Я пробормотала: "Да-да, отлично", понимая, что впоследствии ещё пожалею.
Отказаться было трудно не из-за денег – ведь я выступаю бесплатно как минимум каждый третий раз, поддерживая важные мне идеи и организации. Правда, в этом случае я думала не об идеях.
Я согласилась лишь потому, что когда я попыталась отказаться – организаторы хитро ответили: "Надеемся, Брене, ты не позабыла о тех, кто поддерживал тебя ДО твоей популярности".
Два послания, чаще всего заставляющие всех нас стыдиться своих решений – это "ты недостаточно хороша" и "да кем ты себя возомнила?". В Техасе второе чаще всего звучит так: "а не великовата ли ты для своих брючек?" ("you’re getting way too big for your britches").
Ответ организаторов столкнул меня на привычную тропу стыдных размышлений о моей излишней заметности и крайней узости привычных брючек. Наверное, поэтому я и согласилась. Крыть было нечем.
От неохотного согласия до сопротивления у меня проходит примерно десять минут. Так что успела начать сожалеть о согласии, когда выяснилось, что меня селят в гостиничный номер-твин вместе с другим спикером-женщиной. А не в одноместный, который я обычно интровертно прошу, чтобы отдохнуть и подготовиться.
Мне было неловко открыто настоять на одноместном номере. Я намекала на него в разговоре с организаторами всеми возможными способами. Через пять минут моего гарцевания на месте собеседница резко сказала: "Мы всю жизнь расселяем спикеров по двое. Никто не жаловался. Тебе требуется особое отношение?".
Брючки! Следи за брючками.
С детства я знаю, что требование особого отношения не поощряется. В моей семье детей хвалили за легкость на подъем, хорошее настроение и подстройку под взрослых. Хочешь в туалет, когда мы едем в машине по трассе? Потерпи до остановки для заправки. Не нравится обед? Не ешь. Тошнит на заднем сидении? Не думай об этом, отвлекись.
К сожалению, наше удобство для других означает, что мы вырастаем, не умея просить о необходимом. Зато научились не ставить никого в неловкое положение – за счет своих потребностей. Ай да мы.
Я легко могу подстроиться под любого человека. И доказать, что со мной удобно. Ведь я совсем не хочу, чтобы считали, что я жду особого к себе отношения! "Да ну что ты, нет, конечно. Поживу одну ночь с кем-нибудь вместе", – вежливо ответила я, окончательно возненавидев собеседницу. Что за отвратительный человек! И конференция наверняка будет отвратительная, – готовилась я. Соседка тоже наверняка окажется отвратительной. Чего ещё от них ждать!
Но конференция прошла отлично, организаторы помогли мне усвоить важную вещь, а соседка по номеру изменила мою жизнь. Правда, это не фея просыпала на меня горстку блесток, а скорее я пережила ощущение "Божечки, да никогда больше". Тоже сойдет. Перемены все-таки важные.
Я приехала в отель за день до события. Перед тем, как зайти в номер, я тихонько помолилась: "Господи, пожалуйста, пусть я смогу быть открытой сердцем и доброй. Позволь мне пережить этот опыт и оставаться благодарной новым возможностям".
А потом постучалась и открыла дверь своей карточкой: "Здравствуйте! Здесь кто-нибудь есть?".
В ответ я услышала душевное: "Ооо, заходите, заходите!" – и быстренько добавила к молитве: "Удержи меня, пожалуйста, от расстройства по поводу того, что я заселилась не первой и не успела выбрать кровать получше".
В комнате стоял симпатичный диванчик – примерно такие бывают в последних рядах кинозалов. Для парочек. На нем возлежала моя соседка с огромной коричной булкой в руках. Ногами в горных ботинках она беззастенчиво попирала мягкую ручку дивана.
Я представилась: "Добрый вечер. Меня зовут Брене". Вероятно, молитва сработала – иначе бы я выпалила: "Приятно познакомиться. А ну снимай говноботы с кушетки, и поторопись!". На ткани бежевого диванчика уже виднелись грязные следы.
Соседка махнула измазанной в корице рукой: "Прости, дорогуша, видишь что. А то бы пожала тебе руку". Я улыбнулась и помахала в ответ, чувствуя укол вины по поводу своего осуждения: "Не проблема! Приятного аппетита".
