Proigrivatel

Двести три года. Столько не живут.

Во всей этой суматохе я пропустила очередную громкую новость, но уже через минуту после объявления мой планшет взорвался сообщениями. Вэй Цай заявил, что проспонсирует последнее бабушкино желание. Бабушка полетит на Землю.

***

Бабушкин дом гудел. Ко мне бросилась мама и крепко обняла.

– А где мальчики? Неужели опять у Карла?

– Мам, что это за люди в саду?

– Журналисты, кто еще. Это что, перегар?

– А что они здесь делают?

– Цая снимают. Ева, ты плохо выглядишь.

– Цай здесь?!

– Уже улетел, только его адвокаты. Иди поешь. Вино не предлагаю.

Подошел папа.

– А где Ян и Горчик?

– Что здесь делают адвокаты Цая?

– Договор на полет оформляют.

– Уже? Вы ее не отговорили?

– Ха, вот сама бы и попробовала ее переубедить. Жалко, что ты мальчиков не взяла с собой, хоть попрощались бы.

– Они еще успеют попрощаться, у бабушки еще есть время.

– Позвала бы Карла. А что? Не я же с ним развелся!

– А что врачи говорят? Неужели можно в ее возрасте?

– Ты какая-то дерганная, пора завязывать с алкоголем.

В этот момент дверь в столовую открылась. Среди крупных мужчин в костюмах бабушка казалась мышонком: маленькая, нахохленная, с палочкой. Она разглядела меня и вся засияла.

– Евушка…

Я неловко поздоровалась с гостями и обняла бабушку. Внутри меня все трепыхалось. Сейчас, когда стало известно, что ей осталось жить несколько недель, моя любовь изменилась. Стала более осознанной, направленной и острой.

Бабушка отстранилась, счастливо посмотрела на меня и произнесла:

– А вот и она, господин Линн.

– Отлично, – ответил мужчина с очень смуглой кожей и ярко-зелеными глазами. – Ева Штром?

– Ева Давыдова, – отрезала я.

– Станислав Линн, распорядитель полета. Вам нужно будет срочно пройти все осмотры и сдать анализы. Для вас, естественно, полет будет проходить на обычных условиях. В обычной капсуле.

– Стойте, стойте, я ничего не понимаю… – попыталась возразить я.

– Не волнуйтесь, все организационные моменты мы берем на себя. Евгения Ивановна выбрала вас в качестве сопровождающей. Через восемь дней вы вместе с ней летите на Землю.

***

Коридор до Земли был не только самым старым – именно по нему произошло переселение, – но и самым надежным. Однако пользовались им только археологи и исследователи. И контрабандисты, конечно. Для остальных живян Земля была заскорузлой памятью, болезненной и непонятной. На Земле бушевала ядерная зима, Земля была мертва, и мы помнили об этом всегда: праздновали День памяти, обещали не повторить, не допустить. Земля была символом ошибок и потерянного рая.

Сегодня не осталось людей, которые бы помнили, какой Земля была когда-то. Только бабушка.

Из подготовки к экспедиции, конечно, раздули шоу. Рядом с нами постоянно вертелся зеленоглазый распорядитель Станислав и видео-дрон, наши ссоры и страхи транслировались всей планете. Особенно повезло в этом плане со мной. Я не смогла отказать бабушке, и теперь на глазах у всего мира рушились останки моей жизни. Ян и Горчик остались у Карла – он говорил, что мне только повод дай побыть без детей, а дети просто дулись и молчали. Сестра, ухаживавшая за бабушкой последние пять лет, не могла простить, что выбрали не ее, и тоже перестала со мной общаться. Остальные родственники намекали, что я согласилась лететь, лишь бы и дальше не искать работу. С бабушкой же до отлета поговорить не удалось – ее забрали в тот же день в лабораторию, чтобы настроить индивидуальную капсулу и скафандр, а также подготовить ее к перелету и Земле.

Мы встретились только перед погружением в сон. Бабушку отправляли в капсулу за шесть часов до отлета, чтобы организм успел адаптироваться, а меня – по протоколу, перед самым пуском. Она не хотела уходить в сон одна, и я сидела рядом, держала ее за руку.

– Почему я, бабуль?

Это был глупый и неправильный вопрос для прощания, но я не удержалась.

– А кто же еще, золотце? – рассеянно спросила бабушка, не отрывая тревожного взгляда от анестезиолога в другом конце кабинета.

Я вздохнула. В списке претендентов мое имя должно было быть на последнем месте, и все же я здесь.

Станислав, который, естественно, крутился рядом, подмигнул мне, и уже в который раз кольнула гаденькая мысль: а вдруг это они выбрали меня как самую неблагополучную из внучек? Шоу должно продолжаться, это всем известно.

– Еще немного, и мы ее увидим, Евушка, – прошептала бабушка, а потом сильно сжала мою руку. Я гладила ее по спутанным волосам, пока врач вводил сыворотку.

Вскоре бабушка заснула, и во сне лицо ее сияло благостью и счастьем, но я все равно волновалась.

– С ней все хорошо? – спросила я доктора, внимательно изучающего показания датчиков.

Он посмотрел исподлобья.

– За вас я переживаю сильнее, чем за Евгению Ивановну. Детоксикация – тот еще стресс для организма, а мы почти сразу будем вводить вас в гибернацию.

Мои щеки стали пунцовыми. Станислав снисходительно похлопал меня по плечу.

– Не переживайте, Ева. Мы кровно заинтересованы в том, чтобы все прошло идеально, а потому в каком-то смысле Евгении Ивановне в полете будет безопаснее, чем на Живе. Ее капсула – абсолютная инновация, которая может перевернуть мир.

– Бабушка для вас… Что-то вроде подопытного?

– Ни в коем случае! Все необходимые испытания мы давно провели. Скорее, она идеальная пиар-кампания для новых технологий.

– Как-то это цинично.

– Вовсе нет. Мы исполняем последнее желание вашей бабушки. Это, к слову, один из самых дорогостоящих проектов в истории компании. И просто замечательно, что процесс этот обоюдовыгодный, не находите?

Я пожала плечами.

– Что ж, – улыбнулся он. – Нам всем пора готовиться ко сну. До встречи на Земле, Ева!

– До встречи на Земле, – повторила я и впервые по-настоящему осознала, что все это происходит на самом деле.

***

Шаттл несколько часов планировал сквозь клубящуюся мглу к бабушкиному родному городу, пока наконец не приземлился. Снаружи все было серым и тусклым. Меня до сих пор мутило и периодически рвало, от головной боли не спасали никакие уколы. Похмелье. Это напоминало самое хреновое похмелье в жизни. Я так страдала, что почти не волновалась из-за того, что всего через два часа мы выйдем на поверхность Земли.

Бабушка молча сидела в кресле и смотрела в иллюминатор. Все ее тело, обычно пышущее энергией, обмякло и обрюзгло.

– Ну, как ты? – спросила я бодро.

Она прижала мою ладонь к своей щеке и закрыла глаза. И заговорила, прерывая рассказ резкими вдохами:

…самая зеленая улица в городе, дома стояли вдоль лога, вокруг было много заброшенных садов, мама волновалась, что там могли жить бомжи, это такие несчастные люди без домов, живянам сложно представить, но мы все равно пропадали в этих садах с утра и до вечера…

… пиво было просто тошнотворным, но самым дешевым, и мы пили его, на Земле алкогольные напитки не синтезировали, я тебе потом расскажу…

… родила пятерых щенков, мы их разобрали по домам, вечером я вернулась из школы, а Графа дома не было, папа вынес его на улицу, его загрызли псы…

… принесла куклу в садик, и Наташа Попова чуть не лопнула от злости, как же смешно вспоминать…

… двойку прямо в дневник, потом расскажу, как это, но я пришла домой и думала, что меня накажут, а мама прочитала сочинение, посмеялась и сказала, что к Наташе Ростовой и правда есть вопросы, но называть ее шлюхой – чересчур…

…Витя…

…шел дождь, он взял меня за руку…

… и тогда он сорвал эту розу, а охранник заметил, и мы побежали…

… и я отпрянула, мне было страшно, и я сказала, что он дурак, а потом весь вечер маялась, что надо было попробовать поцеловать его хотя бы в щеку…

… Витя…

Бабушка и раньше часто рассказывала о прошлом, но то всегда были рассказы о Земле – о закатах, зелени, животных, запахах, звуках. Никогда в этих историях не было самой бабушки.

