но если все идет нормально, то за сезон получаем прилично. На год разложить — в месяц выходит рублей пятьсот.

— Зато работаем в промывочный сезон по двенадцать, а то и по шестнадцать часов. Все делаем сами,

— У рабочих на прииске нормированный день, два выходных, праздники, отпуска — все, что положено. А у нас ничего этого нет. Мы — старатели! Это про нас точно сказано — старатели.

— Вот вы сами рассудите. Бульдозеры у нас хуже, чем на прииске? Хуже. Промывочные приборы хуже? Хуже. Старенькие, мы все сами реставрируем. А золота на каждого добываем сколько? Больше, чем на прииске, и дешевле, чем они! Вот как это понять?

— А знаете, где мы золото берем? На самых бедных участках, там, где прииску его уже невыгодно брать.

— И никаких северных нам не платят — ни коэффициентов, ни надбавок — ничего. Все от грамма: сколько намыл, столько получил...

В артели, где мы побывали, старатели собрались из самых разных городов страны, но больше всего было москвичей и ленинградцев. В прошлом они работали шоферами, строителями, слесарями, один из них, однако, оказался бывшим юристом, а другой — актером. В артели около двадцати человек, возглавляет ее председатель, который, впрочем, вместе со всеми работает на бульдозере, а за свое председательство получает лишь полуторную долю дохода: ему пишут не один трудодень, как всем, а полтора. Другого начальства нет вовсе. Здесь ;вообще не держат лишних людей, поскольку общий артельный заработок распределяется между участниками. «Лишних ртов нам не надо»,— говорят старатели. Поэтому они не считаются со временем, а в промывочный сезон, с мая до сентября, работают так, что и впрямь «готовы медведя съесть». Кстати, повара эта артель выписала себе из Москвы, из столичного интуристовского ресторана «На-циональ», где он прежде служил четырнадцать лет. Старатели платят ему ежемесячно 400 рублей — заработок директора крупного завода. Их собственные доходы позволяют такую роскошь.

Зарабатывают они немало. На прииске «Пятилетка» десять старательских артелей — 250 человек. Они купили себе 56 бульдозеров и дают прииску половину плана добычи золота. Не только бульдозеры, но и всю остальную технику старатели покупают у государства в кредит. В конце сезона они возмещают стоимость техники из своего заработка. Но и им кое-что остается: за сезон каждый кладет себе в карман по пять-шесть тысяч рублей. На Колыме все вообще зарабатывают неплохо, но со старателями не сравнишь.

Мы поинтересовались, куда девается техника, купленная у государства, после того, как в конце года расторгается договор с артелью. Оказалось, что бульдозеры и все прочее продолжает числиться за артелью, сохраняющей формально свое название. Техника достается тому, кто на следующий год вернется снова. А в тех случаях, когда артель почему-либо распадается окончательно, машины снова продают государству и деньги делят между собой последние могикане — те, кто дольше всех продержался в артели. А кто не вернулся, того доля пропала.

Мы уже говорили, что старатели избегают лишних ртов. На практике это выглядит так: принимают к себе в артель лишь тех, кто владеет многими профессиями. Поэтому бульдозерист у них и слесарь, и электрик, и учетчик. Каждый может делать все, что потребуется. Это люди высокой квалификации, спаянные, сработавшиеся между собой, подобравшиеся по принципу полной психологической совместимости. Ведь просто так, со стороны, в артель попасть трудно, обычно отпускники привозят с собой друзей, за которых ручаются. Такая осторожность объясняется очень просто: заработок всех зависит от каждого, и никто не должен подвести. К тому же жизнь в маленьком поселке среди гор, оторванность от всего мира, жизнь в северной тайге, полной неожиданностей и опасностей, требует от каждого многого. Тут не доверишься кому попало.

Платить ли за счастье?

Руководители приисков подтверждают многое из того, что мы услышали от старателей, хотя не все с этими порядками согласны. Один из директоров в Ягоднинском районе выработал для себя своеобразную стратегию отношений со старателями: «Я не должен допустить, чтобы у них развивались частнособственнические тенденции, но я не должен и ограничивать их возможность зарабатывать в соответствии с количеством и качеством труда. Иначе теряется смысл старательской золотодобычи вообще».

