Старьевщики

Крючочник был самым младшим членом тряпичной корпорации. Он жил, как правило, на окраине города, снимая «угол» за полтора рубля в месяц. Переодевшись в старое рваное рубище, крючочник с помощью крюка, насаженного на древко, искал хлам в мусорных ямах, свалках и навозных кучах. В среднем за сутки крючочник зарабатывал 50 копеек, а за месяц 15 рублей. В 1895 году крючочники столицы «выудили» из мусорных ям отбросов на 2 млн рублей.
Тряпичник вёл сбор тряпья как за наличные средства, так и путём обмена (как правило, в деревнях) на детские сладости и «галантерейный товар»: ленты, зеркальца, мыло, крестики, бусы.
Петербургские тряпичники с огромными мешками ходили по дворам «на крик», покупая тряпичный и костяной товар.
Тряпичники работали артелями: так, например, в Москве существовал целый квартал тряпичников.
В трущобном районе Санкт-Петербурга вблизи Сенного рынка (т. н. «Вяземская лавра») находился корпус, носящий название «Тряпичный флигель».
В 1895 году в Петербурге насчитывалось 51 крупных тряпичных хозяев (маклаков или тряпичных тузов).
Артель, как правило, жила у своего хозяина. Маклак давал тряпичникам деньги на приобретение тряпок и прочего сырья. Затем весь товар по «рыночной» цене продавался маклаку. Барыш тряпичника заключался в разнице между «рыночной» ценой и покупной.
Оценка костей и тряпья проводилась очень условно: покупатель брал в руку тюк, определяя по тяжести (на вес) его стоимость. Бутылки сдавались под счёт.
В среднем тряпичник собирал около 10 пудов тряпья, 8 пудов костей и до 300 бутылок за неделю (на сумму около 25 рублей). Отдавая также хозяину артели деньги за стол и квартиру, тряпичник зарабатывал от 10 до 15 рублей в месяц.

Мелкие тряпичники, накопив от 50 до 100 пудов сырья, перепродавали его перекупщикам (обычно по субботам). Те же в свою очередь, собрав до 1000 пудов тряпок, также продавали его крупным скупщикам, набиравшим 15 000 пудов сырья и более.
Маклаки свозили свой товар на Нижегородскую ярмарку, где и заключали контракты о поставках тряпья на писчебумажные фабрики.

Цены 1886 года в Санкт-Петербурге на тряпьё по сортам за пуд:

Купцы Варгунины, владевшие Невской писчебумажной фабрикой близ Санкт-Петербурга, тратили 150 000 рублей, закупая для неё тряпьё по всей России.
Писчебумажная фабрика В. Крылова (Санкт-Петербург) ежегодно закупала у тряпичников в качестве сырья 50 000 пудов лаптей из Вологодской губернии (по 60 копеек за пуд).

Современность

Со временем, после периода процветания, тряпичничество пошло на убыль и в большинстве европейских городов было запрещено. Развитие промышленности и внедрение новых технологий привело к обесцениванию большинства наименований «мусорного» ассортимента.

Так, с 1865 года на предприятиях начали внедряться технологии получения бумаги из древесины. После 1900 года стоимость тряпья и старой бумаги резко упала. Ветошь стали использовать только для получения бумаги высшего сорта, и содержание ее в бумажной массе не превышало десятой части. Цена на натуральные волосы (1879—1902 гг.), которые использовались при производстве накладок, снизилась на 60 % из-за замены волос льном. Добываемые из земных недр фосфаты вытеснили его костяной аналог. Кость была также заменена на целлулоид (пластмассу) при производстве мелких изделий: пуговиц, шахматных фигур и т. п. Удешевление добычи и доставки природного сырья позволило индустрии в значительной мере освободиться от «продукции» тряпичников.

Промышленность стала более требовательной к качеству материалов и веществ, получаемых со свалок.
Свою роль в борьбе с тряпичниками сыграли экологические организации, требовавшие запретить тряпичничество из-за несоблюдения ими санитарных норм при добывании и хранении теми своего товара. Так, в 1920 году в Париже вспыхнула эпидемия чумы, получившая название «чума тряпичников».

К концу XX века тряпичники в Европе «вымерли», но вместо них появляется новый класс мусорщиков — бедные иммигранты, согласные на любой труд.
В России в настоящее время роль крючочников отчасти выполняют беднейшие городские слои населения, бездомные, спившиеся безработные, гастарбайтеры. Здесь существуют свои «касты» сортировщиков: сортирующие цветные металлы получают 6000 рублей в месяц, бумагу — до 4000, стеклотару — 1000 в месяц (цены на 2013 г.).

Данные взяты в вики. Воспоминания отдельно - мои.

-Поедешь со мной к Лобову? - как бы между прочим спросил меня муж, после того, как я устроилась в салоне автомобиля.

- Зачем?

- Он какую-то картину старую нашёл и попросил посмотреть, вдруг ценная. Хоть я и уверен - ерунда полная, но интересно.

