3) Замешение историографических школ. Сперанский вообще не историк, Погодин - марксист-революционер, Зимин и Черепнин - неомарксисты, Блум - представитель американской школы славистики. Если сделать из них тезисный суп, то можно или не получить ничего, или доказать всё, что угодно.

4) Самый бесящий меня приём умниц-отличниц. Рассказать про всех, не выдвинуть ни один тезис и не доказать ни один тезис. "А каков ваш вывод?" -> "Простите, я всего лишь студентка, я не вправе делать выводы, вот, посмотрите, я постмодерн-девочка, вот так думали мудрецы-титаны". Чистый конформизм, чистое соглашательство.

Но выглядит красиво, да.

Итак, крепостное право. Добро пожаловать, его не существовало. В стране отсутствовала Конституция, которая бы закрепляла положение податного сословия по всей территории страны. Это была общественная традиция, которая периодически рамочно модерировалась государством. Например, у нас нет закона, который бы разрешал или запрещал "половые войны" на Пикабу, но есть модераторы и администрация, которые пытаются происходящее как-то регулировать.

Как и всякая традиция, крепостное право родилось из необходимости - не было злого царя или злого боярства, которые хотели закабалить несчастный русский народ. Традиция понятная: "мы кормим, они воюют". А земля чья? А земля общая. А правила взаимоотношений какие? А как на месте договорятся, такие и будут. А судить кто будет? А вот как договоритесь, так и будет дело происходить. А если недовольные появятся? Штош, пиши челобитную на имя царя.

Отсюда три главные проблемы, которые преследовали крепостное право на всём протяжении его существования. Первая - сколько урожая отдать на кормление, а сколько оставить себе. Вторая - кто и как в Москве решает спор по челобитным. Третья - а что, простите, делать с недовольными?

Согласно Судебнику 1497 года, государь не решал вопрос делёжки урожая, не мог самостоятельно решать вопрос челобитных, не решал вопрос недовольства отдельных членов. Все эти функции узурпировала Боярская дума, потому что воевала за государя, давала ему деньги и имела монополию на высококвалифицированные кадры. Хочешь альтернативу - иди к РПЦ (к слову о том, почему Иван Третий поддержал иосифлян против нестяжателей). Собственно, все слои населения оказались в заложниках Боярской думы - отсюда во всех судебниках и прочих крупных законодательных актах сразу появляются вопросики к коррупционерам, а также очень сложные многоходовочки формализации документооборота (подъячий пишет документ, дьяк оформляет, боярин-приказчик нотариально заверяет).

Собственно, через полсотни лет, по Судебнику 1550 года, этот баг устранил Иван Четвёртый, разрешив челобитные лично к себе. Оставлять их мог кто угодно, но ножками добраться до Его Царского Величества Московского только две категории населения - собственно москвичи и поместные дворяне. Отсюда дополнительная причина для базовой потребности провинциальных крестьян сращиваться с честными дворянами - мы, мол, вас кормим, а вы царю-батюшке на дураков стучите, пожалуйста, а то они охамели в край.

Дворяне, не будь дураками, начали стучать в свою пользу, будучи презервативом между всеми слоями населения, да ещё служилыми, да ещё и наполняющими бюрократические структуры - или, вы думаете, крестьянин мог в дьяки выбраться?.. А тут ещё и постоянные раздачи личной земли за службу!

Где-то между 1550 и 1612 годами вся государственная элита представляла собой банку с пауками. Отдельные бояре с отдельными дворянами сращивались между собой, отдельные дворяне и отдельные бояре ставили на протекцию сильного государя, свой кусок хапнула РПЦ и давила свои интересы, в общем - все при деле. Пока систему держал сильный монарх Иван Четвёртый, это самое "все при деле" означало, что все служат общей цели, каждый имеет профессию, работу и честную награду. Так Россия выросла в три раза, кстати. Заодно решили проблему недовольных - мне интересно, а кто вообще мог остановить крестьянина в селе, если тот вдруг захотел взять оружие (которого, как заявляет Клим Жуков, у крестьян не было), вещи и с братанами отправиться прочь из дома на поиски лучшей жизни? Оружие ясное дело для чего нужно - с местными жителями так договариваться сподручнее (не воевать, прошу заметить, просто на безоружного одинокого русского мигранта местные финно-угры и тюрки будут как на лоха смотреть). Почему так было? Потому что в начале 16 века казаков ещё не было, а в Смуту они станут важной электоральной базой, голосующей мечами. Видать, ветром нанесло, ага.

Как эту проблему решили в результате Смуты все знают. Царь теперь ядро политической системы, бояре всё ещё круты и пафосны, но основные решения принимают в связке с дворянами и РПЦ. Камон, за первого Романова главные решения принимал его батя, по совместительству - патриарх Филарет.

"Бунташный век". Дурные крестьяне отчего-то недовольны оказались тем, что на политической арене их голос перестал учитываться - основные решения теперь принимала царская ставка, где чинно собрались бояре, дворяне-бюрократы и церковники. И тогда "забитый русский мужик" или, как было модно говорить, "генетически рабский русский народ" начал голосовать мечами. С одной стороны, посыпались бунты, самым известным из которых стал Соляной бунт 1648 года. Ой, как неожиданно подоспело Соборное Уложение 1649 года. Можете почитать сами:

Соборное уложение 1649 года - читать, скачать

Ой, а что это такое - главный законодательный акт России 17-18 вв. - это попытка найти место не-служилых людей в пищевой цепочке. То есть, буквально, до 1649 года крестьяне жили по обычному праву, которое вообще было устроено с колокольни 21 века весьма комично. Просто вообразите себе сцену! Решение всех важных вопросов в деревне - это собрались мужики по тем правилам, по которым деды собирались (интернета не было - маловероятно, что в деревне под Новгородом и в деревне под Брянском были одинаковые правила; впрочем, наверняка некоторые общие принципы были, ведь некоторые вещи универсальны чисто функционально), садились в кружок и решали вопросики. Иногда звали к себе местного большого дядю из его поместья. Ууу, крепостное право!

