Серия «Мои тексты»

Четвертая – похоронила трёх мужей, из чего Иван сделал вывод, что у неё страсть к камням могильным. Вдова была активна и настойчива. Иван и не заметил, как оказался в её койке. Не то, чтобы секс Ивану не понравился, скорее понравился, но внутренний голос нашёптывал: «Ну вот, ты и попался». Доносившийся из душевой шум воды в голове вдовы уже звучал, как марш Мендельсона. Вода лилась и лилась, а ноги уносили Ивана всё дальше и дальше.

Иван пришёл к выводу: женщины всегда любят что-то собирать. Особенно камни. Правда, у всех они разные.

У Ивана камни стали вызывать агрессию и протест. Назовём это камнефобией, причём это касалось всех видов, и пород, без разбору, даже включая те, из которых выдолблены истуканы острова Пасхи (когда-то он мечтал увидеть их «живьём»).

Теперь, знакомясь с женщинами, он интересовался:

— Вы любите камни?

Ответы были самые разные:

— Только-только сбросила с плеч один, за новым, горбатиться – не тороплюсь.

— Настой шиповника – эффективное средство. Вывел из почек сразу несколько.

— Я – филолог, а не геолог. Какой «камень» вы имеете ввиду? Сборник Мандельштама «Камень» или стих Гумилёва «Камень»?

— Если вы про бриллианты, ха-ха-ха, кто же их не любит?

— Смотря какие, надгробные? Разве что у недругов. Не переживай, я сторонница кремации. Развею твой прах во вселенной.

Перспективки, скажу я вам, одна лучше другой.

«А не забить ли мне камень на всё это», — сказал Иван. И таки забил.

Возвращаясь поздно вечером со смены, он споткнулся. Правильно, это был камень. Небольшой, средний такой, о который и споткнуться-то трудно. Матюгнулся Иван. Поднял гада и швырнул из-за всех сил в темноту.

Раздался женский вскрик, а следом стук падения тела.

Иван побежал на помощь.

На асфальтовой дорожке, закрывая ладонью рану, лежала женщина. Её перепачканные кровью волосы и стоны напугали Ивана. Он вызвал скорую. Время шло, скорой не было, женщина не умирала, вселяя в Ивана надежду, что всё может обойтись двумя годами исправительной колонии, а если повезёт, то и условно.

— Вы живы? — задал Иван идиотский вопрос.

— Это вы кинули в меня камень? — полюбопытствовала жертва.

— Камень кинул я, но не в вас.

— А попали в меня.

— Попал, — согласился Иван, — случайно.

— Меня зовут Елена Прекрасная? А вас?

— Иван.

— Сказку про царевну-лягушку помните?

— Помню.

— Так вот, придётся теперь тебе Иванушка жениться на мне.

— Как в сказке?

— Да!

Повезло, — подумал Иван и женился.

Этот судьбоносный камень, валунишка с чёрными вкраплениями на зеленоватой поверхности, теперь красуется на самом видном месте в гостиной Ивановых.

А камнефобия у Ивана прошла как-то сама собой, рассосалась.

— Как шутил Жванецкий, это ей не мешало ездить на мерседесе. Его Фире не мешало, нашей Фире не мешает, никому не мешает. Мы не глупее ни Левиных, ни Гуревичей. Никто обратно не попросился. Не трави душу себе и мне. Программистом пойду.

В Америке Полина Абрамовна прижилась. Вышло всё, как и говорили знакомые. Пока дочь Лена с зятем встраивались в новую жизнь, заботы о внучке легли на её плечи. Двадцать лет пролетели быстрее, чем ожидание зубного протеза. А уж его она ждала — вся извелась, потому как без него ни пожевать, ни на людях показаться.

За эти годы внучка выросла, дети на приличных работах — дочь в банке кредиты выдаёт, зять — программистом в крупной компании.

Всё! Отдала долг. Выполнила-перевыполнила. Самое время для себя пожить, восьмой десяток разменяла, когда как не сейчас? Полина Абрамовна опёрлась на ходунки, подумала и, отставив их в сторону, осторожными шажками засеменила на урок рисования.

В прошлом биолог, кандидат наук, она всегда имела тягу к творчеству. Музыкальная школа, посещение студии «Юного художника» приобщили её к прекрасному ещё в детстве. Поэтому, несмотря на научную работу и житейскую рутину, она всегда находила время, чтобы помузицировать или набросать акварельку — лес, река, закат.

