Зализняк

Датирование берестяных грамот — комплексная проблема, учитывающая несколько аспектов. Основное значение имеет стратиграфическое датирование, особенно дендрохронология, которая позволяет определить дату рубки деревьев, использованных для строительства. Точность датирования может достигать 10–15 лет, если грамота найдена между двумя точно датируемыми слоями. Однако эта точность уменьшается, если грамота находится дальше от мостовых.

Также учитываются возможные случайные перемещения бересты и фактор хранения грамот в доме, что редко оказывает значительное влияние на датировку. Внестратиграфическое датирование включает палеографию и графику, позволяющие датировать грамоты с точностью до 100 лет, а в благоприятных случаях — до 40–60 лет.

Дополнительные методы включают анализ языковых особенностей текста и этикетных формул. Упоминания исторических лиц в грамотах также помогают уточнять датировки. Надежная датировка одной грамоты может помочь датировать другие связанные грамоты.

Большинство берестяных грамот датируются с точностью до 20–50 лет, что достаточно для лингвистических целей. Древнерусские берестяные грамоты относятся к XI–XV векам.

Грамоты написаны по-древнерусски, реже по-церковнославянски или на неславянских языках. Они кратки, самые длинные содержат до 176 слов. Основная масса — это частные письма, реестры и ярлычки. Остальные включают официальные документы, учебные тексты, литературные отрывки и церковные тексты.

Изучение берестяных грамот сопряжено с трудностями, такими как плохая сохранность текста, трудность идентификации букв и неожиданности в языке. Первоначальное прочтение и интерпретация часто требуют последующих корректировок. Новые находки помогают уточнять трудные места в ранее найденных грамотах.

Дополнительная информация: https://archenov.risingcom.ru/
Телеграмм: https://t.me/archenov

https://elementy.ru/nauchno-populyarnaya_biblioteka/430463/4...

Язык — обманчивая материя. «Человеку с улицы», владеющему с детства некоторым языком, в большинстве случаев не приходит в голову, что он еще не всё знает об этом языке. Он решительно не понимает, зачем существует еще такая наука лингвистика. Как это ни поразительно, Анатолий Тимофеевич Фоменко (далее - А. Т. Ф .) находится в этом отношении именно на уровне рядового «человека с улицы».

Вот рассуждение, которым авторы НХ подкрепляют свой тезис о том, что Лондон прежде стоял на Босфоре: «Мы считаем, что первоначально “рекой Темзой” назывался пролив Босфор... По поводу Темзы добавим следующее. Это название пишется как Thames. События происходят на востоке, где, в частности, арабы читают текст не слева направо, как в Европе, а справа налево. Слово “пролив” звучит так: sound. При обратном прочтении получается DNS (без огласовок), что может быть воспринималось иногда как TMS — Темза» («Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима. Т. 1-2, Москва, 1996 г. далее – НХ) [НХ 2: 108].

Уже на одном этом примере мы познакомимся сразу с несколькими фундаментальными лингвистическими принципами, которыми пользуются авторы НХ , как то: «существенны только согласные»; «на востоке слова читают задом наперед»; «письменная форма слова исходна, устная — вторична» и др.

Что касается принципа «существенны только согласные», то сами авторы дают по этому поводу следующее разъяснение: «В древних текстах названия и имена сплошь и рядом употреблялись “без огласовок”, т. е. без гласных — лишь в виде “костяка” из согласных. В то время, в прошлом, гласные при чтении текста добавлялись по памяти. Естественно, с течением времени гласные путались, забывались, заменялись на другие и т. п. Согласные, записанные на бумаге, были устойчивее» [НХ 1: 19].

Из этого пассажа ясно, что авторы кое-что знают о письменностях семитских народов — таких, как финикийская, древнееврейская, арабская. В этих письменностях действительно в наиболее употребительном варианте письма записываются именно согласные хотя всё же наряду с некоторой частью гласных. Уточним, что это касается всех вообще слов, а не только названий и имен, и происходит отнюдь не только в древних текстах, но и теперь.

Однако главное то, что к другим письменностям, например, греческой, латинской, русской, английской и т. д., этот принцип не имеет никакого отношения (условные сокращения, типа кг = килограмм, разумеется, не в счет). Без этой существеннейшей оговорки формулировка «в древних текстах» вводит в жестокое заблуждение. Между тем авторы совершенно свободно применяют этот принцип к любым языкам, например, как мы видели, к английскому. Мы находим у них даже следующее прямое заявление: «Например, древнеславянский текст, это тоже цепочка согласных, иногда даже без “огласовочных знаков”...» [Н Х 2: 84]. Это заявление, мягко говоря, не имеет ничего общего с действительностью: во всех древних славянских памятниках гласные регулярно пишутся (условные сокращения не в счет), а «огласовочные знаки» славянскому письму вообще неизвестны.