— Верно, золото у них выходит дешевле, чем у нас, — говорит он.— Моют они действительно на клочках, отработанных уже местах, где нашу технику ставить невыгодно. Правда, в себестоимость старательского золота не входит разведка, определение контуров участков, технадзор — словом, общезаводские расходы.

— А если все это учесть?

— Все равно их золото будет дешевле.

Директор говорит, что люди охотно идут в артели, поскольку старатель работает всего четыре месяца — сезон, а зарабатывает больше, чем приисковый рабочий за год.

— Вот я только что вернулся из старательской артели,— директор жестом показывает куда-то позади себя, на дверь, будто там, в прихожей, и есть эта самая артель.— Видел я, как они там ремонтируют бульдозеры.

У нас рабочий на часы посматривает: скоро ли конец смены, а старатели все до одного крутятся вокруг бульдозера, не отойдут, пока не отремонтируют. И выходит у них это дешевле: все старье идет в дело, ни один винтик на землю не упадет.

Несколько иначе подходит к старателям директор Беличанского прииска Никитенко. Он убежден, что нужно им дать нормы: столько-то в день переработать песков, столько-то отремонтировать техники.

— Но у них же есть трудодни!

— А что трудодни? Трудодни — это выхода. Одной бригаде подфартило, и она взяла золота вдвое больше, чем другая, а песков переработала вдвое меньше. Но выходов одинаково. Понятно?

Нет, нам не очень понятно. Получается, что руководитель прииска ратует за уравниловку: вдвое ли больше золота, вдвое ли меньше — платить одинаково. Так?

Никитенко отрицательно качает головой:

— Нет, не так. Фарт в какой-то мере должен учитываться. Старательская доля всегда была связана с фартом. Но только в какой-то мере. Если уж слишком большой выпал фарт, и они намыли по счастью, а не по труду,— что я им за счастье платить буду? Правильно, что в этих случаях расценки пересматриваются. И в договоре такой пересмотр оговорен. А договор на общем собрании старателей обсуждается, и они подписывают его.

Интересно разобраться в природе старательской золотодобычи с социальной и экономической точек зрения.

Все-таки согласитесь, странной выглядит мысль директора — нормировать труд старателей, которые и так работают каждый за десятерых, не считаясь ни с каким временем. Не сказывается ли здесь недоверие к экономическим регуляторам? Не говорит ли в данном случае устами хозяйственника давняя привычка ориентироваться на норму, а не на конечный результат труда?

Вспомним, что не сразу пришли мы и к идее безнарядных звеньев в деревне. Даже сейчас, хотя есть отличный опыт звеньев, к непривычной этой форме организации и оплаты труда многие относятся с недоверием. Одни решительно выступают «за», другие — «против». До сих пор мы встречали такую форму только в сельском хозяйстве, но вот, оказывается, еще и старатели... Ведь и здесь экономические регуляторы создают очень похожую картину!

Приглядимся повнимательнее к тому, что объединяет звенья со старателями, что способно сблизить даже столь разные вещи, как боронование и промывка золотых песков, пахота и бульдозерные работы. Приглядимся, и окажется, что волшебная эта палочка — оплата за конечную продукцию. Прямая материальная заинтересованность человека в результатах своего труда.

— Нет, нормы у старателей должны быть,— уверял нас директор прииска «Экспериментальный»,— как и в любом колхозе: выкосил — получи, вспахал — получи. Нужно, чтобы это нашло отражение в новом типовом уставе старательской артели. Нельзя платить только «от урожая». Раз старатели на советской земле живут, все у них должно быть по-советски.

Видите, в этих рассуждениях безнарядная форма работы уже никак не вписывается... в рамки социалистической экономики. Но не ошибается ли хозяйственник? Именно оплата «от урожая», по мнению многих ученых, весьма перспективна, поскольку и материально, и психологически бьет в одну цель— рождает стремление получить как можно больше продукции.

Вот и в рыболовецких колхозах Камчатки — мы видели сами — платят тоже только «от урожая», от количества центнеров выловленной рыбы. И очень даже хорошо это у них получается: и рыбаки довольны, и артели богатеют, и уловы на одного работника побольше, чем в иных рыбокомбинатах.

