Повадился сынок исчезать вечерами. Но куда-то близко бегает, всё пёхом. Решили, что девушку наконец завёл, давно пора. Потом смотрим, он какой-то чай закупает и коробки через дорогу носит — домок там пузатенький, весь рейкой обитый, навроде бани. Спросили, чего это такое вдруг? И в суете, и чаем комнату завалил. Говорит: да хожу вот в этот домок на специальные церемонии, разные сорта всех на свете чаёв пробую. Для очищения и просветления, это с нажимом особым сказал: не лезьте, значит!
Отец забеспокоился: с чая-то одного опупеешь, сколько ж надо-то его, он ведь туда через день ходит. Энурез начнётся с жижи той зелёной... Если девки есть там, коньячку бы ему с собой или этой, что любят они, мартини. Подослал (отец мастером у нас, на хорошем счету) в то заведение своего агрегатчика, модного парнишку. Парнишка половину смены после по туалетам пробегал и сказал, что чаю на год напился. Но ничего другого в этом домике нет: все, женщины с мужчинами вместе, сидят кружочками на полу и на чай дуют. Со свечками вприглядку. Ваш, мол, тоже сидит, бородёнкой качает.
Обсуждают они "онтогенез", это, как он понял и на телефон тайком записал, божественная вертикаль. Как мир высшим разумом задуман... Вход для гостя — 1500 и свои харчи. Чай, значит, с собой, а есть там не полагается. Ну, отец возместил ему убытки, конечно, а как же.
Но это всё так, политинформация, а у нашего-то чаёвного мысли совсем вкось пошли. Рассказывает за ужином, глаза поднял сияющие, даже бородку свою с косицей из супа вынул: у меня ведь счастье, дорогие родители! Выбрал меня не кто-нибудь, не цапля и не аист, а сам Серебристый Журавль. Лучше б аист, отец-то пошутил. А наш как не слышит! Объясняет нам, простофилям, что на церемонии всеуслышания он журавля и поймал.
Нашлись они на медитации, когда физическое тело становится невесомым. Тогда он пережил великое прозрение, ничем не обещанное, как однажды на уроке музыки в школе. Ещё неделю назад, на таком же занятии, он пел те же песенки про "Орлову, Соколову, Воробьёву" с удовольствием.. А тут осознал вдруг, какую чепуху невпопад горланит целый класс. И замолчал, пересев от резвящихся дылд к бледному маленькому одиночке, которого дразнили вампирёнышем. Мальчик этот просчитывал траектории астероидов, вот и недосыпал всегда. Однако он знал, что делает, он был взрослее остальных. Так и с журавлём...
Упустила я, каюсь, когда отец из себя вышел. Вампирёныша этого вспомнила. На комиссии по несовершеннолетним, я там от родительской общественности ходатайствовала, тронутая мольбами мамки его. Он ведь не мог даже девять классов кончить, всё из дома сбегал в Америку, чтоб до обсерватории добраться, где этот болезный учёный ещё был... Выходил с рюкзачком, вроде в школу — а возвращался без ничего, с электрички снятый. Однажды так и сгинул. Нашёлся через полгода. В Мордовии. Патрульного с вокзала на рельсы сбросил, такого же пацана, как и сам был. Тот только-только заступил в первый наряд в своей жизни...
Опамятовалась я, когда мои мужики уже брухаться начали. Бодаются, пока через стол. Но отец уже с чашкой сына стоит, нюхает её: "Я выясню, что вы там употребляете, какая это заварка пять, а то и восемь тысяч стоит! Думал, я не узнаю?". Я и ополоумела: сколько?? Зато наш орёт: "По какому праву вы за мной следите? Я зарабатываю сам". Тут отец как гаркнет — так все чашки покатились — лучше б ты на квартиру зарабатывал, олух, да косички срезал и девочку какую угостил! И не чаем своим тухлым!! Журавель нашёлся колодезный, да на тебе надо воду таскать, как мы с матерью потаскали, чтоб ты в удобствах жил и программки свои на компьютере не мозолями писал...
Наш-то вскочил — и в слёзы. Да в ванной заперся, воду открыл и давай психологу своему звонить. А отец (развинтился совсем) в комнату его бросился, дверь с плеча раскрыл. Я не отстаю, теперь куда ж.
В комнате же светло — совсем как днём. На кровати раскрылилась огромная высокая птица, от которой идёт этот серебряный ясный свет. Посмотрела на нас, головку этак на бочок прижав, крыльями махнула широко и в портьеру коричневую впечаталась. Ни пёрышка не уронила, ни звука не издала, только контур свой оставила, словно серебрянкой обведённый. Мы и не успели ничего, так пнями и простояли.
После уж не до журавлей было. Отец дверь ванной ломал, защёлкнулся наш и выйти не мог.. Потом слышим — кричит. Отец опять за инструменты схватился, а это сын портьеру сорвал и на неё лёг. Плачет взахлёб. Так вот по вампирёнышу рыдал крайний раз, когда про приговор ему узнал.
Пошла я в эту чайную на поклон. Там мужчина один, но гладченный, как боров (вряд с одного чая-то так разнесло), и постарше нашего. Правда, тоже весь в косах, только волос густой, крепкий; и цветом — прям каштан живой. Сказал, что журавль вам не Карлсон, если улетает, то без обещаний вернуться. Таков онтогенез: бери всё, что желаешь, и плати за это. А стадия чая, если вы об этом, сыном вашим пройдена. Теперь, мамаша, хоть какой заваривайте, Серебристому Журавлю не церемонии нужны — жертвенное за ним следование.
Чаи мы бросили, по стеклу битому ходим сейчас. Но хоть дома, аптечка наготове.