Сведение слова к «костяку из согласных» — один из постоянных лингвистических приемов А.Т.Ф. Вот, например, о Литве: «Скорее всего, термин Литва происходит от “латиняне” = ЛТН (Литуаниа)» [НХ 1: 2 69]. А вот о турках: «... слово “турки” очень близко к слову “троянцы” и “франки” (один и тот же корень ТРК , ТРН )» [НХ 2: 207]. Ни литовцы, ни латиняне, ни турки, ни троянцы, ни франки к семитским языкам не имеют отношения. То, что А.Т.Ф. позволяет себе называть «корнем», никоим образом не соответствует действительным корням упомянутых слов в соответствующих языках.

Рассуждение о том, как читают «на востоке», особенно сильно заставляет подозревать, что авторы над нами просто смеются.

По А.Т.Ф., если имеется последовательность букв SND , то араб читает ее как DNS . Если так, то, наверное, Москва у арабов — Авксом , Новгород — Дорогвон. Видимо, арабы пишут в одном направлении, а читают в противоположном. Нет, пожалуй, не так: они, наверное, все-таки и пишут и читают справа налево. Но дело в том, что некоторые арабы знают русские или английские буквы. А то, что их надо читать слева направо, им в голову не приходит. Видят надпись НОВГОРОД , ну и читают, как привыкли: ДОРОГ ВОН . И пошло гулять новое слово. Дой-дет и до России, и там тоже, глядишь, многие начнут называть Новгород Дорогвоном.

Читатель ошибется, однако, если сочтет весь этот эпизод за случайный ляпсус. Свое открытие, что на востоке выворачивают слова наизнанку, А.Т.Ф. использует многократно (причем применяет его к любым словам любых языков, а отнюдь не только восточных). Вот, например, о Самаре: «Само название “Самара”, в обратном (арабском) прочтении — “А -Рамас” означает “Рим ”, “столица”» [НХ 1: 361]. Кстати, вы ведь уж е понимаете, что А -Рамас и Рим — это одно и то ж е, потому что «костяк согласных» здесь РМ (конечно, пришлось еще отбросить «С» в А -Рамас; но поскольку тождество Самары и Рима всё равно уже очевидно, то неужели нельзя пренебречь одной буквой?).

По его представлениям, люди всегда знакомятся с новым словом в его письменном виде; кто-то неправильно его прочел — и пожалуйста: слово изменилось. Над тем, как функционирует бесписьменный язык, ему, по-видимому, вообще не приходилось задумываться. Принцип приоритета письменного (и в особенности печатного) слова, между прочим, позволяет А.Т.Ф . выдвинуть следующий замечательный тезис, революционизирующий всю историческую географию: «Еще раз повторяем одну из главных наших мыслей: в средние века (до начала книгопечатания) географические названия и имена народов перемещались по карте, следуя при этом за перемещающимися документами (народы же, в основном, оставались на тех же местах, где они и жили, и где живут сегодня). С места на место перемещались лишь воинские отряды, владетельные князья, их двор и т. д. Они не могли существенно изменить этнический состав тех мест, куда они приходили... Но (и это важно!) они везли с собой архивы, книги, документы, а именно они давали потом названия народу, месту, городу, реке и т. п. Древние названия забывались. Те, которые мы помним сейчас, возникли в 15— 17 веках ИЗ ДОКУМЕНТОВ (в той их локализации, в какой их застала книгопечатная эпоха). С распространением печатных карт на-звания более или менее застыли» [НХ 1: 183— 184; ср. также 2: 28, 195— 197].

В самом деле, представьте себе, например: живет неграмотный рыбак у реки, называет ее, допустим, Дон. Ну откуда же его сын будет знать, как ее называть, если он никогда не видел ее названия в записанном виде (да он еще вдобавок тоже неграмотный)? Но вот в их краях появился новый, пришлый правитель. Местных жителей он, правда, не согнал, своими людьми не заменил, но прислал чиновника с документами и с картой, который им разъяснил: это река Москва. Трудность, конечно, в том, что рыбак неграмотный, а со слуха как запомнишь?

Наверно, приходилось много лет подряд посылать чиновника снова и снова. «Ну хватит уже придумывать нелепости», — скажете вы.

Тогда послушайте самих авторов, которые рассказывают нам историю названия Монголия. Это название «покинуло свое первоначальное место в Русско-Ордынской империи и двинулось, — лишь на бумаге, — то есть на романовских картах, — на далекий восток. При этом существенно уменьшаясь в размерах. Наконец, оно остановилось над территорией современной Монголии. Исконные жители этой области и были (на бумаге!) назначены, тем самым, “быть монголами”» [НХ 1: 401— 402]. Эх, кабы китайцам в свое время познакомиться с учением А.Т.Ф.! Не надо было бы строить Великую Китайскую стену — сотни миллионов человеко-лет труда бы сэкономили: ведь никаких страшных монголов вблизи от них, оказывается, не было!

Огромную роль в построениях А.Т.Ф. играют сближения слов (т. е. сопоставления с целью показать их родство или какую-то иную историческую связь). Этот род лингвистической деятельности мы встречаем чуть ли не на каждой странице. Имеется в виду, что каждое такое сближение подтверждает какую-нибудь из идей ревизии истории (многие из этих идей ничем, кроме таких сближений, и не подкреплены). К сожалению, в подавляющем большинстве случаев эти сближения элементарно неверны.

