Простой обыватель, да и некоторые авторы, часто действуют совсем по-другому. Биограф Стива Джобса Исаксон не ставил гипотез, а идентифицировал возможные факторы, которые лежали в основе успеха бизнесмена. Например, тот факт, что Джобс был приёмным ребёнком. По науке надо было исследовать истории множества приёмных детей, а также множества успешных бизнесменов, а не одного лишь Стива. То есть набрать репрезентативную выборку. Иначе у нас получится вывод по индукции – из частного случая выводится общая последовательность. А это не есть логично.

Эта простая и очевидная вещь часто забывается, когда мы слышим увлекательный рассказ. Истории успеха эксплуатируют нарративное заблуждение: наше стремление видеть два события и верить в то, что одно вызывает второе. Даже если у них обоих может быть общая причина или вообще никакой связи между ними нет. Видя последовательность фактов, мы склонны выстраивать поясняющую историю с логическими стрелками между ними. У Джобса отец любил мастерить – ага, вот почему Стив стал таким успешным! Звучит красиво, во всяком случае.

Даже обилие фактов может оказаться не репрезентативным. Их всегда при желании можно надёргать. Главное, чтобы было откуда. Поэтому всякий раз, взяв в руки очередную историю успеха, задавайтесь вопросом о том, исследовали ли авторы случаи, которые не ложились в красивую картинку: когда есть вход, но нет выхода, или есть выход без входа.

Карабкаемся дальше по авторской лестнице. Итак, пусть у докладчика есть не только отдельные факты, но данные, то есть представительная выборка. Мы всё ещё не можем верить ему, потому что он мог нарыть её нехитрым методом под называнием data mining. Грубо говоря – он провёл сотни тестов, отбросил все, что не сработали, и оставил то немногое, что подтвердило его гипотезу. Если долго мучиться, что-нибудь получится. Вышеупомянутая вероятность в 5% статистической значимости – довольно большой процент.

Одним из средств при этом является перебор метрик для искомого фактора. Успешность компании можно измерять разными способами. Есть бесспорные индикаторы, такие как акционерный доход. Но никто не мешает взять что-то другое – скажем, норму прибыли. Пусть она не учитывает десятки других факторов, влияющих на цену акции и её дивиденды, зато с ней можно обосновать своё утверждение о влиянии разнообразия в менеджменте на успех компании. Что некоторые и делают.

Поэтому при виде всякой экзотики в обоснование результатов следует включить режим скептика и задаться вопросом: измеряет ли докладчик вход и выход самым естественным образом? Также следует включить здравый смысл и выяснить, способен ли вообще вход влиять на выход. Если нет логики в обоснование, то результат, скорее всего, намайнили в грудах данных.

Некоторые поступают совершенно иезуитским образом: запускают кучу тестов, после чего находят значимые связи, чтобы на этом основании нарыть уже саму гипотезу. Как поймать таких деятелей за руку?  Чтобы ответить на этот вопрос, Алекс рассказывает нам о своей академической юности, когда он писал диссертацию о влиянии спортивных событий на фондовый рынок. На эту идею его натолкнула практика на Morgan Stanley во время чемпионата Европы по футболу 2004 года. Он лицезрел эскапады трейдеров после проигрыша своей команды и подумал, что в суммарном масштабе это может влиять на курсы акций всей страны. Логично? Логично. Результат важной игры влияет на настроение миллионов, а настроение влияет на инвестиционные решения. Автор обнаружил, что на следующий после проигрыша национальной команды день фондовый рынок проседал чуть ли не на полпроцента. Англия не смогла нормально пробить послематчевые пенальти – получайте просадку в 10 миллиардов. Что интересно: на курс акций ощутимо влияют в основном проигрыши любимой команды. Побед не замечают.

Алексу удалось защитить свою диссертацию, потому что у него была сильная логичная гипотеза. Но при этом ему не удалось избежать обвинений в добыче данных. В погоне за результатом можно ведь попытаться сделать удачную выборку, выбросив всё неудобное. Чтобы ответить на упрёки, необходимо продемонстрировать, что результаты исследования работают и на других выборках: в другое время, в другом месте. Так и Алексу пришлось отвечать на обвинения, используя результаты других чемпионатов, а также другие виды спорта. Оно работало и в 2004, и в 2014, и в 2024 году. И в крикете, и в регби, и в баскетболе. Лишь хоккей выпал из тренда.