И как не сейчас вернуться к любимым занятиям — сначала «цветочки-лебесточки» рисовала, затем картинки позамысловатей — птички-кошечки. Первое место на конкурсе. Среди жильцов работы Полины Абрамовны нарасхват, а самая большая и яркая холл украшает.  Администрация жилищного комплекса ей грамоту вручила.

Жизнь у Полины Абрамовны, как в песне «Ой, полным-полна моя коробушка». Холодильник ломится, в серванте стекло чешское, ковёр, как в старой квартире на Фурцевой, четыре русских канала по телевизору, подруги любимые, занятия по интересам, и главное — кавалер, брюнет белозубый итальянских кровей — рояль фирмы Фациоли. Блестит, ни пылинки на его полированной поверхности — результат её заботы о нём.

К сожалению, союз с итальянцем длился недолго… Разлучили злые люди. А как старалась!? Если и сбивалась, то переигрывала заново и погромче, как бы извиняясь. Люди дверью в зал туда-сюда хлопают, заглядывают, руками машут, улыбаются. «Нравится! Громче просят!» —  радовалась Полина Абрамовна и давай по клавишам пуще прежнего. Головой трясёт, аппарат слуховой падает, сняла — без него даже лучше.

Ван Людвиг глухой был, а какую музыку сочинил, и я справлюсь — у меня репэртуар попроще.

Как же я хорошо отыграла сегодня!

Взволнованная она долго не могла уснуть. Под утро Полину Абрамовну сморило.

К ней подошёл Фабрицио — маэстро, загорелый высокий брюнет с тонким лицом, обрамлённым тронутыми сединой баками. Элегантный, как рояль! Он взял её за руку и под аплодисменты проводил к инструменту. В зале был аншлаг. Полина Абрамовна заиграла арию Тореадора. О, как божественно он пел! Если есть счастье — это оно! Как ни любила Володю, а к Фабрицио ушла бы без сомнений.

Последний аккорд, овации, цветы летят на сцену. Восторг переполняет Полину и в этот момент из-за занавеса вылез палец и погрозил ей.

«Вовка!»

Полина проснулась. Она изменила ему с Фабрицио. Точно знала, что изменила. И ей, о Господи, не стыдно! Как же так?! И откуда этот Фабрицио взялся? И имя-то странное, сроду ни о каких Фабрицио она не слышала. Полина Абрамовна ещё какое-то время лежала в кровати, обдумывая случившееся.

Позавтракав, «побежала», стуча ходунками — не терпелось прикоснуться к клавишам, ощутить полноту жизни. Дёрнула за ручку, а вход закрыт.

Оказалось, вчера просили её играть не громче, а тише. Администрация скорбно уведомила: «Вынуждены ограничить ваше время игры на фортепиано субботой и воскресеньем с часу до двух, и то — если нет других мероприятий».

«Они мне сделали О’рэвуар!», — подытожила Полина Абрамовна, продемонстрировав знание школьного французского.

Полина Абрамовна втащила ходунки в квартиру.

— Лапа, Лапа, я тебе гостинчик принесла, кыс-кыс-кыс... Из комнаты лениво вышла миниатюрная киса. Её можно было принять за котёнка — скромный размер, пожалуй, единственное, что было примечательного в питомице.

— Лапочка моя, девочка моя… дай тебя поцелую, — но наклониться к кошке, а тем более взять её на руки Полине Абрамовне было не под силу.

Она тяжело опустилась на диван. Вот уж точно в ногах правды нет!

После того как ей ограничили доступ к роялю, настроение часто портилось. То голова болела, то ногу тянуло, то руку… То понос, то золотуха, прости Господи.

Готовсь к юбилею Полина Абрамовна — восемьдесят пять скоро! А мало. Ещё хочется, чуть-чуть, хоть самую малость: на солнышко глянуть, цветочками полюбоваться, у правнучки на свадьбе побывать. Даст Бог — ещё не один годок поживу. А если возьмёт, так чтобы без мучений, тихо и незаметно. Чтоб уплыла я, как спящая красавица. Полина Абрамовна глянула на себя в зеркало и усмехнулась: «Красавица», — достала из косметички губную помаду.

Вечером перелистывала фотоальбом, вспоминала юность: посещение Большого театра, компании, походы, песни под гитару, мужа — какой же красавец Вовка её! Образ итальянца стёрся и поблек за день. Полина Абрамовна устыдилась. Неужели я могла променять своего Володеньку на баритон?! Что на меня нашло? Ума не приложу!