Видео-дрон кружился над креслом и снимал с разных ракурсов.

Бабушка открыла глаза.

– Странно, почему я почти не вспоминала об этом до сих пор?

Я улыбнулась:

– Я не помню, что было на прошлой неделе. А тут почти два века. Да ты суперженщина!

Ее лицо посветлело.

– Кстати, про Суперженщину тоже вспомнила, у меня было несколько комиксов прямо из Америки, ко мне записывались в очередь, чтобы их посмотреть, я брала… сколько же я брала за это? Как тогда назывались деньги? Кто помнит?

***

Серая земля под ногами хрустела, как поп-корн. Иногда ветер принимался выть отчаянно, с надрывом, стуча камнями и шелестя песком. И больше никаких звуков. Земля была тихой, холодной и пустой.

Бескрайняя, каменистая, густо покрытая памятью о тех, кто считал, что властвует над ней. Возможно, частички их тел шуршали и перекатывались теперь под нашими ногами.

Я много раз видела эти пейзажи в роликах, плакала над реставрациями, когда на наших глазах цветущие города исчезали в горниле войн и катаклизмов. Я была готова. И не была.

Неожиданно для себя здесь, на мертвой планете, я впервые за долгое время ощутила покой. И еще кое-что: впервые за долгое время мне не хотелось выпить. И дело не в детоксикации – я не хотела этого г о л о в о й. Мы шли в пустоте и безвременье, не было ничего, кроме наших шагов, они терялись в величии угасшего мира. И я сама терялась среди песчинок, гонимых сквозняком, еще шаг – и меня унесет одинокий ветер, чтобы сделать частью этой тишины.

Бабушка шла чуть впереди. Ее скафандр был особенным, он брал на себя основные нагрузки тела, всех органов, и потому шагала она легко, почти порхая над стылой землей. Ее молодая походка выглядела почти пугающе.

Затрещал наушник.

– Евгения Ивановна, судя по координатам, это здесь.

Мы стояли на пустоши, усеянной зубьями руин. Бабушка огляделась, подошла к почти идеально круглому валуну и села на него.

– Вы в порядке, Евгения Ивановна?

Она по-прежнему молчала, но, кажется, там, в своем скафандре, кивнула.

– Бабуль, а где был лог? – спросила я, надеясь ее разговорить.

Бабушка развела руками. Ответил Станислав:

– Судя по старым картам, прямо там, где вы сейчас стоите.

Я посмотрела под ноги – земля чуть бугрилась, впрочем, как и везде.

– А вон там, – Станислав махнул влево, – был дом Евгении Ивановны. Скорее всего, метрах в двадцати от нас.

Наушник еще немного потрещал, и вновь воцарилась тишина. Бабушка продолжала неподвижно сидеть. Видео-дроны кружили над нами, как стая хищных птиц. Я сделала несколько шагов туда, где когда-то был бабушкин дом, и увидела силуэты каменных плит, припорошенные пылью. Дыхание перехватило. Возможно, раньше это были стены маленькой светлой комнатки, залитой солнцем и украшенной цветами. Комнатки, в которой жила девочка с двумя косичками. Бабушка. Немыслимо, но почти два века назад она спасала здесь щенков, играла в мяч, пила дрянной алкоголь, впервые целовалась с мальчиком Витей, смеялась, прыгала на скакалке, ходила с Витей за руку, грезила о будущем и даже представить себе не могла, что будущее будет – таким. Я словно провалилась в дыру во времени, где все существовало одновременно и не существовало нигде. Закружилась голова.

Я склонилась к камню и стала расчищать его рукой в безумной надежде, что хоть какой-то след былой жизни сохранился на этих мертвых стенах. И вдруг увидела кое-что. Кажется, я вскрикнула. Настроила браслет и сделала снимок, побежала скорее назад.

– Бабуль, смотри, что я нашла! – воскликнула я и осеклась, увидев сквозь стекло шлема ее стеклянные глаза. – Бабушка?

Она подняла на меня взгляд и смотрела долго, не мигая. А потом очень тихо произнесла слова, которые мы не расслышали из-за помех, но сразу поняли.

– Мне плохо. Пойдемте… обратно.

Тут же со всех сторон затрещала радиосвязь – анализ состояния, инъекция успокоительного, аутотренинг, режим автопилота, когда скафандр превращается в автономное транспортное средство. Бабушка была в надежных руках.

Что же мы натворили?

***

Психолог запретил ее беспокоить, и я слушалась. Через два дня ко мне подошел Станислав и спросил, когда будем проводить эвтаназию. Я поняла не сразу.

– Эвтаназию, – устало повторил он. – В соответствие с пунктом пять. Евгения Ивановна пожелала умереть на Земле, и чтобы пепел развеяли над ее домом… Над тем местом, где дом был.

Я лишилась слов. Казалось, можно было и свыкнуться с мыслью о бабушкиной смерти, но я вновь испытала потрясение, даже более сильное, чем в первый раз.

– Не знала об этом.

Он вздохнул.

– Вопрос в любом случае нужно решать. Наша экспедиция рассчитана на четыре дня, завтра нужно улетать. Думаю, уместнее будет вам поговорить с ней, а не мне.

Меня хватило только на кивок.

Бабушка все так же сидела у окна и смотрела в серую пустыню за ним. Я подошла и присела на корточки рядом, заглянула снизу в застывшие глаза.

– Бабушка…

Ее рука легла мне на голову, погладила, еле касаясь волос.

– Бабушка, мне сказали про эвтаназию.

От этих слов она очнулась.

– Ох, а я совсем забыла. Да-да, конечно, уже пора?

Я вскочила на ноги и прошлась от стены к стене.

– Поверить не могу! – Я взмахнула руками, подыскивая слова. Слов не было. – Вот просто – так?

Бабушка моргнула, глядя на мой палец, уткнувшийся ей почти в лицо.

– Господин Цай говорил, что я засну, а потом пепел развеют над моим домом… И я вернусь туда, откуда пришла… – последнюю фразу она прошелестела.

– Бабуль, – я схватила ее за руки, – у тебя еще минимум месяц до… вот этого!

– Евушка, я так устала ждать смерть, я только и делаю, что жду ее…

– Враки! Ты только и делала, что жила: возилась в саду, делала скульптуры, воспитывала нас, ходила на тупые ток-шоу и даже вот сейчас, узнав, что скоро – всё, ты полетела на Землю, подумать только! И вот не надо теперь!

– Я прилетела умереть…

– Конечно, ведь это так похоже на еще одно классное приключение! Бабуль, ну зачем умирать в этом унылом одиночестве? Здесь и так все мертво. Мы когда-то убили эту планету! Стоит ли множить на ней смерть?

– Но мне так мало осталось. Эти дни так мало значат…

– Для тебя – возможно. Прости, я чертова эгоистка, но я не видела тебя два года! Прости, прости, прости, пожалуйста. Да, тебе эти несколько недель, наверное, не нужны, они и правда по сравнению с двумя веками пшик, ерунда. А я не смогу жить потом спокойно, потому что не была рядом с тобой, когда могла.

Я сморгнула внезапные слезы. Она сжала мои ладони.

– Мне очень грустно, что тебя так давно не было. Но вовсе не потому, что ты обязана была меня навещать. Я знаю, как тяжело тебе было последнее время, и ни дня не прошло, чтобы я не маялась мыслями, как могла бы тебе помочь.

Мы помолчали.

– Так ты поэтому выбрала сопровождающей меня?

Бабушка посмотрела удивленно.

