«Диалекты»
Сейчас большой редкостью стало услышать диалектное словечко. Редкой яркой звездочкой сверкнет оно порой при общении с больными, в основном старческого возраста. Оно и понятно: все смотрят телевизор, слушают радио, перенимают нормативную речь. А речь эта пестрит молодежным сленгом, неумеренным употреблением модных американизмов и, как знак прихода криминала во власть, блатной феней.
Одна старушка на вызове, стесняясь, говорила нам: «Простите меня, детушки, что по-деревенски баю». Очень мне жаль, что уходят эти слова, обладающие своеобразной выразительностью. Одна бабулька так описала мне свой обморок: «Обнесло меня, вся я сомлела, да и гепнулась». А недавно от одной молодой женщины, родом из Вятки, услышал я фразу: «Он меня синявкой считает». Как это, думаю, синявкой? Слышал я, что сыроежки кое-где синявками зовут. Спросил. Оказывается, синявка – это беспробудная пьяница. В молодежном сленге есть похожие словечки – синяк, синий.
Учился я в мединституте в Архангельске. Архангелогородцы, так называют себя жители Архангельска, говорили в ту пору, а может и сейчас, не совсем так, как остальные россияне. Спросишь, сколько времени, ответят не без двадцати или без пятнадцати, скажем, три, а без двадцать, без пятнадцать.
Говорят там - не бежит, ревет, а бегит, ревит. В больницу там не кладут, а валят, уколы не делают, а ставят. Про бестолкового человека скажут «пестерь нековырянный». Пестерь - это короб для сбора грибов. Красивый – баской. Любимый - дроля. Большая ладонь – пакша. Шумно есть, чавкая и прихлебывая – сёрбать. Чадить, тлеть – шаять. В этом году – сейгод. Бугор, пригорок - угор. Ведро – бадейка.
Деревянный настил - мосток. Корабль – лодья. Ватрушка – шанежка. Женщин называют жонками, девушек – девками, не в обидном смысле, а не дай Бог сказать «баба», обидятся: «Бабами сваи в землю забивают!». Через слово вставляют в речь междометие «дак». Это в самом Архангельске, а как говорили в глубинке - заслушаешься! В одних районах чокали, то есть вместо «ц» говорили «ч», в других наоборот – цокали.
Сразу после поступления в институт, послали нас на уборку картофеля. Моя группа попала на родину Ломоносова - в Холмогорский район, в деревню Кужгора. Первое время я вообще не мог понять, что мне местные люди говорят, вроде – по-русски, а смысл никак уловить не мог: слова в основном матерные, между ними какие-то знакомые, но применяемые в другом смысле, и вовсе неслыханные мною словеса. Потом привык потихоньку. Причем, не только я один был такой бестолковый, а все, кто не местный.
После четвертого курса пришел я по протекции прежнего жильца – выпускника нашего вуза снимать комнату в частном доме в историческом районе Архангельска – Соломбале. Хозяйка – строгая, как мне тогда показалось, а на самом деле милейшая, редкой души, худая старуха двухметрового роста - Александра Михайловна спросила:
- Как тебя, молодой целовек, звать-величать?
- Марк, - говорю.
- А по батюшке?
- Яковлевич, но лучше без отчества, молодой я еще.
Подробно меня обо всем расспросив, хозяйка подвела итог:
- Ну, цто, Яковлевиц, дак, возьму я тебя, пожалуй, на постой, но только, цтобы девцёнок не водил к ноци.
Жили мы с ней душа в душу, и брала не дорого, и сама подкормить меня старалась, и терпела, когда я, освоившись и осмелев, стал - дело молодое – «девцёнок к ноци» поваживать.
На пятом курсе я женился на коренной архангелогородке. Живем мы с моей благоверной вместе уже тридцатьтретий год, троих сыновей вырастили, до внуков дожили, а на первом году супружества много у нас было недоразумений из-за недопонимания. Скажет, например, жена: «принеси чашку», несу ей чашку, а ей, оказывается, миска нужна, попросит: «купи булку хлеба», приношу булку, а она буханку имела в виду. И сердится - считает, что я специально придуриваюсь, чтоб ее позлить.
Иногда совсем смешные вещи получались. Рассказывает мне как-то она о своем детстве: « Мы рублики собирали. Много их у меня накопилось». «И что ты на них потом купила?», - спрашиваю. « Ты что, опять издеваешься? Что же можно на рублики купить?». Оказывается, рубликами в Архангельске называют фантики от конфет. «А на Новый год, - говорит жена, - мы всегда козюльки ели». «Фу, - говорю,- какой странный обычай!». Это теперь я знаю, что козюлька – архангельский рождественский пряник, покрытый цветной глазурью, в форме фигурок людей и животных, красивый, его на елку вешают вместо игрушки, а дети потом снимают и едят. Вообще слово «козюля» означает – дикая коза, косуля, олениха.
На пятом курсе клинической базой была у нас областная больница. Туда съезжаются больные со всей области, а в каждом районе, а может, и в заброшенной деревеньке - свой говор. Ходили мы на занятия как в этнографический музей. Говорит мне одна больная: «У меня сегодня – гости». «Ну и какие новости в вашей деревне?», -спрашиваю из вежливости, а она смотрит на меня, как на недоумка. Гости, клюква, раненная, на себя, краски - это все названия менструаций в разных местностях.
Был у меня замечательный больной - дед из глубинки. Страдал он деформирующим полиартритом.
- Что, дедушка, болит? – спрашиваю.
- Спеть и передок.
Прошу показать. Показывает лодыжку и носок стопы.
- А чем вас, дедушка, дома лечили?
- Укольцики ставили, впроход укольцики.
- Ну, если в проход, то, наверно, не укольчики?
- Нет, укольцики впроход.
Впроход - это, оказывается, постоянно.
- А в Архангельск вы как добирались?
- Дак, знамо как - поносом!
Поносом - это по течению, как река несет.
Уж больше 30 лет прошло, как слышал я забавные слова эти, а все мне они памятны. Жаль, если совсем из языка исчезнут.
«Байки о «Скорой», Марк Яковлевич Каганцов, 2019г.