Глава 9, статья 1:

"1. Которые государевы дворцовых сел и черных волостей 160 крестьяне и бобыли, выбежав из государевых дворцовых сел и ис черных волостей, живут за патриархом, или за митрополиты, и за архиепископы, и епископом, или за монастыри, или за бояры, или за околничими и за думными и за комнатными людьми, и за стольники и за стряпчими и за дворяны московскими, и за дьяки, и за жильцы, и за городовыми дворяны и детьми боярскими, и за иноземцы, и за всякими вотчинники и помещики, а в писцовых книгах, которые книги писцы подали в Поместной в и(ы)ные приказы после московского пожару прошлого 134-го году, те беглые крестьяне, или отцы их написаны за государем, и тех государевых беглых крестьян и бобылей сыскивая свозити в государевы дворцовые села и в черные волости, на старые их жеребьи по писцовым книгам з женами и з детьми и со всеми их крестьянскими животы без урочных лет."

На наши деньги - живи там, где прописан. Прописан за таким-то человеком, который за тебя отвечает - живи у него. Живёшь без прописки? Тебя надо экстрадировать туда, где прописан.

Ууу, крепостное право! Ууу, тираническая Россия, рабский менталитет!

В остальных статьях - формализация делопроизводства и наказания за нарушение закона. Справедливости ради, демографические карты 17-19 вв. показывают, что все достаточно желающие этот закон нарушить, относительно легко его нарушали - этнически русское население пухнет как на дрожжах в нерусских землях. Не иначе как местные нарожали прирост, да. И местные же (особенно казаки) просто так начали придумывать препоны, чтобы из Центральной России к ним новая голытьба не припёрлась, ага.

Собственно, тренд продолжался до самой отмены крепостного права в 1861 году. Проблема была не столько в том, что дворяне всё сильнее сращивались в единую корпорацию с общими интересами, сколько с усилением собственно машины государственного аппарата. Это общий тренд всего мира, если что - государство собирает больше налогов, государство сильнее формализует общественную жизнь, государство эффективнее показывает каждому человеку его место. В Китае, Великобритании, США, Индии - везде было то же самое. В условном 15-16 веках помещик, если поехал кукухой, мог и случайно потерять усадьбу при пожаре - к селу нет нормальной дороги, а у государства нет нормальной полиции. А в середине 19 века по мощёной дороге в деревню прибудет дюжина гвардейцев, дипломированный дознаватель и правильно оформленный канцелярский документ. И, вооружившись новенькими ружьями, быстро поймут, что дом сгорел не сам. А под это уже и закон написан, вот, читайте мужики.

В 1861 году, если не брать в расчёт передовые обществоведческие научные теории, которые должны были решить военно-политические и экономические проблемы государства (если что, у Александра Второго и его окружения не было под рукой Оракула, чтобы узреть будущее и понадеяться на то, что отмена крепостного права приведёт к решению всех проблем), с точки зрения общества встала банальная проблема - где-то треть населения страны исключены из общественной жизни. В стране уже есть и чиновники, и полицейские, и нормальный способ решать судебные разборки, а треть населения живёт как во времена царя Гороха - как Бог скажет, как помещик прикажет. В итоге, в ходе ооооочень долгих прений, был составлен документ, который должен был вывести эту армию народа из чёрной зоны (как самозанятых и блогеров в наши дни, да). Пруф ниже.

Манифест 19 февраля 1861 года

Сам пруф: "Вникая в положение званий и состояний в составе государства, мы усмотрели, что государственное законодательство, деятельно благоустрояя высшие и средние сословия, определяя их обязанности, права и преимущества, не достигло равномерной деятельности в отношении к людям крепостным, так названным потому, что они частию старыми законами, частию обычаем потомственно укреплены под властию помещиков, на которых с тем вместе лежит обязанность устроять их благосостояние. Права помещиков были доныне обширны и не определены с точностию законом, место которого заступали предание, обычай и добрая воля помещика. В лучших случаях из сего происходили добрые патриархальные отношения искренней правдивой попечительности и благотворительности помещика и добродушного повиновения крестьян. Но при уменьшении простоты нравов, при умножении разнообразия отношений, при уменьшении непосредственных отеческих отношений помещиков к крестьянам, при впадении иногда помещичьих прав в руки людей, ищущих только собственной выгоды, добрые отношения ослабевали и открывался путь к произволу, отяготительному для крестьян и неблагоприятному для их благосостояния, чему в крестьянах отвечала неподвижность к улучшениям в собственном быте."

Решение проблемы: "В силу означенных новых положений, крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей. Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам, за установленные повинности, в постоянное пользование усадебную их оседлость и сверх того, для обеспечения быта их и исполнения обязанностей их пред правительством, определенное в положениях количество полевой земли и других угодий. Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за cиe обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в положениях повинности. В сем состоянии, которое есть переходное, крестьяне именуются временнообязанными."

