Proigrivatel

 
Ншан лежал на постели. Старая штукатурка давно уже вздулась и струпьями слетала вниз, как только входная дверь ветхого дома хлопала. Вот и сейчас шелуха осыпалась на лицо. Старика накрыл приступ. Удушающий кашель преследовал его последние десять лет, но сегодня оказался нестерпимо болезненным. Наконец, горло перестало саднить, дыхание восстановилось. Ншан прислушался. В соседней комнате раздались шаги, и знакомый бархатный голос запел:
 
«Я закрою глаза, обниму облака,
Я к тебе не приду,
Никогда, никогда…»
 
Ншан сомкнул веки. В сердце будто вдавливали мелкую морскую гальку. Сжав немощными пальцами влажную простыню под собой, старик мысленно попросил о смерти. Сегодня. Можно это случится уже сегодня? Слишком долго он ждал.
 
Худощавая девушка тенью вошла в душную комнату и обеспокоенно посмотрела на изрезанное болью лицо. Поправила подушку. Провела по лбу и щекам Ншана влажной тряпкой, отчего он открыл глаза. Темноокая улыбнулась так нежно, что седые ресницы старика тут же промокли.
 
Ануш.
 
Самая лучшая, самая добрая, самая красивая. Они с детства были вместе. И в тот роковой день тоже. 
 
 — Ану… — просипел старик, и сухие губы застыли от боли.
 
Девушка бросилась к нему.
 
— Ншанчик, я здесь. Я здесь. Я рядом. 

Ануш упала на колени у кровати и аккуратно обхватила сухую ладонь старика нежными пальцами. Ншан хотел вскочить, обнять худощавую девчонку, но тело предательски стягивало его душу и прижимало к тахте.
 
— Забери её… — лишь удалось прошептать старику. Горло снова сдавили тиски.
 
— Я постоянно слышу это, Ншан. Но не понимаю, что ты хочешь. Не понимаю!
 
Ануш горько зарыдала, уткнувшись в грудь старика, и Ншан вновь вспомнил тот невыносимо жаркий день. День, когда он умер в первый раз.
 
 
***
 
 
— Ншанчик, Ншанчик, а мы их точно увидим?
 
— Должны. Нисик говорил, что они ходят по дворцу огромными серыми облаками. Женщина худая и высокая — истошно кашляет, а муж её громко вздыхает, как дед Ирам после трёх чарок вина.
 
Ануш убрала с мокрого лба тёмную прядь и, оторвав лист папоротника, помахала им перед лицом.
 
— А там и правда триста шестьдесят пять комнат? 

— Вот сегодня и посчитаем.
 
— И чем же она болела? — не унималась Ануш.
 
Ншан перешагнул травяной валун, заросший мхом, подал руку подруге и помог ей перелезть через кучу бамбуковых веток.
 
— Мама говорила, чахоткой. В те времена эта болезнь была неизлечима. Старый врач, что жил на холме в Гульрипше, посоветовал князю Смецкому сделать так, чтобы жена каждую ночь спала на новом месте. В чистой комнате. Вот он и построил этот дворец-больницу, где комнат было ровно столько, сколько дней в году. Только для неё одной.
 
— Ах, как романтично… Жаль, что она не выздоровела.

Ануш сорвала спелую ягоду ежевики и сунула в рот, зажмурилась от удовольствия. Капли кисло-сладкого сока заблестели на губах.
 
— Кто сказал? Выздоровела, конечно! И пережила мужа на десять лет. Правда, умерла в бедности, в каком-то старом подвале. Потому что после смерти князя всё их имущество забрали. Или разграбили, как и этот дворец.
 
— Но почему же тогда привидения остались именно там? — нахмурилась Ануш.
 
Взгляд Ншана застыл на листьях инжирного дерева.
 
— Самые сильные чувства людей остаются призраками ходить по земле. В старинных домах всегда хранятся духи прошлого. Княгине Смецкой было там плохо и страшно, именно это впитали и запомнили стены. Поэтому она и вернулась туда. Ну, так говорит мама.
 
— Значит, князь даже на небесах не смог без неё и тоже поселился во дворце? Любовь не умирает… 

 Ануш опустила взгляд и задумалась.

 — А Нисик придёт?
 
Ншан сжал губы. Занервничал. Он ждал этого вопроса всю дорогу.
 
— А тебе так хочется, чтобы он пришёл?
 
— Ой, глупые мальчишки! — от души рассмеялась Ануш, щёки её вспыхнули. — Я просто спросила! Ничего мне не хочется.
 
Ншан ревновал подругу к Нисо. Все трое дружили с детства, жили в соседних домах. Но как только Ануш из сурепки обыкновенной превратилась в прекрасную чёрную лилию, между друзьями проползла гадюка.
 
Нисо был старше Ншана и подруги на год. Ему было пятнадцать. Высокий и крепкий, с чёрной кудрявой шапкой на голове, он был любимчиком у девушек. Нисо умел смешить. Всегда рассказывал захватывающие истории, при которых ежевичные глаза Ануш блестели, а рот открывался в изумлении. Как только Нисик появлялся на горизонте, темноокая красавица всегда приглаживала ладонью свои непослушные локоны и опускала глаза. Сердце Ншана сжигала даже крохотная мысль о том, что «кучерявый осёл», как за глаза ревнивец называл приятеля, будет претендовать на сердце Ануш. Нет! Этого не должно случиться. Никогда.
 
Нисо возник на тропе неожиданно. Он вальяжно вышел из-за густых ореховых кустов и скрестил руки на груди.
 
— Барэф, молодёжь!
 
— И тебе привет, — небрежно ответил Ншан.
 
— Готовы? Будем ловить призраков? — Нисо обнял за шею приятеля, по-братски потрепал его смоляные растрёпанные волосы. — Или боишься, а?
 
— Кто это боится? Я?! — вспыхнул Ншан и замахал руками.

— Да ладно, не кипятись, джигит! Пошли.
 
Нисо подмигнул Ануш и направился вперёд по тропе, мимо розовых олеандров и пушистых туй, мимо колючих кустов ежевики и ароматных жасминов. Ншан, запустив руки в карманы, шагал за приятелем, а Ануш семенила последней. До дворца оставалось пройти не так много.
 
— Так, слушаем меня! — Нисо встал у входа старинного здания, где вместо дверей зияла дыра, а стены обнимал изумрудный плющ. — Здесь четыре этажа, но последний почти разрушен. В нашем распоряжении три — как раз на каждого. 
 
— Чур, я на третий! — крикнула Ануш.
 
— Тогда я на второй. Тебе, Ншан, — первый. — Нисо пожал плечами и ухмыльнулся. — Идём по лестницам аккуратно, смотрим под ноги. Если увидели призраков — орём! Чтобы все остальные тоже прибежали и успели на них посмотреть. Всем всё понятно?
 
— Угу. Понятно, командир, — недовольно буркнул в ответ Ншан, а Ануш хлопнула его по плечу и побежала вверх по лестнице.

Ншан брёл по первому этажу и ругал себя за то, что промолчал, когда Нисо «опять раскомандовался». И почему он не возразил и не пошёл на второй этаж сам? Был бы ближе к Ануш. И вообще, почему этот ишак постоянно к ней лезет? Всё делает ему назло. Вдруг мысли его заглушил пронзительный визг. Ншан помчался к центральной лестнице, поднялся на второй этаж, где столкнулся с Нисо. Тот тоже был напуган. Они, отталкивая друг друга, ринулись на третий этаж.
 
— Ануш! Ты где? — крикнул Нисо в глубь каменного коридора, но слова его вылетели в арочные проёмы окон. — Вэй, ответь! Не молчи.
 
В одной из комнат послышался шорох и испуганный девичий голос:
 
— Я… Здесь.
 
Юноши переглянулись, осторожно двинулись на звук. Нисо шёл впереди. Ншан аккуратно ступал сзади. Размытая серо-белая масса вспорхнула из тёмного угла комнаты  и двинулась на приятелей.
 
Ш-ш-ш-ш…
 
Нисо развернулся и рванул в обратную сторону, сбив с ног Ншана. Оба они, потеряв равновесие, с грохотом рухнули на каменный пол. Наступила тишина.
 
Смешок Ануш оказался слишком неожиданным и странным в тот момент. Она скинула с себя старую простыню и стала заливисто хохотать.
 
— Вэй, так вот ты какая, княгиня Смецкая! — улыбнулся Нисо, потирая ладонью подбородок. Встреча со лбом Ншана оставила свой отпечаток.
 
— Не смешно! — огрызнулся их приятель.
 
— Да ладно тебе, джигит, ты ещё заплачь!
 
 Ануш забрала распущенные волосы в пучок и огляделась: 

— Ну, кто-нибудь успел посчитать комнаты на своём этаже?
 
— Не-а. — Забравшись на окно, Нисо посмотрел вниз. — Ты слишком быстро устроила спектакль с простынями, пришлось мчаться на помощь.
 
Усевшись в оконном проёме, Нисо огляделся. Перед глазами лениво утопал в зелени Гульрипш, а за ним искрилось Чёрное море. Мощное и необъятное, оно впадало в бесконечную голубизну небес. Воздух был обжигающим, хоть солнце и близилось к закату.
 
— Ух, тут высоко! Эй, джигит, иди сюда! —  Нисо сделал паузу и прыснул: — Ах да, забыл. Ты ж высоты боишься…
 
Ншан побагровел, сжал кулаки, но промолчал.
 
— Ануш, тебе тоже страшно? 
 
Девушка вскарабкалась на подоконник, села и поправила платье. Довольная улыбка скользнула по губам Нисо.
  
— Ануш, слезь. Здание старое… Мало ли что. — послышался взволнованный голос Ншана. Он подошёл ближе к окну. — Давай руку, я помогу…
 
— Вэй, опять ты за своё! — Нисо поднялся и помог встать Ануш. — Не мешай нам хорошо проводить время, а?
 
Игривый взгляд Ануш упал на Ншана, она развернулась и сделала шаг к другому концу каменного подоконника, держась рукой за разрушенный край арки. Посыпались мелкие камешки.
 
— Я закрою глаза, обниму облака,
     Я к тебе не приду,
     Никогда, никогда… — пропела Ануш, –
 Ох, Ншанчик, отсюда и правда очень красивый вид!
 
— Вэй, не трави ему душу, он всё равно не полезет…
 
— Да не боюсь я высоты, с чего ты взял? — Ншан резко дёрнулся вперёд и, поставив ногу на выступ стены, полез на окно. 
 
— О-о-о-о, смотри-ка, Ануш! Да у нас тут смертельный номер намечается!
 
— Как ослом был, так ослом и помрёшь! — прорычал Ншан.
  