Можно прийти к разным выводам даже при использовании одних и тех же данных. Это достигается произвольным их группированием: данные разделяются на разные группы, после чего сравнивается влияние отдельных групп на  выход. Самое «вкусное» при этом то, что делить на группы можно, как хочется, так что фрагмент с неудобными данными можно не брать в сравнение. Если мы видим подобное сравнение в обоснование тезиса докладчика, нужно обращать внимание на пропуски. Например, когда сравнивают рентабельность компаний с тремя и более женщинами в руководстве с показателями компаний вообще без женщин на руководящих должностях, стоит спросить о том, куда подевались показатели компаний с одной или двумя женщинами в топ-менеджменте.

Предположим, что с данными у нас всё чисто, и мы имеем надёжную корреляцию. Значит ли это, что у нас есть свидетельство истинности утверждения? Всё ещё нет: корреляция не означает причинной связи. Автор поясняет это исследованием связи между кормлением грудным молоком и интеллектуальным развитием ребёнка. Несмотря на явную корреляцию между этими вещами, говорить о причинности здесь рано. Поскольку они могут зависеть не друг от друга, а от какой-то третьей, общей причины. Например, от интеллектуального развития матери, которая и позже начнёт прикорм, и курить будет реже, и будет развивать своего ребёнка. Не говоря уже о том, что она уже дала ему свои гены.

Данные – не свидетельство, потому что могут быть альтернативные объяснения для сложившегося положения вещей. Выход может включиться по какой-то другой причине, нежели вход. И даже если у нас есть контрольная группа, её может оказаться недостаточно, поскольку она может оказаться связанной с входом. Одним словом, разные входы могут оказаться не случайными, а быть следствием общей причины, будь то волевое решение, корреляция с другими факторами или другой процесс.

С волевым решением мы имеем дело тогда, когда люди принимают его. Мать решается на грудное вскармливание не случайным образом, но по каким-то причинам. Если же изучать не решения, а какие-нибудь признаки, то и они могут коррелировать с другими признаками. Изучаем эмоциональность – не забудем, что она может быть связана с IQ. Влияние других процессов автор иллюстрирует на примере исследования связи между грязным воздухом и летальностью пандемии ковида. Но грязный воздух – это эндогенный фактор. Он является следствием других факторов, которые могут влиять и на летальность от ковида. Первое, что приходит в голову при этом – это плотность населения.

Спутаешь корреляцию с причинностью – будешь неправильно предсказывать и неверно принимать решения. Смелые предсказания вызывают широкий отклик, как случилось с публикацией McKinsey о связи долгосрочного планирования с производительностью компании. Они предсказывали, что если все американские компании раздвинут горизонт планирования, то экономика в целом вырастет на ещё три триллиона за десятилетие. Harvard Business Review посчитали это «доказательством», но после того, как читатели стали жаловаться, исправили «доказательство» в заголовке своей публикации на «свидетельство». Так что стараемся всегда смотреть с недоверием на подобные бомбические заголовки и помним: самая убедительная статистика никогда не бывает слишком хорошей или слишком плохой.

Как же прояснить возможную причинность корреляции? Лучшим инструментом является математическая регрессия. С её помощью можно установить корреляцию не только одного лишь входа с выходом, но протестировать связь и с другими возможными входами. Эти дополнительные входы называют контрольными величинами. После этого можно анализировать изменение выхода при изменении одного лишь из входов, при прочих равных. Тогда корреляция может легко испариться. Но если останется – то в этом действительно что-то есть.