Вовка, Вовчик, Вовочка… От воспоминаний наворачивались слёзы, Полина брала платочек, промакивала глаза. Лапа забиралась на руки. Мурлыкание и мягкая шёрстка любимицы успокаивали хозяйку.

Счастье длилось недолго. Леня пошёл вынести мусор, а заодно и перекурить, между первым и вторым этажом упал с сердечным приступом. Кипа слетела с головы Лёньчика, а с ней отлетела и православная душа Леонида Ивановича Голубкова. Потеря любимого мужа обернулась для Милы ужасным открытием, что в Америке люди тоже умирают.

После смерти мужа прозвище «ЭМ-ЭМ-ЭМ» перешло к Миле, прослеживалась в этом некая кармическая закономерность трёх «М» — Мила Михайловна Маневич.

В общем, на прозвище Мила не обижалась: «Рассудить здраво — в Америке кругом одни сокращения, и на вопрос — как тебя зовут? — часто можно услышать: Ди, Ти, Кей, Джей. Чем «ЭМ-ЭМ-МЭЙ» хуже? Почти что Эминей». «Эминем» — поправлял Дениска: «Баба, это рэпер классный, послушай!».  Послушала — уши чуть не отвалились, одно «F». «Ну как? Понравилось?» «Очень!» — и пошла песочить сына, что за музыку непотребную внук слушает. «Мам, ты не понимаешь! Все дети сейчас это слушают. Здесь их «F» — это не то, что наши «хэ» или «пэ». Это так, ненастоящее. В этом «фэ» ни силы, ни гармонии. Пустой звук. Не переживай. Вон, Дэнис на отлично полугодие закончил». «Денис! Какой Дэнис?! — Де-нис!», — не выдержала Мила. Всё в ней клокотало и протестовало против англоязычной версии имени.

Так что «ЭМ-ЭМ-ЭМ» не проблема. Дэнис — проблема.

За двадцать лет иммиграции Мила так и не слетала посмотреть на «шаланды полные кефали», на дворик, в котором выросла. Может и правильно — многое в Одессе по-другому, и страна другая, и дворика того уж нет, и «сарая», в котором жили — нет. Комната в коммуналке: бежишь по коридору на кухню — тьфу! соль позабыла, бежишь обратно за солью; только прибежишь — тьфу! теперь поварёшку позабыла; и бегаешь туда-сюда — очень неудобно. Жили-то бедно, продукты в комнате держали, у кого холодильник на кухне, те замки вешали.

Писала подруга, что снесли их сараюху, перестроили, магазинов понатыкали. Зачем ехать к тому, чего уж нет. «Да и без нас, евреев, Одесса — не Одесса», — подводила черту Мила.

Полюбила новую страну.

Землю эту готова целовать. Живу, как королева, дети мои здоровы — большой дом у них, на двух машинах ездят, внуки колледжи позаканчивали.

«God Bless America!» — закатывала Мила глаза при каждом удобном и неудобном случае.

Дети, внуки, родственники — седьмая вода на киселе, все здесь, кроме старшей дочери Ривочки, та в Израиле за ортодоксом — семеро детей. Бедная. Говорят, в Израиле всё дорого. Мила со своего пособия Ривочке деньги каждый месяц переводит. Зачем старухе деньги? Не спится, не жуётся, не серется — одни сплошные «не».  Проснулась — уже хорошо.

Не прочь была продемонстрировать знание английского, как зацепится языком с «аборигеном», не отцепить:

— Как у вас дела?

— Прекрасно, а у вас?

— Прекрасно. Погода сегодня хорошая.

— Да, хорошая погода. А вчера был дождь.

— Да, дождь, а сегодня солнце.

— Да, сегодня очень хорошо — солнце.

— Вы уже гуляли?

— Ещё нет, а вы?

— Собираюсь.

— Я тоже.

— Прекрасный день.

— Да, замечательный.

— Хорошего вам дня.

— И вам.

Порой разговор мог принять драматический аспект:

— Вчера свет отключили, не знаете, что случилось?

— Повреждение на линии. Весь вечер без телевизора. В планшете батарейка села.

— А я свечку зажгла.

— Какая прелесть, я люблю свечи, это так романтично! — восклицала англоязычная знакомая.

Собеседницы расходились, продолжая улыбаться какое-то время.