Ануш слегка отодвинулась, чтобы дать место для третьего человека, и Нисо аккуратно взял девушку за талию. Внутри у Ншана всё вскипело. Он со злостью рванул вперёд, лёг животом на подоконник. Ануш убрала руку Нисо, нагнулась и протянула ладонь.
 
— Не надо! — процедил Ншан в ответ и отмахнулся. — Сам справлюсь…
 
Что произошло в следующий момент, никто из троих не понял. То ли Ануш просто потеряла равновесие, то ли Ншан задел её рукой, но именно тогда Нисо отвлёкся на странный скрежет в углу комнаты и не увидел, как девушка сорвалась вниз. 

Ншан в тот день умер вместе с ней.
 
Долгие годы он приходил на могилу Ануш, окружённую колючими кустами ежевики и белыми олеандрами. Садился у гранитной плиты, плакал и шептал:
 
— Ничто мне не поможет. Нигде не найду я покоя. Никогда я себе не прощу.
 
Ншан часто посещал замок князя Смецкого в надежде встретить призрак Ануш там. Он молча бродил по серым холодным коридорам, заглядывал в комнаты и ждал. 
 
Ануш пришла к нему сама.
 
Она появилась в забытом богом холостяцком жилище, когда старик уже сильно болел и не вставал. Поила его горячим травяным чаем, гладила сухие морщинистые руки и всё пела и пела свою песню…
 
Ншан всегда просил её только об одном — чтоб она поскорее забрала его душу с собой.
 
***
 
— Ншанчик, вэй! Ну, чего разлёгся? Вставай! Пошли.
 
— Куда? — Ншан оглянулся и понял, что сидит на своей старой тахте. Горло не саднило. Сердце не болело. Дышалось легко. Ануш стояла рядом и улыбалась. Её смоляные волосы блестели от яркого света, что заполнял всю комнату.
 
— Как куда? Во дворец.
 
Она схватила друга за руку и потянула за собой. Парень послушно встал.
 
— Знаешь, я всё же познакомилась с княгиней Смецкой. Она чудесная! Пошли, ты обязательно должен её увидеть…

Автор: Наташа Лебедевская
Оригинальная публикация ВК

Это шестой день текстября. Давай с нами!

Песчаный берег с шипящей пеной, набегающие волны, а вдали силуэт корабля на фоне золотого диска солнца, утопающего в океане. Райская красота на райском острове, предназначенная для меня одного.

Снимок.

И ещё семнадцати тысяч подписчиков в инстаграме.

Все они мечтали оказаться на моём месте, но смотрителем острова повезло стать мне. За возможность нежиться под пальмами приходилось ухаживать за домом, экзотическим питомником начальника и вести аккаунт в инстаграме. Никакой другой связи с миром, только солнце, песок и вода. Именно этого мне не хватало.

“Да, Стас, ты всего лишь наёмный рабочий,” — приходилось иногда напоминать себе, потому что двухэтажная вилла с бассейном, способны были отвлечь от дел не хуже винного погребка, набитого до отказа.
Вечером я собирался посетить его и опрокинуть бокальчик, сидя перед электронным камином. Отметить начало второго месяца в должности мечты посреди Тихого океана.

Под фотографией посыпались привычные комментарии:

“Красота!”
“С кем переспал? Я тоже хочу!”
“Пока ты там жаришься, я жарю твою маму”.

Сидя на песке, я вышел в прямой эфир, как и обещал подписчикам утром. Увидев себя на экране смартфона, поправил растрепавшиеся волосы. Не красавец, не модель, всего лишь парень из Твери, которому наконец-то повезло в жизни.

— В раю всё спокойно, — дежурно выдал я вместо приветствия. Улыбнулся, чуть отодвинул ворот рубашки, оголяя загорелые ключицы.— Успели заценить красоту? Давайте ещё раз покажу.

Ненадолго включил основную камеру, потом вернул себя.

“Хвастаешься?” — написал кто-то и добавил гневный эмодзи.

— Хвастаюсь, конечно, — не стал скрывать я. — А ещё тем, что меня сегодня чуть дельфин не изнасиловал. Работа — во! Каждому бы такую.
“И что? Тебе ли не привыкать”.

И так проходила каждая трансляция. Зависть лилась на меня из чата, вытесняя всё накопленное за день удовольствие. Но изменить я ничего не мог, как ни старался. Затевал со зрителями игры, проводил интерактивы, но на вопрос “Какая площадь острова?” я получал ответ “Иди в жопу!” на разных языках.

После очередной перепалки, в которой никто не стеснялся в выражениях, я спешно попрощался и завершил эфир. Бросил телефон в песок рядом и уткнулся лбом в колени, дожидаясь, пока не включится освещение.

Очередной рабочий день в раю закончился.

Как же я всё это ненавидел.

***

“Кажется, в планах был один бокал”, — подумал я, открывая вторую бутылку итальянского Пино Гриджио. Большой глоток смыл эту мысль вместе с зачатками сожаления. Мне можно, я выиграл в жизненную лотерею. Да, Сонь?

Будто пытаясь ответить на немой вопрос, зазвонил телефон. Начальник.

— Добрый вечер, Андрей Викторович! — лихо поприветствовал я, включив громкую связь.

— Веселишься, Станислав? — спросил он вместо приветствия.

— Всё-то вы чувствуете. Веселюсь, как же не веселиться. Ведь это я тут, а не они. Я сплю в роскошной кровати и пью хорошее вино, а не они. Я…

— Ты, ты. И ещё много чего делаешь, что видят камеры, а мои глаза не хотели бы.

Я прыснул в кулак, пытаясь сдержать хохот.

— Смейся, смейся. Пока ты выполняешь работу, мне по барабану всё остальное. Ты только полку с урожаем девяносто пятого не трогай, — добавил он и сменил тему. — Лизу с Антуаном покормил?

— Первым же делом.

— Хорошо. Но больше не надо, у них скоро линька. Самсона бы постричь не мешало, а то грива колтунами пошла. У пираний воду поменять не забудь.

— Я знаю что делать, Андрей Викторович. — Змеи, ящерицы, крокодилы, тигры, хищные птицы и прочая живность в своё время заменили мне семью в зоопарке. — Вы потому меня и взяли.

— Нет, Стас, — сказал Андрей Викторович, — ты прекрасно знаешь почему ты здесь, так что постарайся не принимать зависть аватарок близко к сердцу. Ты слишком многое потерял и заслужил отдых. Так что приходи в себя и постарайся держаться подальше от ножей.

Отключился. Мне показалось, или он действительно говорил в конце с долей отцовской заботы? Но неважно сколь тёплыми были слова, Андрей Викторович коснулся раны, которая, как мне казалось, должна была затянуться.

***

Возможно, виной всему стал алкоголь, но я то и дело выныривал в ночь из липких объятий кошмаров, чтобы захватить лёгкими побольше воздуха, которого так не хватало тому Стасу, застрявшему во сне.
Впервые за восемь лет ко мне пришла Лена. Босая, с туфлями в руках, и немного поддатая. Она прислонилась к дверному косяку, поджала одну ногу в колене.

Почему? Почему опять? Я с силой ударил кулаком по дереву, очнувшись на полу. Потом ещё, ещё и ещё, пока рука не налилась звенящей болью. В ответ что-то стукнуло снизу. Очень тихо и глухо, но от этого удара внутри всё сковало морозом. Я затаил дыхание, боялся двинуть пальцем. Стучало сердце, шипели волны.

“Бам”

Я приник ухом к полу. Звук шёл откуда-то из глубины. Если один удар я мог принять за галлюцинацию, то два — уже серьёзное дело. Я продолжал прислушиваться, но третьего не последовало.

Следующий день прошёл в похмельной мути, которую тут же уловили подписчики. Чистка вольеров и новая порция ненависти сами собой вытеснили из головы события ночи.

Когда пляж заиграл электрическим светом, и рабочий день закатился вместе с солнцем, когда разом ударили усталость и голод, снова объявился начальник.

— Сегодня видок помятый, — констатировал Андрей Викторович.

— И вам добрый вечер, — вяло ответил я, развалившись на диване. Третья за день таблетка обезболивающего только начинала действовать.

— Надеюсь, девяносто пятый ты не трогал.

Я закатил глаза.

— У вас камеры есть.

— Мне за тобой следить двадцать четыре на семь, что ли?

Я осёкся:

— Нет… Нет, простите.

— Ладно. Но ты смотри, посажу человека за экран, чтобы ты не расслаблялся.

— Расслабишься тут.

— Стас, — он сделал длинную паузу, — ты сам виноват, что нажрался. Иногда надо себя тормозить, а то смотри, повторится история с Леной.

— Угу, — только и смог выдавить я онемевшим языком.

— Ну тогда отдыхай. Надеюсь, ночью тебя ничто не потревожит.

И вот опять он ушёл, вдавив перед выходом палец в гниющую рану. Пригвоздив меня к дивану, заставил по кругу прогонять в голове диалог, который со временем превратился в неразборчивое бормотание, так удивительно похожее на одну из приевшихся тирад Лены.

Всё вернулось. Страхи, боль, чувство вины. Почему она не ушла? Почему не позвала на помощь? Звонок соседу, один удар по моей синей морде, и всё было бы по-другому. Я не лежал бы в соплях на диване и не слушал плеск океана за дверью. Всё было бы хорошо.

Этой ночью стук повторился три раза, а я так и не смог встать с места.

***

Следующие дни заставили задуматься, что рай и ад — суть одно, потому что блаженная жизнь в одночасье обернулась кошмаром. Днём я изнывал от палящего солнца, снимал ненавистные видео об этом клочке первозданного мира и ругался в комментариях, вечером напивался вдрызг, лишь бы не думать о предстоящих кошмарах, а ночью вскакивал от набата, который с каждой ночью становился всё громче.

По нескольку раз на дню я заносил палец над номером Андрея Викторовича, но одёргивал себя, потому что единственным исходом разговора стало бы увольнение. От мысли о пустой квартире в Твери, где каждая мелочь напоминала о Лене, бросало в дрожь. Нет, назад нельзя.

Лицо осунулось, глаза запали, но несчастный вид лишь подзадорил троллей в комментариях. После очередного провального эфира я записал ночные звуки и выложил в сторис.

"Недолго музыка играла. Сторчался парень", "Это ты со дна стучишь. Ничего не слышу, кста".

Пришлось удалить, пока не заметил Андрей Викторович, но звонок не заставил себя долго ждать.

— У тебя всё хорошо? — Его расслабленный голос послужил последней каплей.

— Нет, нехорошо! — Я швырнул полупустой бокал в окно. Осколки разлетелись по полу, по стеклу заструились ручейки. — Что за звуки я слышу по ночам?

