Они были просто замечательными, эти мужики из моего детства! Их звали дядя Миша, дядя Саша и дядя Гриша. Улыбчивые, с армейской выправкой, всегда подчеркнуто аккуратно одетые, даже если все вместе с утра пораньше шли ловить бычков на Ланжерон. Когда на праздники они надевали свои военные кители, тяжелые от орденов и медалей, то все без исключения прохожие на улице буквально цепенели от восторга. Мальчишки восхищенно присвистывали, а женщины замедляли шаг и улыбались им какой-то особенно ласковой улыбкой.
Дядя Саша и дядя Миша были летчиками, и оба – Героями Советского Союза, а дядя Гриша всю войну прослужил в разведке и был награжден орденом Славы, которым, как известно, награждали солдат исключительно за личное мужество.
Каждый год на 9 мая они собирались в доме моего деда, военного врача, пили традиционные «наркомовские» сто граммов и начинали вспоминать свою боевую юность. Как же мне невыносимо жаль, что большинство этих удивительных рассказов стерлось из моей памяти безвозвратно! А спросить сейчас, к большому сожалению, уже не у кого… К счастью, несколько историй чудесным образом сохранилось. Видимо, в свое время они так поразили мое детское воображение, что забыть их было просто невозможно. Сейчас я постараюсь восстановить несколько эпизодов, заранее попросив у читателей прощения за возможные неточности. Ведь прошло столько лет!
Итак, дядя Миша. Всю войну он летал командиром корабля на самолетах авиации дальнего действия – сокращенно АДД. Летчики его эскадрильи на тяжелых стратегических бомбардировщиках ПЕ‑8 совершали одиночные рейды в глубокий тыл противника. Они осуществляли так называемые «беспокоящие» ночные бомбардировки, используя элемент внезапности. Здесь уместно сказать пару слов о ПЕ‑8, на котором летал дядя Миша. Для того времени это был отличный самолет: прекрасно вооруженный, с четырьмя мощными двигателями, расчетной грузоподъемностью 4 тонны и экипажем из 10 человек. Самолет был назван в честь своего создателя – талантливого конструктора Владимира Михайловича Петлякова, трагически погибшего в январе 1942 года. В начале 1943 года специально для ПЕ‑8 советским «военпромом» была разработана сверхмощная фугасная авиабомба, получившая название ФАБ‑5000НГ. Длина этой «пятитонки» составляла 5,2 метра при диаметре 1 метр. Чтобы подвесить бомбу, механикам пришлось разработать целую систему лебедок. В эскадрильи бомбу сразу в шутку окрестили Марьей Александровной. Так звали весьма габаритную заведующую их летной столовой.
В мирное время и летчики, и конструкторы однозначно отвергли бы такой рискованный проект, тем более, что после подвески бомбы створки люка полностью не закрывались, и она торчала из-под «брюха», словно зловещий сосок, серьезно нарушая аэродинамику перегруженного самолета. Но шла война, Сталин поставил четкую задачу любыми путями вывести из активных боевых действий Финляндию. Сейчас это называется «принуждение к миру». Но тогда это позволило бы деблокировать Ленинград. В войсках ходила фраза главнокомандующего, похожая на зловещую шутку: «Пора угомонить финнов! Их и так мало, а тут еще мы навалимся…»
Итак, зима 1944 года. Экипаж дяди Миши получил очередное полетное задание, техники аккуратно подвесили Марью Александровну, самолет вырулил на взлетную полосу, тяжелая машина с трудом оторвалась от земли и стала набирать заданную высоту. Цель – Хельсинки. Это была удивительно ясная морозная ночь, вспоминал дядя Миша. Где-то внизу проходила линия фронта, по небу периодически шарили мощные прожекторы ПВО. Но идущему на высоте 7 тысяч метров самолету никакие зенитки были не страшны. К цели подошли в четко заданное время. Часть Финского залива просматривалась как на ладони. Самолет пошел на снижение.
И тут случилась первая неприятность! Невесть откуда взявшиеся облака в считанные мгновения заволокли землю, словно какая-то дьявольская сила пыталась спрятать город от бомбардировщика. Но опытный штурман уже скомандовал: «Боевой!» Это означало, что он приступил к прицеливанию. Тут нужно объяснить читателям, что во время бомбометания главным в самолете становится штурман-бомбардир. Весь экипаж, включая командира, должен строго следовать его командам. Во время бомбометания самолет особенно уязвим, поскольку противозенитные маневры делать нельзя. Кстати, никакой автоматики в те времена не было, как не было и мобильной связи. Летчики могли вести переговоры между собой, только находясь на штатных местах, подсоединив свои шлемофоны к гнездам связи.
По небу метались лучи прожекторов, зенитки плевались огнем, несколько снарядов разорвалось в опасной близости, самолет тряхнуло, по обшивке забарабанили осколки, разбив стекло у бортинженера. Наконец, штурман резко дернул ручку сбрасывателя, к которой был прикреплен особый тросик. Этот тросик открывал замок, удерживающий бомбу. Освободившись от замка, бомба должна была пойти в свободное падение.
И тут случилась вторая неприятность! Ручка выдернулась вместе с перебитым тросиком и осталась у штурмана в руках. А проклятая Марья Александровна продолжала, как ни в чем не бывало, болтаться в бомболюке, как перезрелая груша. Это была не просто неприятность, это была катастрофа!