Начнем с того, что, говоря о словах, авторы НХ обычно не уточняют, о словах какого языка (и тем более какой эпохи) идет речь. Дело не в том, что они не сообщают этого читателю. Они и сами об этом не задумываются и, как это ни дико для лингвиста, явно не считают это особо существенным. Язык выглядит в их построениях как некая более или менее однородная субстанция, разлитая по всем странам и эпохам. Такому впечатлению сильно способствует и то, что слова любых языков, кроме английского, обычно записываются в НХ без особых церемоний русскими буквами и внешне выглядят пусть как диковинные, но русские.

Надо признать, что при английском слове А.Т.Ф. иногда дает помету «английское», но это не мешает тому, что английские слова — разумеется, в современном произношении, отнюдь не в средневековом — у него неким недоступным банальному уму образом оказываются актуальными для жизни любых стран и эпох, скажем, для средневековой России, Византии, Аравии. Так, например, когда авторы заявляют о связи библейского слова Рош со словом Русь, то они считают относящимся к делу и то, что «слово Россия пишется, например, по-английски как Russia и читается как Раша, т. е. это все тот же Рош» [НХ 1: 149].

Нужно ли говорить, что вездесущность английского языка всё же бледнеет по сравнению с вездесущностью русского. Русские слова — иногда в открытой, иногда в замаскированной форме — просто пронизывают весь Старый Свет. Например, А.Т.Ф. открыл, что библейское Чермное море (т. е. Красное море: в древнерусском и церковнославянском чермный значит ‘красный’) — это Черное море [НХ 2: 161]. На всех других языках названия этих двух морей звучат совершенно по-разному; но ведь по-русски-то почти одинаково! Согласно А.Т.Ф., скот(т)ы (жители Шотландии) — то же, что скифы; как он нам объясняет, свидетельством в пользу этого является то, что скифы разводили скот [НХ 2: 110]. А.Т.Ф. сообщает нам, что в эпоху папы Григория VII «в Риме появляется некий патриций по имени Иоанн Кресцентий — явное видоизменение евангельского имени Иоанн Креститель» [НХ 2: 2 52]. Конечно, по-латыни между Joannes Crescentius и Joannes Baptista ‘Иоанн Креститель общего мало, но кто же мешал им в Риме читать евангелие по-русски?

Используемый в профессиональной лингвистике способ сближения слов книге НХ чужд. Вместо этого используется бесхитростный критерий «внешнего сходства». Посмотрим же, в каких случаях авторы готовы считать два слова внешне сходными. Чтобы не критиковать каждое из приводимых ниже сближений по отдельности, сразу же предупредим, что лингвистически правильного среди них нет ни одного.

В некоторых примерах из НХ внешнее сходство действительно велико, скажем, Батый — батя, Мамай — мамин. Для авторов не имеет никакого значения, относится ли сравниваемая часть слова к корню или к суффиксу. Например, Irish ирландский’ (корень iг- + суффикс -ish ) и Russia, Russian — согласно Н Х , одно и то же: у них одинаковый «костяк» R SH [Н Х 2: 114]. И этого замечательного сравнения для А .Т.Ф. достаточно, чтобы Россия и Ирландия .(в названиях которых, если не считать -ия, совпадает одно только р) оказались одной и той же страной (в прошлом).Еще один пример (доказывающий на сей раз тождество Египта и Рима): если верить А.Т.Ф. [НХ 2: 218], в Библии Египет называется по-древнееврейски Миц-Рим, что вслед за Н . А . Морозо вым А.Т.Ф. переводит как ‘высокомерный Рим’ (нас уже, конечно, больше не должно удивлять, что сравнение здесь опирается на русское название Рим, а не на латинское Roma). В действительности библейское название имеет вид Misrayim , где Misr- — ‘Египет’, a -ayim — окончание двойственного числа: первоначальный смысл названия — ‘два Египта’ (Нжний и Верхний).

Если даже все указанные степени свободы, вместе взятые, всё-таки не дают желаемого результата, то авторы Н Х могут еще прочесть слово задом наперед. Это будет называться «в арабском прочтении»: см. выше Самара = А-Рамас. Можно, вообще говоря, и комбинировать: часть букв переставить, а часть нет, например, Хорезм — это, согласно А.Т.Ф., не что иное, как Кострома. Отдельными согласными можно при нужде и пренебречь. Возможны и другие вольности сверх всех указанных.