Он тяжело вздохнул:

— Ты устал, Стас.

— Нет! — я ткнул пальцем в сторону трубки. — Я не сошёл с ума! Последние полторы недели каждую ночь я слышу грёбаный стук из-под земли.

— Последние полторы недели ты пьёшь, как не в себя.

— И кому стоит сказать спасибо? Вы на хрена вспомнили Лену?

— Потому что она — единственная причина, по которой ты получил работу. Знаешь, сколько было резюме от длинноногих красоток? Из Испании, Норвегии, Мексики. Знаешь? Сотни!

— Ну вот и взяли бы испанку. Её вряд ли бы посылали в жопу под каждым постом.

— Конечно, нет! Её бы целовали туда. Но ты так уморительно бесишься, — он очень громко засмеялся. — Это забавляет людей гораздо больше, чем закаты. Мы с женой каждый раз делаем ставки сколько минут ты продержишься.

— Обхохочешься, — сказал я, услышав новый приступ смеха.

— Ещё бы! Сломленный жизнью зек пытается спрятаться от демонов прошлого на необитаемом острове. Такое реалити-шоу мне по душе.

Я взял ещё один бокал, плеснул остатки из бутылки. Осушил.

— Знаешь, что, Андрей Викторович, — внутри всё жгло от злости. — Я увольняюсь.

Несколько секунд тишины, в которые я чувствовал себя победителем.

— Нет, — коротко ответил Андрей Викторович.

— Ещё как да.

— Нет, Стас, ты не увольняешься. — Он отвлёкся и тихо передал кому-то указания на том конце провода. — Я взял тебя на работу, потому что хочу помочь избавиться от груза вина за смерть Лены. И пока мы не решим проблему, никто никуда с острова не уедет.

Я подхватил телефон, взбешённый очередным тычком в рану.

— Знаешь, что?! Ты готов к тому, что люди узнают? Вот прямо сейчас выложу пост в инсте. — Я сделал быстрое селфи, стал печатать. — Человека… удерживают… в заложниках…

— Стас, — он улыбался? — Нет никаких подписчиков. Твой инстаграм — фикция, а люди — нейросеть. Ты ничто, простой сидевший обыватель, ты нигде, потому что ни одна живая душа не знает об острове, и никто никогда не найдёт тебя.

— Ага, как же. А масоны правят миром. — Я нажал “Опубликовать”. — Не стоило приглашать меня.

— Что ж, — подытожил Андрей Викторович. — Думаю, теперь ты заслужил бутылочку девяносто пятого.

— Да пошёл к чёрту ты и твой девяносто пятый.

Вслед за бокалом в окно полетел телефон. Пуленепробиваемое стекло лишь загудело, отразив снаряд. Телефон заскользил по кафелю среди осколков.

Чушь о нейросети тут же вылетела из головы. Они поверят, обязательно. Кто-нибудь задумается, его или её сердце почует неладное. Оставалось только ждать, а любое ожидание веселее коротать со свежепочатой бутылкой под рукой.

Я включил свет в погребе, спустился босиком по лестнице и направился прямиком к полкам с урожаем девяносто пятого года, потому что да, я заслужил. Это вино было единственным, которое трудовой договор запрещал пить и трогать.

Внутри всё кипело. У меня проблемы, как же. Скоро у него проблемы будут, причём реальные. Богатый упырь с фетишем на травмированных людей сажает жертв в клетку на необитаемом острове, разве не сенсация? Я уже представлял заголовки, звонки с телеканалов, интервью на вечерних шоу. Ведь ничто не предвещало беды, начнут они, и я тяжело покачаю головой, мол да, даже мысли не проскочило. Они спросят:

— Сколько ножевых ударов вы нанесли?

Раскатистое эхо вопроса заполнило голову, и в следующий миг под землёй будто взорвалась бомба. Стены затряслись, несколько бутылок выкатились из своих пазов и разбились о каменный пол. Стеллаж с девяносто пятым сильно накренился, и я чудом успел выскочить прежде, чем груда дерева похоронила меня под собой.

Внезапное землетрясение стихло. Что-то жидкое коснулось пальцев ног, но я не обратил внимания, потому что не мог оторвать взгляда от чёрной кованой двери, скрывавшейся за стеллажом. Её украшал череп какого-то рогатого существа, окружённый непонятной надписью.

Я бросился наверх, но лишь затем, чтобы найти телефон. Сенсор на разбитом дисплее работал плохо, но мне удалось запустить трансляцию.

— Вот! Я же говорил!

Дверь распахнулась легко, петли даже не скрипнули, будто их смазывали каждый месяц.

“Всё, спасать больше не надо? Клоун”.

— Сейчас вы всё увидите.

Фонарик выхватил из темноты тоннель с уходящей вниз лестницей из грубого камня. Стены снова содрогнулись от грохота.

— Ну нет уж. — Я не задумываясь пошёл вниз. — Хотел свести меня с ума, да, гад? Не получится.

Я мельком заглядывал в комментарии, но там всё было привычно. Оскорбления, насмешки, кто-то даже на латыни стал изъясняться. И этот тренд так понравился людям, что они все перешли на латынь. Плевать, не в переводчик же лезть.

“Venit hic”.
“Venire ad me”.
“Ego expectantes vos”.

Лестница кончилась внезапно, оборвалась аркой с чёрным полотном, в которое я ступил без тени сомнения.


— Опять весь день убирал говно в зверинце? — Лена хихикнула и бросила туфли мне под ноги. Воздушно свободная студентка второго курса Тверского экономического.

— Не беси. — Я сидел за столом на кухне, резал огурцы в салат. Чик, чик, чик.

Она вальяжно устроилась на скрипучем стуле, закинув ногу на ногу, откинулась на стену. Глаза стеклянные, под градусом. Как и мои.

— Опять оштрафовали? — Снова смешок. — Какой же ты у меня лошара, Стасик.

Я хлопнул ладонью по столу, Лена деланно испугалась, стянув губу буквой У.

— Я что-то не так сказала? Ты обиделся? Ведь это я, наверное, обещала тебе лучшую жизнь. Я заставила тебя уйти с работы, потому что негоже мужику вертеть официантской юбкой. Да?

— Ещё слово и зарежу, — сказал я сквозь зубы, но она не поверила. Да и с чего бы ей верить?

Она расхохоталась.

— Ты даже леща никому дать не можешь, святоша. Всё животных спасти пытаешься. Ау! Они живут в дерьме, их кормят дерьмом. Да ты на нас посмотри! — Она схватила со стола подгнивший огурец. — Мы сами дерьмо едим, потому что ты ничего домой принести не можешь!

Она бросила огурец мне в грудь и встала со стула.

— К Юльке пойду.

Но тем вечером Лена никуда не пошла. В какой-то момент она наконец-то испугалась, попыталась вразумить меня, вот только я уже не мог её услышать. Чик. Одно движение, и жизнь оборвалась. Чик, чик, чик. А дальше была темнота, в которой пришлось раствориться, лишь бы не быть свидетелем ужаса, что совершили мои руки.

Спустя столько лет она вновь нахлынула, оглушила, согнула пополам, заставила хватать ртом воздух. Она протащила меня через ад, который я пытался забыть, и вдруг… исчезла. Её вытянуло через рот вместе с излишками вина, тут же расплескавшимися по полу. Мне хотелось плакать от счастья, несмотря на вновь пережитую боль, потому что тьма ушла и оставила после себя пустоту там, где у каждого человека по какой-то причине занято. Чувство вины исчезло. Осталась пустота… и всепроникающий взгляд янтарных глаз.

***

Лёжа на шезлонге, Андрей Викторович допил последний глоток “Куба Либре” и отставил бокал на столик. Лёгкий ветерок нежно гладил кожу и трепал висевший на крючке халат с вышитой пентаграммой на спине.

Андрей Викторович перевернулся на спину и, раскинув руки, позволил закатному солнцу румянить живот, пока где-то посреди Тихого океана Стас спасался бегством с забытого всеми острова. Его ждал вертолёт, он мог больше ни о чём не беспокоиться.

Верный секретарь-аколит принёс свежий бокал Свободной Кубы. Сегодня Андрей Викторович мог себя побаловать, потому что Гауре уснул и уснул надолго. В душе у Стаса было столько чувства вины, что хватило бы на целый винный погреб и ораву демонов. Человеку требовалась помощь, и Андрей Викторович помог. Потому что только в детских сказках сатанист — это зло во плоти.

Автор: Игорь Яковицкий
Оригинальная публикация ВК

Это пятый день текстябрьских историй. Участвуйте с нами!

Привет, бро. Давно не общались. Не знаю, доведется ли еще. Возможно, аккумулятора хватит лишь на это сообщение. В общем, решил черкнуть тебе. Хоть мы и в ссоре.

Не знаю, увидишь ли ты это послание. Скорее всего, нет. Вероятно, кто-то из выживших найдет его. Или оно останется погребенным на веки вечные. В памяти потухшего гаджета. Пусть так. Мне же хочется думать, что ты рядом. Слева от меня, как в детстве.

Помнишь, как в школе учились? Сидели рядышком за последней партой. Заглядывали друг к другу в тетради. Мне было интересно, что ты старательно выводишь. Ты косился в мои каракули. Все время же соревновались друг с другом. С самого рождения, мать говорит.

Ну да, такими вот были. Дрались, а друг без друга не могли. Все равно ведь дружили, да?

А сочинение, помнишь, “Как я провел лето”? Лето было одно, а впечатления разные. Хоть и были мы всегда рядом. В то же время далеко друг от друга. Я считал тебя занудой. Ты меня – хулиганом. Я думал, что лучше тебя. Ты пытался доказать мне обратное.

Так и жили. В постоянном стремлении переплюнуть друг друга. Выпендриться. Обойти.

Признаю, ты тогда сильно вырвался вперед. Окончил школу с отличием. Поступил в летное.

Я же все никак не мог определиться. Мне было вовсе не до учебы. Отчаянно хотелось наслаждаться жизнью. Плыть под парусом. Путешествовать. Бесконечно пробовать себя. Искать свое место. Просто жить, понимаешь?

Как я провел то лето после выпускного? То самое, перед твоим летным училищем? Ну, ты же помнишь, да? Еще когда Марта не пришла тебя проводить? Догадываешься, почему? Я сказал кое-что Марте. Не важно, что это был поклеп. Любила бы — пришла бы. Ты же не обижаешься, верно?

Тебя это не сломало. Ты упрямо шел своей дорогой к мечте. И исполнил её. Сначала сдал тесты. Потом экзамены и нормативы. Видишь, я в курсе. После истребителей перешел на ракеты. Об этом мне говорили постоянно.