При всей простоте метода многие умудряются сесть в галошу, что случилось с авторами бестселлера The Spirit Level, писавших о пагубном влиянии неравенства на общество. Книга имеет интригующий подзаголовок: «почему равенство лучше для всех». Алекс удивился: неужели и для богатых тоже? Её авторы собрали статистику о физическом и психическом здоровье, а также о других параметрах общества и утверждали, что неравенство ухудшает их всех. Однако они не учли, что в нашем случае может быть целый ворох общих причин, первая из которых, которая приходит на ум – это бедность. Бедные общества, как правило, отличаются высоким неравенством. И здоровье в них тоже не очень. Авторы попытались, однако, продемонстрировать, что бедность тут ни при чём, продемонстрировав слабую корреляцию бедности и здоровья. Но ведь они написали книгу не про бедность. А про неравенство. Правильным методом было бы продемонстрировать корреляцию неравенства и здоровья с бедностью в качестве контрольного параметра. И на самом деле, когда кто-то задался такой задачей, корреляция между неравенством и здоровьем в обществе стала намного слабее.

К сожалению, мы не всегда можем включить в контрольные переменные всё, что хотелось бы. Но нам и не надо брать туда всё подряд. Если переменная коррелирует лишь с выходом, но не со входом, то извлечение её из регрессии не повлияет на результат. Но а если она всё-таки связана со входом, но корреляция отрицательная, то она тем более не может считаться альтернативным объяснением.

Часто на неправильный вывод из корреляции может натолкнуть временная последовательность. Так, некоторые исследователи обнаружили, что прекращение курения приводит к более высокой вероятности смерти. Как известно, бросить курить можно до смерти, но не после неё, так что можно прийти к выводу, что, бросив курить, приближаешь свою смерть. Проблема здесь в неясности логических связей и общих причин, большинство из которых имеет разнонаправленное действие на смертность и прекращение курения. В данном случае на вход действует выход! Очень многие бросают курить лишь при возникновении большого риска для собственного здоровья. Но, как говорит поговорка, поздно пить Боржоми, когда почки отвалились. Такие «бросатели» проживают меньше, чем те, кому врач не советовал бросить. Вот поэтому те исследователи и не увидели ожидаемой положительной корреляции между курением и смертностью. Она есть, но на неё наложилась гораздо более сильная корреляция между угрозой смерти и прекращением курения.

Здесь мы имели дело с известным заблуждением post hoc ergo propter hoc: после этого, значит по причине этого. Как видим, это не всегда так. Добавлю от себя: в случае с курением у нас в распоряжении есть гораздо более наглядная статистика, чем простая корреляция между прекращением курения и смертностью.

Путают корреляцию с причинностью все, кому не лень. Особенно нерадивые журналюги. Автор советует нам пользоваться множественной регрессией для того, чтобы исключить действие общих причин. Но я хотел бы напомнить, что регрессия – это инструмент для установления корреляции, но не причинной связи. С её помощью мы можем добиться определённой ясности, но до установления причины и следствия останется ещё долгий путь. Порою – бесконечный.

Переходим к первой ступеньке. Всегда можно что-то утверждать, не имея при этом никаких фактов в обоснование своего утверждения. Автор иллюстрирует это рассказом о правиле 10000 часов Малкольма Гладуэлла. Кстати, я писал обзор на одну из книг этого журналиста, о которой остался невысокого мнения. Так вот, Малкольм в своей книге Гении и аутсайдеры написал, что для того, чтобы добиться успеха в какой-нибудь сложной умственной деятельности, необходимо практиковаться как минимум 10 тысяч часов. Обосновывал свой «закон» Гладуэлл ссылкой на исследования скрипачей, которых спрашивали о том, сколько часов они потратили на выработку своего умения, и соотносили с их успехом. Нетрудно догадаться, что самые лучшие практиковались 10 тысяч часов и больше.

Это утверждение настолько хорошо зашло публике, что его повторяли все, кому не лень. Приятно сознавать, что твой успех зависит не столько от генов, сколько от труда и усилий. При этом даже закрывали глаза на то, что Гладуэлл писал не про достаточное, а про необходимое условие для успеха. Однако, сам Малкольм оказался тоже не без греха. Оказалось, исследование, на которое он ссылался, не нашло вообще никакой связи между длительности практики и мастерством скрипача. Все – и хорошие, и посредственные – практиковались в среднем 24,5 часов в неделю.