Тут она решила переменить позу. Кое-как ей удалось сесть, не прикасаясь руками к диванной обивке. Я хотела предложить салфетку, но не успела: моя соседка засунула последний кусочек булочки в рот и с удовольствием вытерла освободившиеся ладони о кушетку. Взглянула на них, явно недовольная тем, что начинка осталась, и вытерла их снова – уже об другой клочок дивана.
Я не успела справиться с лицом – очевидно, оно отражало всю глубину моего остолбенения. Соседка заметила мой взгляд, пожала плечами и улыбнулась: "Расслабься, дорогуша. Мы не у тебя дома".
Я молчала. Меня тошнило. В руке я всё ещё сжимала ручку чемодана, который не успела поставить на полку – и что-то уже не хотелось. Соседка тем временем спокойно прошла к кухонному уголку, налила в пластиковый стаканчик воды и вышла на крошечный балкон. Чтобы зажечь сигарету.
Сжимая чемодан рукой с побелевшими костяшками пальцев, я прошипела: "Это номер для некурящих! Здесь точно нельзя курить".
"В номере да, согласна. Про балкон ничего не говорили!" – отозвалась она сквозь балконную дверь со смехом.
Серьезно?
"Весь отель – для некурящих", – сказала я твердо, как бывшая курильщица. – "Дым уже летит в комнату".
Она снова рассмеялась: "Да забей. У меня очень вонючий дезодорант, напшикаю, никто не заметит".
Я вернулась к молитве. Господи, я снижаю ожидания. Удержи меня от убийства и других сомнительных решений. И во имя всего святого, пусть в отеле найдется свободный номер.
В отеле не нашлось свободных номеров. А в остальном молитва сработала, да.
На следующее утро я вышла на сцену и поговорила с аудиторией, а уже через пятнадцать минут после выступления прыгнула в такси, идущее в аэропорт. У гейта я поймала себя на основательном ощущении: что-то шло не так. Меня бесили все, кто проходил мимо. Женщина справа облилась духами так, что нечем было дышать. Мужчина слева чавкал жевательной резинкой. У пары напротив ребенок сожрал все конфеты.
Выстроившись в очередь к гейту, эти бестолковые люди отвлекали меня от размышлений об измазанной корицей и ботинками кушетке и прокуренном номере. Гораздо приятнее было осуждать разочаровывающе упадочное состояние человечества, чем вспоминать о согласии пожить в номере на двоих.
В голове снова и снова мелькала эта сцена: соседка, вытирающая руки о диванчик. Но растущее раздражение говорило о том, что чувства, переполняющие меня, не только о ней. Не только об испорченном соседкой диванчике. Была во мне ещё и стальная уверенность в том, что я знаю, как жить правильно. Вот-вот всех научу!
Белопальтовость – это маячок. Если я принялась осуждать других, значит, сейчас что-то не так со мной.
Я не первый год наблюдаю за своими чувствами. И самостоятельно, и с терапевтом. По опыту я знаю: мысль "я лучше, чем другие" говорит о какой-то невидимой сейчас внутренней боли. Когда в аэропорту я почуяла, что среди моих разнообразных переживаний есть ещё и любопытство, я тут же позвонила Диане, моему психотерапевту, назначила встречу – и бодро уселась в самолетное кресло, зная, что впереди сессия, на которой можно будет всё это проговорить.
Но на встречу с Дианой я пришла не в духе. Энтузиазм выветрился. Сидя на диване, я сердито скрестила руки на груди. Предыдущим вечером, чтобы успокоиться, я подумывала съесть что-нибудь жирненькое и любимое – но на последних клочках владения собой сделала выбор в пользу салата. Диане досталось за всех сразу.
Несмотря на мою суровую позу и недовольное лицо, Диана ласково улыбалась. Я ждала, что она что-нибудь скажет, начнет сессию. Она молчала.
Пришлось заговорить самой.
– Вся эта история про духовное просветление звучит прекрасно. Но некоторые люди всё портят. Меня адски бесят канализационные крысы и прочие нарушители правил.