Предки гордились тобой. Да что там родители! Весь городок стоял на ушах. Еще бы, наш земляк Гордеев в космосе! Фамилия прогремела тогда на весь мир. Даже мне немного перепало от той славы. Хоть я и говорил: “Не мое!”

А когда все достало, я не сдержался. Сейчас-то уже нет смысла скрывать. Я съездил к тебе домой в Королев. Галка твоя, помню, тепло встретила. А я ей открыл глаза на тебя. На твою вечную тайную любовь к Марте. Я не сказал, что Марта в прошлом. Да Галка и не спрашивала. Поплакала, собрала чемодан и ушла. Я даже помог ей вызвать такси.

Я остаюсь при своём мнении. Если бы жена любила – она бы вернулась. Я знаю, ты тяжело переживал развод. Переключился на сборы, тренировки и испытания перегрузок. А потом снова полеты, полеты, полеты. Вечный одиночка, погрязший в своей работе.

Я же уходил в полный отрыв. Один из нас должен был уметь наслаждаться! Мать говорила, что я прожигатель жизни. Сейчас это звучит даже несколько иронично. Просто у меня тогда тоже был план. Я стремился к удовлетворению. Хотел достичь нирваны и понять суть счастья. Меня кидало из религии в религию. А потом в полное неверие и нигилизм.

Я перепробовал все алкогольные коктейли. Я был завсегдатаем злачных мест и борделей. Я кидался из одной авантюры в другую. Все время в драйве и навеселе. Не жалею, но гордиться особо нечем.

И знаешь, что меня тогда очень бесило? То, что родители ставили тебя в пример. То, что я сам чувствовал твое превосходство. То, что пытался дотянуться до твоего космоса. Но все глубже падал на самое дно.

Ты же звонил, а я блокировал вызовы. И на своем, и на родительских телефонах. Мне было невмоготу слышать твой спокойный голос. Такой вот неудачник под тенью звездного брата.

Знаешь, когда все встало на свои места? Буквально недавно. Тогда, когда я прочухал, что творится. Когда первый ядерный взрыв сотряс горизонт. Я тогда как раз вышел из дома. И сразу увидел вдалеке облачный гриб. Схватил в охапку предков. Рванул в советское бомбоубежище в глубине леса. Мы спускались сюда как-то в детстве. Помнишь? Хватило дня, чтоб заполнить его самым необходимым. Единственно стоящее, что я сделал в жизни. Я про спасение отца и мамы.

Так мы и засели здесь словно тараканы. Глубоко под землей. В ожидании спасения и прекращения ада. Зная, что наверху Судный день и Чистилище.

Сейчас сижу в полумраке и пишу тебе. Ты где-то сверху над пылающей планетой. В бесцельно плывущей по орбите станции. Без связи. Без возможности вернуться. Смотришь, как родина превращается в выжженную землю. И впервые мне жаль тебя, брат. Ведь ты мучаешься в неведении. В отличие от меня. Я-то знаю, что мои все живы.

Вот что, бро. Давай постараемся оба выжить. Нам будет, что рассказать друг другу. Ты поделишься потом, что видел в иллюминатор. Я — как отбивались от полчищ насекомых. Жарили крыс. Фильтровали грязную воду. Как я держал плачущую мать за руку. Слушал, как она молится. А еще, как отец строил планы спасения. Я впервые соглашался с ним во всем. Научился жить с ними в мире и согласии.

Не верится, что раньше было иначе. Когда-то я рвался дальше от них. Дурак. Сейчас запоздало дорожу каждой минутой. Просыпаюсь среди ночи и прислушиваюсь. Укрываю одеялами. Щупаю пульсы. Долго смотрю на них. Вспоминаю прошлое. Размышляю обо всех нас. Особенно о тебе, бро. Мне вдруг незачем стало быть лучшим.

Мой мир вдруг внезапно лопнул, как орех. Осталась лишь сердцевина. Снова лишь самое главное: папа, мама и ты. Как в детстве. Мать жарит оладушки. Отец возится с великом. Мы делаем уроки. Ты, как всегда, слева, ближе к сердцу. Заглядываешь через плечо в мою писанину. Сопишь над ухом. Я даже слышу твой голос. Спрашиваешь, какое сочинение задано. Я хихикаю и закрываю ладошкой часть выведенной строки “Как я провел…” Ты смеешься и пихаешь меня в бок. Мне ни капли не больно.

“Я понял! Я понял!” – кричишь ты. Разворачиваешь свою тетрадку и пишешь ровные буквы.

Только это и делает меня счастливым. Вот эти мгновения.

Пожалуйста. Брат! Давай начнем все сначала.

Сразу после Апокалипсиса.

Автор: Воля Липецкая
Оригинальная публикация ВК

Четвёртый день нашего Большого Текстября. Присоединиться можно в любой момент!

Такой лай ты слышишь впервые за три месяца работы в этой ветклинике. Дожевав нехитрый обед, выглядываешь из комнаты отдыха в коридор. Там уже тихо. Высокий мужчина и заведующая стоят на пороге её кабинета и улыбаются. То есть мужик скалится, а лица Яны Юрьевны не видно, но ты и так помнишь её дежурную улыбку.

– Рад, что мы друг друга поняли. Рассчитываю на вашу оперативность, это очень поможет моей руке, – бросает гость, разворачивается и идёт к вестибюлю. Деловой пиджак сползает с плеча со стороны перебинтованной руки на перевязи. Мужчина останавливается и здоровой возвращает пиджак на место. Ворчит, как рычит, и шагает прочь.

Заведующая выдыхает, оглядывается и успевает поймать тебя взглядом.
И вот ты уже возмущаешься:

– Она не старая и тяжело не больна. Так с какой стати?

И это глупо: Яна Юрьевна и сама знает, учила этому, повторяла. Не тебе, так Кеше, который принял вот так однажды сиамскую. Спросили его тоже: "С какой стати?" Отвечал: "Хозяин – барин, разонравилась она им, и аллергия у детей". Но ты подозреваешь: ему, похоже, это в кайф.

– Она набросилась на человека, чуть кисть не отгрызла, – доказывает заведующая, разводя руками.
– Это у этого-то с перемотанной ладошкой?

Она кивает.

– Да он мог просто...
– У него заключение травматолога, – перебивает Яна Юрьевна. – Там всё. И рваная рана, и неполный отрыв большого пальца, и десять швов.

Протест в тебе подсдувается.

– Да он, может, сам виноват.
– Это собака его сына семилетнего. Говорит, рука-то ладно, хорошо, что на сына ещё раньше не накинулась. Никогда, мол, не слушалась, на людей рычит без повода.

Ты не веришь, перед глазами все ещё этот скользкий тип в дорогом костюме и сияющих ботинках:
– Конечно, говорит, собака-то нам не расскажет.
– Ну вот. Что тут поделаешь, – кивает она.
– То есть, Ян Юрна, вы же сами...
– Да знаю я, знаю!

В глазах читаешь боль и тихую мольбу: не начинай, а, прошу.

– Ну, давайте хоть понаблюдаем, какая она агрессивная и несговорчивая, на бешенство проверим, если потребуется. И мужику ж в плюс, предупредить-то надо, если что.

Яна Юрьевна мотает головой и запускает пальцы в свои прекрасные пшеничного цвета волосы. Новая стрижка ей очень идёт.

– Нет, всё надо сделать сегодня, – выдыхает она.

Выходишь во внутренний дворик. Двухэтажное здание окружает его буквой "П". Клиника занимает первый этаж левого крыла. В правом – торговые павильоны, салон красоты. Второй этаж отдан под офисы, там и ваша бухгалтерия с кабинетом директора. На заключительном собеседовании его особо интересовало, есть ли у тебя, помимо прочего, опыт продаж. "Если "Авито" считается, то да", – вырвалось тогда. Шутка Льву Санычу не зашла.

За решётчатым забором дворика начинается молоденький лес. Листья берёзок уже окрасились жёлтым. Лето пронеслось за миг, дальше – неизвестность. Что для тебя, что для Оди. Так зовут собаку. В специальном загончике она лежит на земле, опустив голову на лапы. Овчарка, немецкая, короткошёрстная, молодая, на вид год-два. И всё. Большего не знаешь и не узнаешь: не дали. Даже имя пришлось вырывать с боем.

– Как зовут?
– Это лишнее. Понимаешь же, что так будет только сложнее, вот и не спрашивай, – настаивала заведующая.
– Как её имя, Яна Юрьевна?
– Да, Господи! Кличка Оди.

Идёшь к вольеру, ступая по гравию. Головы не поднимает, но уши навострила. Хвост неподвижен. Подходишь ближе к решётке – рычит тихо, сильнее припадая к земле. И ты сворачиваешь к белому пластиковому столу и стульям. Такие можно увидеть на пляже или в точках продажи мороженого. Как они оказались здесь – загадка, но теперь этот круглый стол – курилка. Выбираешь стул покрепче. В центр стола воткнут большой пляжный зонт, по куполу, сине-красному с логотипом "Пепси", лениво стучат капли.

Убивать тебе приходилось. И в эти месяцы, и в дни студенческой практики. Был Дедушка Кот с абдоминальной лимфомой, была сбитая дворняжка с переломом позвоночника, безымянная и безродная. Они уснули на твоих руках, их боль ушла. Но был ли миг счастья, облегчения, миг благодарности перед тем, как всё исчезло, или только страх перед наступающей пустотой?
Оди, зевнув, принимает позу Сфинкса, смотрит вокруг. Кончик хвоста оживает.

Что ж ты, красавица, наделала? Зачем цапнула руку мстительного господина?

Она не отвечает, да ты и не спрашиваешь. Становится прохладно, но мурашки по телу не от этого. Ты в ловушке, и выход из неё через страшное.

– Нет, всё надо сделать сегодня, – выдыхает Яна Юрьевна.
– Да почему?
– Этот хмырь владелец здания, он звонил директору, директор – мне. Если откажем, возникнут проблемы с дальнейшей арендой. Серьёзные проблемы.
– Вот так просто?
– У меня кредит и ребёнок. Не смотри на меня так, – отворачивается она.
– А ещё у вас собака.
– Да, и если бы она... если бы я знала, что она может напасть на мою дочь...

Она не договаривает.

– Усыпили бы? – не церемонишься ты.
– Нет, но...
– И я не стану этого делать.

Собственная смелость удивляет.

– Тебя уволят. Директор, он не поймёт.

"И пускай!" – почти слетает с губ, но вовремя понимаешь: ты уйдёшь, а беднягу всё равно убьют. Дёрнут из отгулов Кешу, и тот явится смертью во плоти.

– Как её зовут? – выдавливаешь, почти не разжимая челюстей.
– Она в вольере одна, не ошибёшься.
– Как зовут?