На современном русском: все крестьяне теперь защищены законом, имеют статус, права и обязанности.

Почему такое маленькое изменение настолько важно? Всё дело в том, что в Российской империи карьерный рост и сословный рост был спаян воедино - за каждой категорией населения закреплялись свои права и обязанности. А к обязанностям добавлялся оклад. Больше оклад - больше ништяков. Теперь у нас одномоментно на рынке труда появились десятки миллионов человек, которые имеют рабочие руки. И, в общем-то, всё. Только рабочие руки.

Если вы поймали себя на аллюзии на современные реалии, то это неслучайно. Вчерашние крепостные буквально вели тот же образ жизни, что и среднеазиатские мигранты в современной России. Идентичный. Тождественный. Абсолютно такой же. Те же функции, те же права, то же имущественное положение, они точно так же бесили всех остальных. И ровно по тем же причинам улучшение их прав приходилось проталкивать государству с огрооооомными усилиями. И да, Москва за оставшиеся десятилетия до начала двадцатого века точно так же покрылась трущобами деревенских мигрантов, которым предприимчивые старые москвичи с удовольствием сдавали хаты.

Вот, собственно, вам история крепостного права как она есть. Оно всё скрывается за умными словами и тьмой лозунгов, за академическими статьями и историографическими школами, но без прикрас выглядит именно так. Читайте источники, господа научпоперы, а не только избранные цитаты избранных историков.

Значимыми политическими фигурами в истории допетровской Руси выступают княгиня Ольга, царица Елена Глинская, царица Ирина (инокиня Александра, у которой очень специфическая и недооценённая роль в возвышении Годунова), царица Мария Мнишек, сильно особняком — «царевна-самодержица» Софья. Если же говорить о ВКЛ, то у нас очень чётко в политике отметились королева Бона Сфорца и её невестка/соперница Барбара Радзивил (последняя, впрочем, скорее, как креатура рода и своеобразное знамя «литовских вольностей», чем самостоятельная фигура). Возможно (только возможно!) ещё Евна Полоцкая, третья жена Гедымина. И как-то всё. Вообще, как ни странно, в этом ключе ВКЛ куда «традиционнее и скрепнее», чем Московия. И оно не зря так. Женские фигуры во власти особенно ярко проявляются в периоды системных кризисов, а кризисы тем глубже, чем жёстче система.

Общая характеристика распределения ролей в царской семье допетровской эпохи вполне вписывалась в концепцию социального разделения сфер и гендерной асимметрии – реально правящая фигура всегда царь, царица же – носительница иных, менее явных, но не менее значимых для государства функций. Однако конкретное наполнение этих позиций могло меняться. Особенно важные и сложные трансформации свершались в конце XVII – первой четверти XVIII в. Тогда меняется образ царя, и еще более изменяется образ царицы, что накладывает отпечаток и на их наследников. Ярко это проявилось в длительной ситуации «перевернутых отношений», когда на протяжении большей части XVIII столетия во главе государства находились женщины, «царицы-матушки», даже при возможности отыскать мужскую кандидатуру.

В конце XVII в. Россия находилась в точке бифуркации. Фактически все XVII столетие было посвящено попыткам решить возникшие в стране трудности, которые приобрели черты структурного кризиса, когда все основные подсистемы (социальные отношения, государственное управление, вооруженные силы, хозяйство, право и культура), складывавшиеся в течение длительного времени с конца XV и до середины XVII в., перестают соответствовать изменившимся условиям. Ситуация, сложившаяся в государстве после смерти Алексея Михайловича, отчетливо напоминала времена столетием раньше: социальные волнения, проблемы с престолонаследием, неспокойная внешнеполитическая обстановка. По меткому замечанию С.М. Соловьева:

«Народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя…»

Заканчивается эта фраза словами «вождь явился», так как далее речь идет о Петре, но на самом деле конкретно этот «вождь» - Пётр - явился не сразу. От того, что за вождь явится в такой ситуации, зависело многое. И в это время у власти оказывается, пожалуй, самая специфическая женская фигура своего времени – царевна Софья.

Интересно, что, описывая основные черты системного кризиса, А.Б. Каменский в числе его показателей называет и появление женщины во главе государства,

«что шло вразрез не только с традицией престолонаследия, но и, что гораздо важнее, с традиционным стереотипом места женщины в русской средневековой культуре».

Александр Филюшкин, доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории славянских и балканских стран Института истории СПбГУ, отмечал, что науке неизвестны резко отрицательные отзывы современников о Софье как о правительнице государства, да и просто отрицательные отзывы, как правило, относятся к более поздним временам. Данное обстоятельство можно смело назвать исключением из правил – желающих поругать монархов, регентов, президентов всегда более чем достаточно. Сам Петр I, кстати, говорил о Софье:

«Жаль! Сколь умна, столь и зла. А могла быть мне правою рукою».

А вот что сообщает о правлении Софьи безусловный сторонник Петра I и его свояк князь Б. И. Куракин:

«Началось оно со всякою прилежностью и правосудием, и к удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было. И все государство пришло во время ее правления, чрез семь лет, в цвет великого богатства. Также умножилась коммерция и всякие ремесла. И науки почали быть. Также и политес устроен был с манеру европейского – и в экипажах, и в домовом строении, и уборах, и в столах... И торжествовала тогда довольность народная».

