Рамакришна не был человеком, который, подобно упрямому, ограниченному ханже, спешит захлопнуть ставни своей кельи. Напротив, он открыл их настежь. Он был слишком человечен, ненасытно любознателен, жаден к плодам древа жизни, чтобы их не попробовать. Он изучил своим проницательным взглядом, проникавшим, как лиана, через все щели дома, различные покои того же хозяина и все его духовные выявления. Чтобы понять их, он сам становился ими. Он постигал вместе с их чувствами их границы и предоставлял каждому существу иметь свое собственное представление о высшем начале и о личном долге. Он бы никогда не подумал навязать представление или поступок, который противоречил бы самому существу человека, он, для кого религиозное отрешение было и осталось навсегда первым и последним словом правды, открыл, что большинству оно было чуждо. И он не удивился этому и не опечалился. Эти различия, воздвигнутые стараниями людей как заборы, казались ему кустами, которые цвели на одном поле и придавали ему разнообразие. Он понимал всех, он любил всех. Он видел пути и намеченную цель каждого человека; он видел их яснее, чем они сами; и он им их указывал. Говоря с людьми — свидетели восхищались этим, — он тотчас же начинал пользоваться оборотами и мыслями, свойственными им. Это не было проявлением его неустойчивости. Его ум твердо держал руль барки. И если он вел каждого к иному месту на берегу, это был всегда берег божий. Он помогал им, незаметно для них самих, пристать к берегу своими собственными средствами. Так как всякое существо было, в его глазах, от Бога, он считал своим долгом развивать каждого согласно с его собственным призванием, помогая ему достигнуть наибольшей цельности.

Рамакришна чувствовал и доставшиеся ему силы, и призыв мира к их применению. Влияние, которое он оказывал на избранные умы Индии, показало ему слабости, нужды этих интеллигентов, их неудовлетворенные стремления, недостаточность ответов их науки и необходимость его вмешательства. И Брахма Самадж открыл ему значение организации, красоту духовного объединения, воспитывающего молодые души вокруг старшего брата, который подносит их вместе с собой, как корзину цветов любви, Возлюбленной Матери.

Немедленным результатом было то, что его миссия, до тех дней неопределенная, стала ясной, она сосредоточилась в пылающем ядре сознательной мысли, где концентрировалось решение. Затем она перешла к действию.

Прежде всего надо ясно видеть себя и своего Бога. Он понял, что этот Бог, который был в нем, не удовлетворялся, как у других садхака, личным спасением. Он требовал от него любви и служения людям. Его духовная борьба, его экстазы, его познания Бога ничего не давали ему самому…

«Sic vos non vobis» - «Значит, ты не для себя»

Они предназначались для подготовки путей человеческого развития, для новой эры духовного богопознания. Другие люди имеют право стремиться к освобождению и могут на него надеяться, он — нет. Он не мог на это рассчитывать. Он должен был всегда, из века в век, стремиться на помощь людям, пока они будут в опасности.

Ромен Роллан

Жизнь Рамакришны

Возлюбленный!
Все, что ты воспринимаешь здесь,
- непостоянно.
А потому не пытайся
обустроить "небеса на земле"
или посредством земного.
Найди истинные небеса
внутри своего сердца.
Этот рай никогда не истлеет.

То, что Веды и другие Писания говорят об Абсолюте, похоже на описание океана, сделанное одним человеком, видевшим океан. Когда его спросили, на что похож океан, он воскликнул в крайнем недоумении: «О! что я видел! Какой простор! Какие огромные волны! Какой шум!»

На это же похожи все разговоры об абсолютном Брахмане. Веды говорят, что Брахман - это океан абсолютного Бытия, Сознания и Блаженства. Шукадева и другие великие духовные учители стояли на берегу этого бесконечного Океана, видели его и коснулись его вод. И некоторые люди полагают, что даже эти великие души не вошли в этот океан, потому что, кто войдёт в океан Брахмана, тот больше не возвращается к земному существованию.

Кукла, сделанная из соли, пошла раз к океану, чтобы измерить его глубину. Она имела желание рассказать другим, как глубок океан. Но, увы, ей не удалось исполнить своего желания. Как только она опустилась в океан, она сразу начала таять и очень скоро вся растворилась в океане, стала с ним одним. Кто же мог принести другим куклам сведения о глубине океана? Положение дживы (индивидуального «я»), когда он входит в бесконечный океан абсолютного Брахмана, подобно этому.

Один из присутствующих спросил: Бхагаван, правда ли, что человек, который вступает в состояние самадхи, или который приобрёл Брахма-гйану, не говорит?

Рамакришна сказал, обращаясь к Видьясагару: Да, кто познал Брахмана, тот молчит. Рассуждения и аргументация существуют только пока не пришло познание (реализация) Абсолютного. Если вы растапливаете масло в сковороде над огнём, то как долго будет оно шипеть? Только пока в нём есть вода. Когда вся вода испарится, кипящее масло перестанет производить шум. И тогда, если вы бросите кусок теста в это горячее, светлое масло (гхи), оно опять будет шипеть, пока не испечётся лепёшка. Душу искателя Брахмана можно сравнить со свежим маслом. Оно смешано с водой эгоизма и земных желаний. Рассуждения и аргументирование (вичара) искателя Брахмана подобны шуму, причиняемому процессом очищения на огне знания. По мере того, как вода всего эгоистического и земного испаряется, душа становится чище, шум споров и рассуждений прекращается и абсолютное молчание царствует в состоянии самадхи.

