Роже Шартье, автор книги «Карты и вымысел (XVI–XVIII века)», взялся проследить ее истоки и объяснить, зачем авторы, их издатели или читатели пытались придать визуальную форму несуществующим островам, странам и континентам. Публикуем фрагмент, рассказывающий о попытках нанести на карту Утопию Томаса Мора.
Образцом для вымышленных островов Джонатана Свифта могла послужить как неведомая Южная Земля Джозефа Холла, так и другое описание недавно открытого края, которое точно находилось в его распоряжении, — «Утопия» Томаса Мора. Именно эта книга стоит у истоков романной картографии. Уже в первом ее издании, вышедшем в 1516 году в Лувене, на обороте титула была представлена карта острова Утопия, а на второй стороне разворота, — утопический алфавит. Надпись Utopiae Insulae Figura («Очертания острова Утопия») указывает, что перед нами — изображение того самого острова, на котором побывал португалец Рафаэль Гитлодей, сопровождавший Америго Веспуччи во всех его четырех путешествиях. Оно вполне соответствует картографическим конвенциям того времени, что должно было убедить читателя в реальном существовании страны Утопии. Как и другие паратекстуальные элементы — письмо секретаря Антверпена Петера Гиллиса (Петра Эгидия) к члену Большого совета Мехелена Жерому Буслейдену (Иерониму Буслидию), затем письмо Буслейдена Мору и, наконец, письмо Мора Гиллису, — карты подтверждают правдивость повествования. Вернее, все это собрание документов было призвано доказать реальность бесед Мора и Гиллиса с Гитлодеем, а следовательно — подлинность его путешествия.
В целом карта соответствует описанию острова, данному Гитлодеем в начале второй книги:
«Остров утопийцев в средней своей части (ибо она шире всего) простирается на двести миль, на большом протяжении остров не очень сужается, а ближе к обоим концам постепенно утоньшается. Если эти концы обвести циркулем, то вышла бы окружность в пятьсот миль; концы эти делают остров похожим на нарождающуюся луну».
Нарисовавший карту художник (возможно, Герард Гельденхауэр) учел и другие имеющиеся в тексте топографические указания: посреди залива мы видим скалу, на которой стоит сторожевая башня; столица, Амаурот, находится в центре острова и обозначена как Civitas Amaurotum, то есть город-мираж, окруженный стенами с башнями и бастионами; неподалеку протекает река Анидр («безводная»), которая огибает город от своего истока (Fons Anhydri) вплоть до впадения в океан (Ostium Anhydri).
Такие эффекты реальности — часть игры с вымыслом, характерной для такого типа сочинений. На это указывает и подзаголовок «книжечки», которая охарактеризована как «весьма полезная, а также занимательная/праздничная» (nec minus salutaris quam festivus). Как подчеркивает Карло Гинзбург, термин festivus тут надо понимать в буквальном смысле — как отсылку к праздникам, когда мир как бы переворачивается с ног на голову. А также как аллюзию на труды Лукиана из Самосаты, которые Мор вместе с Эразмом Роттердамским перевели и опубликовали в 1506 году, охарактеризовав их «самыми праздничными сочинениями» (opuscula longe festivissima). Присутствие иронии превращает ученых читателей в сообщников еще более ученых авторов и ставит под сомнение правдивость повествования. Как и у Лукиана, цель состоит в том, чтобы соединить развлечение и серьезность, ученую игру и обсуждение важных вопросов, причем сделать это под маской вымысла, который постоянно доказывает свою правдивость.
По мнению Луи Марена, такая внутренняя двойственность свойственна и карте острова. Сам факт ее существования вроде бы доказывает, что утопическое повествование способно обретать пространственное воплощение и определенные очертания, то есть быть представлено как реальность, которую можно увидеть благодаря изображению. Между тем это карта «не-места» (ou-topia), которое по определению находится вне географических координат. Иными словами, напечатанная на бумаге карта не более чем приманка, поскольку страна Утопия находится нигде, точно так же, как протекающая там река Анидр безводна, а ее столица Амаурот — невидима. И Марен и Гинзбург обращают внимание, что в одном из текстов, предпосланных повествованию, Мор указывает на невозможность представить «нигде». В письме Гиллису (Эгидию) от 3 сентября 1516 года он просит своего корреспондента уточнить у Гитлодея, где именно находится открытый им остров:
«...ни нам не пришло на ум спросить, ни ему — сказать, в какой части Нового Света расположена Утопия. Мне не хотелось бы, конечно, оставить это без внимания, и я дорого дал бы за это; ...потому что мне как-то стыдно не знать, в каком море находится тот остров, о котором я столь много рассказываю...»