С русскоязычными разговор протекал проще.

— Здрасьте, а вам печень трески положили? А блинчики с творогом?

— Положили, и ещё кефир, и булку белую …

— А это что у вас, Мила?

— Где?

— А вон там? Никак икра красная.

— Ханука скоро, к празднику гостинец. А вам не дали?

— Не дали… Бородинского просила, и того нет. Позвоню, пожалуюсь.

— А мне каждый раз по мешку яблок достаётся — девать некуда. Молоко Люсе отдаю — на здоровьице.

— Да, здоровьице... вчерашнего дня ногу тянуло, и голова весь день болела. А вы как?

— И не говорите. Поясница извела — ни сесть, ни встать. Свет отключили, только под утро дали, со свечкой всю ночь просидела, мышей стерегла, холодильник потёк.

— Куда катимся?..

— Да, с каждым годом всё хуже и хуже.

— Главное, чтобы не было войны.

— И не говорите, что творится, воюют и воюют. До свиданьица.

— И вам не хворать.

Собеседницы расходились, сохраняя на лицах скорбную озабоченность международным обострением в мире.

На завтра сын заказал русский ресторан, а сегодня — радость, от внука открытку получила на день рождение.

Баба, здраствуй!

Внук Дэнис паздравлят тибя с Happy Birthday. Чтобы ты нибалела и была здарова и веселая и приежала чаще кагда я дома. В этот weekend я срал у Саши, а Саша next day срал у меня. Потому хорошо, что ни при ехала, а так я дома.

I love you. Дэнис.

Мила несколько раз перечитала: «…срал у Паши, а Паша next day срал у меня».

Не смешно…

И тут Милу осенило, пригодился английский, от инфаркта спас. Ребёнок перепутал, вместо русской «п», написал английскую пи — «p» и вышло не «спал», а срал…

На Милу напал истерический смех. Открытка обрела вес и значимость, став важной семейной реликвией.

Вот девочек вечером насмешу…

Мила вытащила телефон и набрала сына.

Характер у Милы лёгкий, живой, но и её бывает посещает грусть и раздумья. В «Русском Круге» сядет на диванчик, глаз с рыбок в аквариуме не сводит, будто медитирует. Рыбки яркие, всех цветов радуги, вот с тёмными пятнышками, а эти без, другие — полосатые, будто в тельняшках, третьи с плавниками-веерами; двигаются боком, одни — юркие остроносые, другие — как сфера надутые вальяжные.

Вот ведь какие разные, а мирно сосуществуют, не едят друг друга, как люди.

Особенно приглянувшаяся Миле голубая рыбка выплыла из-за коралла, подплыла к стеклу и уставилась на неё. Виляя хвостом, она поддерживала равновесие и, кажется, не собиралась уплывать.

И чем я отличаюсь от неё? Нам обеим уютно, нас кормят, о нас заботятся. Я — такая же аквариумная рыбка. Ну и хорошо, я — не против!

[1] Лёня Голубков — популярный рекламный персонаж финансовой пирамиды МММ в 90-х.

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Сокольники». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи», – звучал привычный голос. На мобильный машиниста с незнакомого номера пришло СМС…

Локомотив на полном ходу влетел в тоннель, скоро вынырнул и продолжил бег, наращивая ход. Момент исчезновения и появления состава, похожий на фокус, особенно нравился восьмилетнему Антоше.

Тоннель пролегал через пластмассовую гору, на её склонах паслись такие же пластмассовые овцы. На вершине, в ожидании поезда с бледнолицыми, засел вождь краснокожих, готовый остановить поезд и напасть на них.

Одним из бледнолицых был маленький Антоша – отважный и бесстрашный машинист.

Дорога состояла из вокзала, перрона, стрелки перевода поезда на другую ветку, шлагбаума и разнообразных звеньев железнодорожного полотна, отличающихся по форме и длине, благодаря чему можно было менять конфигурацию дороги – закладывать крутые виражи, пускать поезд по кругу, змейкой или по прямой.

Это чудо, стоящее безумных денег, привёз из-за границы с какого-то там конгресса Антошин отец, ветеран труда и заслуженный метрополитеновец – настоящий представитель рабочего класса.