Для наглядности приведем еще несколько иллюстраций, где можно видеть разнообразные сочетания описанных выше механизмов сопоставления: «Рюрик — это просто другая форма старого русского имени Гюргий, т. е. Георгий — Юрий» [НХ 1: 196]; Хан Хулагу — «это снова имя Георгий — Гургу, видимо, весьма распространенное среди потомков Чингиз-Хана Георгия» [НХ 1: 224]; «Но само слово “еврей” — это церковно-славянское слово и означало оно, как показывает анализ его употребления в средневековых текстах, — “жрец”, “священник”. Это просто одна из форм слова “иерей”» [НХ 2: 204— 205]; «Кстати, имя Ахилл может означать противник французов: А -ГАЛЛ » [НХ 2: 293]; «Английское слово остров сегодня пишется так: island. Но что означало оно в древности? Что если это Asia-Land, т. е. азиатская страна, т. е. страна, располож енная в Азии? Без огласовок мы имеем: asialand = SLND , island = SLND , т. е. это — одно и то же слово!» [НХ 2: 95]; «Anglo-Sax — Angel Isaac» [НХ 2: 126] (имеется в виду византийский император Исаак Ангел); «“герцог’ = “Ксеркс”» [НХ 2: 208]; «Имеются яркие звуковые соответствия: КРИШНА — ХРИСТОС , КРИШНА ХАРЕРАМА (молитва кришнаитов) — ХРИСТОС КИР (ЦАРЬ ) РИМСКИЙ ...» [НХ 2: 239].

Идея фальсификации (прямой подделки или тенденциозной переделки уже существующего текста) является, наряду с идеей всеобщего беспамятства народов, одним из двух главных рычагов фоменковского объяснения того, как человечество впало в совершенно ложные представления о своем прошлом.

Фоменковский мир населен фальсификаторами, как босховский мир чудовищами. А уж профессия историка и профессия мошенника — в глазах А.Т.Ф. почти одно и то же. Если верить А.Т.Ф., в XVII—XVIII вв. в России действовала едва ли не целая государственная служба фальсификаторов истории, которые уничтожали или искажали до неузнаваемости сотни и тысячи старых письменных свидетельств и сочиняли фиктивную историю, заказанную властью. И, конечно, по концепции А.Т.Ф. подобное происходило не только в раннеромановской России, но (тогда же или несколько раньше) также и во многих других странах.

Я не берусь здесь обсуждать деликатный вопрос о том, везде ли и всегда ли отношения книжников с властью были таковы, что по указке власти они с готовностью садились за сочинение фиктивной летописи. Меня интересует совершенно другой, вполне технический вопрос: мог ли такой книжник выполнить эту задачу успешно, т. е. так, чтобы его продукция не оказалась потом шита белыми нитками.

Прежде всего, фальсификаторы должны были изобрести древнерусский язык XI—XIII вв. Как мы знаем сегодня, этот язык отличался не только от русского языка XVII в., но даже и от языка XIV в. «Да ровно ничего вы, лингвисты, на самом деле не знаете, — скажут фоменковцы, — вы просто принимаете за древнерусский язык X I—XIII вв. именно то, что эти фальсификаторы XVII в. выдумали».

Такая версия может удовлетворить только людей, никогда не задумывавшихся над тем, какой колоссально сложный и деликатный механизм представляет собой язык. Это верно для любого языка, взятого в определенный момент его существования. И эта сложность еще многократно возрастает, если речь идет о жизни языка на протяжении многих веков. За это время язык испытывает непрерывное постепенное изменение: каждый его элемент проходит определенную эволюцию, сложным образом сопряженную с эволюцией всех прочих элементов. Картина осложняется еще и тем, что внутри языка существуют многочисленные диалектные различия.

Вот единичный пример (для упрощения даем письменные формы, а не фонетическую транскрипцию; даты огрублены): словоформа ‘шлю’ выглядит в новгородском диалекте древне-русского языка в XJ и 1 четв. XII в. как сълю (буква ъ передает здесь особый редуцированный, т. е. ослабленный, гласный звук); во 2 — 4 четв. XII и 1 пол. XIII в. как сълю или слю; во 2 пол. XIII и 1 пол. X IV в. как слю или шлю; во 2 пол. X IV в. и позднее — как шлю. И таких строк в принципе можно выписать по числу словоформ (которых сотни тысяч), умноженному на число диалектов (разумеется, на деле историки языка пользуются не такими «атомарными» записями, а определенными обобщающими формулами). Приведенный пример иллюстрирует фонетическую эволюцию. Но эволюционирует также и морфология, синтаксис, словарный состав.

Представим себе теперь, что вопрос о подделке письменных памятников стоит не для древнерусского языка, а для латыни, и не для трехвекового интервала, а для периода в две тысячи лет — от середины I тысячелетия до н. э., когда появляются первые памятники на латыни, примерно до середины II тысячелетия н. э. З а это время живая (народная) латынь развилась в целую группу родственных языков (романских), с множеством диалектов внутри каждого из них. Кроме того, литературная латынь в почти застывшей форме продолжала использоваться в Западной Европе в качестве языка официальных документов, религии, летописания, науки. Эта ее форма тоже не оставалась неизменной, но здесь изменения во времени были не столь радикальны (они в основном касались лишь словарного состава языка). На латыни до нас дошло громаднейшее количество рукописей и надписей, причем значительная их часть относится (разумеется, по традиционным представлениям) ко времени ранее II тысячелетия н. э. Сюда входит как обширная художественная, религиозная и научная литература, например, сочинения Плавта, Цезаря, Горация, Вергилия, Тацита, отцов церкви и бесчисленного количества других авторов, так и официальные и деловые документы всех типов и всевозможные надписи. Ныне усилиями очень большого числа филологов и лингвистов этот громадный материал в наиболее существенных чертах изучен (хотя работы остается еще чрезвычайно много).