Эти сведения тем более необходимы, поскольку, как иронически добавляет Мор, уже нашелся один теолог, который претендует на то, чтобы стать епископом Утопии. Гиллис в свой черед поясняет, что на самом деле Гитлодей назвал местоположение острова, но эта информация была утрачена в момент ее обнародования: «...кто-то из друзей, простудившись, скорей всего, думаю я, на корабле, кашлем своим заглушил несколько слов Рафаэля». Естественно, «нигде» не поддается локализации; по выражению Марена, Утопия — это «карта, которой нет на картах».
Кроме того, описание Утопии содержит дополнительную невозможность: «окружность в пятьсот миль» не может иметь диаметр в двести миль, соответствующий, по словам Гитлодея, средней части острова, «где он всего шире» (отсылка к размерам Англии, которая выступает в качестве антипода Утопии). Если буквально следовать тексту, то изобразить остров нельзя. К этой базовой невозможности добавляется еще одна, картографическая, связанная с дистанцией между городами Утопии:
«На Утопии есть пятьдесят четыре города; все они большие и великолепные. По языку, нравам, установлениям, законам они одинаковы; расположение тоже у всех одно, одинаков у них, насколько это дозволяет местность, и внешний вид. Ближайшие из них отстоят друг от друга на двадцать четыре мили. И опять же ни один из них не удален настолько, чтобы нельзя было из него дойти до другого города пешком за один день».
Изобразить такую конфигурацию вряд ли получится, и гравер, создавший карту для издания 1516 года, даже не пытался это сделать.
Во втором издании «Утопии», выпущенном стараниями Жиля де Гурмона в Париже в 1517 году, карты нет, зато на титульной странице сообщается, что к паратекстам было добавлено письмо Гийома Бюде. В нем французский ученый снова возвращается к проблеме местонахождения Утопии и отметает все географические спекуляции: «Лично я, впрочем, разобравшись во всем этом, понял, что Утопия расположена за пределами известного нам мира. Несомненно, это — остров Блаженства; возможно, она находится близ Елисейских полей (ибо, как свидетельствует об этом сам Мор, Гитлодей пока не указал определенно, где она находится)». Блаженные острова, пристанище праведных душ, в античной мифологии часто идентифицировались с Элизиумом, а в Средние века — с раем. Кроме того, Бюде сообщает, что остров порой именуют Удепотией, то есть островом Никогда, что дополнительно усиливает его дематериализацию.
В марте и в ноябре 1518 года Иоганн Фробин выпустил в Базеле одно за другим два издания сочинения Мора, снова добавив к текстам карту: похоже, что ее присутствие было необходимым элементом игрового балансирования между доказательствами подлинности и признанием вымысла. Книге было дано новое название, а на титуле указано, что в издание также включены эпиграммы Мора и Эразма. В обоих базельских изданиях использована одна и та же гравюра работы Амброзиуса Гольбейна (за исключением того, что в мартовском издании она озаглавлена — «Изображение острова Утопия», а в ноябрьском — нет). Эта карта 1518 года имела несколько важных отличий от той, что была опубликована в оригинальном издании 1516 года. В ее нижней части добавлены фигуры трех персонажей: слева на переднем плане стоит Гитлодей (у него под ногами картуш с именем), который, обращаясь к собеседнику, жестом показывает на остров, но при этом его палец направлен куда-то в сторону. Справа мы видим солдата с мечом, который садится на готовый отчалить корабль, чтобы продолжить колониальный поход. Собеседником Гитлодея мог быть Петер Гиллис или Томас Мор, то есть одноименные персонажи из первой книги «Утопии», или же это репрезентация читателя, который как бы попадает внутрь повествования и выслушивает рассказ об острове.
Еще одно отличие состоит в том, что топонимы Amaurotum urbs, Fons Anydri, Ostium Anydri не обозначены на карте (как это принято в атласах или на тех картах, которые сопровождают рассказы о путешествиях), но помещены внутрь картушей, которые подвешены к гирлянде, как бы прикрепленной к верхним углам рамки. Тем самым обнаруживается зазор между репрезентацией (подчеркивающей, что она — репрезентация) и реальностью, которую она призвана изображать. Игра с доказательствами подлинности событий и их опровержением ведется не только внутри повествования или в паратекстах, но и перекидывается на утопическую картографию. Карта 1518 года не столько служит созданию эффекта реальности, сколько оттеняет иконическую иллюзию.