– Глупости какие. Чем тебе может помочь кусок мертвой земли? Я, наоборот, переживаю, как бы тебя все это еще сильнее не расстроило.

– Тогда почему?

– Но ведь мы мечтали. Пообещали друг другу.

Я села на пол и прислонилась к стене. Стало смешно от своих теорий заговоров. Неужели я могла так сильно недооценить бабушку?

Папа и мама тогда работали над оптимизацией коридора в секторе М-4, мне было шесть или даже пять, и меня отправили жить к бабушке на пару месяцев, которые растянулись на два года. Два самых ярких и счастливых года в моей жизни. Мы только и делали, что играли в Землю. Весь сад мы заселили скульптурами давно исчезнувших животных.

Прямо около дома в пруду стояли фламинго с перьями из стеклянных осколков. Вдоль тропок высились глиняные олени, жираф из стальной сетки, набитой соломой, каменный носорог, проволочные стрекозы, дельфины, сшитые из брезента. Орлан, улитки, кабан, кенгуру, волк, орангутан и почему-то бронтозавры – их бабушка сделала просто из любви к искусству: очень уж похожи были две лианы, склонившиеся к воде, на пьющих гигантов. А сколько маленьких скульптур пряталось в траве и кустах!

Делала их, конечно, она. А я зато мастерила солнца и даже слушать не хотела, что оно было всего одно. Бабушка соглашалась: «Чем больше солнца, тем больше счастья».

Я сильно плакала, когда родители наконец решили меня забрать. И перед отъездом мы с бабушкой поклялись на крови (ох, бабуль, это был перебор), что однажды полетим на Землю, победим зиму и вернем солнце.

– Бабушка, ты лучшая. Но ты не солнце. Так что давай вернемся на Живу и немного поживем. Побудем вместе. Так-то кроме меня у тебя еще куча всяческих внуков.

– Давай поживем, – внезапно кивнула она. – Только это и тебя касается.

Я сжалась, ожидая разбора полетов, но бабушка вдруг подмигнула.

– Кстати, солнце я тоже взяла.

Она тяжело встала с кресла, порылась в вещах и достала кривое проволочное солнце с облупившейся желтой краской. Мое солнце. Я прижала его к груди. Бабушка улыбалась.

– Вот, хотела его вместо погребального камня поставить.

– Над развеянным прахом?

Мы засмеялись.

– Ну что, я говорю Станиславу, чтобы он шел подальше со своей эвтаназией?

– Ни в коем случае.

– Ба…

– Это грубо. Ох, надеюсь, им не придется убивать меня ради исполнения договора.

***

Я совсем забыла об этой фотографии и наткнулась на нее случайно. Слава богу, было не слишком поздно. Бабушка уже не вставала, но от больницы мы отказались. Мы перенесли ее кровать на веранду, и теперь она днями любовалась садом и играющими детьми и читала исторические книги о приключениях на Земле.

– Смотри, – произнесла я и протянула ей распечатанный снимок.

Она прищурилась.

– Откуда это?

– Это надпись со стены твоего старого дома. Понимаешь?

– Нет.

– Бабушка! Ну! «Женя, я тебя люблю» – очевидно же, что это написал Витя!

Она еще раз внимательно посмотрела на затертые буквы, чудом сохранившиеся на обломке сгинувшего мира.

– Почерк вроде женский…

– Ты прямо помнишь, какой почерк был у Вити?

– Да ну тебя, – отмахнулась бабушка с улыбкой. – Витя. Придумаешь тоже.

Однако улыбалась она все шире, а морщинки на ее лице словно превратились в солнечные лучи с моего детского рисунка.

– Точно он. Таких совпадений не бывает.

– Кажется, в нашем доме жило еще несколько Жень. Имя-то было популярное. – Она нахмурилась.

– Тебе двести три года! Что ты там можешь помнить! А если серьезно – плевать, кто это написал. Это все равно послание для тебя, послание от Земли. Ты проделала весь этот путь, чтобы увидеть его. Точно тебе говорю.

– И путь этот был слишком длинным. – Бабушка устало откинулась на подушки и прикрыла глаза. – Спасибо, Евушка.

Ее дыхание становилось все глубже и размереннее. Я аккуратно примостилась рядом, обняла ее рукой и вскоре тоже задремала.

Мне снился шаттл из картонных коробок, далекая планета, зеленая и залитая солнцем, проволочные звери с зеркальными глазами и тихий шепот: «Я люблю тебя».

Мне очень хотелось, чтобы бабушке здесь было хорошо.

Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК

Поэтому, пролетая мимо одиннадцатого, он достал из внутреннего кармана автоматический карандаш и нацарапал на водоотливе: «Всё это глупость и случайность. Чинил окно. В.А. Чуничкин».

Снизу доносилась ругань на два голоса и детский рёв.

– У кого это, интересно? Пупырины, десятый.

Бултыхания в воздухе помогли скорректировать полёт чуть правее, до нужного окна с персиковым тюлем. Обычно милые кудрявые Пупырины сейчас орали друг на друга с красными лицами, жена потрясала детским велосипедом.

– Когда! Когда отрегулируешь, я тебя спрашиваю, ребёнок уже месяц ждёт! А у него руль и седло на пятилетнего!

– А я уже месяц тебе отвечаю, что нет нужных шестигранников у меня. И не привозят в магазины поблизости!

– Ва-а-а-а, мой ве-елик, не трясите, он совсем разва-а-алится! Хочу е-е-ездить!

Валерий Саныч чуть придержал пальцами подоконник:

– Добрый вечерок, соседи, чего же вы воздух сотрясаете? Арсеньпалыч, вы бы лучше ко мне заглянули за шестигранником, чем с семьёй выяснять отношения! Вот, гляньте, подойдёт?

И он звякнул железкой, тут же цапнув лежащее рядом красное, чуть надкусанное яблоко:

– Яблочко стащу у вас? А то вниз ещё долго…

Под сочный хруст падение пошло веселее.

В окне седьмого этажа москитная сетка натянулась, вывалилась, едва не шваркнув Валерия Саныча по локтю, но, подняв руку, он успел отклониться. Сетка закружилась, как кленовый лист и принялась красиво планировать вниз, а к полёту присоединился пухлый пятнистый кот.

– Здравствуйте! – вежливо кивнул ему Саныч. – Тоже летите?

– Мау-ва, – раздосадовано ответил кот, что, несомненно, означало: «Какие глупые вопросы от такого образованного человека. Неужели вы сами не видите?» Валерий понял без труда – похоже, ситуация способствовала пониманию кошачьего.

– Да, несомненно, прошу прощения. Хотелось пожелать вам доброго дня, как попутчику.

– И вам того же! – мявкнул кот и покрутил хвостом, выравнивая положение. Устроившись поудобнее, он расслабился, и уже спокойнее спросил:

– Мяу-ва?

– С тринадцатого.

– Несчастливый…

– Да, меня предупреждали.

– А я с седьмого! Счастливого! – гордо ответил кот.

Валерий Саныч не стал комментировать их одинаковую ситуацию, лишь кивнул:

– Да, я заметил. Я пока еще считаю этажи.

– Давненько летите?

– Да, уже прилично.

Помолчали. Солнце краешком пощекотало горизонт. Автомобильные косяки продолжали медленно плыть по дорогам.

– Простите, могу я поинтересоваться причинами вашего вылета? Я с некоторых пор собираю статистику.

– Мыррк!

– О, птица, понимаю. Она наверняка скакала по подоконнику с самым раздражающим видом?

– Вы даже не представляете, насколько!

Из-за угла вылетел вихрь бокового ветра, охладил.

– Однако, сквозит! Следовало прихватить что-то тёплое.

Кот пожал пушистыми плечами.

– Жаль, сейчас все сушат бельё в доме. Можно было бы одолжить у соседей свитер или кардиган.

Кот устроился поудобнее, откинулся на спину, смешно растопырив лапы и принялся вылизывать живот и бока, приглаживая языком растрепавшуюся на ветру шерсть. Получалось не слишком плодотворно.