Когда Диана вышла на пенсию, я узнала, что у неё есть топ фразочек, с которыми приходят люди. Мои канализационные крысы попали в шорт-лист!
Диана продолжала спокойно и открыто смотреть на меня. Такой уж у нее стиль! Наши сессии – пространство, свободное от оценки. В кабинете терапевта я могу переживать любые эмоции с любой яркостью – и ничего не фильтровать. Диана поможет мне разобраться с чувствами. Они её не пугают.
Не оценивая и не становясь ни на чью сторону, Диана переспросила:
– Я вижу, ты очень раздражена. Расскажи, пожалуйста, про канализационных крыс и нарушителей правил. Кто они?
Я вспомнила мультик "Смывайся". Смотрела ли его Диана? Она задумалась (видимо, вспоминая, что ей пришлось посмотреть с внуками за последнее время) и ответила: "Нет. О чем он?".
– Он о маленьком стильном крысе по имени Родди, который живет престижной жизнью любимого питомца девочки из богатой семьи в Лондоне. Но тут семья уезжает в отпуск. Родди выбирается из красивой клетки и веселится. Надевает смокинг, водит машину Барби в стиле Джеймса Бонда. Он британец и говорит с восхитительным акцентом. Смотрит телевизор, играет с куклами и другими игрушками. При этом он уважителен к семейному имуществу и следит за домом. И тут из трубы выбирается грязный и грубый крыс Сид! В грязной одежде и с нестрижеными когтями, с отсутствующими манерами и невежливыми шуточками – он смывает Родди в канализацию и наводит беспорядок в доме. Остальная часть истории предсказуема. Родди путешествует, расслабляется, заводит друзей, побеждает биг босса. Но смысл в том, что долбаная грязная канализационная крыса портит всё, за чем ухаживали, что берегли! Берет чужое без спросу и портит!
Диана кивнула и спросила, не встречала ли я недавно канализационных крыс. Я пересказала ей то, что вы прочли выше. "Хочу только уточнить", – переспросила Диана, – "Твоя соседка была канализационной крысой или нарушительницей правил?".
Я задумалась.
"И крысой, и нарушительницей! Это самое ужасное".
Диана попросила внести ясность: чем канализационные крысы отличаются от нарушительниц правил?
– Канализационная крыса не уважает чужие правила. Не бережет чужие вещи. Нарушители, конечно, тоже не уважают правила – но крыса ещё и ржет над теми, кто уважает! Над такими, как я. Моя школьная подруга встречалась с нарушителем правил. Один раз мы арендовали пляжные машинки – над кассой был огромный знак "Соблюдайте технику безопасности. Просьба не вывешивать из автомобиля руки и ноги". Конечно, стоило нам тронуться, парень вывесил ногу из машины. Я попросила его убрать ногу, и он начал смеяться надо мной: "О, Брене-любительница-правил страдает, бедная Брене!". Через пять минут он врезался в столб, следующие пять часов мы провели в травмпункте. Все страшно ему сочувствовали. Кроме меня. Он сам напросился! Да ещё и издевался над моим соблюдением правил. А сочувствовали – ему!
Диана внимательно слушала:
– Ага, теперь получше понимаю. Скажи, твоя соседка по номеру… Думаешь, она над тобой издевалась?
Я чуяла, к чему она клонит, и не хотела признавать, что я приняла загрязнение диванчика близко к сердцу, потому что парень моей подруги много лет назад посмеялся надо мной на пляже. Поэтому ответила холодно и рассудочно.
– Она издевалась над правилами и не соблюдала их, даже несмотря на то, что я говорила, что мне они важны. Она издевалась над тем, что я считаю важным. А это то же самое, что издеваться надо мной!
– Ага, спасибо за разъяснение.
Диана молчала. Я тоже молчала.
Вдруг она спросила странное:
– Как думаешь, возможно ли, что твоя соседка делала лучшее из того, на что была способна в тот вечер?
Что?
Я возмутилась. Глубоко и по-настоящему. Что за жесть? Я встретилась с таким впервые за несколько лет отличной совместной работы. В одну секунду я переменила мнение о Диане: кажется, не так уж она мне и нравится!