Открылась картина плавного изменения языка от века к веку по сотням параметров.

А теперь послушаем на эту тему авторов НХ: «... в 12—13 веках было, по-видимому специально, создано два новых письменных языка... — церковно-славянский и латинский. Они предназначались соответственно для стран Восточной и Западной Европы» [Н Х 2: 265]; лишь в 13—15 веках в богослужении греческий язык «был заменен на Западе латинским языком — то есть итальянским, смешанным с греческим» [НХ 2: 183]. Вот так, не больше и не меньше. А вот и о латинских авторах: любой древний первоисточник, который не сосредотачивает основного внимания на церковном освещении всех описываемых в нем событий, — это, скорее всего, поздняя историческая беллетристика 15—18 веков... Яркие примеры — Истории Тита Ливия и Корнелия Тацита» [НХ 2: 231].

Далее. Согласно фоменковской схеме, даты и упоминания князей в древнерусских рукописях и актах, традиционно относимых к X I—XIII вв., — сплошь поддельные, выдуманные. Выдуманы и многие более поздние записи, например, многочисленнейшие записи в актах и книгах (в том числе печатных!) X V I в., гласящие, что текст писан (печатан) при царе и великом князе Иване Васильевиче (т. е. том самом Иване Грозном, который создан, как мы знаем от А.Т.Ф., фантазией романовских историков).

Допустим на минуту, что А. Т. Ф . прав: все эти даты придумал фальсификатор конца XVII в. Взглянем же на этого анонимного гения и преклонимся перед ним: он сумел согласовать все эти записи в разных книгах между собой и с выдуманной летописью, сумел четко держать в памяти генеалогии всех своих выдуманных героев, со всеми их братьями, детьми и прочими родичами, приписанные им даты жизни, их размещение по городам и волостям, их выдуманные войны и миры, ложные даты основания церквей, имена никогда не существовавших епископов и т. д. Но он один всё-таки физически не мог изготовить всю необходимую массу поддельных документов. Конечно, работало много людей. Были рядовые исполнители и был штаб, который разрабатывал фальшивую историю и следил за тем, чтобы исполнители не отклонялись от Гене-рального плана фальсификации. Информация, стекавшаяся в штаб, была необъятной. Россией, конечно, дело не могло ограничиваться. Например, в штаб поступали сведения о том, что в ис-ландских сагах в рассказах о событиях XI в. фигурирует русский конунг Ярицлейв, и надо было придумать фигуру Ярослава Мудрого. А во французских хрониках в XI в. значится королева Анна из Руси, и надо было не забыть сочинить для Ярослава дочь Анну. А еще ведь были и венгерские, польские, немецкие, византийские и прочие хроники. Нельзя же было, например, вставлять в сочиняемые русские летописи упоминания венгерских или польских королей наобум — приходилось узнавать их имена и годы царствования из этих хроник. Трудная была работа, но штаб работал на совесть. Тут, правда, надо учесть, что во всех этих странах, как учит нас А.Т. Ф., конечно, действовали и свои фальсификаторы. Так почему бы не предположить, что российский штаб просто согласовывал свои действия с ними? Посылали гонцов с просьбой того из летописи убрать, того на сто лет подвинуть. Ну что тут такого в конце концов?

Но всё-таки самое трудное было не с рукописями. Рукопись подделал и ставь на полку. Сложнее было изготавливать надписи на предметах. Надо было, например, рассылать агентов писать надписи с фальшивыми именами и датами на стенах церквей — в Киев, в Новгород, в Смоленск и много куда еще.

Хорошо, если просто приехал и нацарапал. А если в церкви старый пол уже перекрыт новым, на метр или два выше? Штаб понимал: если написать на стене, которая видна сейчас, потомки живо разоблачат — это ведь будет на высоте в два человеческих роста от древнего пола. Приходилось разбирать новый пол, залезать под него, лежа, задыхаясь, писать на стене то, что приказано штабом (не забывая, конечно, соблюдать и палеографию и орфографию заказанного века и диалектные особенности), а потом восстанавливать разобранный новый пол — да не как попало, а так, чтобы будущие археологи ничего не заметили. А сколько возни было со штукатуркой!

Ведь напиши по новой штукатурке — и подлог ясен. Надо было ее сбить, написать на голой стене и аккуратненько заштукатурить заново. Зато через триста лет реставраторы снимут штукатурку и наивно обрадуются: «Надпись! Эта уж несомненно древняя!»