Но феномен Софьи состоит в том, что она выбивается не только из российской традиции, но и из общемировой. Сама по себе практика возведения или самовыдвижения женщины в ранг регентши – не новость ни для Запада, ни для Востока, ни для России (вспомним княгиню Ольгу, Елену Глинскую). Но обычно такая женщина – это вдова правителя, мать наследника. Софья же – хоть и царская дочь, но девица, сестра Ивана и Петра. Сама Софья сумела-таки найти прецедент в истории Византии: в V в. Пульхерия, старшая сестра Феодосия II, в течение полутора десятков лет фактически правила империей, будучи официально объявлена августой и имея неограниченное влияние на брата, но это был такой же исключительный случай.

Согласно древнерусской традиции, на время несовершеннолетия наследника управление государством передавалось в руки совета из наиболее знатных и доверенных бояр (пример - боярская комиссия времен «Хованщины»). Софья же обошла совет и берёт власть в свои руки, опираясь на стрельцов (известная челобитная 29 мая) и «ближников».

Как свойственно таким сложным переходным периодам, здесь сошлись объективные и субъективные факторы. «Нормальным» развитием событий в данной ситуации могло быть либо воцарение Ивана Алексеевича, которому в то время было достаточно лет – шестнадцать (Федор Алексеевич, например, начал править самостоятельно с четырнадцатилетнего возраста, а Алексей Михайлович, их отец, с шестнадцати лет), либо установление регентства Натальи Кирилловны, вдовствующей царицы-матери. Но первому препятствовала болезненность старшего царевича, второму же то, что Наталья Кирилловна была не матерью его, но мачехой; к тому же все эти и без того серьезные проблемы разворачивались на фоне бунтов и устойчивой грызни ведущих боярских родов: Нарышкиных, Милославских, Голицыных. Фактор Софьи стал, пожалуй, исторической случайностью, но он маркировал собой важные процессы в обществе.

Почему Софья захотела заполучить власть, объяснить несложно: стандартная судьба для русской царевны XVII в. – жизнь в четырех стенах, единственное развлечение – посещение с религиозными и благотворительными целями монастырей, невозможность выйти замуж, так как никто из местных не был достаточно высокого положения для такой партии, а за иностранного принца выйти мешали экстерьер и религиозные запреты православия. А ведь она была хоть и не красива (редкий случай, когда в оценке сходятся и русские, и немцы, и французы), но образованна, обладала решительным и деятельным характером в отличие от других женщин царской семьи, которых было немало (у Софьи было две тетки и две сестры).

Более сложный вопрос, почему, по крайней мере, часть общества оказалась готовой к вступлению во власть женщины? Тем более что дальше, всего через несколько десятилетий, женский лик власти станет восприниматься как вполне естественный. Конечно весь XVIII в. так же являлся кризисным для российского престола, однако почему кризис выразился именно в такой форме? Ведь далее, в следующем столетии, мы видим вполне традиционную картину преемственности трона по мужской линии?..

Представляется, что дело обстояло следующим образом. В ситуации системного кризиса, когда наступает эпоха поисков, когда носители власти, до конца адекватно не справляющиеся с ситуацией, вызывают недовольство (достаточно вспомнить, что время «тишайшего» царя Алексея Михайловича – это «бунташный век», и вскоре после его смерти Россия погружается на несколько лет в пучину мятежей, достигших пика в тот момент, когда стрельцы подняли на копья представителей высшей знати прямо посреди средоточия власти – Кремля), традиционный образ власти перестает соответствовать запросам времени и народа. Если использовать терминологию тбилисской школы психологии, накопленная веками единая нефиксированная установка не срабатывает, возникает ситуация открытости, возможности появления новых, актуально-моментальных установок. А так как этот традиционный образ власти «мужской», то вполне объяснимым становится «перекос» в сторону женщин.

Возможно также, что в случае с Софьей сыграли свою роль не только единичные византийские прецеденты (как известно, один из них стал поводом для присвоения императорского титула Карлом Великим), но и представления о «коллективной харизме» княжеского рода на Руси. Русское государство издревле считалось собственностью всей правящей фамилии. Подтверждением этого предположения может быть то, что в грамоте донским казакам от 3 февраля 1676 г. с объявлением о восшествии на престол нового государя содержался чин присяги всему царскому семейству, названному поименно, включая и царевен. Это могло означать, что ввиду нездоровья Федора с Иваном и юности Петра, женщины вполне могли, хотя бы временно, взять власть.

Кроме того (вспомним слова А.Б. Каменского), возможность нестандартных ситуаций расширялась в связи с «переходностью», «смутностью» времени. В такой ситуации, дабы закрепиться у власти, Софье необходимо было обрести вроде бы эфемерную, но очень важную для властителя харизму.

Как пишет М. Вебер (который и ввёл термин в современный оборот), появление харизматического лидера маркирует переходные ситуации в обществе. Софья пыталась нащупать это решение, организовав Крымские походы, ведь харизма правителя, как правило, обретается на войне и подпитывается удачливостью и победами.

Недаром именно после первого Крымского похода, который был обставлен как успешный, в 1687 г. встает вопрос о венчании Софьи на царство, появляются гравюры, где она изображена с короной, скипетром и державой, панегирики в стихах и т.п. Ранее Софья, попав к власти, некоторое время не выказывала откровенного стремления занять трон (только в 1686 г. Софья стала добавлять свое имя во всех указах по внутренней политике, именуясь «самодержицей», т.е. равной царям). Далее она «вошла во вкус», тем более что братья взрослели и «наступали на пятки» (ее актуально-моментальные установки на власть переходят в фиксированные). Но так как крымские успехи её были фикцией, этот шанс не сработал. Вообще А.Б. Каменский приводит слова А.Г. Брикнера:

«История не может указать ничего выдающегося в законодательстве и администрации во время семилетнего регентства Софьи».