Наконец, еще одно изменение, которое бросается в глаза: на гравюре 1518 года колокольни и шпили башен увенчаны крестами. Это новшество отсылает к своеобразному символу веры, который утопийские священники произносят вместе со всем народом в начальные и конечные дни месяца:
«...каждый признаёт Бога творцом, правителем мира и, кроме того, источником всех прочих благ, воздавая Ему хвалы за все полученные благодеяния. И особенно за то, что по воле Божией попал он в наисчастливейшее государство и получил в удел такую веру, которая, надеется он, наиболее истинная. Если молящийся здесь в чем-нибудь ошибается или если существуют государство и вера лучшие, чем эти, если они более угодны Богу, то молящийся просит, чтобы Бог благостью Своей даровал ему это познать. Ибо он готов всюду следовать за Богом; если же этот вид государства наилучший и вера эта самая правильная, тогда пусть наделит его Бог стойкостью, и да приведет Он всех прочих смертных к тем же устоям жизни, к тому же мнению о Боге; если только неисповедимую волю Его не радует это разнообразие верований».
По-видимому, утопийцы отнюдь не чужды евангельскому учению.
Таким образом, первые читатели «Утопии» (за исключением тех, кому в руки попало парижское издание 1517 года) имели возможность рассматривать карту острова, извлекая пользу и получая удовольствие от порождаемой ею смысловой игры. Но уже их ближайшие современники в основном имели дело с текстом, лишенным визуальных изображений острова. Между 1519 и 1631 годом вышло шестнадцать изданий оригинального (то есть латиноязычного) текста, и карта присутствовала лишь в одном из них. Оно было выпущено в Базеле Николаусом Епископиусом, внуком Иоганна Фробена, в 1563 году. Что касается переводов книги Мора на европейские языки, то в XVI веке они печатались без карты. Единственное исключение — немецкие переводы: в издании 1524 года, появившемся благодаря Клоду Шансонетту, воспроизведена карта 1518 года. Выпустивший его базельский издатель Иоганн Бебель, скорее всего, напрямую позаимствовал или приобрел медный гравировальный лист у Иоганна Фробена. В лейпцигском издании 1612 года перевода Грегора Винтермоната карта тоже есть, но довольно схематичная: остров на ней изображен без величественной столицы и опоясывающей ее реки. Впрочем, как было сказано, в изданиях на других европейских языках она просто исчезает. Ее нет ни в двух итальянских изданиях перевода Ортенсио Ландо (1548 и 1561 годов), ни в изданиях пяти французских переводов (1550, 1559, 1585, 1611, 1643 годов), ни в английских изданиях перевода Ральфа Робинсона (1551, 1556, 1597, 1624, 1639 годов) или Гилберта Барнета (1684 и 1685 годов), ни в переводах на голландский (издания 1553, 1562, 1629, 1634 годов), ни в вышедшем в 1637 году сильно отцензурированном (и сильно окатоличенном) испанском переводе.
Отсутствующая карта оставила парадоксальный след на фронтисписе издания французского перевода Самюэля Сорбьера, которое вышло в Амстердаме в 1643 году. Помещенная на нем гравюра представляет сцену из первой части книги: Мор и двое его гостей, Гиллис и Гитлодей, беседуют в саду его антверпенского дома. На столе перед путешественником, рассказывающем об открытии Утопии, лежит карта. Но то, что на ней начертано, видно только собеседникам, и расположение острова остается такой же тайной для читателя, как и для Гиллиса, не расслышавшего его из-за несвоевременного кашля. Эта деталь тем более примечательна, что издание было выпущено Иоганном Блау, знаменитым печатником, специализировавшимся на выпуске атласов и карт.
Итак, в XVI — начале XVII столетия читатели Мора должны были сами воображать карту острова (если только у них не было латинского издания 1516 или 1518 года или немецкого издания 1524 года) и, как того требует экфрасис, превращать слова в ментальные образы. С высокой долей вероятности именно так поступали Джозеф Холл, Даниэль Дефо и Джонатан Свифт, а потому не следует преувеличивать значение изображения моровского острова в генеалогии романных карт. Отказ от картографирования Утопии имел по меньшей мере три причины. С одной стороны, он объяснялся желанием понизить стоимость издания; с другой — пониманием того, что карту легко представить, а потому печатная форма не слишком нужна; с третьей — явной невозможностью изобразить «не-место».
