– Смотри, письмо из комитета! Новый фонарь привезли! Ты что, не рад?
Выражение лица сказало всё за меня. Вика поняла, что восторгаться я не собираюсь, пожала плечами и умчалась разносить новость по отделу.

Я взял брошенное на стол письмо, вчитался.
Конечно, я не обрадовался: новый фонарь означает, что придётся убирать старый. А я, как руководитель отдела утилизации, должен принять меры. Вика работает с энтузиазмом, потому что для неё электрический фонарь – символ, шаг к светлому будущему. А ещё – потому что для выполнения задания ей нужно только оформить документацию. А кому объяснять местным необходимость утилизации? Мне! И это прямо перед Днём фонарщика!

– Ваши железки уродуют облик города!
– От электрического света болят глаза!
– Всю дорогу разворотят, пока что-то путное поставят – видели, знаем!

Меня передернуло от мелькнувшей в воспоминаниях вереницы стариков. Мы не нашли общий язык: ворчуны не хотели перемен, а я оказался плохим оратором. Хоть и приехал в этот город таким же энтузиастом, как Вика! Ещё и идеалистом в придачу. Шёл на первую установку фонаря с волнением, но твёрдой уверенностью в собственной правоте. Нёс источник просвещения в массы так рьяно, что чуть не подрался с протестующими! Спасибо, у Кости в руках оказался лом: знал человек, куда шёл.

Два года я устанавливал новые фонари, потом четыре года убирал старые. Постепенно протесты сошли на нет, но одна проблема осталась: фонарщики. Каждый старый фонарь кто-нибудь продолжал зажигать. Мой приход воспринимался как покушение, а я почти сочувствовал бедолагам: они давно не зарабатывали своим светом, но всё ещё считали его жизненной целью.

Раньше ведь так и было: свет спасал жизни. В нашем городе тьма особенная, живая. Окажешься в тени целиком – сожрёт, и никто не найдёт тебя на следующий день. Такое вот неизученное аномальное явление. Но люди постепенно привыкают ко всему, вот и наши жители годами борются с тьмой огнём. Потому у нас по фонарям отдельный проект, а фонарщики считаются героями. Или считались?

Дверь отворилась: Вика вернулась вместе с Жанной. Жанна серьёзно кивнула мне, пожала руку. Я отложил письмо и спросил, чем обязан таким официальным приветствием.

– Мы победили! – воскликнула сияющая Вика.
– Кого? – я недоумевал: мы, кажется, ни с кем не воевали.
– Темноту и необразованность! Путь к сознательности привёл нас…
– Стоп, – слушать это предложение до конца я не хотел, поскольку сам знал продолжение наизусть. Вика обиженно замерла. – Конкретней.
– Посмотри! – Жанна хихикнула и развернула бумажную трубку, которую принесла с собой.

Карта города была испещрена зелёными точками. Я знал, что в отделе контроля так отмечают новые фонари. Давно позеленела Главная улица, потом расцвели её придатки, и даже цепь переулков надела изумрудные крапинки. Только на Третьей Фонарной осталась большая красная точка. Я понял: именно там мы произведём последнюю утилизацию в рамках проекта.

Некоторое время я делал вид, что изучаю, как быстрее попасть на нужную улицу, потом криво улыбнулся, пожал руку Вике, чтобы она перестала смотреть на меня так расстроено, и вышел из кабинета. Интересно, на какую работу меня перекинут после? Пару минут постояв на балконе, я вернулся и бодрым голосом сказал:
– Утилизируем на следующей неделе.
– А почему не завтра? – разочарованно протянула Вика. Я понимал её нетерпение: окончание проекта для неё означало надбавку, возможно, даже повышение.
– Завтра День фонарщика. Праздник всё-таки.
– А что, в городе ещё остались фонарщики? – я уже злился: Жанна работала в отделе контроля, ей ли не знать ответ на этот вопрос.
– Просвещение предполагает в том числе уважительное отношение к традициям, – наставительно сообщил я Вике. – Потому готовим документы к понедельнику. Сейчас напишу ответ комитету.

Вика села за стол, Жанна ушла к себе. Оставшийся рабочий час прошёл в молчании.

Я шёл домой в сумерках и думал: хорошо, что есть фонари, электричество. Всё-таки эти шесть лет я потратил на полезное дело: город стал безопасней. Моё внимание привлёк разговор идущих рядом отца и дочери.

