Дееспособность

Эксперты считают, что эта судебная активность и есть результат реформы московской психиатрии.

"Тут все дни похожи один на другой"

Психоневрологические интернаты (ПНИ) создавались для того, чтобы обеспечить постоянный уход тем людям с психическими нарушениями, которые не могут заботиться о себе сами.

Елена была лишена дееспособности и помещена в ПНИ шесть лет назад. У нее – органическое поражение ЦНС, которое проявляется в том, что иногда у нее нарушается равновесие. Мы идем длинными коридорами отделения, Лена никуда не падает и помахивает книгой: "Раньше я не знала, как отсюда выбраться, но потом познакомилась с юристом, восстанавливаем дееспособность. Если что – и до ЕСПЧ дойдем", – говорит она.

Лена приводит еще двух женщин, Татьяну и Наташу. Татьяне тоже около 40, у нее печальное, какое-то потрясенное лицо и накрашенные ресницы. В ПНИ она с октября.

– Тут все дни похожи один на другой. Встала, умылась, завтрак… Библиотека есть, кинозал, можно поделки какие-то делать... Кем я работала раньше? Ой, и на заводе, и секретарем, и продавцом-консультантом. У меня квартира своя есть, муж гражданский...

В психиатрическую больницу Татьяна попадала несколько раз. Говорит: свекровь вызывала врачей. После последней госпитализации домой Татьяну уже не отпустили.

– На суд меня повезли из больницы. Дали спортивный костюм, поехали, говорят. Я поняла куда, только перед вывеской "Преображенский суд". Судья стала говорить: "Вот, больная ничего не понимает… Мы вас лишаем дееспособности. Вы согласны?" Я говорю: "Нет!" – "Ну тогда на экспертизу". Меня перевезли в другую больницу. Там врач со мной беседовал и в конце концов сказал: "Вы вообще не понимаете значения слова "дееспособность"!" И на втором суде меня быстро лишили… Потом в машине я узнала, что меня уже везут в интернат… Тут в комнате восемь человек. Личные вещи? Нет, все дома осталось. В интернате нам все выдают: щетку, пасту. Тумбочка есть. Холодильник на кухне. И шкаф для сыпучих продуктов на кухне.

Татьяна говорит, что ее муж против того, что ее поместили в ПНИ, но поделать ничего не может, потому что они не расписаны. "На суде я поняла, что в 30-дневный срок можно подать апелляцию, – говорит Татьяна. – Я ее написала, отдала врачу, он сказал, что передаст. И не передал, а теперь срок прошел".

Второй женщине, Наташе, около 30. В ПНИ она полгода. По ее словам, госпитализировали ее с диагнозом биполярное аффективное расстройство, но сейчас говорят. что у нее шизофрения, как у Татьяны.

– Меня лишили дееспособности прямо в больнице. Сначала была комиссия, но я это потом поняла. Потом приехали люди из суда. Минут пять все длилось. Я тоже сразу хотела написать апелляцию, но мне даже листа бумаги не дали, – вспоминает она.

Процесс реформирования психиатрии – "деинституционализация" – начался уже давно во многих странах мира. Он означает сокращение сроков госпитализации и перевод пациентов на другие формы лечения: в реабилитационные центры и амбулаторно.

– Департамент здравоохранения Москвы тоже задумал реформу психиатрии, – говорит психолог Мария Сиснёва, координатор волонтерского движения "Волонтеры ПНИ". – Там тоже решили сокращать койко-места и длительность лечения. Но количество коек сократили драматическим образом: закрыли больницу №12, где было уникальное отделение неврозов, лечили пограничные состояния и посттравматические расстройства. Потом больницу №15 с отделением реабилитации переделали в психоневрологический интернат. Мне было интересно, что же они будут делать со сложными хроническими пациентами, которые часто госпитализируются? С ними же возиться надо, работать с семьей, подбирать лечение. Оказалось, что теперь, если человек часто лежит в больнице и не удерживается в ремиссии, его просто лишают дееспособности и отправляют в ПНИ.

По данным на 1 января 2016 года, на территории России было 504 психоневрологических интерната, в которых проживало более 148,8 тысячи человек. Но к 1 января 2017 года число ПНИ выросло до 523. И проживало в них уже более 157,2 тысячи человек.

Мария говорит, что сложных пациентов просто сливают в интернаты, которые уже "похожи на какие-то склады".

– Подходят ко мне в одном ПНИ санитарки: "Пойдите новеньких посмотрите, они вообще нормальные". Приходят две – подкрашенные, уложенные, аккуратно одеты. Они ничем не отличаются от любой женщины вот здесь, – Мария показывает рукой на публику в кафе, где мы сидим. – Да, они часто госпитализировались, может быть, раз в год. Но иногда это происходит, потому что неправильно подобрана терапия, нет поддержки уставшими родственниками, человек ничем не занят и сидит дома: всё это может привести к обострению. Но если им что-то и нужно, так это помощь, а не изоляция!