Ощущая тогда в молчании абсолютного Брахмана, душа нисходит в сферу относительного, для того, чтобы помогать другим и учить человечество высшей мудрости Брахмана, и тогда человек опять говорит и опять производит словесный шум, как горячее масло, когда оно приходит в соприкосновение с куском теста. Такая душа удерживает чувство «я», просто для того, чтобы помогать человеческому роду. Шанкарачарья и другие духовные учителя сохраняли очищенное чувство «я», без которого невозможно никакое учение.

ПРОВОЗВЕСТИЕ РАМАКРИШНЫ

Когда вы достигнете конца вашей жизни, единственное, что будет иметь какое-то значение, - это та любовь, которую вы отдали и получили.

В своем путешествии в следующий мир, единственное, что вы можете взять с собой, - это любовь. Единственная ценная вещь, которую вы оставите в этом мире, - это любовь. Больше ничего.

Я знал людей, которые легко переносили много трудностей в своей жизни и были счастливы, но еще не встречал человека, который мог бы перенести жизнь без любви.

Вот почему любовь – это величайший дар в жизни. Она придает жизни смысл. Именно благодаря ей стоит жить!

Адам Дж. Джексон

Реквием по ушедшему из жизни…

Смерть - это не событие, а катастрофа. Не точка, а бездна. Когда уходит тот, кого любишь, мир не просто меняется - он раскалывается на до и после, и между этими двумя берегами нет моста. Время, этот ненасытный тиран, продолжает свой бег, но для скорбящего оно застывает, превращаясь в тягучее, мучительное настоящее, где каждая секунда - напоминание о пустоте. 

Человек, потерявший близкого, становится живым памятником собственного горя. Он ходит, дышит, говорит - но часть его навсегда осталась там, в последнем взгляде, в последнем прикосновении, в том мгновении, когда ещё можно было надеяться, что это не конец. А потом - тишина. И в этой тишине звучит самое страшное: никогда.

Как описать потерю? Слова бессильны. Они скользят по поверхности души, как дождь по могильной плите - не проникая внутрь. Горе невыразимо, потому что оно иррационально: это не эмоция, а состояние бытия. Оно не в слезах, не в рыданиях - оно в том, как внезапно гаснет свет в комнате, когда понимаешь, что больше никто не откроет дверь. В том, как телефон молчит, хотя раньше он всегда звонил в самый нужный момент. В том, как запах любимых духов исчезает из шкафа, оставляя после себя лишь пыль и тень. 

Мы пытаемся заглушить боль ритуалами: ставим свечи, пишем прощальные письма, цепляемся за вещи, как за обломки корабля после крушения. Но ничто не возвращает того, что ушло. И тогда приходит осознание: смерть - это не расставание. Расставание подразумевает возможность встречи. Смерть - это навсегда. 

Год проходит. Два. Пять. Боль притупляется, но не исчезает - она становится частью тебя, как шрам, который уже не болит, но который нельзя не замечать. Ты привыкаешь жить с дырой в груди. Иногда кажется, что стало легче - а потом случайный звук, запах, строчка из песни бросают тебя назад, в тот день, когда всё рухнуло. 

И ты понимаешь: скорбь - это не болезнь, которую можно вылечить. Это тень, которая будет идти за тобой до конца. Она - последний дар ушедшего, последняя нить, связывающая вас. И в каком-то извращённом смысле - это единственное, что у тебя осталось. 

Но что, если смерть - не конец? Не в религиозном смысле, а в том, что любовь и память создают иную форму существования? Ушедший больше не здесь, но он - в твоих мыслях, в твоих поступках, в том, как ты смотришь на звёзды и вдруг вспоминаешь его голос. Он - в книгах, которые он любил, в музыке, которая звучала в его комнате, в старом свитере, который до сих пор пахнет им. 

Может быть, мы умираем дважды: первый раз - когда останавливается сердце, а второй - когда наше имя произносят имя в последний раз. И пока мы помним - они ещё здесь. Не телесно, не осязаемо, но - здесь.

Потеря невосполнима. Это надо принять. Никакое время, никакие новые встречи не заменят того, кто ушёл. Но в этом и есть страшная красота человеческого бытия: мы любим конкретного, а не абстрактного. И если боль так остра - значит, любовь была настоящей. 

И, возможно, единственное, что мы можем сделать перед лицом вечности - это нести эту любовь дальше. Не как груз, а как знамя. Не как рану, а как тайну. Потому что в конечном счёте именно она - единственное, что делает нас людьми. 

А они… Они теперь - в ветре, в закатах, в тишине между словами. И пока мы живы - они тоже.

Автор: Игин Илья Александрович