– Я не буду надевать это безобразие! – возмущалась девочка-подросток, тряся бумажным пакетом из одёжной лавки.
– Но ты участвуешь в параде, там все будут в таких костюмах, – лениво басил грузный мужчина. В руках у него была странная старая кепка. Я предположил, что это тоже элемент костюма. – День фонарщика, дети наряжаются в фонарщиков и проходят по Главной улице. Традиция!
– Глупая традиция! Я вообще-то девочка!
– У тебя волосы короче, чем у некоторых мальчишек! – Мужчина потихоньку выходил из себя.
– Почему я вообще должна участвовать в этом параде?

Тишина, только шуршание подошв о камни. Я знал, почему девочке нужно было участвовать в параде: на пиджаке мужчины блестела нашивка отдела просвещения. Вероятно, этого сотрудника обязали организовать парад. Достаточно принципиальный, он не мог выпроводить вышагивать в странных костюмах толпу чужих детей, не задействовав своего. Девочка скрылась в подъезде, так и не услышав ответ. Я зашёл в магазин.

Через двадцать минут во дворе встретил ту же девочку с короткой стрижкой. Она пинала что-то ногами. Присмотревшись, я узнал в запыленном предмете кепку.

– Что ты делаешь? – девчонка посмотрела на меня, хотела ответить резко, но увидела мою нашивку и потупилась.
– М…Мяч пинаю…
– Какая у твоего мяча интересная форма, – я не спешил ругаться – всё-таки ребёнок не мой. – На форменную кепку похожа.
– Ага… – Даже в тусклом вечернем свете я увидел, как собеседница покраснела. – Не рассказывайте, пожалуйста.
– Тогда подними её и почисти. Зачем портить вещь?
– Я не хочу никакой парад… – прошептала девочка, отряхивая ткань.
– Как тебя зовут?
– Анна.
– Очень приятно, Анна. Меня зовут Леонид. Я понимаю, что парад скучный и глупый, и всё-таки он очень нужен. Знаешь, зачем?
– Знаю, конечно. Просвещение предполагает формирование уважительного отношения к традициям и бла-бла-бла-бла-бла! – девочка улыбнулась, но как-то невесело.
– Правильно, – я взял пыльную кепку, надел на себя. – Но есть ещё кое-что. Во-первых, в городе ещё остались люди, для которых старые фонари очень важны. Это их прошлое, это большая часть их жизни. И парад их поддержит, точно. Всегда поддерживает.
– А во-вторых? – девочка заинтересовалась: ей явно не хватало объяснения простыми человеческими словами.
– А во-вторых, в городе остался всего один старый фонарь. Скоро его уберут, и зажигать будет нечего. Всё что останется – День фонарщика и парад. Это довольно печально.
– Погодите, Вы же утилизатор! – Анна беззастенчиво показала на большую зелёную букву «У» на моём нагрудном кармане. – Неужели Вам тоже от этого грустно?
– Хочешь честный ответ? Да. Мне очень грустно от того, что именно мне нужно будет убирать последний фонарь. В какой-то мере и от того, что никто не будет его защищать. Держи свой символ света, носи гордо! – я протянул кепку хозяйке и пошёл дальше. Дойдя до угла обернулся и увидел, что девочка надела кепку.

Занеся продукты домой, я решил прогуляться до объекта утилизации на Третьей Фонарной. Странная затея, гулять в самой тёмной части города, но разговор о параде вызвал слишком подходящее для этого настроение. Я проверил, есть ли в кармане спички, приготовился зажечь одну, чтобы быстро миновать опасный участок. Который, к моему удивлению, оказался… Освещённым.

Под старым фонарём на скамейке курил седеющий незнакомец. Я подошёл к нему, сделал вид, что очень заинтересовался вишнёвыми цветами неподалёку, соображая, как начать разговор. Мне не пришлось ничего придумывать. Дед пробормотал:
– Ну, здравствуй, господин утилизатор!
– Драться будем? – спокойно уточнил я.
– Нет, к чему. Раз пришёл – значит, уже и бумажка есть, и всё решено… – старик тяжело поднялся, чтобы лучше видеть меня. – Ты не думай, я не ругаюсь. У тебя лицо хорошее, доброе лицо, и дело ты выбрал правильное. Одиноко только, понимаешь? Вроде как жил, жил, а потом раз и никому не нужен.