Мы обсуждаем Наташу и Татьяну, которым не дали подать апелляцию.

– "Дееспособность – это способность лица своими действиями приобретать и осуществлять права и обязанности", – цитирует Мария юридическое определение. – И есть еще то, которое используется в судебно-психиатрической экспертизе: "Способность человека понимать значение своих действий и руководить ими". Если люди говорят об апелляциях, могут обосновать свою позицию, это что – "недееспособность"?!

Часто инициатором процесса является сама больница, а не родственники. И эту странную тенденцию заметили многие специалисты.

– С начала 2018 года к нам пошли однотипные обращения о том, что психиатрическая больница инициировала заявление о признании пациента недееспособным, – говорит юрист правового отдела Центра лечебной педагогики Павел Кантор. – Речь идет о больницах №1 и №4. Причем до нас дошла еще небольшая часть обращений, где были активные родственники. А если судить по сайтам судов, там десятки дел. Раньше такое было редкостью – это больницам было просто не нужно. Они полечили и отпустили, а дальше сами думайте. И мы столкнулись с тем, что в ряде случаев это было еще и избыточно – в отношении, как мы говорим, "высоких" пациентов. Кроме того, речь шла о людях семейных, о которых было кому позаботиться. Но этот процесс инициировался против желания родственников, им иногда даже ничего не говорили.

28-летняя Ольга уже три месяца находится в психиатрической больнице, и ее отец, Петр, практически не надеется ее оттуда забрать. У Ольги два иностранных языка, поступила в престижный вуз на бюджет. Заболела она во время учебы.

– Лечение ей помогало, была хорошая ремиссия, – волнуясь, говорит Петр. – У нее был замечательный врач, он говорил, что вытащит ее, подбирал лекарства. Этот врач потом уволился. Оля продолжила учиться. Снова срыв, она начала уходить из дома. Врачи начали говорить о лишении дееспособности. Я долго сопротивлялся, но после очередного побега меня привезли прямо в суд. Теперь уговаривают на ПНИ, но я не знаю… До этого она работала, даже в финансово-аналитической компании. И тут интернат: это закрыто и… навсегда. Я спрашивал: "Смогу я забрать своего ребенка через месяц?" И все как-то крутили с ответом. И постепенно я понял: нет, не смогу! Когда я отдам ребенка в ПНИ, я передам туда и опеку над ним. Им будет принадлежать Олина жизнь. Я смогу только навещать ее. Но меня могут и не пустить: скажут, карантин или ее плохое состояние.

Художница и психоактивистка Саша Старость говорит, что она сама могла бы оказаться в ПНИ, если бы не мама и не ее собственные знания. В ее карте в ПНД стоит диагноз "параноидная шизофрения".

– Я пять раз лежала в больнице. И при моем анамнезе этого достаточно, чтобы поднять вопрос: дееспособна ли я. Регулярной работы у меня давно не было, только контрактная. Я работаю синхронным переводчиком на конференциях, но у меня почти пустая трудовая книжка. И доказать, что я не адаптирована и взрослой жизнью не живу, не так уж сложно.

В одном из московских ПНИ Саша ведет группу для тех, кто хочет вернуть себе дееспособность. В ней уже 10 человек.

– Конечно, в ПНИ я видела людей несохранных, с разными формами расстройства. Но когда я увидела эту группу, я совершенно осатанела. Потому что те, кто пришел, все были как я, – рассказывает она.

Саша ведет борьбу со своим заболеванием уже много лет, и она всё знает про галлюцинации, ремиссии, сложности с трудоустройством, нейролептики и обострения. Поэтому, говорит она, никакому психиатру не удастся ее закрыть в ПНИ "ради ее же блага".

– В моем ПНД мне поставили "параноидную шизофрению". Но частный врач сказал, что у меня шизо-аффективное расстройство. Это разные вещи, и это важно! Врач мне всё объясняет, рассказывает. У меня не было страха, что вот – мне что-то такое поставят. Наоборот, было облегчением узнать, что я больна, а не попала в страшный параллельный мир. Просто надо пить таблетки, я их пью... Система психоневрологических интернатов – это устаревшая система, которая никому не дает ничего хорошего. Даже тюремное заключение ограничено по времени, если оно не пожизненное. И человека готовят к тому, что он освободится. ПНИ – это бессрочная тотальная институция, которая нацелена не на то, чтобы человека реабилитировать и выпустить, а на то, чтобы его изолировать. Там нет различия между уровнем функционала людей. Если меня взять и посадить в комнату с пятью людьми с какими-то серьезными нарушениями, лишить возможности выходить в интернет, общаться с людьми моего уровня и что-то делать, то через 10 лет у меня начнется вторичная интеллектуальная задержка.