– Ах, ну какая же глупость вышла с этим оконным запором! – воскликнул Валерий Саныч. – Это же, оказывается, настоящая проблема! А ведь я, знаете ли, инженер, уважаемый… простите, не знаю вашего имени.

– Мурзик. Родовое.

– Так вот, уважаемый Мурзик, как неожиданно вскрылась острая проблема! Оконная фурнитура в целом и запоры – в частности. Я как раз несколько подустал от своей деятельности, хотелось чего-то нового. И теперь я определённо вижу своё призвание в том, чтобы делать рамы крепкими и безопасными!

– Похвальное решение!

Из окна снизу высунулась кудлатая голова, покрутилась, оглядывая летящих, пропала. Высунулась снова, вместе с рукой, принялась размахивать, подзывая.

– Узнаем, в чём дело?

Кот кивнул. Подлетели.

Веснушчатый крепенький подросток, сопя с серьёзным видом, протянул сложенную бумажку.

– Алинке могли бы передать? Четвёртый, второе окно от угла. Ей выйти не разрешили и, похоже, телефон отобрали. Не связаться, – и, чуть насупившись, добавил: – Очень вас прошу!

– Не вопрос, – согласился Валерий Саныч, махнув рукой. – Только можно я самолётиком переложу? Так закидывать удобнее.

– Можно, конечно!

Падающие слаженно перенаправили движение к нужному окну двумя этажами ниже. Мурзик загребал лапами, будто плыл. В окне Алинки открытой оказалась лишь форточка. Внутри комнаты за столом над грудой учебников сидела грустная девчушка, подперев кулачками пухлые щёки.

– Прекрасная барышня, вам послание с шестого! – Валерий Саныч запустил самолётик вовнутрь.

Девушка распахнула глаза, вспыхнувшие ярко-синим, ловко поймала.

– Ответ, уж простите, передать не сможем – не по пути.

Алина закивала, прошептала: “Спасибо” и замахала рукой на прощание.

Валерий Саныч мечтательно вздохнул.

– Знаете, дорогой попутчик, я вот теперь думаю: может, стоило своевременно жениться? Супруга бы придержала меня во время починки окна. Вот вы женаты?

– Многократно! – кот даже подбоченился.

– А я с каждым этажом всё больше жалею, что нет. Были же достойные кандидатуры! Да и вот там, внизу, на первом, левее – видите тент в красную полоску? Там работает прелестная Галочка.

– Оливковый передник и пальчики с ароматом пожарских котлеток?

– Думаю, да.

– Прекрасная девушка! Трижды угощала меня биточками на прогулке, а как-то даже треугольником свежей трески!

– Тогда вы, Мурзик, поймёте мой порыв. Я что-то всё на неё любовался, но ни разу не решился развить отношения. Думаю, это было неверное решение.

– Мрявпределённо! – согласился кот.

– Пожалуй, не стоит больше откладывать! Давайте заберём немного левее. Я вижу там, снаружи балкона на третьем, чудесные заросли маргариток и бальзамина. Соседям я потом принесу извинения, надеюсь, они поймут, что речь шла об исключительном случае! Ага-ага, жаль, нет ножниц, но я постараюсь максимально аккуратно. Вот, как вам композиция?

Валерий сунул под нос Мурзику круглый букетик, где середину занимали бело-лиловые маргаритки, а по краям розовел бальзамин.

Кот смачно чихнул:

– Вполне! Но украшений не хватает.

– Да, вы правы, но на втором есть частная парикмахерская, надеюсь, выручат. Нам как раз по курсу.

Саныч мягко постучал в окно второго этажа:

– Ирина Алексеевна, прошу прощения, на минутку! Не могли бы одолжить что-то для украшения? Букет вышел скромным, а впечатление на девушку произвести хочется.

– Как же, как же, найдём! – Ирина Алексеевна метнулась к тумбе у зеркала, защёлкала выдвижными ящиками, выхватила атласную ленту и что-то в коробочке. Перехватив цветы, ловко забегала по ним пальцами, втыкая шпильки со стразами и повязывая сложный бант. В минуту букет приобрел роскошный вид

– Готово!

– Я ваш должник!

– Ну что же, коллега по полёту, наша цель близка, но нам нужно сильно сместиться, к полосатому тенту. Левее, ещё левее! Коснётесь лапами – перекатывайтесь!

– Уважаемый, мне это не требуется, я прекрасно спружиню. А вот вы – будьте осторожнее!

– А-ах! – Валерий Саныч, следуя собственному же совету, покатился по тенту, стараясь никак не помять букет. Завертелся, мягко сполз по просевшему краю прямо под ноги девушке в оливковом переднике.

– О-ох! – воскликнула Галочка, стараясь удержать упархивающий с подноса заварочный чайник.

– Милая Галочка, простите моё резкое появление, но не разделите ли вы со мной вечерний кофе? Можно в вашем же заведении.

Галочка приняла букет, кивнула и зарделась.

Приземлившийся поблизости Мурзик подмигнул Валерию Санычу и потрусил на кухню.

Автор: Саша Нефертити

Оригинальная публикация ВК

Да, я нежилец. Да, потеря третьей лапки давала о себе знать. Но во имя Матери я готов вытерпеть любые муки.

Заглотнув новую каплю «сока» тли, я почувствовал отвращение к самому себе. Но боль исчезла. Стало гнилостно. Сладко. Мир вокруг поплыл, и я пополз вверх по стеблю. На подкорке разума засела мысль: в Клубничном домике завелась адская тварь. Она то меня и добьет. Надеюсь, хотя бы Королева-Мать помолится о павшем сыне.

День постепенно сжирался закатом. С высоты клубничного стебля я видел, как мои братья колоннами несли в Храм Матери новые подношения. Если зараза продолжит разгуливать по нашим землям, пылающие небеса определенно отмерят предел жизни кому-то из них. Время истекало.

Прихрамывая на пяти лапках, я подполз к самой крупной на кусте ягоде. Ещё свисая с листика, я учуял аромат забродившего сока. Жучки без остановки стекались в многочисленные отверстия клубничного плода. Там их поджидал злосчастный стриптиз-клуб долгоносиков.

«Клубничный домик» — позорище Инсектопии. Внутри клопы и другой сброд, не стесняясь, вгрызались прямо в подгнившие стены клуба. Да, и долгоносики так себе танцоры. Круглые и неуклюжие, они переваливались с лапки на лапку без намека на эротичность. Однако они все равно ловили на себе похотливые вибрации усиков бухих клиентов.

Самая тучная из самок, хозяйка этой дыры, «пасла» мелочь. Некоторые посетители были готовы полакомиться не только «клубничкой», но и самими стриптизершами. Хотя толку от такого надзора мало. Лично мне ничего не стоило отгрызть пару лапок у этой разжиревшей насекомихи.

— Мне надо поговорить с одной из твоих девочек, — проорал я хозяйке, пытаясь перекричать жужжание десятка крылышек.

— Ты же из той ба-а-шни. Тут муравьям не ра-ады… — протянула в ответ долгоносиха.

Без лишних слов я плюхнул в её лапку остатки «сока». Толстуха, оценивающе взвесив каплю, прокряхтела:

— Выбира-ай.

Я заприметил одну и кивнул в её сторону. Танцовщица мялась у самого входа. Миниатюрная. Нижние лапки затянуты в паутинку, а пухлый хоботок свисает сбоку. Слабая самка. В мои годы её сожрали бы ещё до того, как она бы окуклилась. Такие не выживали в этом жестоком мире просто так.

— Роковая Има-а-аго. Правда, говорит пл-о-хо, — протянула хозяйка. — Другу-ую?

Я покачал головой. Инстинкт говорил мне: нельзя упускать Имаго.

Мы уединились в зале поменьше. Интерьер там был не так сильно поеден в сравнении с главным зданием, но и эта клубника тоже уже была на грани разложения. В моем случае было важно другое: тишина этих склизких стен подходила для допроса.

Стриптизерша попыталась начать приватный танец, но я тут же прервал её.