Забытые игрушки ожили, перекочевав из коробки в игру: пластмассовые индейцы, оловянные гусары и солдаты 1812 года, матросы и автоматчики времён Великой Отечественной, семь гуттаперчевых гномов, Кинг-Конг и девочка-балерина, исполняющая арабеск. Также обрели вторую жизнь, перешедшие Антоше от дедушки разноцветные звери: красная лиса, сероватый заяц, синий медведь, фиолетовый олень и другие представители фауны, вид которых определить было довольно трудно, разве что наугад.

Менялись сюжетные линии, конфигурация железной дороги, чередовались герои, но не менялся финал игры: Антоша предотвращал катастрофу, ускользал от погони, спасал пассажиров и всё это по законам американского кино, с которым он, правда, знаком не был.

Антоша обожал поездки на метро, в выходные родители возили его через весь город к бабушке с дедушкой. Волшебная лента эскалатора увлекала их далеко вниз, расстояние от начала спуска до его окончания казалось бесконечным, приближение поезда к платформе пугающим, а сама поездка – увлекательным путешествием.

Железнодорожную магистраль и тоннели, напомнившие ему игрушечную дорогу детства, он увидел лет в двенадцать, когда семья поехала в отпуск на Кавказ. Как и в детстве, когда игрушечный поезд проскакивал сквозь дырку, проделанную в пластмассовой горе, так и тут он прорезал горы насквозь, только здесь они были настоящими. Кромешная тьма тоннелей вызывала в нём больше эмоций, чем мелькающие пейзажи за окном. Изогнувшись, состав принимал форму дуги, и Антоша издалека мог наблюдать за его приближением к чернеющему проему. Состав распрямлялся и зияющее отверстие, готовое поглотить его, исчезало из вида. Антоша, отняв щеку от окна, внутренне сжимался, как перед прыжком.

Каждый раз ожидаемый нырок в тоннель наступал неожиданно и стремительно, – вжих! – и все проваливались в царство тьмы. Связь с внешним миром обрывалась. Размеренный стук колёс сменялся на гулкий монотонный шум. Ощущение скорости пропадало, и лишь на выходе из тоннеля, когда состав со свистом вырывался на свободу, дневной свет бил в окна и слышался привычный уху стук колёс, Антоша снова чувствовал, как быстро движется поезд.

Тяга к подземельям не прошла с годами: старшеклассником Антон излазил Девятовские и Сьяновские каменоломни. В памяти сохранились детские воспоминания о любимой игре. Поезда предпочитал другим видам транспорта. Поэтому не удивительно, что, отслужив в армии, он поступил на курсы машиниста.

По окончании курсов Антон Георгиевич Кузнецов стал стажёром в Московском метрополитене, а через несколько месяцев машинистом третьего класса.

Кто-то в детстве мечтает стать космонавтом, а Антон мечтал стать машинистом электровоза метро, и вот его мечта сбылась. Подземка, ладная форма, неплохая зарплата, скорость и… люди. Люди, за которых он отвечает.

Пассажиры не думают, какой человек их везёт – хороший или плохой, симпатичный или так себе, женщина или мужчина. Нет, никто из пассажиров даже не задумывается о том, кто же машинист, в чьих руках их жизнь? А вот машинист думает о пассажирах. Нет, конечно, не по отдельности о каждом, а в целом обо всех.

Антон катал по Красной линии почти год, изучил её досконально. Подъезжая к перрону той или иной станции, в зависимости от дня недели и времени суток, он знал – здесь самый большой поток пассажиров, толпа рванёт в хвост и кто-нибудь обязательно будет держать двери, протискиваясь в переполненный вагон. А тут, в полумраке без малого столетних плафонов толчея на узкой платформе. В мареве красного мрамора снуют люди, а вокруг сказочный мир, мифы социализма – барельефы, на которых изображены сильные, красивые и правильные люди. А на этой станции в семь всегда много неформалов. Куда они направляются? Интересно было бы с ними пообщаться, – думал про себя Антон. Тех, кто постоянно садился в первый вагон, он даже узнавал в лицо.

Станция Сокольники. По понедельникам, средам, пятницам она входила в первую дверь головного вагона в 9.15 утра, ехала до станции Парк Культуры, покидала вагон, и её силуэт растворялся в людском потоке.

Однажды выделив её из толпы, он сам не заметил, как ожидание встречи с ней превратилось для него в нечто важное. Мысли о девушке всё чаще занимали Антона. Кто она? Чем занимается?