Я не вижу никаких причин, почему надо держать людей в изоляции

Плюс нейролептики, которые являются депрессантами, сильно "глушат" твое состояние и вызывают нейролептический синдром, который очень похож на потерю когнитивных функций. Поэтому люди, которые 30 лет на нейролептиках, очень толстые, медлительные, безэмоциональные, как бы плоские. И это не потому, что они психически больны, а потому что – тяжелые нейролептики. Там никому не становится лучше. Я не вижу никаких причин, почему надо держать людей в изоляции. Это приведет только к их регрессу. Конечно, люди нездоровы, я тоже не здорова, но это не означает, что я могу жить только запертой в помещении.

И в ПНИ совершенно очевидно есть проблема гипердиагностики. С биполярным расстройством невозможно человека лишить дееспособности. И с клинической депрессией невозможно. Именно поэтому в ПНИ множество "шизофреников": с ней лишить дееспособности легко, вот её всем и ставят. И у меня, кстати, возникает вопрос: а врач держит в голове, что человеку поставили шизофрению, но на самом деле это – биполярное расстройство? Если нет, это вдвойне преступление: держать человека в изоляции и лечить от другого заболевания.

– А как решили проблему на Западе?

– Везде очень по-разному. Во многих западных странах создана система реабилитационных учреждений открытого типа. И там людей готовят к тому уровню функционала, на который они максимально способны. Если это сохранный человек, его готовят к тому, чтобы он через полгода вышел и жил самостоятельно. Если это аутичный человек, который не сможет жить один, его готовят к проживанию в квартире с сопровождением. Кому-то прежде нужен психотерапевт и разнообразные реабилитационные программы. Но чтобы так сделать у нас, надо перелопатить всю систему...

Согласованная кампания

– Поддержки семей нет, реабилитационных центров нет, центры дневного пребывания в Москве можно пересчитать по пальцам, – говорит Мария Сиснёва. – Сложным больным, с которыми надо возиться, прямая дорога в ПНИ. А там – нейролептики и забор. И я все больше встречаю там таких Оль, Наташ, Маратов. Уже сами директора ПНИ говорят: "Это не наши клиенты..."

Кстати, психиатры тоже не понимают, что происходит.

– Ведущие российские учреждения психиатрии и, в первую очередь, институт им. Сербского, оказывают максимально возможную социальную поддержку пациентам с психическими расстройствами, включая защиту их интересов в судах. Одной из задач работы психиатров является сведение к минимуму случаев признания пациентов недееспособными, – говорит профессор кафедры психиатрии и наркологии МГМУ им. Сеченова Юрий Сиволап. – При необходимости используется более щадящая форма частичной недееспособности с сохранением многих прав личности. И если описанные в статье события соответствуют действительности, то это – чудовищная ошибка судебной системы, которая должна быть исправлена при участии психиатрической службы.

Но, скорее всего, это не судебная ошибка.

– Тут, на наш взгляд, допускается множество нарушений, – говорит Павел Кантор. – Людям перед лишением дееспособности не разъясняют их права, не дают доступа к документам, после суда часто обманом отправляют в ПНИ, родственникам отказывают в участии в деле. Больница №1 сама инициирует дело и сама же проводит экспертизу. И вот это всё – много похожих дел, нарушения, нежелание допускать к судам посторонних – говорит о том, что идет какая-то согласованная кампания. Мы стараемся ставить палки в колеса, но остановить эту машину пока не удалось. Мы просто не понимаем, кто принял это решение.

– Вообще, это функция прокуратуры: защищать права граждан, которые сами не могут себя защитить. Но на практике участие прокурора – это зачастую формальность, – говорит адвокат Юрий Ершов, который много занимается подобными делами. – Иногда вижу, как прокурор вникает в суть дел уже в суде, на ходу. Теоретически это могло бы измениться, если бы большое прокурорское начальство дало наставление – подходить к делам неформально. Но представить это пока все-таки сложно.

Надо, чтобы суды работали в таких делах по-другому, считает Ершов. "Для них же нет в этих делах ничего личного: никто никому не желает зла, они больше следуют сложившемуся шаблону. И если бы вышестоящие суды стали отменять вот такие решения, вынесенные иногда за 10–15 минут, эта практика могла бы измениться, – объясняет он. – И надо, чтобы общество могло поддержать таких людей юристами. Чтобы человек был не один. Чтобы кто-то за него сражался. А когда за человека сражаются, можно и до ЕСПЧ дойти. Потому что пока лишение дееспособности – это конвейер. Но надо его поворачивать в обратную сторону".