В отличие от рабочих комбината, камчатские колхозники не имеют ни районного коэффициента («северные»), ни надбавки за выслугу лет, ни спецодежды, ни вообще каких-либо государственных льгот. Пока колхозный рыбак идет на своем судне к месту лова — ему ничего не платят. И пока он пережидает шторм — ни копейки! Государство платит колхозу за продукцию — и ни за что больше; он в свою очередь колхозникам — точно так же. Сдал центнер — получил за центнер, сдал сто — получил за сто. (Ну, в точности, как у колымских старателей, помните — «все от грамма золота зависит: сколько намыл, столько и получил»!)

Проявил ли колхозный рыбак при этом героизм, работал в низких широтах или в высоких, восемь часов в сутки или двенадцать — неважно. Сдал центнер — получил за центнер. От «урожая»! Прямая оплата — безо всяких косвенных хозрасчетов.

Допустим, Иванов с государственного комбината и Петров из колхоза вышли в море. С самого начала они в неравном положении. Если Иванов ничего не поймает, он все-таки получит семьдесят процентов навигационной ставки да плюс еще северные надбавки. Окажись у него шесть-семь таких надбавок (каждые полгода северянам прибавляют десять процентов к основному окладу), Иванов получит ни много ни мало — около 400 рублей, хотя и вернулся на базу с пустыми сетями, без единой рыбешки. Петров, оставшись без рыбы, останется и без денег. Это не значит, конечно, что Иванов будет лениться и не станет ловить рыбу. Но это значит, что Петров примется лезть из кожи и постарается выловить как можно больше и как можно быстрее. В честности и работоспособности Иванова можно не сомневаться. Однако при прочих равных условиях Петров, наверное, приготовится к лову лучше. Тут сработают объективные законы человеческой психологии. У Иванова, положим, поломка двигателя в пути — беда, а у Петрова — трагедия, потому что у колхоза всякая вина —¦ вина, а раз нет улова, то, будь хоть сто раз виноват двигатель, ответит Петров и ответит безденежьем. Иванов потеряет прогрессивку, а Петров все.

По-разному отнесутся они и к орудиям лова. Рабочий комбината — просто добросовестно, а колхозник — втройне. По-разному будет реагировать на вынужденные--«сверхплановые» ремонтные простои. Иванов за время ремонта, сколько бы ни простояли дней — хоть полгода,— свое, пусть поменьше, чем в море, но получит, а для Петрова каждый час простоя — зарез! Поэтому комбинатовский рыбак станет лишь поторапливать своих ремонтников, а Петров, не раздумывая, примется латать дыры вместе с ними — лишь бы быстрее.

Читатель в уме сам может проследить далее разницу — пусть небольшую, но каждодневную — в действиях наших двух воображаемых персонажей.

При всех прочих равных условиях Петров вынужден будет действовать энергичней, соображать быстрее, поступать хозяйственнее — если он хочет заработать, конечно, и заработать побольше. А он хочет, можете не сомневаться. У Иванова есть финансовый тыл, Петров же должен его завоевать. Условно говоря, Иванов заинтересован относительно, а Петров абсолютно. Выражаясь наукообразно, экономическое стимулирование Петрова действеннее, чем Иванова.

Итог понятен: производительность труда рыбаков колхоза выше, чем комбината. Центнер рыбы колхозу обходится гораздо дешевле, чем государству,— поэтому колхоз может выше за него заплатить. В результате заработки в колхозах даже больше, чем в гослове. Не имеющий никаких гарантийных минимумов и северных надбавок, Петров все же ухитряется получать больше, чем обеспеченный всей этой «страховкой» Иванов — вот вам и эффективность стимулирования «от урожая»! Не забудьте, что административная надстройка над производством в колхозе проще, чем в госпредприятии: этому очень помогают простота учета и контроля при системе прямой оплаты за сданную продукцию. Не забудьте и об отсутствии в колхозе текучести — на комбинате она высока.

По подсчетам директора Усть-К.амчатского комбината, его предприятию каждый центнер рыбы получается гораздо накладнее, чем колхозу: разница рубля в 3—4, а ведь речь идет о тысячах раз по 3—4 рубля! На одного работника, считает директор, комбинат добывает рыбы много меньше, чем колхоз. Экономическое преимущество колхоза над комбинатом в Усть-Камчатске определяется даже визуально: колхоз строит дома — комбинат не строит, у колхоза хватает мест в яслях и детсадах, у комбината с этим беда, у колхоза роскошный клуб, а у комбината — никакого.

