– В интервью 2007 года газете «Труд» вы сказали – «в 35 лет Золушка превращается в тыкву, и с этим ничего не поделаешь». Отношение изменилось к данной планке?
– Нет, я всегда очень хорошо понимал, как и что. На удивление, т.к. моя семья была далека от мира искусства. Ту семью, в которой я рос, окружали известные люди, потому что они приходили в гости к нам, когда приезжали в Тбилиси. Я видел знаменитых, великих, с некоторыми из них часто общался. У меня была возможность наблюдать, как люди не понимают, что они уже не интересны, а некоторые из них всё ещё кичились.
Когда появилось звуковое кино, – звёзд немого кинематографа резко смела волна.
То же самое происходило в тот период, когда я окончил школу. Был советский пантеон звезд. Рухнул Советский Союз. Произошла переоценка ценностей.
Я очень быстро стал известным артистом, приглянулся Маргарите Эскиной (она тогда была главой Дома Актёров). И я попал в это созвездие советского пантеона, в гущу, как бы. Это все были мои кумиры, люди, от которых я когда-то сходил с ума, чьи фотографии я вырезал из журналов.
Мне настолько было странно, как все себя ведут, как они не оценивают уже ни свой возраст, ни свое положение, ни свою актуальность…
Когда я еще в школе учился, я постоянно перед кем-то выступал из очень важных персон, и у меня был другой взгляд. Я вижу, например, президента или королеву в телевизоре и, вдруг, они ко мне подходят после спектакля. Я вижу какого-то известного депутата в телевизоре, а он ко мне подходит. Допустим, Старовойтова, царствие ей небесное, регулярно ходила на мои спектакли, если оказывалась в Москве, и каждый раз заходила за кулисы и спрашивала: «Вам что-нибудь надо? Я вам чем-то могу помочь?» Только когда ее не стало, я понял значимость этой женщины, потому что я был молодой артист, был занят постоянно репетициями, гастролями. И вдруг ты понимаешь, что все имеет финал.
А выглядеть, как некоторые, то есть смешно и глупо, мне очень не хотелось. Я себя с очень раннего возраста убеждал, что карета превращается в тыкву, что у всего есть свое время. У грузин есть очень хорошее выражение – созвонись с маймуни, как бы сезонная обезьянка. Так говорили о людях, которые не по сезону одеты, когда ты зимой вдруг надеваешь летнюю вещь или летом надеваешь что-то, чтобы просто показать достаток, но твоя одежда или твое поведение не соответствует реальности. Мне этой сезонной обезьянкой быть совсем не хотелось.
Т.к. люди, среди которых я вырос, очень часто пренебрежительно говорили разные такие фразочки, то у меня их очень много, и они, как какой-то колокольчик, часто звучат у меня в голове. Я понимаю, что все имеет свой конец и, слава Богу, наверное. Тогда было бы неинтересно жить, если бы не менялось что-то.
– Только сейчас вспомнил: Цискаридзе – грузин.
– Потому что русский язык для меня родной, он для меня главный. Мой первый язык – это украинский, потому что няня была украинка.
– Сейчас размовляете на мове?
– Я могу, но это будет не так, как детстве. У меня все-таки русский вытеснил все языки.
– Да, на русском, и никогда не было по-другому, потому что дома все говорили на русском. Отчим – армянин, мы – грузины, няня – украинка, и всем надо было как-то общаться. И учился я в русской школе. Когда меня отдавали в русскую школу в Тбилиси это вызвало нарекания, но т.к. у мамы был свой план на мою жизнь, что обязательно я должен закончить МГУ, она объясняла: он должен учиться в русской школе, потому что в МГУ учат на русском языке.
В МГУ я не поступил, пошёл другим путем.
Фото Семёна Оксенгендлера
Фото Семёна Оксенгендлера
Фото Семёна Оксенгендлера