— Про зараженных грибом слышала?

Отвечала стриптизерша медленно. Как и сказала та долгоносиха, речь ей давалась с трудом.

— Неа… — прозвучал её тоненький голосок, — Плохих дел с сестрами не иметь. Клубничный домик чист. Бедные умереть не здесь. Их убивать что-то снаружи… Мой танец дальше?

— Не дальше, — отрезал я, — Ты же мне врешь… от тебя несет ложью.

В комнате стояла невыносимая вонь грибов. Я приблизился к стриптизерше и ощутил, как от её дрожи колеблется воздух. Кордицепс уже плодился в её уродливом тельце.

— У вас… — крошечные лапки Имаго потянусь к ране, что зияла на месте моей потерянной конечности, — Что-то не так…

— Я потерял лапку в бою с клопом. Зараженная грибом тварь залезла прямо в муравейник, — наклонившись над Имаго, я погладил её по усикам.

— И я убил уродца. Как и других, кто представлял хоть малейшую опасность для Матери.

В черных глазах-бусинках читалось непонимание. Танцовщица замерла.

— Боишься?

Имаго не ответила. Лишь отползла на пару шажков, уперевшись в мясистую стену.

— Ты знаешь каково потерять лапку?

Мои клешни со звучным щелчком оторвали одну из её лапок. Так легко, как дуновение ветра отрывает осенние листья. Гемолимфа брызнула во все стороны, окропляя желтоватой росой клубничную массу.

— Грибы... В вас… Видеть! — в агонии Имаго продолжала упорно тыкать в мое тело. Раздражала. Язва на месте лапки горела. И в этот раз у меня не было сока, чтобы потушить это адское пламя.

— Ты что-то скрываешь от меня! — проревел я.

Имаго вжалась в стенку, закрыла последними лапками свой длинный носик и…

…расчлененное тело стриптизерши пожирали грибы. Её хоботок уже покрылся россыпью из искривленных шапочек кордицепса. Опять эта тварь опередила меня. От страха я не мог двинуться и только наблюдал, как из трупа вытекали розовые сопли клубничного сока. Муравейник был в опасности. Нужно было их опередить. Опередить. И уничтожить.

Я вылез наружу. С алых небес падали споры. Вдали неизменно стремился к небесам Храм Матери. Наконец-то меня осенило. Зараза была всегда под носом. Матерь. Отвратительное создание. Она всегда была главной угрозой для Матери.

До наступления ночи. Пока мрак не пожрал зарю. Я. Защищу Матерь от врагов. И не дам и дальше процветать этой сгнившей цивилизации. Проклятой Инсектопии. Спасу всех. Даже если придется умереть во имя Инсектопии.

***

— Дорогой, ты точно уверен, что этот гриб нужно сыпать в таких количествах? — спросила тетка, наблюдая как муж опустошает пакетик спор «Антижук» на клубничную грядку.

Мужик почесал лысину.

— Норм.

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

Осенний воздух, холодный и свежий, пах прелой листвой, влагой и грибами. Гена подпинывал листья: жёлтые — цвета его досады, ярко-красные — как логотип ненавистного оператора связи, ржаво-рыжие — как шевелюра стервы из магазина. Вдруг нога его наткнулась на что-то твёрдое. Из вороха листьев Гена вытащил книгу, и его губы растянула ностальгическая улыбка. В его руках поблёскивала глянцевым синим переплётом азбука. «Букваль? — удивился Гена. — Раритетная вещица, да ещё и с опечаткой!» Страницы будто сами собой распахнулись на букве «О». Под ней чернела пара стихотворных строчек, гласивших:

Обидели тебя — не ной!

Букваль возмездия открой!

На картинке под стихами Буратино вытаскивал из плахи топор. К номеру страницы откатилась голова Мальвины. Голубые волосы порыжели от крови. Гена помотал головой и снова посмотрел в книгу — ни мёртвой девочки, ни её деревянного палача! Лишь грустный ослик тянет в гору тележку с зерном да округлила рот большая розовая буква.

«Доберусь до базы и рассмотрю хорошенько», — решил Гена, проморгавшись. Сунул книгу под мышку и двинулся через лес, мимо поляны с останками сгоревшей беседки и заброшенным причалом из ивняка, где всегда было ощутимо холоднее, так что хотелось скорее оставить это место позади. По пути его одолевали невесёлые мысли о почти промотанных отпускных и нескорой зарплате, о некстати заболевшем телефоне и накопившихся платёжках.

Лыжная база встретила Гену едва слышным шумом с трассы и шелестом берёзовых крон. Он уселся на скамейку под деревьями, закурил и раскрыл книгу на букве «Ж». «Потому что в Жизни Жопа», — усмехнулся он. Текст под буквой гласил:

Жизнь говно, работа дрянь?

Жена-пила, соседи пьянь?

Денег нет? Но ты держись!

«Букваль» открыть поторопись!

На картинке Буратино склонился над сундуком, доверху набитым золотом. Гена попытался перевернуть страницу, но что-то больно ужалило запястье. Он затряс рукой, пытаясь сбросить невидимое насекомое, книга захлопнулась и сползла под скамейку. Гена нагнулся поднять её. Рядом в примятой траве лежал мешок, из тех что показывали в фильмах об ограблениях инкассаторов. Не веря в происходящее, Гена заглянул в него и едва не запищал от радости и удивления, как девчонка при виде долгожданной куклы. Тугие пачки денег, перетянутые резинкой, пахли свежей краской, золотые украшения и монеты приветливо поблёскивали. Гена гладил бумажные бока, перебирал звенья цепочек. «По-любому краденое», — кольнула неприятная мысль, но он быстро распрощался с ней, кинул мешок и «Букваль» в пакет «Шестёрочки» и помчался обратно. «Сначала телефон заберу. Или нет. Куплю новый. Прямо у этой суки и куплю, чтоб умылась. Потом машину. За хату заплачу…»

Возле точки МБС было неспокойно. Гена подошёл к галдящей кучке людей на углу и прислушался:

— На полной скорости… даже пикнуть не успела… надвое, говорят… а голова в кусты… — дедок в кепке и роговых очках тыкал пальцем в сторону перекрёстка, где машины скорой и ГАИ закрывали обзор. Гена глянул на стеклянную дверь салона. На ней скотчем было наклеено объявление: «Перерыв 15 минут».

— Ты, парень, не жди, — сверкнул очками в его сторону дедок, — пятнадцать минут уж давно прошли.

Гена медленно попятился за угол, пока не потерял из виду жуткий перекрёсток и всезнающего деда.

За углом Гена развернулся и понёсся домой: прятать свои сокровища. Но вдруг резко остановился, будто ударившись о стеклянную стену. Как он мог забыть об Антохе! Перед мысленным взглядом Гены предстал брат. В вечной чёрной толстовке, с резким запахом ацетона и расширенными, почти скрывающими блёклые радужки, зрачками. Он опытным взглядом обшаривал Генину комнату и вяло шевеля языком, выдыхал:

— Ты, Генька, не забывай: мать с отцом хату нам двоим оставили. А я здесь не появляюсь почти. Должок за тобой вроде как. Так что доставай материны цацки, мне надо позарез.

И, не дожидаясь разрешения, вскрывал перепрятанную Геной заначку, безошибочно угадывая место. «Да когда ты уже мозги свои наконец сторчишь и перестанешь мне жизнь портить!» Гена был готов зарыдать.

Он прижал пакет к груди, как живое любимое существо. Пакет и правда был тёплым и будто слегка пульсировал. Книга в нём шевельнулась, и Гене стоило больших усилий не заорать от испуга. Он вдруг вспомнил самую первую картинку, показанную Буквалем. Голову Мальвины у края страницы. Рыжие от крови волосы, презрительно поджатые губы, слишком пухлые для натуральных… Она как будто пеняла своему палачу: что ж ты такой деревянный, даже голову отрубить нормально не можешь. «Приходите завтра…»

Гена достал «Букваль» и решительно раскрыл на букве «А». «Антон, Антон» — шептал он про себя. Со страницы на него пялился любопытный аист. «Б, брат,» — бормотал Гена. Стишок про барана. Пёстрая бабочка. Гена с досадой плюнул под ноги. Книга встрепенулась, открылась на букве «С» Худая высокая Смерть в джинсах и чёрной толстовке скалилась, грозя косой.