Я кивнул, надеясь услышать продолжение.
– Все мужчины в семье фонари зажигали, спасали город от тьмы. Прадед, дед, отец… Я вот дожил до седой бороды, зажигая свет. А потом раз – и электричество. Дорога в будущее. А какое оно мне будущее, кто в пятьдесят становится электриком? – Старик выбросил сигарету в урну. – А мне, пожалуйста, пенсия. Это хорошо, конечно, а делать-то что? Марта моя хоть как шила, так и шьёт, а я с тех пор шляюсь по улицам как тень, да и только. Я сказал себе: пока есть хоть один фонарь в городе, который могу зажечь – буду продолжать. В магазине напротив шутят: главный ценитель керосина. А мне всё равно! И теперь… Сколько ему остаётся, фонарю-то? Скоро эти ваши с проводами понаедут устанавливать?
– Неделя, – я видел, что скрывать бесполезно.
– Ну, и то. Спасибо, хоть после праздника. Э-эх…
Старик ушёл, я присел на скамейку на его место. Тоска расползлась по душе, когда я услышал, что даже он сам считает себя только тенью прошлого, будучи живым.

***

На следующий день я пришёл на работу в скверном настроении. Повысил голос, когда узнал, что Вика попыталась записать утилизацию на более раннее число. Извинился, удостоверился, что во всех отчётах фигурирует понедельник, закрыл вопрос. Работать не хотелось, да и дел не было: до понедельника шесть дней.

Вика заполняла табличку и бурчала, что я просто упрямлюсь. Я не спорил: в самом деле, ведь так и было. Не знаю, чего я хотел добиться отсрочкой. Это ведь не мера, а так, попытка к бегству… Я уже думал: может, и правда, плюнуть, убрать фонарь прямо завтра утром и ждать решения своей участи? Куда меня теперь пошлют, в какой город? Или оставят здесь утилизировать ещё что-то? Интересно, всё ли мы утилизировали?

Сигнальный звонок вызывал нас на Главную улицу: у парада должны быть зрители. Я высматривал в толпе веснушчатую мордашку вчерашней знакомой, увидел несколько похожих лиц. Ребята старались идти под музыку, улыбаться и выглядеть естественно, мы в свою очередь поддерживали их аплодисментами. После фонарщиков прошли танцоры, потом ещё кто-то из школьных театральных студий… Вика восхищалась: «Как хорошо работает наш отдел просвещения!» А я заметил среди зрителей старика, с которым говорил вечером.

Старик держал в руках маленькую светящуюся копию своего фонаря, серьёзный, строгий. Даже форму надел… Почему-то мне стало не по себе от этой картины. Через полчаса мы разошлись по кабинетам, и вроде бы всё было в порядке, но…

Ко мне прибежали незнакомые люди, размахивая пачкой фотографий и тараторя что-то про Третью Фонарную улицу. Я забрал фотографии, присмотрелся.

Вокруг фонаря стояло не меньше пятидесяти детей, все в форменных костюмах и с плакатами в руках. Даже чёрно-белое изображение передало крик огромных букв:
– Историю – музеям!
– Нет будущего без прошлого!
– Утилизация должна быть гуманной!
– Я за традиции!
– Протестую!
– Не путай солнечный свет со светом лампочки!

Я не знал, что сказать. Привык ругаться со старшим поколением, а тут дети, и какие дети! Особенно удивил плакат про солнечный свет и лампочку. Его держала Анна.

– Вы журналисты? – догадался я.
Два часа мы с Викой решали, как составить письмо в комитет, чтобы нашу просьбу не отклонили. Мне удалось убедить критически настроенную девушку, что представление фонаря, как исторической ценности – это хорошо, и мы вовсе не пытаемся отказаться от работы и идей утилизации. Общими усилиями письмо было составлено, отправлено. Я облегчённо выдохнул.

По пути домой я встретил Анну в том же самом дворе.
– Вы не останетесь без работы? – серьёзно спросила она, когда я отдал ей фотографию с плакатами.
– Нет, всё в порядке. Знаешь, вы сделали то, что мне было недоступно.
– Это всё мы с господином Фонарщиком придумали! – гордо сказала девочка, поправив кепку.
– Правда?

Я посмотрел на толпу ещё раз. Да, старик стоял среди детей, вместо плаката держа в руках свою копию фонаря.
– Знаете, папа сказал, что нужно начать в отделе просвещения исторический проект. Вы заходите к нам, он будет рад, если Вы присоединитесь!
– Обязательно загляну!

Странно: впервые за долгое время я искренне улыбался.

Автор: Катя Бременская
Оригинальная публикация ВК