Я твердо ответила:
– Нет! Я не думаю, что такое возможно. Хочешь сказать, в это веришь ТЫ?
И пока я становилась всё более собранной и отрицающей, Диана, наоборот, открывалась всё больше – ее лицо, ее тело, ее сердце как будто разворачивались ко мне. Было ужасно неловко от этого несоответствия.
Она подумала и ответила:
– Я не могу сказать, что знаю точно про твою соседку. Но в целом считаю, что люди стараются делать наилучшее, да. А ты?
А я? Я думаю, что наш разговор зашел в какую-то странную глушь. Кроме того, я за это ещё и плачу! Вот что считаю я. Кроме того, я считаю, что некоторые люди ведут себя отвратительно. Вот как Диана сейчас. Или как моя соседка с диванчиком. Как можно считать, что это лучшее из возможного? Лучшее для кого?
Диана прервала мои размышления:
– Брене, я вижу, ты злишься. Расскажи, пожалуйста, что с тобой происходит.
Я разомкнула руки, сложенные на груди, наклонилась вперед и взялась руками за колени. Посмотрела Диане в глаза и серьезно спросила:
– Диана, ты действительно искренне веришь, что люди ДЕЛАЮТ ЛУЧШЕЕ ИЗ ВОЗМОЖНОГО? Или в это мы должны верить как приличные помогающие практики? Скажи честно.
Я всматривалась в Диану так внимательно, что ни один детектор лжи бы не смог поймать уклончивость лучше меня.
Она улыбнулась и просто кивнула.
Божечки, ну как так?
Она пояснила:
– Да, я считаю, что большинство из нас делает лучшее из того, что мы можем, опираясь на те ресурсы, что у нас есть. Я верю, что мы можем расти и достигать новых возможностей, но мы также делаем всё, что можем на сегодня.
Все, кто в этом уверены, должны оседлать единорогов и ускакать по радуге, – мрачно подумала я.
Диана сообщила, что наша сессия закончилась – и впервые я была рада это услышать! О чем вообще разговаривать, если мой терапевт на стороне женщины, вытирающей руки и ботинки о гостиничный диван?
Я дотащилась до машины и отправилась по делам. Диана подселила в мою голову много сравнительно безумных мыслей за годы нашей совместной работы, но ни одна ни была настолько неожиданной и бесячей. Даже в очереди в банк я не могла перестать злиться на тех, кто (якобы!) делает всё, что может.
Пожилая белая женщина ругалась у окошка с операционистом, темного цвета кожи, сильно моложе её: "Это какие-то ваши махинации! Я ни за что не платила второго числа! Позовите начальника, я хочу серьезно поговорить о том, куда вы сливаете мои деньги!".
Я была следующей в очереди и видела ситуацию как на ладони. Операционист обернулся к своей руководительнице, тоже темной женщине средних лет, и вопросительно помахал. Та была занята с другим клиентом, но кивнула ему, давая понять, что подойдет, когда освободится.
"Нет! Я хочу говорить с настоящим начальником!" – кричала посетительница. Ну вот, смотрите. Она правда собирается вопить до того момента, когда найдется руководитель с кожей того же цвета, что и у неё? Что вообще происходит с людьми?!
Руководительница распрощалась с клиентом и увела сварливую женщину. Молодой человек облегченно позвал меня к окошку: "Следующий! Чем я могу вам помочь?".
Демоны терапии обуяли меня. Вместо того, чтобы заговорить о причине визита в банк, я ляпнула: "Скажите, вы считаете, что каждый делает лучшее из возможного?".
Он улыбнулся: "Вы видели, что произошло, да?".
Я кивнула: "Да. Ей не понравилось то, что вы ей сказали, и она потребовала белого начальника. Ужасно".
Он поднял брови и пожал плечами: "Её можно понять. Она в панике из-за денег. Люди часто срываются по финансовым поводам".
"Она так кричала! Но вернемся к моему вопросу: верите ли вы, что она делала лучшее из того, что могла?"
Он задумался: "Хм… Наверное. Когда человек в панике, от него всякого можно ожидать. Трудно контролировать себя в таком состоянии. Вы психиатр?"
Блин, да речь не обо мне!