Оди высунула язык. Смотрит на тебя. Шёрстка местами поблёскивает искорками дождевых капель. Она словно их не ощущает.

Вы в ловушке.

У тебя нет ни дочки, ни сына, нет кредитов, но есть хозяин квартиры, которому надо платить, и мать, которой хочется доказать, что побег из дома не глупость, а взрослый поступок.

– Что мы теперь будем делать? – произносишь уже вслух.

Оди вскакивает на лапы. Хвост слегка покачивается. Минуту собака смотрит, но сказать тебе нечего. И она отворачивается. Идёт по периметру загончика, обнюхивая землю. Выпустишь её – ведь не сбежит, будет ждать хозяина, и не прогонишь.

Холодно. Это всё ветер. Задувает за воротник. Края зонта хлопают, сбрасывают капли. И пахнет мокрой травой, влажностью леса и едва слышно — свежим кофе. Кто-то не закрыл окно. Скрещиваешь руки на груди, пытаясь удержать тепло. От прикосновений ледяных пальцев только хуже. Ёжишься, шмыгаешь носом. Но уходить не хочется. Сидеть бы и дальше так: тихо, покойно, на тайной обочине безумного мира, дышать, дышать на руки, слушать дождь и ждать, пока подруга, беззаботная душа, нарезвится и подбежит к ногам, и гладить её, чесать и обнимать, горячую и мягкую.

Оди находит на земле ветку, каким-то чудом заброшенную в вольер. Обнюхивает, виляет хвостом. Наконец, хватает зубами. И замирает: отнести некому. Хозяин, где ты? С веткой в зубах трусит по кругу.

Ты встаёшь со стула, тот скрипит. Оди оборачивается. Медленно подходишь к решётке, опускаешься на корточки. Оди вздёргивает хвост и пружинящей походкой подбегает. На последних шагах мешкает, присматривается. Ты тихо киваешь. И она приближается, укладывает ветку на землю у самой решётки. Садится.

– Умница, – произносишь ты и смеёшься.

Удаляешь клещей с кожи за ушами перепуганного кота. Короткошёрстный "британец" по имени Беня. Хозяйка рядом удерживает его, успокаивает.

Поправляешь лампу для лучшего обзора, когда в кабинет заглядывает заведующая:
– Она всё ещё в вольере.
– Знаю.
– Время.
– Собака спокойная и здоровая на вид. Может, поговорим ещё с хозяином?

Подцепляешь клеща тик-твистером, аккуратно выкручиваешь.

– Ну, попробуй, попробуй, подъедет как раз к концу дня. Но совсем не для бесед и поучений.

И хлопает дверью. Беня ругается, ещё поворот – и клещ извлечён. Дверь снова открывается.

– Хотя знаешь, не утруждайся, сделаю сама. Только перед директором потом прикрывать не стану, – истерит Яна Юрьевна. И вмиг превращается из уважаемой женщины в мстительную стерву.
– Не надо, я успею, – ворчишь ты.

Сильно ж её этот хмырь растревожил: сама ведь завела за правило не выяснять отношений при клиентах.

Секунды ещё глядит испытывающе.
– Поторопись, – и уходит.

Ты в вольере, по ушам бьёт лай. Оди, прыгая на задних лапах, бросается на решётку. По другую сторону – мальчишка. Невысокий, полненький, белобрысый. В руке у него что-то белое.

– Ты кто такой?

Подходишь ближе. Оди успокаивается и чуть отстраняется.

– Что вы хотите с ней сделать? – спрашивает пацан. Овчарка усаживается рядом, прямо жмётся к ограде.
– Ничего.
– Врёте! Вы хотите её убить.

Он сказал "убить", не "усыпить". Мальчишка прямолинеен, как игла.

– Нет, не хотим, – успокаиваешь ты. Не ребёнка даже – собаку. Оди чуть подалась вперёд, напряглась.
– Но папа сказал, что вам придётся.

Что-то белое в руке – это гипс по локоть.

– Так Оди твоя собака? – выдавливаешь улыбку.
– Моя.

И его рука на автомате тянется погладить овчарку, но врезается в решётку.

– Что у тебя с рукой? Оди и тебя укусила?
– Нет! Это враньё! – злится мальчик. – Она вообще никогда, она хорошая...
Оди рычит в твою сторону.
– Тихо-тихо, я верю. Вижу, что хорошая... А ты, наверно, упал неудачно, да, и сломал?

Пацан на секунду задумывается. Колеблется, но выпаливает:
– Нет, не падал. Это папа, а Оди хотела защитить. Она хорошая.

В один миг всё становится на свои места, и ты видишь теперь не наивного мальчишку, готового простить обожаемой собаке то, что она его покусала, а пару верных друзей, готовых ради друг друга на многое.

– Верю, верю. И она справилась, так ведь?

Он кивает.

– Тебя как звать-то?
– Борис, – отвечает твёрдо пацан. И собака снова прыгает на решётку, хочет облизать друга.
– И как ты, Борис, сюда попал?
– Через забор, – указывает он за спину, на лесок и ограду.
– Разумеется. Ну, слушай: поверь и ты мне, я не меньше твоего хочу, чтобы
Оди выбралась отсюда, но нам нужно что-то придумать, потому что... ну, меня вот могут уволить, а тебя... наказать.
– Но что? Вы знаете?
– Видишь стол? Давай к нему. Я сейчас подойду, и мы пораскинем мозгами, окей?

Мальчик кивает.

Оди бегает по кругу, на пару секунд замирает с высунутым языком напротив стола и бежит дальше. Светит солнце. Из приоткрытого окна долетают приглушённые звуки радио. А вы с Борей за столом молчите – выяснили, что папаша ни его, ни мать слушать не станет и тебя наверняка тоже.

– Если только моего крёстного, – вспоминает мальчик. – Дядя Юра и подарил мне Оди, тогда ей было четыре месяца.
– Вот его и попроси.
– Я уже звонил. Он сказал, что я должен был лучше воспитывать Оди и что ничего не поделаешь.

Снова молчите. Боря с печальным видом следит за собакой. Иногда морщится словно от боли.

– А вы можете... подменить Оди? – поворачивается к тебе. – Папа совсем не разбирается в собаках. Наверно, не заметит.
– Хочешь, чтобы мы вместо твоей убили другую собаку?

Боря пугается, бледнеет. И прячет взгляд. Пожимает плечиками.

Всё-таки наша любовь, эмпатия, действительно, распространяется на ограниченное число... личностей, близких и родных. Словно какое-то несмываемое проклятие рода.

– Я тебя понимаю, но нет, я не стану убивать одну, чтобы не убивать другую, но… могу дать Оди снотворное. Она крепко уснёт, и мы можем попробовать обмануть твоего отца, что она умерла.

На миг круглое личико Бори озаряется – и это не солнце, что прошило облако, – но скоро вновь мрачнеет.

– Вы, наверно, не знаете, но отец обещал сделать из Оди чучело... чтобы я не скучал.
– Это... это ужасно, – выдавливаешь ты.

Господи, одну Оди спасти будет мало, тут надо…

– Остаётся вариант: спрятать. Подумай, может, у тебя есть друзья, которые могут забрать Оди себе?
– Не знаю. Вряд ли… Да и папа всё равно найдёт, они с мамой знают всех моих... типа друзей.
– Ясно.
– А вы можете забрать её к себе? Я бы приходил после школы каждый день.
– К сожалению, у меня нет своей квартиры, я плачу за чужую, и держать животных в ней запрещают. Прости.

И вы молчите. Слышно, как где-то закрывают на замок дверь. Неужели конец рабочего дня? Золото солнца на стенах бледнеет. Лес ворчит, ежась от ветра. Глядя на него, чтобы не говорить в лицо, произносишь:
– Можно отдать в приют, в хороший, там...

– Нет! – кричит Боря. Вскакивает и убегает.

Спешишь успокоить, но мальчишка уже у ограды.

– Нет! Не надо! Отстаньте!

Оди лает.

Это Кеша. Он в вольере. В нарукавниках для дрессировки, со шприцем в одной руке и шокером в другой.

Позвонили-таки? Кто? Яна Юрьевна? Или сам Лев Саныч?

Мчишься назад в клинику. И влетаешь в запертую дверь. Дёргаешь ручку, толкаешь. Закрыто на ключ.

Оди лает, рычит. Шокер потрескивает. Боря колотит ногами по решётке. Бежишь к нему.

– Боря! Стол! Помоги!

Выдёргиваешь зонт, и вместе вы подхватываете стол, тащите к ограде. О боли в руке пацан и не вспоминает. Влезаешь на стол, прыгаешь на решётку, цепляясь за край, и взбираешься наверх.

– Кеша, блять! Успокойся! Фу! Нельзя!

Шокер трещит чаще. Оди больше не лает, подвывает, рычит слабо.

Свешиваешься вниз и спрыгиваешь.

– Беги к двери, я откро...

Не договариваешь: Боря уже лезет следом через боль, почти плачет.

Оди только рычит, она загнана в угол. Припадает к земле, скалится. Хвост жмётся к телу между ног. Она напугана, кажется крохотной, беззащитной. Она ведь действительно ещё ребёнок. Ни в чём не повинный, наивный.

Сердце сжимается, и вскипает ярость. Ты срываешься с места. Пока Кеша занят, пока стоит вполоборота, бежишь. И, не придумав ничего, просто врезаешься в него. Он отлетает в решётку, падает.

– Ты чего творишь?!

Оди выскакивает из угла прочь.

– Отдыхай, Кеша, лежи, не вставай, – грозишь ему пальцем. Он как будто в самом деле не понимает, что происходит. За спиной у тебя Боря и заливающаяся в лае Оди. Кричишь им:

– Давай к двери! На выход! – и машешь рукой.
– Оди, за мной! Побежали! Ко мне! – командует Боря.

– Ты вообще под чем?! – удивляется Кеша. – Тебя ж вышвырнут за такое!
– А как по-другому? – пожимаешь плечами и бежишь следом.

– Налево! – подсказываешь Боре и Оди.

Втроём несётесь по коридору через вестибюль к выходу. Мимо Яны Юрьевны, посетителей и четвероногих пациентов. Собаки провожают лаем. Кошки прячутся. Заведующей не говоришь ничего, девчонкам на ресепшене: "Простите", а своим новым друзьям: "Направо!"

И на улице вы тоже бежите. Так, точно за вами послали полицейских. Боря выскакивает на пешеходный переход. Со свистом тормозит чёрный внедорожник. Пацан мчится дальше, а Оди облаивает машину. Ты не отстаёшь. Хочешь извиниться перед водителем, поднимаешь взгляд, и улыбка тает, а ноги несут прочь. За рулём скользкий тип, отец Бори.