Зенитный огнь с каждым мгновением становился все плотнее. Самолет подбрасывало и швыряло из стороны в сторону. Счет шел на секунды, ведь летчики стремительно удалялись от цели.
«Заходим на второй круг! – скомандовал штурман.
«Топлива вернуться не хватит! – попытался возразить второй пилот.
«Механик, фал и шпагу мне! Быстро!!!» – продолжал командовать штурман.
Фал в авиации – это необыкновенно прочный шнур, что-то вроде буксировочного троса. А шпага на жаргоне авиамехаников – длинная отвертка с гибким стержнем, позволяющая добраться в самые труднодоступные места в самолете. План штурмана был прост. Механику нужно было подползти к бомболюку, открыть боковую створку и концом шпаги сильно надавить на шток открытия замка, чтобы освободить бомбу. А зачем фал, спросит любопытный читатель. А как прикажете дать команду механику, который лежит на животе у бомболюка в кислородной маске, а вокруг рвутся зенитные снаряды и воет ветер? Все очень просто: нужно привязать к его ноге шнур и в нужный момент за него дернуть. Русская смекалка!
«Боевой! – опять скомандовал штурман и приступил к прицеливанию. Но тут самолет тряхнуло так, что щуплый механик потерял равновесие и с размаху ткнул шпагой в шток. 5- тонная Марья Александровна послушно рухнула вниз. Мгновенно освободившийся от груза самолет резко подбросило вверх и чуть не свалило в пике. Командир и второй пилот с трудом удержали взбесившуюся машину.
– Идиот!!! – орал штурман на механика. – Почему без моей команды? Ты хоть понимаешь, что мы бомбу потеряли?! Это невыполненное задание и трибунал!
– Я не знаю, как это получилось, – чуть не плача, лепетал механик.
– Ворошиловский стрелок, твою мать!.. Из-за тебя нам всем крышка! – подлил масла в огонь второй пилот.
Обратно летели в угрюмом молчании.
– Главное, дотянуть до линии фронта, – стал успокаивать экипаж командир. – Там мы сможем сесть хоть в чистом поле. Там наша земля…
– А задание? – уныло откликнулся механик. – Что говорить будем?
– А говорить будем вот что, – строго сказал дядя Миша, – над целью была плотная облачность. Бомбу мы сбросили. Наверняка куда-то попали. Ушли от зениток… все!
Садиться в чистом поле им не пришлось. Сильный попутный ветер помог дотянуть до своего аэродрома. Руководитель полетов несколько раз обошел вокруг изрядно потрепанного самолета. Он внимательно рассматривал многочисленные дырки в фюзеляже и скорбно качал головой. Дядя Миша, как командир корабля, уехал в штаб писать отчет, а экипаж отправился в столовую. Тут уместно напомнить читателям, что во всех армиях мира к летчикам особое отношение. И дисциплина у них не такая строгая, как у пехоты. В страшные дни ленинградской блокады в летных столовых Западного фронта был белый хлеб и сливочное масло. А в бортовой паёк, который выдавали экипажу, «совершающему беспосадочные перелеты продолжительностью свыше 6 часов», клали печенье, шоколад и даже лимоны.
– Что же вы не кушаете, мальчики? – всполошилась Марья Александровна, – пирожки еще теплые! Может вам картошечки пожарить? А котлетки? Я вам сейчас котлетки разогрею…
– Спасибо, как-то не хочется, – вздохнул механик. – Мы спать пойдем…
Их разбудили часа через четыре. Примчался вестовой с приказом: весь экипаж срочно вызывают в штаб полка.
Они стояли навытяжку перед незнакомым молодым генералом, на груди у которого весело поблескивала звезда Героя Советского Союза. Пауза затягивалась.
– Ну, что, орлы? – наконец прервал тягостное молчание генерал. – У меня даже слов нет…
Краем глаза дядя Миша увидел, как штурман и механик дружно втянули головы в плечи, словно нашкодившие мальчишки, которые боятся получить подзатыльник. А генерал неожиданно широко улыбнулся, подошел к штурману и крепко обнял его за плечи.
Разведка доложила, что ночью на порт Хельсинки была сброшена авиабомба большого калибра. В это время у причала был пришвартован огромный танкер с горючим. Бомба легла у борта судна, да так удачно, что образовавшаяся волна подняла и выбросила танкер, как щепку, на причал. Пылающий мазут разлился по территории порта, сжигая все на своем пути. Сдетонировали боеприпасы, которыми были доверху забиты портовые склады и пакгаузы.
Взрыв был такой силы, что стоявшие на железнодорожных платформах и подготовленные к погрузке тяжелые танки и самоходки разлетелись, как спичечные коробки. Взрывная волна выбила окна в радиусе нескольких километров.
Весь экипаж ПЕ‑8 был представлен к наградам. Дядя Миша и штурман получили Звезду Героя Советского Союза. Остальные члены экипажа были награждены орденом Боевого Красного Знамени.
Вспоминая рассказы дяди Миши о войне, я все время ловлю себя на мысли о том, что ведь ему в 1944 году было всего 24 года! Вряд ли он считал себя каким-то особенным героем. Ведь он и его боевые товарищи защищали свою Родину. Дрались, не щадя жизни! Вечная им память и вечная слава!
