Случилось это в столице небольшой автономной республики в самом начале нулевых. В одном из маминых классов учился необычный мальчик. До мамы доходили какие-то слухи о его странностях, но она не придавала им особого значения, пока однажды он не подарил ей икону собственного авторства. После этого в школе начались события, объяснения которым я не могу найти по сей день. Ответ, конечно, есть и, по-видимому, совсем простой, раз такое смог сотворить ученик десятого класса, но мне он не известен. Икона, подаренная маме и поставленная в шкаф для учебников, отпечаталась на стекле. С виду обычный белый лист бумаги А4 с не бесталанным, но вполне обычным карандашным наброском лика Богоматери, качающей на руках младенца Иисуса, стоял не вплотную к стеклу, а находился от него на расстоянии сантиметров пяти. Заметив серебристую паутинку рисунка на стекле, мама вернулась в учительскую и рассказала о находке коллегам. Заинтересованные педагоги бросились исследовать «чудо». Особенно усердствовали физик и химичка. Не сумев объяснить явление, сообщили директору. Тот вызвал к себе парня, ничего толком от него не добившись, куда-то сообщил. Приехали учёные, взяли какие-то анализы, потянулись верующие во все, включая говорящих собачек, паломники. Работать в таком кабинете стало решительно невозможно. Икону перенесли в директорский сейф, стекло в шкафу поменяли.
Истории такие происходили в те времена повсеместно, хотя и гораздо реже, чем в 90-е. В них уже с долей скептицизма, но всё ещё охотно верили, о таком писали и снимали сюжеты для новостей, а потом столь же быстро забывали. Так случилось и в этот раз — посудачили и забыли. Но с той поры ученик стал вызывать у мамы, весьма здравомыслящей женщины, непонятную оторопь.
Тот год был едва ли не самым сложным в моей недолгой, к тому времени, жизни. За год я потеряла мужа и ребёнка. Мне исполнилось двадцать три, казалось, что жизнь кончена, что у меня забрали всю радость, и ничего-то впереди не осталось. Взяв отпуск без содержания, я приехала к маме. Этому были веские причины: три месяца после последних похорон я не могла говорить. Пыталась сказать, а горло будто стягивало узким кожаным ремешком, убивая голос в зародыше и перехватывая дыхание. С мамой дело пошло лучше, и я понемногу приходила в себя. Походы к психологам в начале нулевых были редкостью. К психологу тебя мог отправить нарколог, комиссия на работе или суд. Ни один нормальный человек добровольно, да ещё за свои кровно заработанные, не пошёл бы к психологу. Вот и я не пошла, а честно пыталась как-нибудь справиться сама. Кроме отсутствия речи, у меня были проблемы с восприятием. Например, я не могла терпеть звуков любой музыки, у меня тут же начиналась истерика. В один из дней этого невыносимого триместра маме и пришло в голову пригласить к нам домой того мальчика.
Как это случилось? Шел урок литературы в десятом классе. Мама объявила самостоятельную работу и раздала карточки с вопросами. После истории с самописной иконой она стала настороженно приглядывалась к Алёше, так звали автора рисунка. Замечала, какой тот взрослый и не по возрасту серьёзный, что его ответы на уроках поражали своей глубиной и странным видением изучаемых произведений. Он плохо одевался, носил длинные волосы до плеч, не участвовал в общих развлечениях и не понимал юмора одноклассников. Однако его не высмеивали, как это часто случается с необычными подростками, а наоборот, побаивались, что ли? Класс затих, скрипя ручками по листкам бумаги, взгляд мамы блуждал по склоненным головам, а мысли скакали с одного на другое, пока по неведомой цепочке не свелись к одному вопросу.
Предыдущим вечером кончилась минералка, и отец, захотев попить, наткнулся на пластиковую бутылку со святой водой, стоящую в углу холодильника. Не то чтобы наша семья была верующей, скорее, не исключала возможности существования неких высших сил, поэтому бутылку святой воды, принесённой соседкой ещё на прошлое Крещение, задвинули в угол и забыли. Отхлебнув, отец поморщился: «Странный вкус. Испортилась что ли?» Этот эпизод и пришел маме на ум во время урока, и мама подумала: «Правда, что ли вода испортилась?»
Прозвенел звонок. Ученики вставали, складывали листочки с работами на угол учительского стола и выбегали из класса. Последним поднялся Алеша. Дождавшись, когда последние ребята покинут кабинет, он тихо произнес: «Ирина Юрьевна, не переживайте. Все наладится». И поспешил к выходу. Уже в дверях обернулся и добавил: «А водичку пейте, хорошая это водичка».
Мама рассказывала, что от испуга у нее отнялись ноги, и всю перемену она так и просидела, глядя в пустоту перед собой.
Через пару дней состоялось родительское собрание. После собрания к ней подошла мама Алёши и поведала весьма необычную историю.