Новые установки в массовом сознании не могут зафиксироваться быстро, требуется время и серьезные потрясения, а также некая переходная стадия. Фактически Софья попыталась перескочить ее – как если бы сразу после Алексея Михайловича появилась Екатерина без петровской «встряски». Общество, как показала ее судьба, к этому было не готово. Ведь, как это ни парадоксально в свете последующих событий, на Петра сделали ставку сторонники традиции, которую именно он, в отличие от Софьи, на тот момент олицетворял.

По-настоящему харизматической личностью, сумевшей трансформировать и властный и гендерный код российского общества, стал Петр I – одна из самых знаковых и нестандартных фигур на российском престоле, причем во всех смыслах и во всех сферах его жизни и деятельности. Это касается и его образа как мужчины-правителя. Особенность петровской эпохи – расширение поля вариативности образов правителя за счет «открытости» европейскому опыту. Если ранее существовали, причем последовательно, следующие «исконно-посконные» образы русских правителей – христоподобный князь Руси, князь-мученик времен ига, тишайший царь-батюшка (последний актуальный из них), – то перед глазами Петра находились и новые европейские образцы: во-первых, короля-рыцаря, во-вторых, короля-придворного. Наглядным олицетворением царя-батюшки можно назвать Алексея Михайловича, Карл XII — это король-рыцарь, Людовик XIV — король-придворный.

Что представляли собой эти образы?

Царь-батюшка для нас традиционен, но при общей повышенной сакральности образа царя имелась и тенденция постепенного его «приземления». Первые изменения тут происходят именно в XVII в., что, скорее всего, являлось последствиями Смуты. Ещё для Филофея Псковского, идеолога времен Василия III, православие царя – центральная часть его функций. В образе монарха главное – не столько человеческая сущность, сколько роль посредника между человеком и Богом (в этом русле роль царя видел и сам Иван Грозный, много размышлявший по этому поводу). Для Ивана Тимофеева, свидетеля Смуты, главным является персональное благочестие царя – то, от чего зависит судьба Руси и мира. Размышляя о проблеме различения ложного и истинного царя, Тимофеев считает именно личное благочестие конкретным выражением природы царя истинного. Благочестивый царь полон власти и славы, лежащей вне людского суда, и потому его человеческая природа возвышается до уровня его функций. И тут очень важным видится обязательное пострижение монарха на смертном одре, как приводящее в баланс «явление» и «сущность».

Некоторые изменения в мифе правителя фиксируются в «Титулярнике», изданном по приказу Алексея Михайловича. Здесь видна следующая трансформация: святой князь превращается в Благочестивого и Православного царя. То есть царь теперь – не обязательно святой (Борис Годунов – последний, кто принял постриг на смертном одре). При Алексее ритуализируются и все личные персональные качества правителя. Как пишет М. Чернявский, эпитет «тишайший», применяемый по отношению к Алексею Михайловичу, если и был персональным, то все же не являлся индивидуальным, т.е. пусть сам царь Алексей, как человек, был «благочестивым, христолюбивым и тишайшим», но на самом деле в то время и нельзя было представить себе иного царя, иначе он не был бы истинным (на практике же «тишайшесть» Алексея чисто условна, а набожность его точно не превышала набожности Ивана Грозного).

Что касается образа короля-рыцаря, образцом которого предстает Карл XII, то он к тому времени уже стал анахронизмом, рецидивом средневековья. Карл никогда толком не занимался политикой, сделал ставку на войну, причем в явно авантюрном стиле. Даже когда незавидное положение Швеции стало очевидным, он отказывался сесть за стол переговоров. Но самым ярким доказательством гипертрофированно «героического» характера является сюжет, связанный с его изгнанием из Турции. В 1713 г. султан потребовал от Карла покинуть страну. Н.И. Павленко приводит восприятие дальнейших событий Шафировым, жившим в то время в Османской империи:

«…король, по своей солдатской голове удалой, стал им в том отказывать гордо, причем присланный султаном конюший [паша] грозил ему отсечением головы; король на это вынул шпагу и сказал, что султанского указа не слушает и готов с ними биться, если станут делать ему насилие».

Этим дело и закончилось – сотня шведов, окопавшихся во дворе, где жили, устроили сражение с двенадцатью тысячами янычар. Когда турки подожгли дом, Карл продолжал упорствовать:

«Пока не станут гореть наши платья, опасности никакой нет».

После этого король все же был пленен и на следующий год выслан из страны. Это типичное поведение средневекового рыцаря, но не правителя государства в XVIII в.

Старшим современником и одной из самых знаковых в то время фигур из европейских правителей был Людовик XIV. Это король придворного общества, абсолютный монарх. По своей репрезентации это блестящий и могущественный правитель, Король-Солнце, образец для подражания других монархов, даже после его смерти. Однако одной из определяющих черт этого образа – подчиненность ритуалу, не меньшая, чем у его придворных. В данном случае король – это мужской образец для подражания придворных и всего дворянства страны в поведении и внешности. Выстраивая программу ритуализированного поведения элиты, он сам, соответственно, вынужден был до тонкостей соблюдать его.