Но какая теперь разница? Он и так всё узнал бы.

Ещё не смолкли гудки, как вы скрываетесь за углом, но темпа не сбавляете. Погони нет и, вероятно, не будет, однако остановиться вы не в силах. Вас гонит чувство свободы. Вы сбежали, вырвались!

Солнце заливает улицу. Люди вскрикивают, шарахаются. Обругивают вслед. Оди успевает отбежать, вернуться, расцеловать Борю и умчаться снова.

И вы в ловушке. С каждым шагом это становится очевидней. Из одной клетки вы сбежали в другую: да, просторнее, но куда ни сверни – сетка. Дыхание сбивается, ты силой пытаешься удержать улыбку. Но момент тускнеет. Ты хочешь быть Оди, просто бежать и любить. Но ловушка захлопнулась: ты без работы, Оди без дома, Боря без защиты.

Спотыкаешься, падаешь.

Шершавый язык лижет лицо. Шумно, горячо дышит Оди. Надо вставать. И жить эту собачью жизнь.

Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК

Третий день текстябрьских историй. Присоединяйтесь!

Бенеодикта была на редкость унылой и маленькой планетой. Залежи полезных ископаемых, обнаруженные при первой волне колонизации, быстро выбрали подчистую. Сейчас на планете преобладали неровные провалы карьеров, засыпанные оранжевым песком.

На перекрёстке торговых путей Бенеодикта тоже не лежала, и быстро бы обезлюдела, если бы не одно но. Небольшая звёздная система, где пряталась захудалая планетка, находилась аккурат на границе влияния терран и зембалойцев. Переходила она то к одним, то к другим, пока наконец всем не надоело драться по такому ничтожному поводу. Систему объявили нейтральной территорией, и про Бенеодикту как бы забыли.

Синдикат Карристу всегда славился способностью прибирать к рукам, псевдоподиям и прочим конечностям то, что плохо лежало. И на Бенеодикте уже не одно десятилетие по стандартному исчислению располагалась одна пиратских баз.

«Не могли выбрать местечко получше», – привычно ругалась про себя Хелли, выйдя на улицу из отсека связи и пробираясь к столовой. Для ужина было ещё рановато, но утренний токсикоз сменился дневным недоеданием и вечерним голодом. В последнее время Хелли завидовала яйцекладущим зембалойцам, которые быстро устраивали кладку и надолго забывали о потомстве. Терранам в этом плане повезло меньше, особенно некоторым, вынужденным страдать в этой глуши.

Посёлок стоял на каменистом плато, но вездесущий песок залетал и сюда, покрывая все поверхности стойким блёклым налётом. Хелли любила шутить, что пираты поселились на Бенеодикте, чтобы заранее привыкнуть к космической тюрьме – арестантские робы во всех ближних галактиках традиционно оставались оранжевыми. Никто, кроме Роя, шутку не поддерживал, да и «муженёк» сразу начинал нервничать и озираться. «Не провоцируй, не спугни удачу». Что за чушь! Глупые суеверия и древние традиции. Те же самые, что мешали построить современную базу. «Маскировка, нельзя выделяться, прилетят, заметят, найдут, посадят». Захотят найти – найдут и так.

Ветер, прохладный к вечеру, согласно мазнул по лицу, когда Хелли открыла дверь столовой.

– Как там? Есть новости? – толстая беловолосая Сивита оторвалась от плиты и здоровенной кастрюли.

– Всё в порядке. Полицейский крейсер сел на курс, но нашим удалось оторваться. Скоро будут.

Хелли пристроилась за столом. Ужин ещё не начался, и столовая пустовала. Сивита выдохнула с облегчением и снова взялась помешивать варево. Вокруг царил мясной запах, казалось, имеющий вес и объём. В этом случае Хелли горячо поддерживала традиционность, питаться пайками было невкусно и грустно.

– Почти готово, – кивнула Сивита на кастрюлю. – Будешь сейчас? Остальные наверняка будут прилёта корабля ждать, чтобы вместе отметить. А тебе лучше бы поесть.

Хелли кивнула и, дождавшись тарелки наваристого супа, принялась медленно его смаковать, изредка поглядывая на деловитую повариху. И заодно на своё самое вероятное будущее.

У Сивиты всё просто. Есть муж, пропадающий в набегах, есть примитивная кухня, есть дети, парочка близнецов, вечно слоняющихся по округе, чумазых и оранжевых, никогда не отмывающихся дочиста. А больше ничего и нет. Одно и то же изо дня в день. Повариху, кажется, всё устраивает. Но такой ли жизни хотела Хелли, когда, выгнанная из академии, показала родному дому хеггскую фигуру из трёх пальцев и улетела искать приключения на ближайшую вольную планету? Такую ли жизнь ей обещал Рой, когда заманил связистом на корабль Карристу, а после и в свою койку? Хотя со вторым скорее уж она сама была инициатором, такой мужчина пропадал без толку. Высокий, спортивный, с косым разрезом тёмных глаз. Хелли невольно улыбнулась.

А ведь сначала всё было: и приключения, и грабежи космических яхт, и бегство от космопола, и гонки на звёздных байках, и контрабанда, и отдых на курортах по поддельным документам. Но стоило только забеременеть… Как оказалось, что пиратская жизнь имеет и обратную сторону, а Хелли – хрупкая, беспомощная женщина, нуждающаяся в защите и спокойствии. Так там, кажется, плёл Рой, когда привёз её на Бенеодикту? Спокойствие, считай, скука, – то ещё испытание, но Хелли больше беспокоило отсутствие элементарных условий. В посёлке даже медицинский отсек был всего один, и то допотопный. Раненных в стычках часто приходилось лечить прямо на кораблях.

– Ждёшь Роя? – спросила добродушная Сивита.

– А то. Ещё как, – оскалилась в ответ Хелли, возвращая тарелку.

Солнце зашло за горизонт, и на улице заметно похолодало. Хелли поёжилась и поспешила в жилой отсек. Суп приятно грел желудок, нервное предвкушение немного утихло. Когда она легла на койку, даже не раздевшись полностью, то тут же провалилась в спокойную и беззаботную дрёму.

Проснулась Хелли оттого, что кто-то трясёт её за плечо.

– Хелл, детка, вставай. Нужно уходить, немедленно.

– Рой, – с трудом продрала глаза Хелли, – что случилось?

– Нас накрыли. Здесь скоро будет полицейский крейсер, – Рой казался непривычно серьёзным и нервным, настороженно озирался по сторонам, прислушивался к звукам на улице. Словно агенты космопола уже стучались в отсек.

– Мы улетаем? Все? – деловито спросила Хелли, поднявшись. Сонное оцепенение испарилось, словно его и не было.

– Не все, – скривился Рой. – Только мы вдвоём. Втроём, – посмотрел он на её живот. – Я, я… – Рой замялся, а потом слова полились из него сплошным невнятным потоком: – Они сами на меня вышли, не знаю как. Я не хотел, я не предатель, но тогда нас всех бы просто замели ещё там, а так… Есть шанс. У нас. И у остальных. Я оставил сообщение, может, они и успеют до прилёта крейсера... Возьмём второй корабль. Мне обещали иммунитет и прощение. Для нас. Понимаешь, я не мог по-другому.

– Ничего, – ответила Хелли, погладив Роя по руке, – я всё понимаю. Идём.

Рой даже не удивился, что она так быстро собрала всё необходимое. Слишком волновался. Повезло, что при остальных смог держать уверенную мину, раз его так и не заподозрили.

Хорошо быть единственным толковым связистом в кучке неудачников. Своего ребёнка они будут растить на нормальной планете. Хватит с неё пиратской романтики.

Автор: Tai Lin
Оригинальная публикация ВК

Второй день текстябрьских историй. Пишите с нами, пишите лучше нас!

Каждый раз, когда гаснет уличный фонарь, где-то умирает чья-то маленькая надежда. Моя Надежда умирала долго, из последних сил пытаясь удержаться за жизнь холодными, сухими пальцами.

Когда зазвонил телефон, я уже знал, какие слова я услышу по ту сторону провода. Вздохнув, я выждал несколько секунд, собираясь с силами, и нажал на кнопку «Принять вызов». Помнится, кто-то из моих друзей говорил, что с телефонного звонка обычно начинаются либо самые грустные, либо самые банальные истории на свете. К слову, мне одинаково претило быть героем любой из них.

— Серёж, это Тетя Марина. Приезжай, пожалуйста…

Перекинув через плечо рюкзак, я шустро запрыгнул в ботинки и выбежал в тёмный подъезд, закуривая на ходу. Неуютный сентябрьский вечер встретил меня тяжелым, пропахшим мокрым асфальтом, воздухом и мелкими, насмешливыми плевочками влаги, которые в наших краях никто бы и не назвал полноценным дождём. Мутило. В ногах предательски зарождалась суетливая судорога грядущей пробежки. Времени на раскачку у меня не оставалось, и я побежал.

Дорога, когда-то родная и знакомая до мелких щербинок, сейчас была рассержена и, словно бывшая жена, обиженно хлестала меня по подошвам, то и дело норовя подставить подножку. Я бежал, рвано дыша и не разбирая дороги, не помня адреса и не зная обходных путей, рвался напрямик, пытаясь то ли догнать кого-то, то ли сбежать от чего-то страшного, тянущего и бесконечно прожорливого.

Лишь забежав в знакомую арку, я остановился и наконец-то перевёл дыхание. Сплюнул на землю, достал новую сигарету. Закурил, замыленным взглядом изучая слепые окна пятиэтажек. Во многих из них еще горел свет, однако нужное мне окно оставалось тёмным, безнадежно погасшим. Я знал, что в эту минуту Тётя Марина не спит, дожидаясь, когда я приду.

Лишь поднимаясь по лестнице я ощутил, как бьётся моё сердце, ломая ребра и натягивая кожу грудной клетки. Остановившись у обшарпанной деревянной двери, я замешкался на долю секунды, но быстро пришел в себя и потянулся к дверному звонку. Не дожидаясь глуховатой, электрически-писклявой трели, дверь распахнулась. В прямоугольнике жёлтоватого света стояла немолодая женщина в тёмно-синем халате. Непривычно бледная, с пустыми, заплаканными глазами.

— Всё? — первым прервал я молчание. Тётя Марина посмотрела на меня и разрыдалась, опёршись о дверной проём.

***

Сжимая в руках картонный подстаканник для кофе, Серёжа неуверенно переминался с ноги на ногу. Ковыряя носком ботинка тротуарную плитку, он то и дело исподтишка бросал взгляд на стоявшую неподалёку парочку. «Обжимаются тут, аж бесят!» — ворчливо подумал он и, достав сигарету, закурил. В этот же момент чья-то рука осторожно коснулась его плеча.

