В осмыслении постперестроечных политико-экономических раскладов невольно напрашивается аналогия с картами, со всей сопутствующей им гаммой страстей человеческих, бушующих вокруг иллюзии непременного везения, удачи, которая, наконец-то, вознаградит азартного игрока за все понесенные потери. Действительно, либерально-рыночный жаргон не чужд таких определений как «биржевые игроки», «инвестиционные риски», «венчурные предприятия» и прочих, будто бы заимствованных из сленга картежников, гадающих над вероятностями и возможностями случайных событий, полностью мотивированных личной выгодой и эгоистичным интересом, как в соответствии с либеральной догмой, и положено действовать «субъекту рыночной экономики». Но удача постольку и бывает удачей, поскольку для другого игрока оборачивается неудачей. Конец иллюзиям зачастую кладет открывание прикупа, после чего «субъект» рыночных, простите, картежных отношений, с сокрушенным видом человека, обманутого в своих самых скромных ожиданиях, под фальшивое сочувствие остальной компании и поминает горестно валетов, пришедших вместо спасительных королей и тузов.
Люди здравомыслящие обычно не желают играть в азартные игры и, тем более, наугад открывать какой-то там прикуп. Ответственному человеку в жизненно важных вопросах требуется определенность, а не вера в слепую фортуну. И всё же, «прикуп» «рыночных отношений» был навязан советскому народу свихнувшийся партийной бюрократией обманом, против его воли, против его объективных интересов, в ущерб самой экономической целесообразности. Этому постыдному деянию предшествовала шумная, развязная информационно-пропагандистская кампания самого низкого пошиба, направляемая из высоких партийных кабинетов. Людям предлагалось усомниться в самой возможности рационального устройства экономики на плановых началах. В качестве спасительного рецепта выдвигалась «концепция» «рыночного саморегулирования», т. е. таких отношений, в которых каждый, преследуя свой корыстный, эгоистичный интерес, станет действовать к всеобщему благу намного эффективнее, нежели деятельность его была бы прямо направляема внешним координирующим центром.
Подобные наивности не заслуживали бы и критического междометия, если бы они не были положены в основу т. н. «рыночных реформ», не привели бы к уничтожению великой цивилизации, разрушению промышленности, науки, культуры, обороны, не завели бы излишне доверчивых советских людей в беспросветный исторический тупик.
Касательно «валетов», а также их непостижимой способности водружаться на социально значимые посты, то я никого персонально не имею в виду. Это тема отдельного большого разговора о парадоксе «элит», о закономерностях отрицательной кадровой селекции в условиях неравенства и социальной привилегированности. И ни в коем случае я не хочу быть понятым так, что проблема «элитарности» - сугубо российская. В буржуазном мире «цивилизованных» стран с многовековыми «демократическими традициями» дело обстоит еще хуже. Избирательные технологии и средства манипулирования «массами» там отточены до совершенства. Политические лидеры в части способностей создания сценических образов вполне могут быть сравнимы с прославленными лауреатами премии «Оскар». Российское общество пока еще спасает огромная инерция советского образа жизни, с его врожденной нетерпимостью к несправедливости и несвободе.
Капиталистическим «кризисом перепроизводства» советского обывателя, измордованного и униженного рукотворными «дефицитами» и очередями, было не напугать. Замкнутому в своем мирке, обставленному мебельными стенками с чайными сервизами, книжными стеллажами с «дефицитными» собраниями, с мыслями о даче, мечтой об автомобиле, ему всегда чего-то не хватало. Нет, обыватель не голодал, не жил под забором, не лазил по помойкам, имел работу и социальную защищенность, казавшуюся само собой разумеющейся. Всего-то хотел жить лучше своего соседа, своих друзей, наслаждаться своей успешностью, благополучием, имевшим зримое воплощение в добытых всеми правдами и неправдами «дефицитных» вещах, обращающих жилье в «полную чашу». Это вполне согласовывалось с Программой Партии на всестороннее удовлетворение всё возрастающих потребностей советских людей. Эти потребности возрастали по-разному, сообразно «трудовому вкладу», должности, места жительства, приближенности к руководству и прочим капризным обстоятельствам, ранжирующих людей самым непредсказуемым образом.
Плановая экономика не оперирует с абстракциями меновой стоимости и финансовых показателей. Эта архаика купеческого двора нужна в социалистическом производстве не более чем паровозный гудок на самолете. Только физические величины - тонны, метры, штуки, мегаватты и прочие материальные осязаемости имеют смысл в деятельности человека разумного. В социалистической экономике, называемой еще «нетоварной», отсутствуют сами товарно-денежные отношения, отсутствует обмен «эквивалентами», как основа наживы и шкурного «интереса», отсутствует труд по найму, как унизительная форма купли-продажи рабочей силы. Измерение себестоимости производится естественной физической мерой – рабочим временем. Все трудоспособные члены общества равно заняты в производстве материальных и культурных благ, все равно получают, все равно обеспечено живут, прекрасно обходясь без взаимной борьбы за свою пайку средств к существованию.