Однако, вернемся к Петру. Одна из важнейших магистральных линий его реформ – европеизация быта и нравов. Она не могла не задеть и образ правителя. Петр явно заимствует из европейской традиции способы репрезентации своей власти. Но можно ли сказать, что это простое копирование, и значит ли это, что он полностью порвал со старорусской властной традицией? Отбрасывая в сторону образ короля-рыцаря, явственно не актуального в то время, остановимся на образе европейского абсолютного монарха, короля придворного общества, который непосредственно наблюдал Петр при неоднократном посещении Франции и Англии. Принято считать, что правление Петра положило начало формированию абсолютизма в России. Есть в особенностях его царствования черты, говорящие и за и против этого. Согласно Н. Элиасу, переход от средневековья к Новому времени во Франции ознаменовался, в числе прочего, централизацией придворного общества как результата устранения феодальной полицентричности государства: теперь возможность благополучного существования дворянина исходит исключительно от короля. Но, хоть в России очень легко найти сходные черты, здесь они не являлись свидетельством модернизации, это, скорее, естественные черты российской традиции власти, связанные со служилой формой организации.

Другая важнейшая характеристика абсолютизма – баланс сил между дворянством и третьим сословием, гарантом которого выступал монарх, на чем и базировалась его «абсолютная» власть. Петр уделял значительное внимание интересам торговой и предпринимательской прослойки «в частностях», но она так и не стала в России политической силой «в общем», что к концу XVIII в. привело к формированию дворянской монархии, где начисто отсутствовал какой-либо общественный баланс.

Далее, если обратиться к вопросу о ритуализации образа монарха, то хотя Петр и проявлял большую заботу о пышной демонстрации могущества, речь здесь шла, скорее, о прославлении Отечества, на пользу которого он, по собственным утверждениям, трудился.

Сам же Петр знаменит демонстративным пренебрежением ритуализованной стороной власти. Это касалось и поведения, и одежды, и участия в официальных церемониях. Если же вспомнить о европеизированных формах празднеств и символической нагруженности придворной культуры петровской эпохи, то можно заметить, что здесь Петр если и использует западные формы репрезентации, то в творческом ключе, причем обращается скорее не к современным, а к более ранним образцам, в самой Европе уже отошедшим в прошлое. Здесь превалирует образ монарха-победителя, а не короля придворного общества.

В отличие от Западной Европы, специфической чертой образа правителя в России, по крайней мере до XVIII в., является то, что он (как и на Востоке) не мог быть в полном смысле образцом для каких-либо общественных слоев; это, скорее, символ, нагруженный значительным сакральным содержанием. При этом, конечно, и в России «полноценный» царь должен был воплощать определенный набор качеств, ценных в глазах его народа, так же, как и западный правитель. Можно привести следующий показательный пример.

По свидетельству И. Фоккеродта, для российской традиционной элиты еще в петровскую эпоху не являлись значимыми представления, связанные на Западе с аристократическим этосом, основа которого – воинская доблесть. Вот что он пишет по этому поводу:

«Если приведешь им на ум пример других европейских народов, у которых дворянство ставит себе в величайшую почесть отличаться военными заслугами, они отвечают: «Много примеров такого рода доказывают только то одно, что на свете больше дураков, чем рассудительных людей. Коли вы, чужеземцы, можете жить для себя, а со всем тем подвергаетесь из пустой чести потере здоровья и жизни и в этом только и ставите такую честь, так покажите нам разумную причину такого поведения. Вот коли вы из нужды служите, тогда можно извинить вас, да и пожалеть. Бог и природа поставили нас в гораздо выгоднейшие обстоятельства, только бы не мутили нашего благоденствия иноземные затеи. Земля наша такая обширная, а нивы такие плодородные, что ни одному дворянину не с чего голодать: сиди он только дома да смотри за своим хозяйством».

Это опять-таки связано со спецификой русского общества, в котором каждый от крестьянина до боярина считался холопом государевым. В такой среде аристократический этос не мог зародиться в принципе, как не было его в восточных обществах, исключая, может быть, Японию. И. Корб пишет:

«Вельможи, хотя они сами рабы, с невыносимой гордостью обращаются с низшими и простолюдинами, которых обыкновенно, из презрения к ним, зовут черным народом и христианами…».

При этом, хотя русский князь и царь могли быть прославлены военными победами, но цель их строго определенная – защита православия и Русской земли (что во многом воспринимается как одно и то же). Не только деятельностью Петра в целом ряде аспектов продолжались линии, намеченные ранее, но и в его образе, представляющемся не просто необычным, но даже экстравагантным, эпатирующим, можно проследить вполне традиционные черты. При всех его девиациях он вполне вписывается в образ русского царя – он набожен, активно строит церкви и защищает страну от посягательств «нехристей». Недаром он, как и Иван Грозный, являлся излюбленным персонажем народного фольклора, где со временем стирается память об их жестокости и на первый план все больше выходит героический образ победителя и защитника родной земли. Да и сами девиации – вполне допустимое явление для русского царя, ему позволено все, если только он выполняет свои основные функции. С этой т.з. и «демократизм» Петра на самом деле являлся деспотизмом в «лучших традициях», когда все подданные были равны перед лицом государя. В.О. Ключевский даже о «тишайшем» Алексее Михайловиче пишет (с примерами, кстати):

«От природы живой, впечатлительный и подвижной, Алексей страдал вспыльчивостью, легко терял самообладание и давал излишний простор языку и рукам».