— Сергей, это же вы? — голос незнакомки звучал тихо и мелодично. Вздрогнув, Серёжа развернулся и встретился взглядом с девушкой, назвавшей его по имени. Светлая, непослушная чёлка, узкий, немного вздёрнутый нос и зелёные, какого-то невероятного малахитового цвета глаза. «Красивее, чем на фото», — мимоходом подумал Сергей и, наконец опомнившись, произнес:

— Здрав… В смысле, привет! Да, это я. А вы, наверное, Надя? — Сергей протянул девушке руку, и она, легко улыбнувшись, пожала её.

— А я это... Вот, кофе вам купил. В кофейне клялись, что будет вкусно! Хотите, покажу вам город?
 

***

Я так и не смог привыкнуть к застоявшемуся запаху лекарств в квартире. Сколько бы времени я здесь ни провел, раз за разом этот запах, словно резкий удар под дых, заставал меня врасплох. Повесив куртку на посеревший от времени крючок, я разулся и прошёл в комнату. Тётя Марина, словно призрак, тихонько двинулась за мной.

Первым, что бросилось мне в глаза, была до омерзения белая, словно больничная, простыня. И завешенные покрывалом зеркала. Тесная спальня словно застыла в коротком предсмертном мгновении, растягивая его, предвкушая. На тумбочке стояла недочитанная книга, тихонько шелестела занавеска. Непривычно серьёзная, без своей привычной легкой улыбки, Надя неподвижно лежала на кровати. Её кожа, обычно светлая и гладкая, напоминала сейчас потемневшее сукно с отвратительно крупными кратерами пор. Малахитовые глаза были слегка приоткрыты, а матовые, жесткие губы сжались в жуткую, мёртвую улыбку.

Я осторожно, словно боясь разбудить, сел на край её кровати и аккуратно сжал её руку. Холодную и неподвижную. Сердце бешено стучало в висках, пропуская каждый второй удар. Хотелось плакать, но слёзы всё никак не желали появляться. Так я и сидел, глядя пересохшими глазами на тело любимой девушки. Мелкий дождь за окном сменился жутким ливнем, словно весь мир, сама природа  желала выплакаться за меня.

        ***

Я собирался подарить ей кольцо. Тоненькая полосочка жёлтого металла с утолщением, похожим на лягушачью голову, и сейчас мирно покоилось на дне обитой красным бархатом коробочки, надежно спрятанной в недрах моего рюкзака.

Словно в насмешку, гроб был обит точно такой же кровавой, режущей глаз, отвратительно яркой тканью. Я сидел поодаль от всех и тупо глядел в одну точку. Мимо мелькали люди, женщины плакали, мужчины молча курили. Тётя Марина стояла перед гробом и, утирая платочком слезы, горячо молилась. Неизвестно о чём. Неизвестно кому.

      ***

Надя сидела в кресле, скрестив ноги, и накручивала на палец непослушную прядь волос. Серёжа нервно выхаживал по комнате, бормоча под нос какие-то ругательства. Наконец он остановился и, посмотрев на Надю, произнёс:
 — Ты уверена, что тут нет никакой ошибки? Диагноз точно окончательный?

Надя молча кивнула. Кивнула с непоколебимой уверенностью приговорённого, делающего последние шаги по эшафоту.

Немногим позже она предложила Серёже расстаться и разрыдалась, услышав решительный отказ. Она била его в грудь своими маленькими кулачками и пыталась вырваться из его объятий. А он смотрел в её бездонные, малахитовые глаза и чувствовал, как земля под его ногами разваливается на кусочки.

       ***

Каждый раз, когда гаснет уличный фонарь, где-то умирает чья-то маленькая надежда. Когда тусклый огонек фонаря над их головами, прощально вспыхнув, погас, Серёжа поднял голову и, посмотрев на него, произнес:

— Слушай, Надь, а ты веришь в параллельные вселенные?

— Это как в том фильме, который мы недавно смотрели? Конечно, верю! — девушка рассмеялась, легонько толкнув парня локтем в бок.

— А к чему такие вопросы?

— Да так... Просто представь, где-то есть вселенная, в которой всё пошло не так. Одно маленькое событие не произошло, и мы с тобой не встретились, не влюбились и не поженились.

Посмотрев на возлюбленную, Серёжа машинально потер кольцо на безымянном пальце. В этот поздний час они были одни на маленькой, едва освещенной фонарями улочке. В их распоряжении была целая ночь, а в дальнейшем и целая жизнь. Поцеловав девушку в щёку, Серёжа потянул её за собой.  Он твёрдо шагал по тёмной улице, сжимая своей рукой её крохотную, теплую ладошку. И лишь где-то в глубине души он ощущал едва заметную, будто чужую, тоску.

Автор: Данила Судаев
Оригинальная публикация ВК

— Маша, дура ты старая, помирать уже собралась? А? И напоследок погулякать решила? Нервы мне потрепать?

— Нинка, ну ты же образцовая бабка! 

— А кто ещё вчера заявил, что я “душнила, повернутая на внуках”? Сковородка ты подгорелая? Теперь же ТЫ, видите ли, снизошла ко мне, простой сумасшедшей? Нет уж! Спасибо!

— Прошу тебя! Умоляю! Научи меня быть ею! Самой офигенной бабушкой!

Молчание в трубке ещё никогда не было настолько многозначительным. 

 — И чё? Даже за грибами пойдешь?

— Пойду! Клянусь… — Маша задумалась. В бога она, как атеист, не верила. В закон, уже как юрист, тоже. — Клянусь удостоверением адвоката!

Против такого аргумента даже озлобленная Нинка не смогла устоять. Все-таки приключения — редкие гости в жизни пенсионерки. Сразу они договорились: ровно в шесть утра Нина, её внучка и Маша с платформы “Баковка” едут по грибы. 

Только бог знал, с какого перепугу Маша решила стать образцовой бабкой. Да еще и позвонить ради этого подружке, которой накануне пообещала больше не звонить, не писать и не приходить на похороны. Просто в прежде светлой голове щелкнул какой-то переключатель и понеслось. Хотя Маша, судя по сумме, которая ещё неделю назад осела у косметолога, стареть не собиралась до гробовой доски. 

Но вот было что-то удивительное в бабуськах, пичкающих внучков заботой и пирожками. Они своего рода бессмертные. Маша могла бы поклясться, что даже сотню или тысячу лет назад... Нет, до появления самой цивилизации были такие же ворчливые, но добрые бабушки, которых любили за теплые руки и невероятную готовку.

Нина же была самой первой бабушкой, что приходила на ум Маши. В кармашках пахнущего хозяйственным мылом фартука таилась мудрость и чистое простодушие, что было ценнее всех бракоразводных процессов, которые когда-либо вела Маша. 

 Пока Маша просиживала штаны по судам, пытаясь выбить из клиентов максимум прибыли, Ниночка рано вышла замуж и посвятила себя детям. В чём крайне преуспела. Маша, конечно, понимала, что потребуются годы, чтобы перенять опыт наставницы.

Хотя Нина была только на год старше Маши, у бывшей одноклассницы уже была взрослая внучка. Имя девочки Маша никак не могла запомнить. Каждый раз при мыслях о нём в её голове всплывала лишь баночка вазелина. Правда, как связана внучка Нины и продукт нефтяной промышленности, было непонятно. Однако все вопросы отпали в электричке.

Утомленная жизнью дылда, ушастая копия Нины в молодости, таращилась пустым взглядом на пробегающие в окне сосенки, пока её бабка агрессивно решала судоку (Маша прям чувствовала, как шарик в ручке рвал “туалетную” бумагу сборника). И стоило Маше просто приоткрыть рот, чтобы зевнуть, Нина, всем видом показывая, что двадцать часов в ссоре не прошли мимо, бросила:

— Ну… Ты помнишь Василину? С ней и общайся, а меня не трогай.

Как только Нина произнесла имя внучки вслух, девушка вышла из транса. Словно прочитав в глазах Маши логическую цепочку, она протараторила бабушкиной неподруге:

— Вася! Называйте меня просто Вася! Ради бога… — последнюю фразу Вася процедила сквозь зубы. 

Девчушка, одаренная вазелиновым именем, выглядела лет на пятнадцать, и Мария могла бы даже под присягой признать это несуразное существо несовершеннолетним, если бы не контраст между подростковой внешностью и выражением лица, застывшим в маске древнегреческой скульптуры: одновременно офигевающее и страдающее. Такая же мина была у студентов юрфака после сессии.

Маша думала, что она в жизни не сможет поладить с вазелиновым ребенком хотя бы по двум причинам: во-первых, деваха была почти на сорок лет моложе, а во-вторых, после того как Маше пришлось работать с главным прокурором, который злоупотреблял вазелином в качества крема для рук, её выворачивало при мыслях о злосчастном средстве. Каждый раз, когда Мария пожимала склизкую влажную руку прокурора, она молилась, что дядька так боролся с дерматитом, а не с неудовлетворенностью жизнью. 

Тем не менее с Васей у Маши оказалось много общего. Например, они обе с одышкой плелись за бабой Ниной, размазывая по лицу трупики мошкары. В лесу их мысли давно уже были не о шорохе листьев, не о ярком солнышке и даже не о лисичках с подберезовиками. Единственное, о чем они думали, было то, насколько сильно болели их конечности. И ладно бы об этом думала только Маша, которой было глубоко за полтос: при подъеме на любой холмик с молодой Васи чуть ли не сыпался прах.

Нина, оборачиваясь на горе-попутчиц, цокала языком, нервно поправляла на поясе шерстяной платок с розочками и бубнила себе под нос: “Ну и дуры! Я же говорила одеваться нормально. Калоши. Штанишки тепленькие. А вы… Тьфу на вас!” По мнению Маши это было крайне странным заявлением. В Подмосковье тем летом было как в тропиках.  

Затем Маша задумалась уже о двух важных вещах: во-первых, не привиделась ли ей кобура под цветочным платочком, а во-вторых, не переоценила ли она свои силы? Конечно, каждая уважающая себя бабушка должна уметь собирать грибы и делать из них соленья. Но зачем Маше это вообще делать, если она сама грибы особо не жаловала, а у её дочери вообще на них была аллергия?

“Вот чёрт, кажется, я облажалась”, — пронеслось в её голове, пока впереди даже не милая старушка, а настоящий “бабаминатор”, прыгал через канавы и, ака детектор, находил в листве шоколадные шляпки белых грибов.

Маша ткнула плечом вновь ушедшую в астрал Васю и спросила: 

— А твоя бабушка ещё долго будет ходить? 

— До посинения. До свиста рака. Пока небо…

— А можно без прикрас? 