Вывод прост: утверждение – не факт, потому что оно может быть неточным. Почему в него верят? Потому что в него хотят верить. Работает предвзятость подтверждения. Хочется верить в воздушные замки и чудеса упорного труда, причём качество труда не играет роли. Однако между гипотезой и правилом лежит глубокая пропасть.

Подобного рода мухлёж можно найти далеко не только в книгах. Автор рассказывает, как правительственный комитет сослался на него самого в вопросе связи менеджерских зарплат и эффективности компаний. Они нашли в его труде подтверждение своей идее о том, что такая связь не существует, хотя сам Алекс писал обратное. Так что не всегда стоит слепо верить сноске под текстом. Особенно если бросаются в глаза несоответствия типа перечисления авторов статьи в нетипичном порядке. Это явный знак того, что докладчик саму статью в глаза не видел.

Вообще, для того, чтобы смухлевать, не обязательно врать. Можно просто вырвать цитату из контекста или предоставить лишь фрагмент исходных данных. Мэттью Уолкер в своём бестселлере «Почему мы спим» демонстрировал зависимость вероятности травмы атлета от времени сна. Он явно хотел показать, как важно высыпаться. Всё бы хорошо, но он привёл не все данные. На самом деле вероятность травмы росла при уменьшении времени до 6 часов, но при дальнейшем уменьшении она падала.

Короче, доверяй, но проверяй. Или, как немцы говорят, ссылаясь на Ленина: Vertrauen ist gut, Kontrolle ist besser. То есть доверие это хорошо, но контроль – лучше. Парадоксальным образом, нигде в работах Владимира Ильича такого высказывания не нашлось. Но народную поговорку он любил, это правда.

Что сходить по ссылке полезно, автор подтверждает примером из своей деятельности, когда он наткнулся на отчёт одного из госрегуляторов о положительном влиянии разнообразия в менеджменте на корпоративную культуру и производительность компании. Чтобы проверить это утверждение, ему пришлось просмотреть таблицы в приложении. С отрицательным результатом. Авторы отчёта допустили голословное утверждение.

Мы видим, что данные могут означать не то, что говорит автор. Они могут означать что-то другое. Они могут быть неполными. Кроме этого, они могут опираться не на объективные измерения, а на субъективные высказывания. Наконец, данные на выходе могут быть взаимозависимыми с данным на входе. Бывает и похуже: это когда нет данных вообще. Находятся наглецы, которые утверждают что-то, совершенно не имея оснований. Они собирают какие-то сведения, а затем делают голое предположение о логической связи выхода от входа. Можно поступить ещё наглее: сослаться на несуществующее исследование, как было сделано в одной из статей, посвящённой влиянию участия женщин в управлении компанией на климатическую проблему. И эту статью опубликовал не кто попало, а информагентство Рейтерс.

Бывает и так, что кто-то начинает буквально выдумывать, вообще ни на что не ссылаясь, что случилось во время обсуждения реформы здравоохранения в США Obamacare. Россказни о комиссии по смерти, решающей о том, кто будет жить, а кто умрёт, не имели ни малейшего основания в тексте опубликованного законопроекта. А вот поди ж ты, завирусилось. Люди склонны верить в то, во что хотят верить, не особенно проверяя факты.

Особняком стоят случаи, когда нет однозначного ответа, «да» или «нет». Так бывает с некоторыми идеями. Вот парочка примеров:

• Религиозный экстремизм является главнейшей угрозой миру.

• Мы отстаём от соседей по причине нашей системы образования.

• Культура важнее стратегии как фактор успеха компании.

Мы просто не знаем, правда это или нет. Не можем ни подтвердить, ни опровергнуть. Но это не значит, что мы не должны заниматься этими темами. Нужно просто задать себе пару вопросов, прежде чем оценить степень доверия к тому, что нам говорят. А именно проверить, апеллирует ли это к нашей предвзятости. Далее, нужно выяснить, на чём базируется утверждение. Если это сделать трудно, можно хотя бы обратить внимание на эмоциональную окраску информации. Как правило, чем больше превосходной степени и красочных эпитетов – тем меньше у говорящего реальных фактов.  И, наконец, можно поискать альтернативные объяснения.

