До всего надо бы сначала доходить головой. Но мы предпочитаем сперва ногами, а потом уже подключаем голову туда, куда пришли. И разбираемся со всем навороченным, как, скажем, с аппаратурой, которую собрали и врубили, не глядя в инструкцию. Что ж оно не работает?! Ладно, я тебя победю! Тут переставим, гм, здесь законтачим, воткнём сюда... Почему везде темно? Так ночь просто. Но вольтаж, наверное, всё же неподходящий.
Топча руководство по эксплуатации, Алексей Иванович, мигая циклопическим фонарём во весь лобешник, достоверно выяснил, что свет пропал во всём салоне. Лезть к проводке под обшивкой не хотелось совершенно. Перегнув себя во всех значениях слова, Алексей Иванович снял ногу с утрамбованного документа. Поднимая его, увидел под сиденьем-диванчиком что-то ещё. Карманную совковую книжечку с длинным заглавием: "Релятивисты и реваншисты. Философия для каждого". Так и хлопнулся с ней на сидушку растерянный дядька, цокая фонарём по лбу.
Четыре десятка лет назад, когда Алексей Иванович не водил, дабы дотянуть до пенсии, школьный автобус, а ездил на похожем драндулете оканчивать школу, эта книжка довела старшеклассников до драки. Буйные реваншисты, чьим лидером он был, побили других, ревнителей сытой тихой жизни. Тихони прикрывались релятивизмом: всё вокруг относительно, поэтому мы выбираем личное благо. Реваншисты, понятно, требовали реванша. Причём оригинальной социалистической доктрины — всеобщего равноправия без угодливости мещанам. И без пощады к другим "разным недобиткам", вещал звонкий комсорг Лёшка, начитавшийся тогда собрания ленинских сочинений...
Сейчас у хрипатого Алексея Ивановича (удавленного, по его словам, одышкой) голова разболелась от одних воспоминаний о лозунгах классовой борьбы. Противно забренькало в сосудах, словно холестериновые бляшки справились вдруг с дефицитом железа, жадно поглотив последние его запасы. Водила протяжно и шумно подышал, вытирая набежавшие слёзы. "Вот я старичьё, разнюнился, как столетний дед", — хлопая мягкой книжкой до драни в переплёте, мужчина добавил к самокритике витиеватую ругань. Рявкнул её вслух, на весь салон, и рванул эту философию, отнюдь не для каждого, пополам.
Вылетевшая страничка "Для записей", примыкавшая к оглавлению, синела растёкшимися чернилами. Взрослый корявый почерк призывал не обобщать разочарований, не окрашивать ими всю жизнь. Этот девиз Алексей Иванович тоже помнил: автор слов, Александр Грин, с его светлыми рассказами не только про "Алые паруса", был любимым писателем драчливого и идейного комсорга. И ещё всплыло ни к селу ни к городу (на гриновских волнах, наверно) то больное, чего никакие сосуды не вытерпят.. Как он пробежал мимо своей матери.
Не узнал красивой статной женщины, потрясающе высокой в бордовых сапожках, брючном вельветовом костюме и наброшенной синтетической шубке. Ещё она была без шапки или платка и с распущенными волосами! Не с вечной "ракушкой" на шпильках мама оказалась другим человеком, незнакомкой, молодой и привлекательной. (Он даже жену потом боялся так вот не узнать, годами стеснённо зыркал на женщин с длинными причёсками. И всегда просил супругу подкалывать волосы, она аж постриглась после.)
Мать держал за ручку, как девчонку, главный комсомолец области. Партийное светило не по годам, готовый хоть сейчас говорить с любой трибуны, главный тимуровец, юннат, костровой, звеньевой, сборщик макулатуры, спорщик на собраниях, почётный октябрёнок, пионерский пример... Ориентир для Лёшки-комсорга, истовый реваншист, не для себя старающийся! Если б Лёшка его не увидел, не кивнул ему, краснея, тот же был с девушкой.. То и не задумался бы шагов двадцать спустя: а кто это с ним стоял почти в обжимочку? Вроде знакомое лицо?..