Ну а Помпеи! — тут уж ума не приложу, как им удалось под слой вулканического пепла забраться, чтобы покрыть стены надписями. А в этих надписях чего только нет — тут и строчки из Вергилия, тут и непристойности. Уж не сами ли помпеяне писали? Н о ведь, как учит нас А.Т.Ф., сочинения Вергилия, как и прочих античных авторов, созданы в средние века, — откуда же тогда его строчки? Впрочем, нет, это не проблема: наверное, и Помпеи засыпало не в 79 г. н. э., а в средние века. Да, но непристойности! И х ведь пишут на уличном языке, а не на древнем поэтическом. Н е может быть, чтобы в одно и то же время в Помпеях уличным языком была латынь, а у Данте во Флоренции — итальянский. Выходит, надписи всё-таки поддельные: иначе ведь пришлось бы учение А.Т.Ф. под сомнение ставить! Видимо, у нас сейчас просто не достает воображения, чтобы понять, на какие подвиги были готовы герои Великой фальсификации ради того, чтобы надежнее обмануть потомков.

Статья:  А. А. Зализняк. Лингвистика по А. Т. Фоменко

https://coollib.com/b/361993/read#t5

Из сборника "История и антиистория."

https://coollib.com/b/361993

В связи с тем, что «Слово о полку Игореве» включено в школьную программу, – это, пожалуй, единственное древнерусское произведение, более-менее знакомое широкой публике. Оно прочно вошло в массовую культуру благодаря Бояну, плачу Ярославны и растеканию мысли по древу.

Однако далеко не все знают, насколько жаркие дискуссии по поводу подлинности этого произведения кипят в научных кругах вот уже двести лет. Подробную хронологию этой истории можно прочитать в обзорном материале Д. В. Сичинавы, а я лишь коротко обозначу основные точки этой истории и расскажу, почему у нас есть основания считать текст «Слова» аутентичным.

Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744-1817) был страстным любителем древних рукописей, и к 1791 году ему удалось собрать интересную коллекцию древнерусских манускриптов. О коллекции узнала Екатерина II, поддержавшая начинания коллекционера. 26 июля 1791 года его назначают обер-прокурором Святейшего Синода, а уже 11 августа выходит повеление, предписывавшее епархиям присылать летописи и другие старинные рукописи в Синод. Одним из манускриптов, которые Мусин-Пушкин раздобыл в Кирилло-Белозерском монастыре, был рукописный сборник, включавший в себя «Слово». Сам Мусин-Пушкин позднее утверждал, что он купил сборник у бывшего архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля Быковского. Однако, по всей вероятности, он просто «позаимствовал» его.

Большой заслугой Мусина-Пушкина было то, что он быстро распознал истинную ценность «Слова». Вскоре специально для Екатерины была снята копия, которую снабдили переводом и комментариями. А уже в 1800-м году вышло печатное издание памятника.

Уже в 1812-м году возник спор между М. Т. Каченовским и П. Ф. Калайдовичем. Первый усомнился в подлинности «Слова», а второй отстаивал подлинность. В сентябре того же года оригинал рукописи сгорает в наполеоновском пожаре.

Большинство древнерусских памятников дошло до нас в нескольких списках (то есть, копиях), для некоторых произведений речь может идти даже о нескольких десятках списков. «Слову», к сожалению, не повезло. Оно сохранилось только в одном списке, который и погиб в пожаре. Конечно, это подкинуло дровишек в огонь дискуссии: исчезла возможность проверить аутентичность рукописи методами палеографии.

Брат Петра Калайдовича, Константин, попытался узнать у Мусина-Пушкина обстоятельства приобретения рукописи. Тот заявил, что приобрёл рукопись у архимандрита Быковского. Поскольку Быковский умер в 1798-м году, ни подтвердить, ни опровергнуть этого он уже не мог. На просьбу Калайдовича предоставить подтверждающий документ Мусин-Пушкин не отреагировал, что лило воду на мельницу сторонников поддельности.

Любопытно, что в дискуссии принял участие и другой Пушкин, Александр Сергеевич. Незадолго до смерти он как раз работал над статьёй об аутентичности памятника:

«Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? но Карамзин не поэт. Державин? но Державин не знал и русского языка, не только языка „Песни о полку Игореве“. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских. Положим, он ими бы и обладал, неужто таковая смесь естественна?».

Калайдович против Пушкина:

Нужно понимать, что сомнения в подлинности возникли не на пустом месте. XVIII – первая половина XIX века – это эпоха, когда интерес к истории и древним рукописям уже был очень велик, но наука была ещё не настолько развита, чтобы всегда быстро распознавать подделки. Наиболее прославившимися фальсификациями стали «Поэмы Оссиана» Макферсона (которые А.С. принял за чистую монету и переводил на русский), а также Краледворская и Зеленогорская рукописи Ганки. Были фальсификаторы и в нашем отечестве, например, Бардин (подделывавший, кстати, уже после пожара копии «Слова») и Сулакадзев. Неудивительно, что обжёгшись на молоке, многие начинали дуть на воду.

Ещё одним фактором является наличие «Задонщины», памятника XV века, имеющего множество параллелей с текстом «Слова». Было обнаружено несколько списков «Задонщины», и сомневаться в её подлинности не приходится. Это породило следующую концепцию: некий фальсификатор в конце XVIII века сочинил «Слово», взяв за основу материал «Задонщины», а пожар 1812-го года позволил замаскировать отсутствие рукописного оригинала.