Но до того стоит задать базовые вопросы: цитируются ли доказательства, существуют ли они вообще, соответствуют ли они исходному утверждению, и, наконец, безупречны ли они сами в плане логики и фактов? И тогда, быть может, мы сможем вскарабкаться на вторую ступень лестницы. Но всё ещё не будем уверены, что у нас есть доказательство сказанного.

Итак, запомним. Не верим на слово – ищем ссылки на пруфы, а если их нет – требуем. Сэкономим себе кучу времени и нервов. При этом делать это надо в первую очередь тогда, когда нам самим хочется верить в истинность увиденного. Просто в силу предвзятости. Наша объективность имеет пределы.

Рассказывая о скрипачах, автор не указал ещё и на то, что Гладуэлл делал свой вывод по индукции: если скрипачам потребовалось 10 тысяч часов, то и для другой сложной умственной деятельности потребуется столько же. Однако скрипачи не могут «говорить» за всех. Впрочем, мы здесь забегаем вперёд. Это материал следующей главы, которая посвящена второй ступеньке: от фактов к данным.

В качестве иллюстрации необходимости поиска альтернативных объяснений автор привёл высказывание Джона Миршаймера о том, что войну на Украине спровоцировало расширение НАТО на восток. На что заметил, что нет данных (no dataset) для того, чтобы проверить это или опровергнуть. И посоветовал поискать другие причины войны. Что ж, кто ищет, тот всегда найдёт, но с ходу заявить «нет данных» было явно безосновательно. Российское руководство никогда не делало секрета из причин своих действий. Короче, ссылочки наш автор не предоставил, посему и верить ему в данном вопросе я бы не рискнул.

И всё же, к середине пятидесятых наступило насыщение рынка. Нужно было искать ниши для применения пластика. Новым подходом стало стимулирование потребления. Появились одноразовые продукты. После посещения выставки синтетических материалов в Париже в 1957 году французский философ Ролан Барт констатировал:

Иерархию веществ отменили. Одно может заменить их всех: весь мир может быть пластифицирован.

В 1960 году пластик обогнал алюминий, в 1979 – сталь. Выяснилось, однако, что синтетика приносит проблемы. И это не только вредность производства, а, в первую очередь, ущерб экологии в результате засорения экосистем чужеродным материалом. Ещё одной проблемой является место: при весе в 8% пластиковый мусор занимал до трети объёма свалок. Решением, которое предложила нефтехимия, было сжигание. К концу восьмидесятых в Соединённых Штатах работали или строились сотни мусоросжигательных заводов. В то же время велись попытки свалить ответственность на потребителя. Ведь это люди виноваты, а не упаковка. Масштаб ущерба окружающей среде стало невозможно не видеть к концу столетия. Особенную тревогу стало вызывать засорение океана, где пластик всюду. На килограмм планктона приходится шесть килограммов пластикового мусора. В 2006 году открыли пластигломераты, в 2009 году пластик нашли в антарктических айсбергах, в 2019 – на Эвересте. Микропластик течёт по нашим сосудам. Спешу успокоить: не у каждого из нас, а всего лишь у трёх четвертей.

Проблемой пластика стала не только неспособность от него избавиться, но и немедленная польза, которую он приносит миллиардам потребителей. Им внушалось, что этот материал сразу пропадает из виду, стоит только выбросить его в урну. На деле же он является бомбой замедленного действия. Ведь он не исчезает, а распадается на триллионы мельчайших частиц, которые сегодня можно найти повсюду.

В конце восьмидесятых нефтехимическая индустрия предложила новый ответ на проблему утилизации пластика: переработка. Но дело в том, что пластик – это не металл. Его не переработаешь просто так, ведь разнообразие материалов поражает. Более того, переработать старый пластик всегда было дороже, чем произвести новый. Ещё более того: число потенциальных переработок ограничено. Материал изнашивается и теряет свойства. Наконец, токсичные добавки мигрируют из старых пластиков в переработанные. Самое важное в том, что переработка не уменьшит количество пластика. Она лишь позволит несколько снизить уровень производства, который сегодня продолжает расти, несмотря на рост переработки.