Отринув научное понимание политэкономических факторов, разрушив плановую экономику, поверив на слово номенклатурным «рыночным» шарлатанам, с чем же мы остались? С надеждой и верой в то, что нам непременно повезет. Отныне будущее не созидается целенаправленно, а образуется стихийно, согласно капризам непостижимой «конъюнктуры», воле провидения или вельможному озарению, посетившего очередного валета на троне.
Едва ли не главным аргументом в пользу «новых методов хозяйствования, как партийные дегенераты стыдливо именовали капитализм, было понятное обывателю обращение к теме «дефицита». Причем вне всякой логики, проблема отсутствия в магазинах трехсот сортов колбасы выдавалась за врожденный порок плановой экономики. Будь у обывателя хоть искорка критичности в голове, он мог бы спросить – как же так? Экономика плановая, а результат непредсказуемый? Ведь нельзя же допустить, что органы планирования сознательно занижают плановые задания с целью создания дефицита? Кажется, чего проще, потребности общества в продуктах питания, предметах ширпотреба известны, возможности промышленности, ресурсные ограничения также не тайна за семью печатями. Почему бы не взять и не запланировать производство необходимых продуктов и товаров народного потребления в требуемом количестве и ассортименте?
Мощный народнохозяйственный комплекс Советского Союза вполне был способен в кратчайшие сроки завалить все прилавки магазинов добротной отечественной продукцией, будь на то политическая воля руководства страны. Но эта воля была скована во-первых, отсутствием желания брать на себя хоть какую-то ответственность;
во-вторых, придуманными номенклатурными «вождями» «законами социализма», в которых реальная жизнь грубо прогибалась насаждаемыми сверху политэкономическими химерами, вроде «оплаты по труду», «социалистических товарно-денежными отношений», «материальной заинтересованности» и прочими дурно пахнущими, чужеродными социализму элементами капиталистического хозяйственного уклада;
в-третьих, крайне низким уровнем компетентности и порядочности партийной знати, никак не желавшей снижать уровень социальной дифференциации, жертвуя тем самым, своим, завоеванным в карьерной борьбе статусом. Самым парадоксальным образом профессиональные революционеры, пламенные борцы за равенство, за справедливость в исторически ничтожный срок выродились в классическое привилегированное сословие, отличавшееся от дворянского лишь запредельным ханжеством и прекрасным владением изощренной псевдокоммунистической риторикой.
В советском обществе пересеклись два разнонаправленных процесса. Объективный процесс технологического усложнения производства, требующий плотной интеграции всего народного хозяйства в единое целое, столкнулся с углубляющейся дегенерацией и разложением управленческой «элиты», которая неспособна была организовать планирование и производство в соответствии с требованиями времени. Перед политбюровскими дегенератами, как и перед всякой «элитой» на первом месте стоял вопрос самосохранения, соединения собственной некомпетентности и власти. Это можно было сделать лишь путем снятия с себя ответственности за экономическую деятельность, разделив функции государства и производства. Под это дело была придуман удобный предлог – отказ от «несвойственных государству функций», позволявший восседать в сановных кабинетах любому невежде и проходимцу, достаточно владеющему техникой аппаратных игр и кадровых интриг.
В судорожных попытках самосохранения, отводя удар от себя, советская партийная бюрократия обвинила во всех бедах социалистическую плановую экономику, стыдливо именуемую «системой», которая, якобы, «не подлежит реформированию» и допустила при этом две чудовищные, преступные ошибки.
Первая ошибка была этического рода. Горбачев и его «ученые» холуи посчитали человека скотом, нуждающимся в кнуте и прянике для стимулирования его трудовой деятельности, тем самым отказав тому в разумности.
Вторая фундаментальная ошибка – экономическая. В своей классовой слепоте партийной номенклатурой было отвергнуто очевидное – преимущество солидарности перед конкуренцией. Важнейший видоопределяющий признак человека разумного, благодаря которому он и смог выделится из животной среды, был провозглашен «неэффективным», «устаревшим», не позволяющим всё спланировать и учесть.