Дискуссия вышла на новый виток в сороковые годы после публикации книги французского слависта А. Мазона «Le Slovo d'Igor» (если позволите, не буду переводить название на русский), в которой он доказывал подложность «Слова». Мазону возражало множество учёных из разных стран, в том числе такой мэтр как Р. О. Якобсон.

В Советском Союзе вплоть до 1963-го года все были за подлинность. Пока историк А. А. Зимин не выступил с докладом, в котором утверждал, что настоящим автором слова являлся тот самый Иоиль Быковский, у которого Мусин-Пушкин якобы купил рукопись. Зимин даже написал монографию, которую в 1964-м году обсуждали на специальном закрытом заседании Отделения истории Академии наук. Специально для заседания монографию размножили в ста экземплярах, которые потом предписывалось вернуть. Несмотря на то, что большинство участников заседания выступило с критикой концепции Зимина, а академик Лихачёв, защитник подлинности, был за открытую дискуссию, партийное руководство приняло неумное и недальновидное решение не публиковать книгу. Разумеется, это не могло не породить в среде интеллигенции мнения, что раз власти скрывают, то «Слово», конечно, является подделкой. Книга Зимина вышла лишь в 2006-м году, через 26 лет после его смерти.

Мазон против Якобсона:

В новом тысячелетии дискуссия возобновилась в связи с публикацией монографии американского историка Э. Кинана. Ранее Кинан прославился тем, чем безуспешно пытался опровергнуть подлинность знаменитой переписки Ивана Грозного и князя Курбского. В книге 2003-го года он приписывает авторство «Слова» одному из отцов славистики – чеху Йозефу Добровскому. Дело в том, что тот страдал неким психическим заболеванием, возможно, биполярным расстройством, а в 1792-1793 годы совершил поездку в России, где ознакомился с древнерусскими рукописями. Согласно концепции Кинана, Добровский создал подделку в состоянии умопомрачения, а потом забыл об этом. Кроме того, Добровский как один из самых выдающихся учёных своего времени, якобы был достаточно квалифицирован для написания подделки.

Но уже в следующем, 2004-м, году выходит труд Андрея Анатольевича Зализняка ««Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста», не оставляющий от концепции Кинана камня на камне. Книгу эту я горячо рекомендую: она написана лёгким слогом, приправлена виртуозным троллингом гипотезы Кинана, и читается как увлекательный детектив. Ищите третье издание 2008-го года, значительно дополненное и расширенное. Три аргумента из книги я кратко перескажу далее.
Кинан против Зализняка:

1. В праславянском, предке всех славянских языков, было не два числа, а три: единственное, множественное и двойственное. Из живых славянских языков двойственное число сохранилось в словенском и лужицких. Приведу примеры из словенского (буква j = й):

to je zelo zanimiv problem «это очень интересная проблема»;to sta zelo zanimiva problema «это две очень интересных проблемы»;
to so zelo zanimivi problemi «это очень интересные проблемы».

Было двойственное число и в древнерусском. Один из его реликтов в современном языке – согласование существительных с числительными 2, 3, 4. Древняя модель одинъ столъ – дъва стола – три / четыре столи – пять столъ (столъ здесь – форма родительного падежа множественного числа) сменилась современной один стол – два / три / четыре стола – пять столов, где старая форма двойственного числа распространилась на 3 и 4.

В то же время, в некоторых деталях двойственное число функционирует в разных языках по-разному: одним образом в словенском, другим в лужицких, третьим в церковнославянском. Была своя специфика и в древнерусском.

В «Слове» двойственное число ещё вполне себе представлено, в том виде, в котором оно использовалось в XI-XII веках. А вот в «Задонщине» его уже нет. Значит, в этом моменте потенциальный фальсификатор не мог опереться на «Задонщину». Не помогли бы ему и церковнославянские грамматики, поскольку там иная схема употребления двойственного числа, чем та, что была характерна для древнерусского. Чисто гипотетически, фальсификатор мог быть гением, опередившим свою эпоху и научившимся правильному употреблению двойственного числа путём чтения летописей. Но есть одна деталь: в истории древнерусского языка в определённый момент старые формы двойственного числа среднего рода типа двѣ солнци и двѣ сердци (орфография с учётом падения редуцированных) сменяются новыми типа два солнца и два сердца, которые мы и обнаруживаем в «Слове». В летописях новые формы появляются с 3-й четверти XIII века, а «Слово», напомню, предположительно было написано в конце XII. Значит, если бы фальсификатор в конце XVIII века уже разобрался во всех нюансах употребления двойственного числа и хронологии его исчезновения (что учёным удалось сделать лишь в XIX-XX веках), то с опорой на летописи XII века он бы употребил солнци и сердци. Однако берестяные грамоты показали, что на северо-западе Руси в XII веке уже встречались формы типа два солнца. Берестяные грамоты начали извлекать из земли во второй половине XX века, и потенциальный фальсификатор не мог ничего о них знать.