Факт, что это была мама, пришлось принять. Как и другие вводные. Что она — на год вообще-то младше комсомольца-добровольца — бывает молодой, красивой и счастливой. Только не дома. Туше тебе, фантазёр-мушкетёр. Раунд, боец.. Реванш взят без тебя, упрямый мечтатель. Бриг выбросил чёрный пиратский флаг, пустив алую парусину на тряпки. На ветошь для обтирки школьного автобуса...
А мать сказала тогда, не оправдываясь, не хныча, не понукая его невнятную от неприличия ситуации речь, лишь просто закалывая волосы по-домашнему: "Алёша, хоть иногда надевать надо маску здравомыслия. Может, так и привыкнешь".
Кто же сегодня читает эту муть, думал Алексей Иванович, собирая мусор по салону. Он знал всех своих пассажиров. Кто-то из выпускников, кто к ЕГЭ по истории или "обществу" готовится. Так-то в книжке понятно многие вещи написаны, можно использовать. Глупо, что порвал, теперь уж редкая книжка. Из чьего-то шкафчика под стеклом, романтика какого-нибудь престарелого.
Этот-то деятель, второй мамин муж, на юбилее своём ("75 на руках почитателей", бредовее не придумаешь!) так и сыпал афоризмами. Шпарил и Ленина, и Грина, и Гайдара Аркадия, и своё приплетал. А Алексей Иванович хотел ему в ликёр плюнуть, но не приучен, оказалось, нутром к такому. Просто пальцем в эту мензурку влез.. Палец так и вонял с неделю какой-то канавой с затхлой водой. Рассыпной, криво хмыкал пасынок, из большевика буржуй вышел, сдобный холуй любого режима, чуть ли тебе не лорд на англицкий манер. Тот самый, в белой манишке и картинной салфетке поверх, кого они вместе когда-то, на дату Маяковского, на ватмане с рябчиком перекушенным изображали да красным перечёркивали. Прям как ожил теперь тот шарж, сидит с мамой рука в руке, юбилеи празднует. Торжествует, лизоблюд-релятивист, словно порядочный человек..
Перед уходом только Алексей Иванович сорвал маску здравомыслия. Да и сплясал "Валенки" под гармонь из дребезжащего караоке! Мать отвернулась, хохоча в кулачок, а отчим чуть челюстью новой весь фарфор на столе не поколотил — так она у него отвалилась.
Не выйду на линию утром, решил Алексей Иванович, встану на ремонт. В последний раз развернул инструкцию на китайскую приблуду для освещения салона. Окинул взором три страницы иероглифов, потом ногтём отцапал схему, а остальное добавил к рваной книжке. Раздумался было про Мао, великого кормчего, чьи труды он тоже читал, но сам себя испугался: как бы заново не привыкнуть думать. Ишь, разбередило его сегодня, стахановца, тройную норму мыслей в голове обкатал.
Под бумажный костерок, славно горевший прямо на снегу, под языческое ликованье бывшего адепта мировой справедливости, позвонил чёртов телефон. На него снова пришёл штраф за превышение. "Рекомендуем уволиться по собственному, вы ж детей возите, хотя и превышаете пустым", — отчеканил зам зава по какой-то брехливой пустоте, утяжелённой тройным окладом Алексея Ивановича.
Отдышавшись, водила послал в небытие маску здравомыслия и направился вершить революцию. В ней нет победителей, но есть герои. Обычной монтировкой, на которой трещал алый вымпел, он успел покалечить зама, зава и ещё нескольких самодовольных релятивистов с отдельными кабинетами. Реванш так реванш, гадюки семибатюшные! И только женщина с распущенными волосами, оглушительно завизжавшая, остановила это одиночное неумолимое шествие.
Сидеть теперь в знаменитой "двойке" Алексею Ивановичу долго. Но он очень занят, пишет книгу "Новый пролетарский поток", уже проданную издательству как "маньячные хроники". И лучше его не тревожить. Он дошёл сюда своими ногами. Теперь добирается припоздавшей головой.