В кармане противно запищало, и Гена подпрыгнул от неожиданности. На экране верной «Нокии» высветилось: «Варя, дурка». Гена тихо выругался, прошипел: «Не отвечу — до ночи будет наяривать!» и принял вызов.

— Алё, Гень… Ты только держись… Антона к нам привезли. После реанимации… Не знаю, чем он бахнулся, но выглядит очень хреново. Не говорит, мычит только… Протянет недолго, кажется… — Варя шмыгнула носом. — Ты когда придёшь?

Гена представил брата на больничной койке, немым, бледным овощем. Варю с её ранней сединой. Вечно ей больше всех надо! Носится с убогими, утки таскает, а ведь могла до зама подняться! Волной накатила брезгливая жалость, укололо изнутри чувство вины. Взгляд на оттянувший руку пакет помог справиться и с тем, и с другим.

— Варюш, у меня сейчас дел много, я как смогу, зайду. Ты присмотри за братом, ладно?

— Хорошо, но ты…

— Что бы я без тебя делал! Спасибо тебе. Всё, пока, некогда.

Гена с благоговением оглядел книгу и спрятал её под куртку. Ноги сами привели его к крыльцу «Шестёрочки». «Пивом сегодня не обойтись», — подумал он.

Дома Гена выложил на стол «Букваль», налил в стопку непривычно дорогой водки и принялся листать тёплые, будто живые страницы.

— Что ж ты такое, Букваль? И почему это всё со мной происходит?

Гена опрокинул стопку и зачерпнул из банки красной икры.

Книга раскрылась, грохнув переплётом о стол, на пустой странице проступило:

Ответы, Геннадий,

В зеркале, сзади!

Гена подпрыгнул, выронив ложку, и медленно повернулся к трюмо за спиной. Вместо своего перепуганного лица он увидел едва различимый в темноте старый тополь, самодельный причал — разваленный и притопленный, останки обгоревшей беседки, возле которых копошилась фигура в белом… саване? Гена подошёл вплотную к зеркалу, пытаясь её разглядеть. Потянуло тиной. Распухшие бледные руки схватили его за грудки. Втащили внутрь. Легко, как щенка, сволокли к тополю и швырнули в кучу прелых листьев. Оскальзываясь и цепляясь за сухую кору, Гена поднялся на ноги. Тяжело дыша, прислонился к дереву.

Позади мелькнул источник света. Гена обернулся и увидел свою комнату, моргающий ночник и раскрытую посередине книгу на столе. Букваль взмахнул страницами, словно крыльями, взлетел, опустился на ветку соседнего дерева и принялся чистить странички. Гена почувствовал, как из кармана рубашки сама по себе ползет пачка «Винстона».

Чиркнула зажигалка, и в воздухе запрыгала алая точка. Темнота дохнула сигаретным дымом. Генины внутренности скрутило от страха, в животе предательски забурлило. Жгучий стыд на секунду затмил испуг. «Только бы не обосраться, вот будет позорище!» — запричитал про себя Гена. Букваль на ветке встрепенулся, каркнул. Холодный ужас вмиг перестал терзать Генины кишки. Гена дернулся в сторону своей комнаты, но руку что-то крепко держало. Он глянул на свою кисть. Та была наполовину утоплена в дереве. Кора, как плесень, распространялась по его коже. Между большим и указательным пальцем пошла трещина, и кисть стала похожа на клешню.

— Кто ты? Что тебе нужно?! — Заорал Гена в темноту.

И темнота ответила.

— Приветствую вас, Геннадий. Я Костяной. Бог этого места. И пока вы умираете, я расскажу вам, для чего вы здесь.

— Умираю?! Почему?! За что?!

— Узнаете позже. Сначала о Костяных.

Дужка Гениных очков треснула — дерево поглотило уже половину его головы. Он с удивлением обнаружил, что видит в темноте. Видит не глазами — всем телом. Перед ним стоял пожилой рыбак в дождевике и оранжевых резиновых сапогах. Рыбак повесил лунно мерцающую сеть на тополиную ветку и коснулся Гениного лба. Гену будто прошила молния. Перед его внутренним взором промелькнула вереница кадров: развороченная взрывами земля и вкопанные в неё человеческие останки. Чёрный дым из труб крематория. Ямы, заваленные телами… Лужа под ногами, а в отражении живая груда костей растёт за спиной, тянется к верхушкам елей. Чудовище склоняется к уху беззубым черепом. В хрусте и скрежете угадывается: «Мы Костяной бог. Мы судья».

Рыбак отвёл руку от Гениного лба, снова закурил.

— Мы появляемся там, где была насильно и несправедливо отнята жизнь. На местах преступлений. В ледяных бараках колоний. А на полях сражений, этих многотысячных гекатомб, Костяные боги прорастают до небес.

— А я-то тут при чём?! — Проскрипел корой Гена.

Костяной щёлкнул пальцами.

Темноту сменил солнечный свет. Гена ощутил, что снова может шевелиться, недоверчиво осмотрел себя. Ему снова было четырнадцать, на нём были подаренные бабушкой шорты и широкая отцовская футболка. На причале пожилой мужчина закидывал удочку. Рядом в прозрачном пластиковом ведре плескалась мелкая рыбёшка. Под молодым ещё тополем ждал велосипед и сидящая на цветастом полотенце Варя. Она обернулась, улыбнулась ослепительно, так, что солнце обиженно скрылось за мелким рваным облаком. Карие глаза блеснули из-под светлой челки. Гена приземлился рядом и слегка надавил пальцем на её смуглое плечо.

— Сгоришь, кудрявая! Идём купаться?

Она набрала воздуха для ответа, но так и застыла, глядя за Генину спину.

Со стороны свинофермы шли двое. Один, в серой робе и выцветшей кепке, задумчиво курил. Второй, в застиранных джинсах и тельняшке, щурился, приглаживая рыжие вихры и лениво оглядывая поляну. Гена узнал этот взгляд. Так Ромка Липин, школьный хулиган, выбирал, чей портфель полетит сегодня с третьего этажа. Рыжий задержался взглядом на бьющейся в ведре рыбёшке, и Гена понял, что портфель сегодня пострадает не его.

— Детишки, — бросил рыжий, подходя со спины к рыбаку, — хотите, вся эта рыба наша будет?

«Кепка» подскочил к ним и прошептал:

— Уматывайте отсюда!

Гена успел увидеть возящие по ивняку оранжевые сапоги рыбака, голову которого под водой держали жилистые, в наколках, руки рыжего.

Велик подпрыгивал на кочках. Варина коса хлестала по лицу, и Гена видел только несущиеся навстречу деревья. Позже, возле бетонной ограды психбольницы Гена то обнимал Варю, то вглядывался в её плачущее лицо и приговаривал:

— Нельзя в милицию, Варюш. Я этого рыжего у соседа видел. А вдруг он меня вспомнит? Через меня и тебя найдет. И убьёт. Не сомневайся. Так что пообещай, пообещай мне, что никому не скажешь! Забудь, поняла?! За-будь.

— Хорошо, — ответила Варя и растаяла в воздухе.

Гена снова был окружён темнотой. Кора стискивала грудь, медленно заменяла собой кожу, мышцы, рёбра.

— Но я же ничего не сделал… — жалобно проскрипел он.

— Вот именно. Вы ничего не сделали. Хотя могли. Могли рассказать о том, что со мной случилось.

— Но он бы нашёл и убил меня… нас с Варей.

— Он убил ещё троих, прежде чем его поймали.

Костяной затушил бычок о подошву сапога.