Сравнение можно было бы продолжить, но стоит ли? Аналогия между старательской золотодобычей и кооперативным способом лова рыбы прямо-таки бьет в глаза. Экономистам это особенно заметно. И не случайно, выступая на совещании по развитию производительных сил Камчатки, состоявшемся сразу же после аналогичного совещания в Магадане (мы были и там и там), директор института экономики Сибирского отделения Академии наук СССР, член-корреспондент академии А. Г. Аганбегян сделал прямое сопоставление:

— Меня давно уже интересует такой вопрос,— говорил ученый,— как это получается, что старатели, работая на тех участках, которые государственному прииску невыгодны, на худших, чем у прииска бульдозерах, с более примитивными промывочными приборами,— заработки получают в 2—3 раза выше и золото дают в 1,5 раза более дешевое, чем на государственных предприятиях? Как это получается? Конечно, они намного больше работают, и мы не можем на государственных предприятиях слишком интенсивно использовать труд людей, не предоставлять выходных, отгулов и т. д. Но на сколько вообще можно больше работать? Есть же предел физических возможностей человека!.. Вот я считал: максимальная возможность у старателей работать интенсивнее в 1,5 раза. А производительность труда их выше в три раза! Как видим, нельзя все объяснять тем, что они работают сверх норм. Тут происходит еще и другое — экономия по всей цепочке затрат. Старатели имеют более низкую производительность на промывке золотых песков, но зато там вокруг этой промывки не накручиваются дополнительные расходы: «полсварщика» на бульдозер, механик на два бульдозера, горный мастер и т. д. и т. и. Три человека не ждут два часа, пока будет произведен съем золота (обычно именно так делается на прииске). Всего этого у старателей нет, поэтому и выходит у них большая эффективность. Я не хочу призывать к тому, чтобы все подряд было взято у старателей государственными приисками, но кое-что взять полезно...

Отнюдь не любопытства ради рассказывал член-корреспондент камчатцам о колымских старателях. Смысл был в ином — подчеркнуть ясную уже многим нашим экономистам мысль о том, что оплата за конечную продукцию, «от урожая», таит в себе богатые возможности повышения эффективности общественного производства. То, что сначала видели лишь в сельском хозяйстве (опыт так называемых безнарядных звеньев), что столь явственно выступило в практике колымских старателей, постепенно стало просматриваться и в работе колхозных рыбаков Камчатки.

— Насколько я уяснил,— говорил камчатцам Аганбегян,— у вас такое же примерно положение вытекает из сравнения государственного и колхозного лова. В колхозах раза в полтора выше вылов на судно, выше и общая эффективность. Этот вопрос нужно детально изучить...

Но пора уже нам, после.этого небольшого «путешествия» к рыбакам Камчатки, вернуться на колымскую трассу, к старателям. То, что они при худшей технике, на худших участках дают золота больше и дешевле и сами зарабатывают больше, действительно о многом заставляет задуматься, Руководитель прииска, представляется нам, должен заботиться не о том, чтобы «поприжать» старателей, дающих ему немалую толику плана, а о том, чтобы, приглядевшись к ним повнимательнее, что-то новое, быть может, внести в организацию труда и оплату рабочих своих бригад.

Экономическая реформа пришла уже и на Колыму. Директора приисков в связи с этим задумываются: «А что если сказать нашим бригадирам — вот, допустим, Смирнов, твой полигон, вот твоя техника и никаких норм, но за грамм золота вы получите столько-то?» Тут уже кое-что привносится из старательской практики, хотя сохраняется и все то, что гарантирует рабочему трудовое законодательство: выходные, отпуска и т. д. Надо, надо искать, пробовать! Именно реформа требует решительно поднять эффективность труда золотодобытчиков. Кое-где на Колыме и Чукотке проделали подобный эксперимент на отдельных участках — и всюду производительность труда возросла на треть, а то и больше. Когда представляешь себе награду за такие поиски — лишнее (как будто оно бывает лишним!) золото для страны, то, право же, понимаешь, что игра стоит свеч.