В совокупности эти ошибки определили выбор принципиально ложного курса на расчленение государства, на дезинтеграцию единого планового народнохозяйственного комплекса, на углубление социальной стратификации, вызвав самые катастрофические последствия для страны и народа. Т. н. «новые методы хозяйствования», основанные, якобы, на «рыночной конкуренции», по расчетам политбюровских «стратегов», должны были привести к наполнению полок магазинов, ликвидации пресловутого «дефицита» и очередей. Расписываясь в своем управленческом бессилии, в своей профессиональной непригодности, горбачевские «экономисты» подвергли советский народ невиданному в истории эксперименту по возврату с более высокой ступени общественного развития на более низкую. Однако ожидаемого результата «реформы» не принесли. Даже «полные» прилавки и отсутствие очередей – не заслуга «реформаторов». Это заслуга горбачевцев, создавших «дефициты» и очереди в попытках «материального стимулирования» производства. В сравнении с порожденным перестроечным маразмом катастрофой на потребительском рынке, прилавки любой, самой отсталой страны выглядели бы эталоном благополучия. За двадцать пять лет «реформ» производство не только не выросло, но и по многим показателям откатилось назад на десятки лет. Импортное «изобилие» в магазинах – наглядное свидетельство этого провала.
Тем не менее, товарное «наполнение» потребительского рынка в сознании обывателя связывается именно с «экономическими реформами», которые, при всех своих издержках выглядят не как шаг в могилу, а совсем напротив – движением в верном направлении. Ну что взять с обывателя. Многие авторитетные публицисты, «ученые», «экономисты» также принимают такой вывод и видят выход в продолжении рыночного кретинизма, разнясь лишь в вопросах вмешательства государства в экономику, уровне социальной защищенности населения и предлагая в качестве примера для подражания политико-экономические модели от фашистско-либерального пиночетовского капитализма до скандинавской модели «социализма». Сказываются особенности конкретного мышления, ведущего сравнение «рыночной» экономики не с настоящей социалистической плановой экономикой, которой в мире нигде еще не было, а с её практической реализацией в СССР, усугубленном некритичным восприятием доводов в пользу «конкуренции», частной собственности, «демократии», «свободы», «прав человека» и прочих буржуазных пропагандистских уловок. А всего-то следовало задать вопрос, а почему? Почему государственный управленец должен непременно уступать частному предпринимателю? Почему, некомпетентный руководитель занимается делом в котором не разбирается, которое ему неинтересно, но от которого его даже бензопилой не оторвать? Почему его вопросы личного благополучия, семейные и клановые интересы занимают больше, чем намного более важная и масштабная задача служения людям? Почему для него имеет значение квартира, зарплата, внешняя атрибутика «успешности», «важности»? Готов ли он работать министром «за еду» и комнату в общежитии? Неужели из сотни миллионов никто не готов на такое подвижничество? Может быть, в привилегированности руководящих видов деятельности всё дело? Может, социальному неравенству мы обязаны всеми проблемами как советского, так и современного общества?
Определенный колорит мертвым идеям придают попытки расписать неприглядную постперестроечную реальность мазками дореволюционного лубка, возрождением неких «традиционных» русских «ценностей», имперской «державности», малиновозвонной златоглавости, ритуальности, обрядности и ряженности, ничего иного, кроме чувства брезгливости не вызывающих. Вместо почитания своих истинных героев – борцов за советскую власть, за светлое будущее всего человечества, номенклатурные «идеологи» вытаскивают с исторической помойки таких персоналий, которых постыдились бы даже буржуазные демократы, в ходе революций ликвидировавшие аристократию, сословное неравенство, дворянские титулы и звания. Косвенно это свидетельствует об особенностях номенклатурного мировосприятия, о попытках партийной бюрократии дистанцироваться от своего советского прошлого, но по неопытности «перегибающей палку», ставшей в своей политической ориентации правее самых правых европейских консерваторов. Хотя никакой настоящий «консерватор» или «либерал» не потерпел бы расчленения своей собственной страны ни под каким предлогом. Никакой настоящий «рыночник» не отказался бы от всеми узнаваемой и общепризнанной государственной символики и форм государственной власти, как товарного бренда, в пользу придуманных «флагов», «гербов», «дум», «президентов», «спикеров», «сенаторов» и прочих «омбудсменов». Зуд переименования и социального прожектерства обнажает субъективный фактор самоутверждения заурядностей в сломе эпох, желание маленького человека оставить свой след в исторических событиях, синдром Герострата, если угодно.
Привилегированность ведет к вырождению власти, губительному для страны и общества. Такая власть уже не способна к выявлению внутренних противоречий господствующего способа производства, не способна мыслить политэкономическими категориями. Она питается представлениями о жизни двухвековой давности, теряет с огромным трудом и лишениями добытые знания, утрачивает элементарные этические ориентиры в пространстве Добра и Зла. Сон разума рождает чудовищ…