— Не только проливший кровь виноват. Виноват трусливо отвернувшийся. Виноват равнодушный. Виноват извлекший из пролитой крови выгоду. При жизни они могут избежать наказания. Но после жизни… за каждым явится Костяной бог и увлечёт в свой мир, где они испытают на себе страдания жертв. А страдания очистят их души от зла.

Генино сердце ещё билось. Натужно, тяжело, сдавленно. Что-то острое упёрлось в грудь слева, куда ещё не добралась настырная кора. Маленький серебряный крестик на тонкой цепочке. Если есть эти Костяные, нормальный Бог точно существует, и он должен помочь — за эту мысль Гена ухватился, как утопающий за соломинку, и зашептал про себя обрывки молитв. Оставшимся левым ухом он услышал тихий смех, похожий на хруст снега под ногами.

— Молитесь моему незадачливому коллеге? Мне жаль его. Воистину напрасная жертва! Знал ли он, что людей невозможно исправить… пока они живы.

Под цепочку подлезла упругая тополиная ветка, оттянула её. Цепочка лопнула, крестик прочертил в воздухе серебристую трассу и булькнул в ручей. Под тёмной водой мигнуло, как будто на дне лежал звонящий телефон. От причала донёсся плеск, на берег выскочила бледная голая девушка. Водоросли свисали с бёдер тонким кружевом, кувшинки запутались в голубых волосах. Голова отделилась от шеи и упала прямо в руки. Девушка криво пригладила её и забористо выругалась. Костяной шагнул навстречу.

— Эльвира Николаевна! Поздоровайтесь с Геннадием. Вы рады увидеть здесь знакомого?

— Пошёл ты! — взвизгнула девушка и показала средний палец. — Сволочь старая! Жаль, батя не может тебя второй раз грохнуть!

Костяной засмеялся своим хрустким смехом.

— Пожалуй, она моё лучшее приобретение! А вам, Геннадий, я должен ещё кое-что показать.

Он хлопнул в ладоши, и Гена переместился в ярко освещённый больничный коридор. Гена медленно пролетел под потолком, и его сквозь стену затянуло в тесную подсобку. На полу, рядом с опрокинутым ведром, лежала Варя. Мыльная вода подплывала под неё, пропитывала зелёную больничную форму. Гена дёрнулся к ней, попытался закричать, но не смог издать ни звука. Его рвануло, потащило назад, с силой втянуло в ствол почти поглотившего его тополя.

— Поздно, Геннадий. Её несчастное истрёпанное сердце не выдержало. Всю жизнь она жила для других, напрочь забыв о себе. Наказывая себя за молчание.

Костяной свистнул. Осока у берега пошла волнами, из неё на поляну выбежала собака — пегий спаниель. Она облаяла Эльвиру и вспорхнувший с ветки Букваль. Подбежав к Гене, она поставила на него передние лапы и заскулила. Гена заскрипел корой, почувствовал, как под вросшими в неё очками выступили смоляные слёзы. Костяной потрепал собаку за кудрявое ухо.

— Для Варвары всё не так уж плохо. Она сама себе жертва, сама себе судья. Она может уйти отсюда, когда захочет. Но захочет ли? Ведь здесь её преданность наконец-то будет востребована и вознаграждена.

— Начальник! — От обугленной беседки подбежал человек в костюме Пьеро.

— Можно мне другую робу выдать? Эта вон длинная, бабская! А краска на роже обязательно? По-пидорски как-то.

Костяной усмехнулся.

— А людей в речке топить не по-пидорски?

— Начальник, так это Колян всё. Я вообще-то детишек спас! Мне за детишек скощуха должна быть!

— Отстроите то, что сожгли, тогда поговорим.

Пьеро уныло поплёлся к останкам беседки.

Собака улеглась меж Гениных корней. Костяной присел рядом и обнял её. Гена потянулся к ним ветвями и прошелестел свой вопрос.

— Зачем книга? Затем, что я хотел дать вам шанс. Во мне, наверное, осталось слишком много человеческого. Но вы пользовались книгой бездарно, и оказались здесь. — ответил Костяной.

Гена снова пошевелил ветвями.

— Да, как и все исполнители желаний, мой друг понимает всё буквально и без оглядки на людскую мораль.

Костяной усмехнулся.

— Лишь одно желание вы загадали так, что Букваль не исполнил его в своём духе: не замарать штаны перед смертью.

Костяной снял с Гениной ветки светящуюся сеть и забросил на поляну.

— Что ж, пора. Через минуту Николай Петрович Рябов освободит койку в тюремной больнице, и наша маленькая труппа будет в полном составе.

Над поляной хлопнуло, заискрило, и Гена увидел, как в сети бьётся крупная полосатая рыбина с рыжим гребнем. Она так и норовила цапнуть Костяного и Пьеро, пока те тащили её к ручью. Адское создание, хлестнув хвостом, ушло под воду, и Костяной произнёс вдогонку:

— Как вы и хотели, Николай Петрович: теперь вся рыба ваша!

Автор: Лариса Потолицына
Оригинальная публикация ВК

Дождь барабанит по палатке, а рядом товарищ уничтожает уже вторую банку тушенки. Мы хотели начать пилить в районе двух часов дня, но дождь нарушил наши планы. Тучи налетели внезапно, и пришлось спешно сворачивать оборудование. Натан Андреевич сказал, что до завтра можем отдыхать. Это совсем не лишнее, учитывая степень нашей усталости. Честно говоря, мои ноги все в пластырях и бинтах – обувь плохо выдерживает местную влажность. Я вчера не написал, но по пути тоже случались неприятности. Витя, буквально вчерашний студент (не спрашивай, как он сюда попал. Все мы знаем, что такое маленький, но уверенный блат), неудачно споткнулся и вывихнул ногу. В считанные часы она стала похожа на огромный баклажан. Пришлось нам соорудить из веток нечто похожее на салазки, и два дня тащить Витю по земле. Теперь из него такой себе помощничек.

Ладно, ты всегда просила меня не хандрить и быть позитивным. Видела бы ты эти величественные стволы, возвышающиеся над остальным лесом! Небосвод здесь низкий, свинцовый, и кажется, будто этим исполинским деревьям не хватает совсем немного, чтобы упереться в небесную твердь. Стоит лишь взглянуть на этих гигантов, чтобы понять – не зря они были целью наших поисков все это время.

3

Валюсь с ног от усталости, но хочется черкануть пару строчек. Несколько дней подряд пилили эту громадину – не буду вдаваться в подробности, но это и правда было непросто. То, как оно падало… Помнишь, мы смотрели фильм про огромную обезьяну – Кинг-Конга. Там, где в конце он залез на небоскреб. Вот было похоже, будто это он падает. Небоскреб… не Конг. Треск и грохот стоял жуткий. Ствол ломал другие деревья, оказавшиеся под ним, словно это были спички. В моменте это напоминало землетрясение.

Когда пыль осела и все немного пришли в себя, настало время осмотреть получившийся пень. Нетрудно догадаться, что он получился несколько десятков метров в диаметре. Я бы мог написать, что когда мы забрались на него, то почувствовали себя стоящими на деревянной площади, но это не так. Дело в том, что… Я так взволнован… Смешно, но у меня немного подрагивают руки, когда я пишу это. Не буду ходить вокруг да около: наша теория подтвердилась! Внутри эти гиганты полые! Только кора и еще метр-полтора древесины. У меня закружилась голова и я чуть не сорвался вниз, когда стоял там, а дыра уходит внутрь пня (и земли, видимо) очень глубоко – с нашими фонарями мы не смогли понять что-то конкретное. Удивительное, конечно, явление. Огромная скважина внутри исполинского дерева…

Интересно, как ты сейчас там? Наверное, засыпаешь на кровати в обнимку с книгой. У нас с тобой всегда были сильные расхождения в литературных вкусах, но сейчас я бы все отдал, чтобы оказаться рядом и прочесть тебе пару глав про эльфов, гномов и кто там у тебя еще был. Потом выключить ночник, аккуратно укрыть тебя одеялом и поцеловать, вдыхая запах твоих каштановых волос… Что-то совсем я раскис, еще и пишу это все скрючившись в спальном мешке с фонариком на лбу. Да, у нас и такие есть. Потом покажу, когда вернусь. Люблю, целую! Буду спать.