Как не вспомнить здесь выходки Петра, вспыльчивость которого обычно списывают на детские стрессы, хотя оно, на самом деле, и не требует объяснений! Даже в отношениях с женщинами Петр скорее вписывается в определенные рамки, нежели выходит за них. Многочисленные связи Петра – это норма для правителей того времени. Вспомним того же «образцового» монарха Людовика XIV с его многочисленными любовными похождениями. Даже чопорный Павел на грани XVIII–XIX вв. не отказывал себе в удовольствии заводить любовниц.

Пожалуй, Отец Отечества Петр Великий является фигурой, переходной к образу «просвещенного монарха», который получил в России максимальное выражение в личности Екатерины II, т.е. значительно позже. Сам же Петр, как положено харизматическому лидеру, сконструировал собственный образ из осколков различных традиций, причем этот экспериментальный образ надолго становится базисным для российской монархии, хотя и значительно трансформируется. И наоборот, малочисленные и недолговечные мужские представители царской власти в XVIII в. в какой-то мере воспроизводили тип царевича Алексея Петровича, хоть и демонстрируя многие крайности первого императора, но без его плюсов: они деспотичны, гулящи, пьют (кроме Павла). На их фоне ожидания от женщины-правительницы выглядели выйгрышно, что подтверждает выдвинутый ранее тезис о некоторой дискредитации мужского образа власти. Петр показательно воплощал в себе сугубо мужские качества властителя, но он произвел на страну и, самое главное, на элиту такое устрашающее воздействие, что даже его сторонники не хотели повторения такой встряски, надеясь, что императрицы станут олицетворением умиротворяющей политики. Впрочем — напрасно.

После смерти Петра в России начинается эпоха женского правления, продолжавшаяся с минимальными перерывами до 90-х гг. XVIII в. Не случайно первой самодержицей стала именно Екатерина, в прямом смысле креатура Петра – Галатея царственного Пигмалиона. Она фактически не была связана ни с одной из существовавших традиций, так как, по замечанию одного из недругов, была «и не природная, и не русская», к тому же обладала личностными качествами, максимально удовлетворявшими запросы конкретно и именно Петра.

Если ранее, в допетровской России, господствовал традиционный образ царицы-супруги и матери наследников, не игравшей специальной политической роли, то теперь актуальным становится образ царицы-помощницы. Его представила и опробовала ещё Наталья Кирилловна, мать Петра, которая, как известно, первая из русских цариц выезжала в карете с открытым окном, устраивала при дворе театральные представления, находилась в одной карете с супругом. Помимо этого, она принимала послов, переписывалась с главами иностранных держав, интересовалась государственными делами и даже участвовала в царской охоте. Екатерина I развивала этот образ: повсюду, часто даже на войне, сопровождала царственного супруга, как считается, помогла ему решить кризисную ситуацию в Прутском походе; она единственная могла утихомирить Петра в его припадках бешенства и потому именно она постоянно становилась заступницей перед ним за многочисленных просителей. Кроме того, на Екатерину пал отсвет харизмы ее супруга, что и позволило ей занять престол после его смерти при наличии наследника мужского пола (сына царевича Алексея), так как она воспринималась единственной реальной продолжательницей дела своего великого супруга (что не умаляет роли интриг «Светлейшего», но интригам почва нужна).

Можно утверждать, что роль женщины в царской семье прошла более сложный путь развития, чем роль мужчины (как и в обществе в целом). И российская специфика заключалась именно в том, что здесь за столетие неоднократно повторялась ситуация, когда женщина оказывалась значимой альтернативой мужчинам в качестве кандидата на занятие престола. Однако такая ситуация не закрепилась в качестве нормы.

Кроме того, у всех самодержиц XVIII в. есть общая черта, менее всего, но все же проявлявшаяся даже у Екатерины Великой, – это были женщины, «дорвавшиеся» до «хорошей жизни», а не истинно самостоятельные политические фигуры. Это объясняется неукорененностью их позиций – несмотря на долгую эпоху женского правления, каждая фактически начинала заново в борьбе с реальными мужскими претендентами, к тому же шли они к высшей власти весьма трудными путями. Особенно четко это проявлялось в поведении Елизаветы Петровны и Анны Ивановны, которые мало интересовались делами управления и предпочитали проводить время в увеселениях (первая в балах, вторая на охоте), препоручив администрацию своим фаворитам-мужчинам. То есть власть в России, даже в этот период, так и не приобрела женский лик, а наоборот — женщины у власти перенимают некоторые внешние черты мужского правления: они так же «деспотичны, гулящи, пьют». Ведь недаром и Елизавета и Екатерина II любили наряжаться в мужские костюмы, а Екатерина на балах даже ухаживала за дамами.

Соответственно, и образ царя на тот момент остается на переходной, незавершенной стадии. В какой-то мере это связано с прерыванием преемственности мужской линии династии. К началу XIX в., когда она возобновилась, актуальными были иные идеи и образцы, но и тут, как мне кажется, из четырёх Павловичей: Александра, Константина, Николая и Михаила — цельной личностью себя показал только Николай. Декабрь оказался крайне нагляден. Возможно Николай просто учёл некоторые ошибки отца и брата, а у Михаила уже не было шанса показать себя в качестве самодержца.