«Физкультпривет!..»

Каждый шаг колымчанина дорого обходится и ему самому, и государству. Небольшая хозяйственная «недоработка», мелочь в европейской части здесь может обернуться проблемой, а рядовая проблема — трагедией. С точностью и тщательностью поистине ювелирной должны быть здесь пригнаны и отшлифованы взаимосвязи людей, экономики и природы. Каковы же они, эти связи? Насколько выверены?

Помнится, еще в первый час нашего пребывания на колымской земле разговорились мы со здоровенным рыжим парнем, бригадиром группы «вербованных» из Подмосковья. Ребята, по его словам, были злы, «что твои двести тысяч чертей»,— билеты им дали только до Красноярска, но там их никто не встретил, как было обещано, еле-еле добрались они до Магаданского аэропорта, но и здесь никого не нашли. На последние копейки парни отправили рыжего своего бригадира «ругаться с начальством», а сами остались сидеть на чемоданах.

— Надолго сюда?— спросили мы.

— Если так дальше пойдет, только меня здесь и видели! А вообще-то по договору на три года.

— Все образуется, устроитесь.

— Посмотрим. И вообще посмотрим, как еще платить будут. Я и на материке сто тридцать чистыми имел. Не понравится — физкультпривет!..

Уезжают многие. Цифры на приисках называют разные. Михаил Павлович Никитенко, директор «Экспериментального» сначала сказал, что текучесть у них 30 процентов, потом, подумав, прибавил: «Доходит до пятидесяти».

Бросается в глаза одна на первый взгляд необъяснимая странность: очень многие руководители приисков, специалисты, рабочие основных горных профессий живут здесь по 10—15 и более лет, построили уже себе кооперативные квартиры на «материке» и все еще не собираются уезжать с Колымы, говорят: до пенсии «поколымничаем». Они хорошо зарабатывают. Директор прииска в Беличане получает 820 рублей в месяц, бульдозерист на золотом полигоне — до 600 рублей. Но одновременно не меньшее число людей тех же основных горных профессий уезжает как раз из-за недовольства заработком. В чем здесь секрет?

Бывший шахтер из Донецка, а теперь рабочий с золотого рудника, человек лет сорока с лишним, худой и высокий, как журавль, раскрыл нам этот ларчик.

— Через полгода я получу десять процентов надбавки к «материковому» окладу,— говорил он, откупоривая бутылку пива.— Еще через полгода — опять десять. Пока все в пользу Донецка. Там тепло, а здесь морозище под шестьдесят, да еще как даст с ветром, дыхнешь — пар льдинками звенит. Ну разве при всем этом двадцать процентов надбавки перетянут Донецк? Да ни в коем разе! Однако и эти двадцать нужно год ждать! Вот если два года продержаться, тогда надбавки набежит уже 40 процентов. Весы выравнялись бы. Через три-четыре года, глядишь, на весах порядок: Донецк пошел вверх, Колыма перетянула.

Так вот и рассудил, что год-полтора «куковать», как он сказал, не стоит — взял расчет и теперь едет в Донецк.

Недавние льготы с радостью встретили на Севере, об этом нам говорили десятки людей. Руководители промышленности буквально вздохнули. И все-таки система этих льгот, в общем-то разумная, не способна, однако, удержать человека на Севере именно в первый год, когда он еще не успел обвыкнуться, когда ему особенно неуютно, когда быт его не устроен, силен еще зов прежних мест. Почти все, с кем мы говорили на Севере — и рабочие, и хозяйственные руководители, и партийные работники, и ученые,— считают, что в первый год нужно было бы дать какую-то более существенную, как один наш собеседник выразился, «авансовую» надбавку, чтобы новичку сразу было что терять. Тот, кто «перезимует» первый год, скорее всего становится колымчанином лет на десять и больше, но «перезимовывают», увы, далеко не все...

За шесть последних лет через отделы кадров колымских предприятий Министерства цветной металлургии прошло рабочих впятеро больше, чем их числится по штату. Прямые экономические потери из-за большой текучести кадров составляют ежегодно десятки миллионов рублей. Но если посчитать текучесть не от числа всех работающих, а только тех, кто работает здесь не более двух лет, то она окажется выше. И намного! Кстати, по миграции населения область прочно держит в стране первенство. И среди основных причин далеко не последнее место, как мы убедились, занимает неудовлетворенность зарплатой.