— Пока не наберем вот ту корзину, — Вася указала на достаточно внушительную корзину бабушки, а затем показала два ведерка уже в их руках. — И эти…

— Да нас быстрее сожрут насекомые, чем мы наберем столько!

— Скорее, кабаны...

— Душа моя, какие, к черту, кабаны?

— Ну, самые обычные.

Выдох отчаяния вырвался из груди Марии. Нужно было искать выход из леса. Разум адвоката, закаленный тщетностью российской судебной системы, стал перебирать сотни вариантов отступлений. Долго и мучительно. Целых полчаса пребывания в состоянии грибника. И эврика! Глаз Маши зацепился за нечто в кустах.

— Вась, а смотри, там пень в кустах стоит!

Вася покосилась на березовый пень так, словно она увидела не сломанную березу, а пришельца. По правде говоря, и Машу этот пень впечатлил. Это был настоящий грибной рай, на котором теснились несколько тысяч оранжевых зонтиков. На несколько метров вправо, влево и вверх маленькие негодяи росли, не зная острия ножа грибника. Пока не зная…

— А может, они ядовитые? Иначе почему бабушка их ещё не собрала? — усомнилась в находке Вася, но все же приготовила складной ножичек. 

— Ну, смотри! — Маша протиснулась меж веток, поближе ко пню, — Не красные, вроде без пятнышек. Думаю, есть можно! 

— Так поганки тоже не красные, теть Маш...

— А ты видела, чтобы поганки росли на дереве?

Параллельно Маша пыталась вспомнить, когда в последний раз она видела гриб в естественной среде и видела ли его вообще. Затем отлегло. В студенческие годы, она как-то перебирала резервы университетской библиотеки в поисках учебника по римскому праву. Книгу она не нашла, но внушительная грибница, проросшая в томе большой советской энциклопедии, послужила хорошим обедом для бедной советской студентки. Тогда Маша даже не раздумывала, стоит ли его есть…

— А вдруг это… Бабушка говорила, что это... как его там… — продолжала ломаться Вася, как малолетний преступник во время первого слушания в суде.

— Что?

— Ложный попенок...

— Вася! — отрезала Маша так, что девчонка даже подпрыгнула. — Не знаю, что это за гриб, но это и правда будет попа, если мы застрянем здесь на часа четыре и соберем пустую корзину!

— Но…

— Домой не хочешь?

— Хочу! — признала Вася и пошла в сторону пенька.

Они чувствовали себя то ли участниками заговора, то ли победителями вселенской лотереи, когда пластиковые ведра все больше и больше наполнялись грибочками неизвестного происхождения. Единственное, что могло переплюнуть эти смешанные чувства, был душевный разговор за усечением грибных ножек. 

— Вы не обижайтесь на бабушку, теть Маш, — сказала Вася с легкой улыбкой. — Суровый вид она на себя только напускает. Она когда о вас говорит, всегда вспоминает, какая вы красивая и успешная. Адвокат! И выглядите на сорок! Правда, из-за этого она иногда чувствует себя скучной на вашем фоне. Но даже так бабушка без вас жутко грустит. 

Вася закатила глаза, пробурчала пару ругательств и продолжила:

— Вот вчера бабушка как с цепи сорвалась! Мне уже за двадцать, а она у меня телефон забрала и силком в лес потащила. Типо я много в “инырнете” сижу. Боюсь, если бы вы не позвонили, она бы мне весь мозг выела. А с вами она ходит довольная как слон. Только виду не подает. Все-таки вы её лучшая подруга.

Маша едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Вот Нинка, как была прохвосткой в двадцать, так ей и осталась в шестьдесят. Не уйди она из университета, то задала бы жару своим оппонентам в суде. 

— Мне так приятно это слышать, — сказала Маша. Улыбку ей всё-таки скрыть не удалось. Затем её голос стал ниже и более печальным: 

— На самом деле это я твоей бабушке завидую. Вот у неё дети, внуки… И за всеми успевает следить! Я же не заметила, как Анечка, доченька моя, росла. Я же по уши в делах! В упор не видела, как она смотрела на меня и молчала, будто бы спрашивая: “Ты меня вообще любишь?” Не понимала, почему на моё “Чего ждёшь?” она опускала взгляд и отвечала: "Да так…" Сейчас же сердцем чувствую, как её корежило от того, что я дурная мать!

Маша, хотя внутри понимала, что за сорок лет бракоразводных процессов видала матерей и похуже, но боль за дочь не отпускала. Да, она дала Ане всё, что могла заработать тяжелым трудом. Но это было не то! Это была не любовь!

Вася смутилась откровением подруги бабки и попыталась как-то сгладить ситуацию:

— Теть Маш, ну вы не расстраивайтесь. Моя бабушка тоже не подарок. Постоянно какие-то заскоки и истерики! Но мы её все равно любим! И ваша дочка тоже вас любит.

— Нет, это всё глупости. Бабушка у тебя мировая, не то что я, — Машка махнула рукой. — Стоп! А где твоя бабушка?

А всё. А Баба Нина пропала. Исчезла без следа, пока они засели в кустах.

Маша и Вася, как сироты, ходили вокруг пня, активно аукая и зовя пропавшую бабушку. Их волновало больше не то, что бедная пенсионерка в одиночестве бродила в глуши, а то, что они остались без неё. 

— Вот где нам теперь её искать! У неё-то и компас, и ружьё… А мы тут голые, считайте. Черт, даже и не позвонишь ей. Телефон-то она забрала, — пробубнила Вася. Всё никак её не опускала потеря гаджета. Маша же застыла, как-то резко побледнев. 

— Вот же свинья…

— Вы кого это так назвали?!

— Свинью!

Кабанчик. Кабанчик смотрел на них мятежным взглядом. Потом второй. Затем подошёл и третий. Через минуту целая банда свинот топтались вокруг пня. Волосатые тушки всё плотнее окружали Машу и Васю, вынуждая последних вскарабкаться на пень.  

Из последних сил Вася пыталась затащить ведра с грибами повыше, но места и так едва хватало на двух. Сквозь накатившую немоту Маша заорала:

— Бросай корзину! Бросай! Попят!

— Но тёть Маш! Мы же их…

— Бросай к чёрту! Ко всем чертям!

И Вася бросила. Кабаны были не прочь перекусить готовеньким. С довольным хрюканьем поковырять чужой труд. 

— Может, они ядовитые хотя бы… — застонала Вася, балансируя на березовом пне. 

— Судя по тому, как они чавкают, нет. 

— Дай бог, они наедятся. Я не хочу быть съеденной свиньями!

— А ты держись крепче!

— Но я же соскальзываю!

Нижняя часть тела в самом деле тянула Васю вниз, к кабанчикам. Физподготовка у девочки была совсем не ахти. Маша решила, что пень даже для них двоих маловат. Она сама могла бы продержаться хоть ещё несколько часов, а вот её юная спутница уже зеленела от усталости. Выхода не было.

Прикинув, сколько бежать до другой березки, Маша сиганула вниз к кабанам и заорала так истошно, что её можно было принять за жертву маньяка. Для кабанов полёт бабки-адвоката закончился печально. Случилось фиаско, и Маша приземлилась ровно на кабанье дитё. За поеданием “попят” оно не заметило угрозы с неба. Поросенок завизжал в такт боевому кличу Маши и, шевеля конечностями, чудом выполз из-под костлявой задницы пенсионерки. 

Однако пять минут замешательства стада свинок дало Васе фору, чтобы крепче зацепиться за пень. Маша же была окончательно повержена и распласталась на сырой земле тряпочкой. 

Показались белые клыки мамы порося. Они жаждали сомкнуться вокруг лодыжки Маши. Надежды на спасение уже не было, и Маша приготовилась к укусу, как звук выстрелов оглушил её. Два из них пришлись в воздух. Третья пуля же по касательной царапнула кабаний бок.

Мама-кабан взвизгнула и скрылась в чащобе вместе с ребеночком. Остальные свиньи, коллективно осознав, что тягаться с огнестрельным оружием не способны, тоже решили убраться подальше.

Чуть ли не в слезах Вася воскликнула:

— Бабулечка моя! Родная! 

— Ну вы даёте, девчонки! Как вы нарвались на целое стадо?

Маша привстала на локти, чтобы лучше разглядеть разрумянившееся лицо подружки, в ногах которой стояло целое лукошко белых грибов. 

— Да как-то так получилось. Нин, а ты когда так стрелять выучилась?

— Уже как года три! Только дураки ходят в глушь без хорошего ружья. Да и вообще, кто сказал, что я только и делаю, что над внуками стою?

— Да я давно взяла свои слова обратно! — вздохнула Маша, раскидывая ошметки “попят”. Ничего не осталось, — Жаль только, что грибы свиньи сожрали.

— Да наоборот! Хорошо! Они же ядовитые!

— Все-таки попята оказались ложными… — заключила Маша, переводя взгляд на Васю. Девушка колко заметила это, когда со скрипом спускалась на землю. Маша тоже решила принять вертикальное положение, но…  

— Ниночка, я, кажется, ногу подвернула… 

***
Несмотря на все раздоры, Нина без лишних слов стала “живым костылем” для раненой подруги. Их дуэт не торопясь шел по тропинке, пока Вася плелась сзади и волоком тащила бабушкину корзинку с грибами. 

— Ниночка, всё хотела с тобой поделиться, — сказала Маша Нине на ушко. — Вчера Анечка рассказала! У меня тоже будет внучка! Я стану бабушкой!

— А я-то думала, что тебя на старости лет за грибами потянуло, — усмехнулась Нина. От радости на её щеках появились ямочки. 

— Вот только не знаю буду ли я хорошей бабушкой. Испытание грибами я вроде как провалила.

— Да ладно тебе, подружка. Машк, ну поверь, только образцовая бабка, сиганет к кабанам спасать ребенка!  Ты будешь офигенной бабушкой!

Лицо Маши, обычно пребывающее в состоянии равнодушия, то ли от многолетнего стажа в адвокатуре, то ли от злоупотребления ботоксом, поплыло от радости. Могло даже показаться, что она даже постарела на десяток лет. В хорошем смысле: она стала походить на Ту Самую бабушку. 

 Вася же с явным недовольством пробурчала: “Ну бабуль, какой я тебе ребенок, мне уже двадцать”. 

Вечерело. Бархатно-пурпурное небо стремилось к мировым высотам. Всю дорогу женщины обсуждали, как лучше закатать грибы, да и вообще как им хотя бы до платформы доползти! А то последняя электричка была уже в пути. Ноги их были стерты в кровь, а ладони саднило от пластиковых ручек ведер. И было так тяжело! И одновременно так хорошо…

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

Присоединяйтесь к нашему октябрьскому марафону! Большой Текстябрь ждёт новых историй!