Однако изображения острова снова появляются в ряде изданий начала XVIII века. Так, в 1715 году в Лейдене вышел новый — шестой по счету — французский перевод «Утопии», сделанный Никола Гедевилем, и (как указано на титуле) «украшенный прекрасными иллюстрациями». Действительно, в издании, помимо прочего, имелось два гравированных изображения острова: одно в конце первой, другое — в начале второй части книги. Это не карты в точном смысле слова, а виды с высоты птичьего полета, показывающие с двух разных точек зрения гавань Утопии со множеством приплывающих и уплывающих кораблей. Выпустивший книгу Пьер Вандер, как до него Иоганн Блау, специализировался на «книгах, географических картах и других эстампах», о чем извещает помещенный в конце издания каталог. Среди его продукции были как общие планы, так и отдельные пейзажи или сцены; все иллюстрации к книге Мора относятся к последней категории. Примеру Вандера мало кто последовал: ни в изданиях английского перевода Гилберта Барнета, выпущенных Робертом Фулисом в Глазго в 1743 и 1762 годах, ни во французских изданиях перевода Тома Руссо 1780 года карта читателям не предлагалась.
Хронологическая последовательность как бы указывает на серию заимствований, но английские романные карты также позволяют обрисовать возможную типологию отношений между вымыслом и географией. У четырех рассмотренных нами сочинений есть общее свойство: все они повествуют о странствиях героя-одиночки, причем (как утверждается) отнюдь не выдуманного, а реального, будь то моряк Рафаэль Гитлодей, школяр Меркурий Британник, купец Робинзон Крузо, ставший колонистом, или хирург Лэмюэль Гулливер. Тем не менее они различаются по способу использования картографии. Так, в «Утопии» карта показывает остров, во многом похожий на другие: у него есть порт, столица, река. Однако он никак не локализован в мировом пространстве, буквально представляя собой беспочвенный вымысел. Прямо противоположную картину мы видим в «Мире ином и том же самом». Джозеф Холл наделяет свою Неведомую Землю реальными координатами и помещает ее южнее четырех известных континентов, как будто речь идет о пятом, недавно открытом материке. Однако названия расположенных там государств и городов разрушают иллюзию правдоподобия, напрямую отсылая к образу «мира навыворот», тем самым выдавая сатирическую направленность этого актуального политического пророчества. Остров Робинзона Крузо вполне можно было бы нанести на мировую карту вместе с маршрутами его долгих плаваний до и после пребывания на этом клочке земли. Странствия путешественника по обоим полушариям не противоречат картографическим конвенциям того времени, это делает изображение самого острова, чей топографический план используется в качестве рамки для репрезентации разных эпизодов повествования. Что касается островов и полуостровов, на которые попадает Гулливер, то они, будучи местами самых невообразимых приключений, обозначены на картах по соседству с вполне реальными географическими локациями, как и неведомая Южная Земля Меркурия Британника.
Географические карты из английских романов раннего Нового времени, будь то утопические, сатирические или моралистические сочинения, в целом соответствуют современным им картографическим практикам, и, если вынести за скобки многообразие форм, все они несут в себе внутреннее противоречие. С одной стороны, они относятся к числу приемов, которые размывают границы между вымыслом и реальностью и, временно купируя недоверие, дают возможность ради развлечения допустить невероятное. Такие эффекты реальности, усиливающие правдоподобие повествования, являются ловушками, в которые читатель может попасть, даже не отдавая себе отчета (то есть поверив, что Гитлодей или Крузо действительно существуют), или же ради собственного удовольствия приняв невозможное за правду. С другой, карты являются частью механизма дискредитации воображаемой реальности. Шутливые (и в высшей степени ученые) топонимы у Мора и Холла, диахроническая карта острова у Дефо, диаграмма передвижения летучего острова у Свифта, — все это указания на неправдоподобие повествования, которые помещены внутрь топографического изображения. Этот забавный парадокс без сомнения объясняет, почему первые издания сочинений Мора, Холла и Свифта (соответственно 1516, 1605 и 1726 годов) сопровождались картами и почему Дефо, уже выпустив «Робинзона Крузо», поспешил обзавестись картой во втором издании книги и сохранил ее при публикации продолжений романа.