"Нет, я исследовательница. И я совершенно точно не верю, что эта клиентка делает лучшее из возможного"
Снова уходя от вопроса, работник банка вкратце рассказал, что ходил к психиатру, когда вернулся из Ирака после двухлетней службы. Его жена изменила с общим другом, и он потерял над собой контроль.
Мой вопрос сразу же стал неважным по сравнению с драматическим опытом моего собеседника. Мы поговорили ещё немного, он выдал мне деньги – за этим я и приходила.
Пока я запихивала кошелек в сумку, банковский работник прибавил: "Знаете, такая штука… Никогда нельзя сказать, в чем там дело. У этой дамы, может, сын крадет деньги со счета и тратит бог знает на что. Или у её мужа Альцгеймер – и он забывает, что купил. Мы не знаем, что творится в жизни других людей. Невозможно быть добрым, когда боишься. Может, она и правда больше ничего не могла сделать, в такую панику впала, что это было лучшее из возможного. Всего вам доброго и хорошего дня".
Я всё ещё пыталась бороться с фантастической идеей Дианы – но парень рассуждал логично. Не сумев разобраться, я взялась за привычный инструмент – исследование мнений. За следующий месяц я подробно поговорила примерно с сорока людьми об идее "каждый из нас делает лучшее из возможного". Начала с коллег и студентов, а потом связалась с теми, кто уж давал мне интервью в прошлом. Примерно на пятнадцатом собеседнике мне полегчало: проявились условия и принципы, по которым люди были или не были согласны с этим постулатом. Разные мнения складывались в четкую картинку.
Те, кто верил в идею Дианы, начинали ответ со слов "Я знаю, что это звучит наивно", "Мне нечем доказать, но я полагаю…" или "Возможно, это странная установка, но…". Они не торопились и размышляли перед тем, как принять решение. Казалось, они извиняются, что верят в то, что остальные делают максимум из того, на что у них есть силы и возможности! Они поясняли, что также верят и в то, что люди могут меняться и расти. Их вера в лучшее в людях не была оправданием паршивым поступкам – она поддерживала человечное отношение даже к тем, кто поступает необдуманно, грубо или жестоко.
Те же, кто в идею Дианы не верил, наоборот, были совершенно уверены в своей правоте. Я ни разу не слышала с этой стороны баррикад сомнения или беспокойства. Нет! Они не согласны! И не собираются менять своё мнение! Прям как я.
Люди, не согласные с Дианой, приводили в пример себя:
"Знаю, что лично я могу лучше, так почему другим отказывать в таком?",
"Я, например, ленивая задница и никогда не делаю лучшее из возможного, и другие тоже наверняка забивают",
"Всегда можно добиться большего, нельзя останавливаться на возможном".
Они считали недостаточными и свои усилия с достижениями, и чужие.
Я заметила беспокоящую меня взаимосвязь: те, кто не соглашался с Дианой, явно страдали от перфекционизма.
Всё начиналось с того, что они не уважали собственные усилия и результаты – а заканчивалось тем, что они не верили, что другие делают лучшее из того, на что способны. С одинаковой жесткостью эти ребята относились и к себе, и к другим, не принимая ничего, кроме идеального – а его не достигал никто, поэтому всё подчистую оказывалось недостаточно хорошим.
Меня беспокоило, что люди, живущие полным сердцем – я называю их "wholehearted" (искренний), поскольку они умеют быть уязвимыми и верить в свои силы – считали, что Диана права. Они обращали внимание на ценности и намерения, а не на успех и результаты. Как профессиональная исследовательница, я понимала, что происходит. Меня смывают, как Родди, чтобы я признала неприятную правду.
В попытке спастись я поговорила на эту тему с мужем. Стив – педиатр, и я доверяю его мнению как в личной, так и в профессиональной сфере. Он выслушал вопрос и долго не отвечал, задумавшись. Я поняла, что вопрос оказался непростым… и, кажется, Стив попадает в первую категорию – людей, которые отвечают не сразу и не уверены в том, что правы. Эх!