4

Привет, солнце.

Устал, как собака.

Как и планировали, пытаемся исследовать этот, так сказать, “колодец”. Все утро возился с альпинистским снаряжением, крепил тросы, карабины, обвязки. Жара стоит дикая, и тот самый дождь, который я проклинал несколько дней назад, уже не кажется такой плохой идеей. Хотя даже на таком солнцепеке я чувствовал неуютную прохладу, вбивая клинья на краю “колодца”. Ближе к обеду Горюнов и Сеченов начали спуск. Мы ждали, пытаясь зацепить слухом обрывки их речи и наблюдая, как отблески света мельтешат внизу. Потом все исчезло. Время замедлило ход, сделавшись вязким, тягучим. Пока все орали, пытаясь докричаться до Горюнова и Сеченова, полосовали тьму лучами своих фонарей, мне нестерпимо захотелось уйти. Незаметно спустившись, я отправился в лес. Деревья укрывали от солнца, причудливые ароматы растений наполняли легкие, успокаивали. Я сел под деревом, уставившись на кусты впереди, богато увешанные причудливыми ягодами. Вспомнилась новогодняя елка. Тот день, когда мы вместе наряжали ее, и ты показывала мне коллекцию старых игрушек, доставшуюся тебе от бабушки. А когда ты вешала звезду, я обнял тебя сзади, поцеловал. Ты развернулась, ответила на поцелуй… А потом мне пришлось уйти, потому что скоро должен был приехать твой Олег…

Я уснул под деревом, погруженный в эти мысли, а когда проснулся, уже смеркалось. Вернувшись в лагерь, я увидел, что все толпятся около палатки Сеченова. Разведенный костер приветливо брызгал искрами, потрескивая в унисон оживленной беседе. Ребята обступили Сеченова и Горюнова, а те наперебой рассказывали про какие-то тоннели, подземное озеро. Судя по всему, они выбрались на поверхность совсем недавно. Я опешил от спокойствия окружающих. Чуть не крикнул: “Эй! Они же все в крови!”. Спустя несколько мгновений понял – это грязь такого необычного цвета налипла на них. До чего же неприятные ассоциации. Позже из бесед я узнал, что под землей есть огромное озеро, наполненное некой красной жижей. Сеченов чуть не утонул там, застряв, как в болоте, но совместными усилиями ребятам все же удалось выбраться. Натан Андреевич на седьмом небе от счастья. “Какая находка!”, – твердит он. Никогда не видел его таким воодушевленным. А я… не сказать, что разделяю всеобщий восторг.

Навестил Витю. Он не выходит из своей палатки, нога совсем печально выглядит. Отдал ему последнюю плитку шоколада. А ты знаешь, как я люблю сладкое.

Ладно. Чувствую завтра Натан Андреевич развернется на полную. Пойду спать.

5

Помнишь, как я говорил, что эта экспедиция будет поводом уединится с природой, найти внутреннюю гармонию? Похоже, я ошибался.

За последние несколько дней вниз спускались девять человек. Сразу скажу – я туда не полез. Меня и не просили. Горюнов попробовал жижу на вкус. Оказалось – похоже на густой куриный бульон с привкусом спирта. Все бы ничего: выплюнул, обругался. Вот только через час… Да, Горюнов мужик здоровый, бывший атлет, но… Он поднял руками огромный камень весом, наверное, несколько сотен, будто это был просто мешок с цементом! И знаешь, это не вызвало в лагере волнения или страха. Напротив, Натан Андреевич поручил мне срочно соорудить лебедку, чтобы начать доставать Джем. Так они назвали эту субстанцию.

Пытаюсь заснуть, но слышу скрип ручки, которую крутят не переставая. Достают и достают полные ведра Джема. По лагерю ползет его мерзкий, едкий запах. Совсем недавно доносились звуки ссоры, которая быстро переросла в драку. Не хочется выходить из палатки, но кое-куда наведаться все же надо…

Подумал о том, как ты там сейчас. У вас наверное очень холодно, вероятно идет снег. Греешься уже у кого-то под боком?..

Почему ты всегда держала меня на расстоянии?!

Неужели этот твой новый остолоп лучше меня?!

К черту!

Рад, что скоро экспедиция закончится, и я вернусь домой. А там и посмотрим…

6

Они все пьют эту гадость.

Все.

Я сделал вид, что тоже отхлебнул, но на самом деле стиснул зубы. Все равно я чувствую, как пары Джема холодными щупальцами проникают в мои легкие. Этой дрянью заполнены уже все канистры, бочки и бутылки в лагере. Ребята от него дуреют, становятся другими. Злыми. Этой злобой пропитано все вокруг.

Витю хотели напоить – вылечить ногу. Он наотрез отказался (да, это я отговаривал его ночью) и Аркадий, наш доктор, добрейшей души человек, обругал парнишку последними словами. Кричал, что он обуза, папенькин сынок. Кто-то легко разорвал брезент и кинул в костер, словно бы это была не палатка, а бумажный пакет. Я видел, как агрессия пышет из них, будто их только что достали из адской духовки. Никто никогда не сказал бы, что это простые исследователи и ученые. Инстинктивно, я попятился, а может это толпа выдавливала меня из себя. Двигаясь в сторону леса, я видел, как безобразные тени пляшут на стене из деревьев. Витя кричал совсем недолго, эти звери разорвали его за считанные секунды…

Я уже даже не знаю кому и зачем пишу это все. Пошел дождь, и я пытаюсь укрыться под большой елью. Лунный свет помогает видеть блокнот, но капли все равно попадают на бумагу, размывают чернила. Мне кажется, если я умру здесь, то ты даже не вспомнишь про меня, тупая шлюха. Ненавижу тебя!

Может, туда мне и дорога.

Приятный запах.

Даже не смотря на то, что я знаю: они жарят человечину.

7

Раздобыл чистой воды из ручья. Выпил. Стало легче. Ужасные мысли бурыми струйками утекли из головы.

Мне их уже не остановить, но я не буду заодно с этим зверьем. Одному богу известно, какой ужас сотворят эти демоны, когда доберутся до аэродрома, а потом и до цивилизации. Они потеряли человеческий облик, перестали членораздельно говорить. Я видел их вздымающиеся по всему телу вены, зубчатые дуги неестественно торчащих позвонков, залитые чернилами огромные глаза. Это были уже не люди, а инфернальная волчья стая. Наблюдал за ними издалека, пока они не убежали из лагеря. Для меня теперь отсюда нет выхода…

Поддавшись последнему в своей жизни приступу любопытства прицепил карабин и спустился вниз. Терять уже нечего. Кромешная темнота, сырость, дышать практически нечем из-за испарений. Нашел водоем или, можно сказать, месторождение Джема. Если бы не красный цвет и тьма вокруг, легко было бы представить, что это озеро Серебряное. То, что рядом с моей дачей. Танечка… помнишь, как мы там жарили шашлыки, а потом ночью сбежали от всей компании и целовались на берегу. Я все тогда грезил о нашей будущей жизни: примитивная, но такая приятная мечта о детях и доме на берегу моря. Глупый и наивный юнец, который не понимал, насколько счастье было близко. Оно было осязаемо…

Мне бы хотелось написать, что я достал из нашего лагеря огромные запасы динамита и сейчас взорву тут все, чтобы ни одна живая душа не нашла это ужасное место. Разумеется, ничего подобного у меня нет. Я бы мог напиться жижи и попробовать… Но я знаю – это лишь сделает меня еще одним чудовищем.

Жаль, что так и не расскажу тебе про налобный фонарик, который сейчас помогает мне записывать последние строки. У меня тут только он и мой старый любимый нож…

Все.

Пора нам прощаться, Танечка.

Сохрани свою хрупкую нежность.

Люблю. Навсегда.

Твой ***

Автор: Андрей Новичков

Оригинальная публикация ВК