Сына она растила одна. Обычная женщина не первой молодости, работающая на заводе по производству резиновых изделий, очень далекая как от религии, так и от рассуждений на подобные темы, как-то раз, попала в состав заводской экскурсии по памятникам архитектуры, в числе которых был старый мужской монастырь, до сей поры частично действовавший. Алёше на тот момент было около пяти. День был воскресный, в монастырском храме шла служба, и мать с сыном, полюбопытствовав, вошли в храм. Служба уже заканчивалась, когда к священнику подошёл молодой служка и что-то прошептал на ухо. Священник оглядел толпу верующих и объявил: «Среди вас есть незамужняя женщина с пятилетним сыном. Очень вас прошу задержаться в храме». Тетка удивилась, но выполнила просьбу батюшки. К женщине подошли два монаха и, пригласив следовать за ними, повели в глубь монастырского сада.
В низком беленом домике находилась келья святого старца-молчальника. Было тому лет сто, если не больше. Старик умирал. Согнувшееся в три погибели тело, умостившееся на узкой деревянной лавке у оконца, сотрясали приступы кашля. На усохшем коричневом, по сравнению с длинной белоснежной бородой, лице, среди глубоких морщин, светились умом ясные голубые глаза. Жестом старик приказал оставить его наедине с ребенком. Что происходило в келье осталось загадкой, но Алешеньки вышел из нее другим человеком, сообщив присутствующим о смерти «дедушки». Домой мать с сыном ехали со священником. Экскурсионный автобус давно ушёл, да и возвращались они не пустыми, мальчишка вез наследство старца, отданное ему монахами, кованные сундуки со старым книгами 15-16 веков (некоторые из них были написаны от руки) в богатых золоченых окладах.
С того дня пятилетний мальчик, не знавший алфавита, без запинок читал молитвы и литургии, и на память знал все священное писание. Недалёкую мать дивили и пугали новоприобретённые способности, но сыну она никак не препятствовала. Спустя год Алеша начал угадывать мысли других людей, предсказывать будущее и лечить наложением рук. В десять лет мальчик получил благословение на писание икон, в двенадцать — на создание домашней церкви и проведение обрядов, за исключением отпевания и венчания. Одну из комнат маленькой двухкомнатной квартиры превратили в храм, во второй ютились сами. Алеша принимал страждущих, прознавших об удивительном ребенке, денег не брал вовсе, тихо жил на окраине, ходил в школу и творил чудеса.
Тут-то моя мама и решила: чем черт не шутит? Поможет Алеша или не поможет, попробовать-то не мешает. И пригласила мальчишку на чай.
Это был один из самых странных визитов в моей жизни. Полноватый длинноволосый мальчишка пил несладкий чай, чашку за чашкой, ел сушки и отвечал на незаданные вопросы. Лично у меня поначалу вопросов не было, но я заметила, как покраснела моя тринадцатилетняя сестра, когда Алеша внезапно, обращаясь к ней, сказал: «Нет. Я монашеский сан собираюсь принять». Позже она призналась, что подумала: «Интересно, а он жениться планирует?»
В чудеса я не верила. Очень хотелось поверить, но что-то всегда мешало. И тогда я списала все на совпадение. Потом мы разговорились, и Алешенька поведал мне, что душ на всех не хватает. Кому-то достается, а кто-то ходит пустышкой, без души, так, для вида. А он, Алеша, эти души видит, видит, как те светятся , болят и маются, и, предупреждая мой вопрос сказал : «А зачем тебе? Вот, скажем, нет у тебя души, как дальше-то жить будешь?» Этот подросток говорил со мной, двадцатитрехлетней женщиной, как с ребенком, в высоты чего-то мне недоступного. И я ощущала невозможность преодолеть пропасть этого понимания. Глаза у него были старыми и усталыми.
— Судьба,— говорил Алеша,— на лбу у каждого прописана, я ее читаю, а поменять не могу, и никто не в силах.
— Расскажи, — прошу я, а он рассказывал.
На прощание Алеша не-то с укором, не-то с угрозой произнес:
— Вспоминать меня будешь. В каждой шумной компании, в горе, в веселье, в покое, всегда. Никогда не забудешь.
По окончанию школы, Алеша поступил в семинарию. Похоронил мать. Не окончив учебы, был отлучен от церкви и предан анафеме за какую-то жуткую ересь, чуть ли не за создание собственной религии, чуть ли не за диаволопоклонение. Никто толком не знает за что именно. Продав квартиру, собрал книги и уехал жить отшельником, в лес.
А я, я, при всем желании так и не смогла поверить в чудо. Но прописанный мне Алёшей сценарий жуткой и фантастической судьбы с неожиданными твистами продолжает сбываться. И Алёшу я вспоминаю часто. Не каждый день, но почти.