Стив обернулся и посмотрел на меня так же, как Диана на той сессии. И сказал: "Я не знаю наверняка, делают ли они лучшее. И не знаю, как проверить. Но я точно знаю, что мне приятнее жить, когда я считаю, что каждый и каждая делают лучшее из возможного. Включая меня. Это помогает мне не оценивать других, фокусироваться на том, что есть – а не на том, что должно или могло бы быть".
И вот я снова пришла к Диане. Она спросила, как я себя чувствую.
Я начала плакать.
Через некоторое время я смогла произнести то, что рвало мне сердце:
– Люди делают лучшее из того, на что они способны…
Диана внимательно и заботливо смотрела на меня. Она не сказала "Я же говорила!". Она меня не похвалила. Она вообще никак не оценивала то, что со мной происходит. Как она это делает?!
– Теперь я понимаю, что пошло не так в истории с соседкой. Я должна была попросить о том, что для меня важно, а не соглашаться на то, что было удобно им, если для меня это принципиально. Я должна была отказаться участвовать или снять себе одноместный номер сама, если мне хотелось поучаствовать, а они не могли этого потянуть.
Диана посмотрела на меня и без капли иронии сказала:
– Ты делала лучшее из того, что могла на тот момент.
Самые смелые и продуктивные люди из тех, кого я опрашивала, отличаются крепкими, четкими и понятными границами. Раньше меня это удивляло, но теперь я понимаю, как это помогает уязвимости и отваге. Если ты веришь, что другие делают лучшее из того, на что они способны, если ты просишь о том, что тебе необходимо, если ты не терпишь плохого с собой обращения – у тебя остаются силы на смелость.
Я жила иначе: осуждала себя и окружающих, потому что "всегда можно было бы постараться сделать лучше", сражалась с разочарованием и отказывалась работать над границами, потому что это слишком трудно и, кроме того, мешает, если пытаешься быть всем приятной и удобной.
Люди, живущие полным сердцем, просят о том, что им нужно. Они умеют отказывать, когда не согласны, а если они соглашаются – то потому, что и правда готовы и хотят согласиться. Они живут открыто и бережно, потому что границы уберегают их от разочарования.
Я рассказала Диане о том, как задавала свой вопрос группе священнослужителей, работающих с беднотой. Я просила их подумать о ком-то, кого они осуждают и кто их раздражает, написать имя на листочке и представить, что они знают наверняка: эта персона делает лучшее из возможного. Что тогда?
Сначала они сопротивлялись, им было трудно представить, что человек, чье имя они написали на листке, делает наилучшее. Тогда я сказала: представьте, что так говорит бог. Вообразите: бог говорит, что этот человек – как и все другие – делают лучшее из возможного. Тогда что?
Одна женщина заплакала. Рядом сидел её муж – они, похоже, написали одно и то же имя. Я спросила, может ли она поделиться тем, что переживает. Она согласилась.
Джеймс, человек с листочка, жил в пустыне в трейлере вместе с шестью детьми. У него и у его жены – долгие истории зависимости от всего, что только можно представить. Социальные службы постоянно приезжают к этому трейлеру и ведут разговоры. Муж и жена, пришедшие ко мне, давно привозили Джеймсу еду, памперсы, сухое молоко – и подозревали, что половину привезенного он сбывает в обмен на выпивку.
Женщина сказала дрожащим голосом: "Если бы бог был уверен, что Джеймс уже делает всё, на что он способен, я либо продолжила бы привозить ему то, что могу, тогда, когда могу, и прекратила его осуждать – или бы прекратила поддерживать его вовсе. В любом случае, я бы смогла перестать злиться на то, что он ничего не делает со своей жизнью, и ждать, что он переменится!".
Муж обнял её и прибавил, борясь со слезами: "Мы очень устали. Устали злиться и разочаровываться в людях. Устали, что наши усилия не ценят".
Я узнала в их словах себя.
Диана выслушала историю и прибавила:
– Ух, вот это у тебя трудная и важная работа!
Я просветлела лицом и ответила, снова считая Диану подходящим мне терапевтом:
– Да! Трудная. Я тоже устаю. Но уставать от исследований и перемены точки зрения – совсем не то же самое, что уставать от того, что я злюсь на людей и разочаровываюсь в них. Мне нравится такая усталость. И мне нравится верить, что я делаю лучшее из возможного.