Хрупкая, роста ниже среднего, поначалу он принял её за школьницу. Тёмные волосы схвачены в узел, лицо продолговатое, нос прямой тонкий - обычная внешность. Но Антона и не привлекали девушки, пытающиеся подогнать себя под модные стандарты – это не его история. Блеск гигиенической помады на женских губах – это, пожалуй, единственное, что ему нравилось.

Подъезжая, он всматривался в незнакомку, словно пытался проникнуть в её внутренний мир.

Он изучил её гардероб, научился угадывать в каком она настроении. Чаще всего её лицо выражало грусть, и ему хотелось выйти из вагона и подбодрить её.

Он радовался утренним и дневным сменам в расписании, старался попасть именно на тот поезд, в который она сядет в 9.15, высматривал её на платформе, расстраивался, когда не находил.

Последние метры перед остановкой состав тащился, как черепаха – Антон призывно таращился, но девушка никогда не смотрела в кабину машиниста, заходила в вагон, не замечая его взглядов.

Антон не оставлял попыток обратить на себя её внимание. Однажды он на секунду шагнул из кабины на перрон. Краем глаз она заметила движение, повернула голову, бросила на него мимолётный взгляд и зашла в вагон. При следующей встрече Антон повторил манёвр. Выскочил, не заметить его было не возможно. Девушка улыбнулась ему.

Антон ликовал! Она увидела меня.

Расписание составлено так, что с понедельника он работает в ночную смену, и нет никакой надежды увидеть её. А вдруг за эти дни что-то поменяется в жизни девушки, и они никогда больше не встретятся. Или она подумает: «Что от меня надо этому машинисту?» – и начнет входить в другую дверь, или даже в последнюю дверь последнего вагона. Почему-то именно эта глупость пришла ему в голову. И вообще, что я напридумывал? Маньяк настоящий. К психологу скоро идти придётся. Зациклился на незнакомом человеке. Может она ведьма или у неё десять мужей? Последнее предположение рассмешило Антона.

Он сразу заприметил её на платформе. Как и в прошлый раз, вышел из кабины и улыбнулся, на этот раз девушка улыбнулась в ответ.

Через месяц они обменивались приветствием, и девушка ехала дальше. Однажды Антон заметил, что из её сумки торчали пуанты. Ух, ты! – она танцовщица.

Он вспомнил девочку-балерину из детства, краснокожие похищали её, а Кинг-Конг, революционные матросы и солдаты 1812 года спасали, но случалось, что вчерашние спасители становились разбойниками. И только он, машинист, единственный, кто всегда спасал балерине жизнь, его поезд уносил её и от тех, и от других.

Антон купил букет цветов. Он сдерживал себя, чтобы не прибавить скорость и, тем самым, выиграть время на перегоне, задержаться на её остановке чуть дольше. От волнения рубашка на нём взмокла, будто он бежал, а не сидел в кабине электровоза. Только бы увидеть её сегодня!

Она! Антон не вышел, а выпрыгнул на перрон. Протянул ей букет.

Девушка от неожиданности растерялась, взяла букет машинально.

Осунувшееся лицо, тёмные круги под глазами, потускневший безжизненный взгляд – застыла словно манекен. «Тебе нравятся цветы?» Ответа не последовало. Впечатление, что она не слышит его. «Тебе нравится букет?» – повторил он. Как заколдованная, она молча вошла в вагон.

С ней что-то не то, она никогда не была такой. Ей нужна моя помощь. Но надо трогаться, я не могу выбиться из графика. Антон с тяжёлым чувством тронул состав.

Поезд мчал Лейлу в никуда… Последний день. Она окинула прощальным взглядом пассажиров вагона: старушку, судорожно вцепившуюся в сумку; обдолбанного подростка с ирокезом; профессорского вида мужчину; гламурных подруг-«царевен», щебечущих о ерунде…

Ей было десять. Они всей семьёй гостили у бабки с дедом, когда в ходе спецоперации в их дом на окраине Дербента попал снаряд. Погибли её мать, отец, младший брат, контузило бабушку, дедушка умер от инфаркта на следующий день, Лейлу оглушило – временная потеря слуха, нарушение координации.

Извините. Промахнулись. Война.

Лейлу забрал Шамиль, брат отца, и не куда-нибудь, а в Москву.

К Москве она привыкала тяжело, ни с кем из детей не подружилась, хорошо, что балетом увлеклась. Увидев по телевизору «Щелкунчика» под Новый год, не переставала повторять балетные па у зеркала. Раз такое дело, отдали в балетную студию. Дядя не возражал. Для девочки балет – в самый раз. Поможет восстановить координацию, и для слуха хорошо – в ритм танца надо попадать.