Зарплата на Колыме частенько задает прямо-таки неразрешимые загадки. В Беличане, на прииске «Экспериментальный», рассказывали: «У нас плотник обтесал два бревна. За одно ему заплатили три рубля пятьдесят копеек, за другое ноль рублей шестьдесят копеек, потому что одно для горного производства, а другое для стройки». То же самое, оказывается, и на ремонте. Стоят двое в одном цехе, только перегородка между ними. Оба слесарят. Один зарабатывает 400—500 рублей, другой — 150. Работа одинаковая, квалификация тоже, но один, видите ли, обслуживает основное, горное производство (чинит бульдозеры), а другой тоже ремонтирует горное оборудование, но к горному производству почему-то не относится, он — «вспомогательный»...

Кое-что любопытное и странное на этот счет узнали мы на прииске «Пятилетка», куда попали уже глядя на ночь, правда, на ночь белую, было еще довольно светло.

Перекусили :в такой же, как и повсюду здесь, столовой самообслуживания и поднялись вверх на склон сопки - там основной поселок, клуб, контора. Только кончилось партийное собрание. Василий Андреевич Поспелов, секретарь парторганизации, поскольку было уже поздно и мы, да и он, порядком устали, коротко выкладывал нам только самые важные проблемы.

— Мучаемся. Не хватает рабочих. Летом все подаются на золото, и ремонтников, шоферов, коммунальников не сыщешь. Сравните: бульдозерист — шестьсот рублей, слесарь — двести. Куда же пойдут — в слесари или в бульдозеристы? И на прииске те, кто готовит горное оборудование, получают вдвое меньше, чем на полигоне. Летом станки останавливаются даже на ремонтных заводах — токари уходят «на золото» и получают там впятеро больше. А нас лишь на 25—30 процентов снабжают запчастями, остальные надо реставрировать самим. Улавливаете цепочку? Тылы сдерживают добычу золота. Нельзя в одних и тех же поселках устраивать такие «ножницы», которые перерезают все приводы основного производства...

Мы справились: верно ли говорили в Беличане, что одно бревно можно обтесать за 3.50, а другое за 60 копеек? Василий Андреевич усмехнулся: «Зачем бревно? Возьмем палку потоньше: черенок для лопаты. В цехе за него заплатят десять копеек, а на участке золотодобычи — рубль».

В этот момент распахнулась дверь и стремительно вошел человек в высоких ярко-желтых резиновых сапогах, завернутых на манер мушкетерских. Белоголовый, полный, с тонким и одухотворенным лицом.

— Из Москвы? Земляки?

Так мы познакомились с Михаилом Евсеевичем Выгоном, в тридцатых — комсомольским работником столицы, в шестьдесят восьмом — директором прииска «Пятилетка» на Колыме.

— Спрячьте-ка свою игрушку,— сердито сказал он, подозрительно косясь на диктофон.— Терпеть не могу этих штучек.

Но мы не спрятали, мол, вы механизируете свой труд, мы тоже.

Он рассмеялся так заразительно, что и мы все поневоле стали смеяться. Но вдруг помрачнел и сказал с тревогой:

— А знаете, товарищи, из-за дождей вода поднялась. Еще два-три таких дня и — паводок.

Потом мы еще долго-долго сидели и говорили вперемешку обо всем. И о том, как трудно добраться на некоторые участки «Пятилетки» — только вертолетом, связь — по радио, зимой грузы — по зимнику. («А вертолетик накручивает своим винтом 240 рубликов за час, у нас по 200 часов выходит. Я просто поражаюсь, как мы еще добываем дешевое золото?» О реформе, о самостоятельности директора: «У меня 133 бульдозера — целый танковый корпус. Ремонтников не хватает. Один согласился, если дам ему шестой разряд — плюс 50 рублей. Я теряю тысячи из-за отставания ремонта, но не могу добавить ему эти злосчастные 50 рублей! Не имею права. Что делать? Пусть горят тысячи? Я плюю и плачу»).