Долговязый и худой Лобов встретил нас у дома в трениках и тельняшке. Не выпуская из зубов сигарету открыл калитку, кивнул и исчез, но через мгновение снова появился, на этот раз держа в руках объёмный рулон зелёной толстой холстины.

Словно радушный хозяин расстилающий перед дорогими гостями скатерть, он раскатал её прямо на тропинке между сваленными в кучу советским керамическим кувшином, подсвечником и тарелочками из гедеэровского сервиза - сокровищами, ждущих своего покупателя.

Прижал уголок холста такой же найденной на чьём-то покинутом чердаке и еще не отмытой причудливой бутылочкой, отошёл в сторону, как-то неловко сложил руки и застыл в ожидании.

Бросив беглый взгляд на полотно, я испытала то самое чувство возбуждения смешанное с недоверием, которое, наверное испытывает искусствовед вдруг заподозривший в закопченой и запыленной картинке над рукомойником рядом с печкой в Бабмашиной кухне - неизвестную работу известного художника.

Сдерживая восторг и сердцебиение, стараясь смотреть не на мужа, а куда-то чуть левее вверх, я произнесла деланно-равнодушным, тусклым голосом:

-Ерунда, конечно...

-Дааа... - также равнодушно-задумчиво ответил муж, жадно впившись глазами в лебедей - Ерунда.

-Думаешь...он?

-Не знаю, возможно. По описанию похоже. И лебеди, и год 1960-ый совпадают.

-Да это точно он! Леха Маликов!

Никому неизвестный местный художник-самоучка, заядлый выпивоха и бабник. Когда-то, он малевал бесподобные в своей безвкусице картины и продавал их на городском рынке в базарный день.

О Лехе Маликове мы с мужем узнали совсем недавно из обычной зеленой школьной тетради, принадлежавшей писателю Олегу Ивановичу Каликину. Это не готовые рассказы, а просто записанные им истории жизни - рабочий материал. С помарками, зачеркнутыми словами, поиском более точных слов, примечаниями.

В мае, мы с мужем брали эту тетрадку и отправлялись на набережную. Разбирая почерк, читали вслух истории про неизвестного нам Лёву Бебина или Фёдора Борисова. Переживали, сочувствовали, проникались симпатией.

Особенно прониклись симпатией к Лехе Маликову. Высокому, крепкому широкогрудому, голубоглазому, с копной русых волос художнику - самоучке. Он потерял на фронте левую руку по локоть, но пользовался огромным успехом у одиноких галичанок.

Когда Леха перебрал городских вдовушек и пошёл было по второму кругу, его стали привечать одинокие женщины из ближайших деревень, приезжающие в город по базарным дням. А он в это время продавал свои работы, развешивая их словно ковры на заборе у входа на рынок.

Рисовал он большей частью белых лебедей, плавающих в голубейшей воде, полуобнаженных красавиц, лесные дали. Яркие, красочные, примитивные полотна, в послевоенное время пользовались особым спросом. Их как коврики вешали над кроватями.

Украшенный ими забор придавал некую праздничность и торжественность базарному дню, приподнимал настроение...

Малость хвативший ради куража, Леха в белой нарядной рубашке с подвязанным рукавом прохаживался между своих творений. Принимал деньги и небрежно совал их в карман старых галифе. Снимал купленную картину с забора и озорно блестя глазами говорил:

-Самой красивой женщине района! От влюбившегося в неё художника Лехи Маликов!

Торговля шла бойко, а в кураже Леха мог картину и подарить. Потом в компании с базарными выпивохами шёл кутить. Широко, щедро, долго и весело.

Но, однажды в Лехиной жизни появилась женщина. Ни откуда, просто появилась на пороге его холостяцкой квартиры. Леха тогда находился в последней стадии выхаживания после кутежа и готовился приняться за работу.

Сельская красавица, которой он когда-то подарил картину перешагнула через порог и вошла внутрь. Посочувствовала, пожалела и... увезла Леху на запряжённой лошадью телеге из города в свою деревню, заманив художника прелестями, потенциальными сельскими покупателями и масляными красками.

С тех пор Лехина жизнь стала меняться в лучшую сторону. Ухоженный и чистый он прибывал на рынок на телеге. Всяческое общение с выпивохами прекратилось, деньги за проданные картины шли не на пьяный кутеж, а жена забирала на семейные нужды.

Леха на деревенских харчах похорошел- располнел, покруглел и стал всё реже и реже приезжать в город, а потом и вовсе перестал, да и времена другие пошли...

***

И вот сейчас перед нами на жухлой осенней траве лежал шедевр Лехи Маликова. Белые лебеди плавающие в голубейшей воде, и девушка, и необычный пейзаж, обрамлённые растительным орнаментом - хоть сейчас вешай словно ковёр над кроватью.

Я смотрела на картину и думала: "Остались ли ещё Лехины работы? И случайно ли одна из них попала именно к нам?"

- Сколько? - спросил у Лобова мой муж решительно сворачивая полотно и засовывая его мне в руки.

Тот одобрительно кивнул:

-Договоримся.

И заодно, кстати сразу отсортировывали бы, что 💯 - в утиль.

Перебайеры, отзовитесь!