Сначала я решила написать пост-ответ, мол так и так, автор тут не прав, там не прав, но потом поняла, что в принципе-то статья автора НОРМАЛЬНАЯ, т.е. она вполне съедобна для непритязательной публики. Поэтому я решила просто побухтеть и написать свою заметку, с опорой на статью автора (если автор читает это - не обижайся, мы в интернете).

За малостью места я опущу свои подколы про «нелепые цветные кафтаны», «окладистые бороды» и «меховые шапки» – остановлюсь сразу на терминологии. С точки зрения автора – система управления в России XVII века – это «абсолютная монархия с аристократическим управлением». Ну, если ОЧЕНЬ сильно упрощать, то да – Россия с XVI и до начала XX века – это абсолютная монархия. Что такое «аристократическое управление» мне не очень понятно сходу, видимо автор имел в виду, что высшие ключевые места в системе административного управления занимали наследственные аристократы, что (опять же) с БОЛЬШОЙ натяжкой можно считать за правду. А вот дальше начинается уже отсебятина. Цитирую: «многие властные полномочия и административные функции были в руках Боярской думы». Во-первых, дума являлась в первую очередь совещательным органом (не было ни канцелярии, ни постоянного штата сотрудников, ни делопроизводства и архива решённых дел). Даже формулировки подтверждают это («Государь указал и бояре приговорили»); во-вторых, дума выступала в роли коллегиального нотариуса, подтверждая легитимность того или иного царского указа просто по факту своего существования.

Вообще, аналог Боярской думы зародился ещё у Владимира I (о чём у меня есть в посте), и благополучно пережил период княжеских междоусобиц, пережил Смуту. Даже Романовых пережил, и плавненько так вошёл в советскую систему (Политбюро), и от неё перепрыгнул в современность (Политбюро 2.0). Да, так получается, что с современной Государственной думой Боярская дума XVII века не имеет почти ничего общего, кроме названия и обёртки. Наша современная Госдума – это скорее аналог Земского Собора.

Да, кстати – совершенно бледно как-то раскрыта тема Земских Соборов, а ведь это один из важнейших органов управления в XVII веке! Настолько важный, что в умелых руках историков может запросто сделать из допетровской России страну с сословно-представительной монархией. Да-да, как в Европе и в лучших домах Филадельфии. Вообще, в крупных городах существовали как минимум три госучреждения – съезжая изба («государственный орган»), земская изба («муниципальный орган») и архиерейские палаты («духовное ведомство»).

Вместо раскрытия роли Земских Соборов автор зачем-то пишет следующее: «Дума обладала широкими законотворческими полномочиями и управляла страной через систему Приказов». Здесь всё перевёрнуто с ног на голову. Во-первых, это главы приказов входили в думу (необязательно), во-вторых дума никак не могла быть законодательным органом, поскольку таких органов было ровно два – царь и патриарх (каждый в своём ведомстве, материальном и нематериальном, но у обоих мандат от самого Бога). Понятно, что сам царь (или патриарх) не могли физически обработать весь объём документооборота, поэтому основная часть документов вращалась в более низких кругах: от воевод – в приказ, от приказа – воеводе. Но все документы писались на имя и от имени царя, это обязательно.

Да, о воеводах – ВО ВСЕЙ СТАТЬЕ О НИХ НИ СЛОВА! Т.е. представьте себе, что кто-то описывает управление современной РФ, но «забывает» вписать туда всех губернаторов, прокуроров и судей субъектов федерации. Вообще, вся ветка непосредственного управления регионами России XVII века автором завалена. Я исправлю. Воевода (городовой воевода) в XVII–XVIII вв. был представителем царской власти, главным и основным представителем власти в любом городе России, кроме Москвы. Это прям главных человек, через которого условный Сидорко из условной Соли Вычегодской имел возможность общаться с властью как с таковой. Понятно, что сам воевода не горел желанием разбирать [безусловно чрезвычайно важные] дела каждого условного Сидорки, если, конечно, этот Сидорко сам не накосячил. Вместо ежедневного взаимодействия «Сидорко–воевода» в городах существовала система всяких разных подьячих (аналог мелкого чиновничества) – от площадных до епископских, которая и занималась непосредственной работой с каждым Сидоркой.

Ну, и в целом не раскрыта земская (муниципальная) ветка власти. Городовые старосты (аналоги мэров) никак не указаны и не расписаны. А ведь они были выборные, из простого народа (пусть и посадского). Про кабацких и ларёшных целовальников ни слова. Никак не прописана система управления инородцами, которых в XVII веке уже было полным-полно. Система разрядов также не описана. Да много чего не написано.

А жаль! Видно же, что автор понимает в истории, и грамотно отредактировал нейротекст.

Изображение сверху - это попытка изобразить, как выглядела модель управления в XVII веке (самая общая схема). Понятно, что здесь нет церковной ветки власти, нет военной ветки, нет инородческой ветки и т.д. Здесь только самая база, относящаяся к статье автора.

В целом, как только я закончу цикл "Формирование территории России" (кстати, можете ознакомиться), то я всенепременно начну новый - про феномен власти в истории России (просто буду публиковать материалы из своей неготовой книги). Чую, что мне есть что сказать - спасибо Пикабу, сама бы я не догнала, НАСКОЛЬКО люди далеки от понимания феномена власти и административного управления, как такового.

Ладно, устала я бухтеть. Всем чмоки в этом чате!

P. S. Рекомендую также ознакомиться с "творчеством" того комментатора, через которого я нашла пост автора. Вот его пост-ответ.

Подписывайтесь на тг и дзен, там ещё больше материалов!