Лейла росла, дядя изменил своё отношение к её увлечению балетом: «Одно дело девочка, другое – женщина. Нельзя мусульманке голой прыгать!» Попробовал запретить, так Лейла из дома сбежала, искали по Москве всей кавказской диаспорой.

Знала, великой балериной ей не быть, но не бросала любимого занятия, три раза в неделю посещала частную студию.

Ещё маленькой она подслушала историю как юный дядя Шамиль, учась в Москве, влюбился в русую голубоглазую Машу, и был отвергнут её семьёй. Испугались иноверца. Может поэтому обида в нём сидит и никак не уйдёт с годами. Чем больше денег приносил ему торговый бизнес, тем больше в нём появлялось чувство превосходства над окружающими, радикальней делались его взгляды, глубже залегала складка на лбу и угрюмей становился взгляд.

Задавалась иной раз вопросом, почему партнёр дяди по бизнесу бакинец Ильдар, приезжавший к ним несколько раз в гости, жизнерадостен и прост. Всегда пошутит, расскажет весёлую историю – нет у него предвзятого отношения ни к русским, ни к другим национальностям. Как получается – два богатых мусульманина, так давно живут в Москве, что уже москвичами стали, а такие разные?

Пришла пора Лейлу замуж отдавать, подыскали кандидата. Лейла не хотела его, и другого не хотела, и третьего… после чего выбора ей не оставили. Раз не хочешь замуж – место тебе среди дочерей Аллаха. Отомстить за родителей – святой долг.

Приняла, не роптала – пестуемая Шамилем скорбь по погибшим родственникам, как болезнь, пробралась и осела внутри Лейлы, разлагая ей душу и сердце. Череда неудачных попыток сватовства, недовольство Шамиля, одиночество…

Балериной не стала… Мечтала повстречать Ромео, станцевать Джульетту. Вчера сходила на последнее занятие в студию. А сегодня в метро снова этот смешной – нос картошкой, волосы солома, глаза голубые – на мультяшного трубадура похож, только трубы нет. Цветы подарил…

Пояс смертника железной хваткой сжимал Лейлу, не давал вздохнуть, сколько ни тренировали – привыкнуть не смогла.

Полицейских отвлекли: скользнула мимо металлоискателей, пока одни стражей забалтывали, другие заграждение чуть раздвинули. Проскользнула – тонкая, много места не надо, щелки и той достаточно.

Лейла поймала себя на мысли, что ведь она могла пойти в любое другое время. Нет, выбрала утро, чтобы в 9.15 стоять на платформе и ждать. Лейла поняла – ей хотелось увидеть Антошку. Почему Антошка? Ведь она не знает его имени. Потому, что Антошка подходит ему. Она даже не поблагодарила его за букет. Поблагодарить, а потом убить?

Не отвлекаться! Я совершаю… Лейла не могла подобрать слов, что же она совершает… Правое дело? Сейчас оно не казалось ей правым. Ещё секунда или минута или десять… как только придёт сигнал, сработает детонатор и вагон встанет на дыбы, слетит с рельс, люди превратятся в груду перемолотых костей и мяса. Её ноги подкашивались, голова кружилась, она прислонилась к входной двери.

Если б двери открылись, я бы вывалилась под колеса, и на этом всё закончилось… Ей стало невыносимо страшно. Подрыв может произойти в любую секунду – бах! и нет ничего, ни её, ни Антошки, ни этих людей… Что же она наделала? Скинуть пояс и бежать? Сказать, нет, закричать: «Люди бегите из вагона! Каждую секунду может прогреметь взрыв, и вы погибнете!»

Взгляд Лейлы задержался на букете – первые в её жизни цветы, подаренные мужчиной. Она поднесла букет к лицу, вдохнула аромат, ещё и ещё. Заметила привязанную к букету записку, развернула её – номер телефона, три слова – «Я люблю тебя» и подпись «Антон».

Лейла достала мобильный, и дрожащими пальцами набрала: «Спаси. Лейла».

Москва, Россия – South Euclid, OH

Сентябрь, 2021

https://proza.ru/avtor/yvv98r

https://www.litres.ru/uriy-ver/

https://www.youtube.com/channel/UCNSCF7gU8me5aBsukUUpWnA