2. В древнерусском языке была такая штука, как энклитики – особые безударные слова, подчинявшиеся закону Ваккернагеля (то есть, в предложении они должны были ставиться на втором месте, сразу после первой ударной группы). Некоторые остатки старого состояния сохранились до сих пор, например, нельзя начать предложение со слов ли, же, бы (знаешь ли ты - *ли ты знаешь; ты же знаешь - *же ты знаешь; я бы хотел - *бы я хотел). Но значительно лучше эта система представлена в западно- и южнославянских языках. Причём, что немаловажно, в каждом она имеет свою специфику.

Для того, чтобы правильно использовать энклитики, человеку нужно знать три вещи:

а) какие слова являются энклитиками;

б) как членить фразу, чтобы правильно поставить энклитики;

в) иерархию энклитик – то есть, то, в каком порядке они выстраиваются, если в одно предложение попадает несколько энклитик разных разрядов.

Проиллюстрирую примерами. Скажем, в чешском энклитиками являются формы вспомогательного глагола «быть» в прошедшем времени и сослагательном наклонении, особые формы родительного, дательного и винительного падежей личных местоимений, а также возвратные частицы при глаголах. И ранжируются они именно в таком порядке. Вот этот набор в одной фразе:

Порядок слов в чешском свободный, то есть, теоретически можно сказать и omluvit bych se ti chtěl «извиниться перед тобой я бы хотел». Нельзя сделать двух вещей: поставить bych se ti не на второе место, а также изменить порядок слов внутри этого кластера.

Далее, нужно знать, после каких слов в чешском можно ставить энклитики, а после каких нельзя. Если мы говорим о союзах, то после že «что» энклитики ставятся, а после ale «но» и a «и» – нет. Например:

Во второй фразе мы обязаны поставить что-нибудь между a и энклитиками.
В древнерусском языке XII века закон Ваккернагеля был вполне актуален и текст «Слова» его соблюдает почти идеально. Сохраняется не только постановка энклитик на второе место, но и их иерархия (а Зализняк, к слову, выделяет аж восемь рангов). Скажем, во фразе из самого начала не лѣпо ли ны бяшеть энклитиками являются ли (2-й ранг) и ны «нам» (6-й ранг).

Кинану казалось, что он снял аргумент энклитик, предложив на роль фальсификатора кандидатуру Добровского. Добровский – чех, а значит, знал, как нужно ставить энклитики. Однако древнерусская система не соответствует современной чешской на сто процентов. Например, во фразе Вежи ся Половецкіи подвизашася «шатры половецкие зашевелились» ся разбивает сочетание существительного с прилагательным, что не встречается в современном чешском (но бывает, скажем, в сербохорватском). Кроме того, здесь представлен ещё один любопытный феномен: двойное ся, когда возвратная частица ставится одновременно перед глаголом и после него. Древнерусским памятникам оно известно (в том числе берестяным грамотам), а вот в чешском ничего подобного нет.

3. В древнерусском было четыре прошедших времени, и формы одного из них, имперфекта, в тексте «Слова» встречаются с наращением -ть, а также без него: бяше и бяшеть, бяху и бяхуть. Лишь в 1999 году вышла статья американского слависта Алана Тимберлейка, в которой показано, от каких факторов зависит распределение этих форм (в частности, как раз, от наличия энклитик), причём в «Слове» эти факторы работают так же, как в Лаврентьевской летописи XII века. То есть, если бы «Слово» было подделкой, его автор должен был бы сам в XVIII веке открыть правило, которое в течение двухсот лет не могли обнаружить сотни высококвалифицированных специалистов.

Разумеется, аргументов значительно больше, я выбрал лишь три из них. Но, надеюсь, в целом картина понятна.

Хочу оговориться, что чисто теоретически можно доказать поддельность «Слова», но вот стопроцентно доказать его подлинность невозможно. Речь идёт о том, что если бы в «Слове» удалось найти вещи, противоречащие твёрдо установленным фактам из истории древнерусского языка, это говорило бы о фальсификации. Но даже если «Слово» идеально соответствует тому, что учёным удалось выяснить о древнерусском языке (в том числе в самое последнее время), всегда можно сказать, что фальсификатор был настолько гениален, что уже в XVIII веке знал о древнерусском языке больше, чем кто-либо даже из современных учёных. Процитирую самого Зализняка:

Желающие верить в то, что где-то в глубочайшей тайне существуют научные гении, в немыслимое число раз превосходящие известных нам людей, опередившие в своих научных открытиях все остальное человечество на век или два и при этом пожелавшие вечной абсолютной безвестности для себя и для всех своих открытий, могут продолжать верить в свою романтическую идею. Опровергнуть эту идею с математической непреложностью невозможно: вероятность того, что она верна, не равна строгому нулю, она всего лишь исчезающее мала. Но несомненно следует расстаться с версией о том, что «Слово о полку Игореве» могло быть подделано в XVIII веке кем-то из обыкновенных людей, не обладавших этими сверхчеловеческими свойствами.

Неслучайно то, что в лагере противников подлинности преобладают историки и литературоведы, а вот среди лингвистов, особенно диахронистов, их крайне мало.