Крупнейшие нефтехимические компании, такие, как Exxon, DuPont и Union Carbide сами пытались войти в бизнес переработки,  но он оказался, скажем прямо, не очень прибыльным для них, так что к 2000 году осталось лишь 14 заводов. Процент переработанного пластика в США тоже упал. Это – надёжный признак того, что в глазах производителей пластмасс экономика замкнутого цикла бесперспективна.

Автор побеседовал со Стивом Вонгом, который всю свою жизнь занимался пластиковым мусором. Ещё будучи младшим школьником, он сортировал мусор для гонконгской фирмы, которой руководил его отец. Нефтяной шок семидесятых поднял цены и на их «продукт», бизнес пошёл ещё живее. Когда Стив вырос и получил образование, он стал скупать мусор по всему свету и перепродавать его в Гонконг. Сегодня он мультимиллионер, и после того, как Китай перестал принимать старый пластик, занимается продвинутой переработкой не в новый пластик, а в жидкое топливо.

Китай занимал особое место в торговле пластиковыми отходами, хоть он никогда не был монополистом. Их покупали, например, польские и российские компании. В девяностых появилась так называемая «Химерика», основанная на китайском экспорте в США и вложении китайцами своих прибылей в американские облигации. Подпирал этот процесс пластик, перевозимый через океан в обе стороны. Половина мирового пластикового мусора шла в Китай. Это была ведущая статья американского экспорта. Если бы эти отходы были чистыми – это одно. Но ведь было огромное количество остатков, которые попросту сливались. Прошли годы, и китайские официальные лица стали жаловаться, что «весь мир использует нашу страну в качестве мусорного ящика». Но выгод было больше. В начале нулевых американский пластиковый мусор лежал в основании промышленного сектора страны. Но со временем экологический вред стал лучше осознаваться, так что в 2018 году лавочка закрылась. Отныне Китай перерабатывает только свои отходы, которых тоже хватает. Кроме того, уже построено достаточно заводов для производства нового пластика из минерального сырья.

Но свято место пусто не бывает. То, что не идёт больше в Китай, находит сбыт в странах Юго-Восточной Азии, Африки, Центральной Америки, Восточной Европы. И в Турции. Компании-импортёры мусора переезжают из Китая в эти локации. К числу наиболее перспективных причисляются, помимо Турции, Украина, Таиланд, Вьетнам, Филиппины. Пластиковый импорт этих стран вырос в разы после 2018 года. Разгоняет эти потоки выгода, порождаемая перекосом экологических стандартов.

Резко вырос импорт пластикового мусора и в Индонезии. В 2020 году страна объявила о его запрете. Но мусорные города никуда не делись. Наоборот, они только выросли. Одной из причин этому является производство своего мусора и ужасная ситуация с утилизацией. К 2010 году в море попадало столько же пластика, сколько перерабатывалось. Страна, которая практически не знала пластика до восьмидесятых годов, превратилась в третьего по величине загрязнителя вод мирового океана после Китая и Индии.

Но это всего лишь часть истории. Вторая часть кроется в импорте макулатуры. Индонезия – один из крупнейших производителей целлюлозы в мире, и большая часть сырья импортируется в виде макулатуры. А на каждые 10 килограммов этого импорта приходится как минимум килограмм пластика. А иногда даже пластика оказывается больше, чем бумаги. Да, граждане благополучных стран не очень тщательно сортируют свой мусор. Объём этого пластика слишком велик, чтобы захоранивать его на свалках, а стоимость – слишком низка, чтобы пытаться его переработать. Естественным выходом является сжигание его на сотнях фабрик тофу и крекеров, разбросанных по стране. Так что пластиковые деревни Индонезии выросли именно на синтетике, отсортированной от бумаги на целлюлозно-бумажных комбинатах.

В деревню Гедангрово по соседству с одним таким комбинатом Пакерин и направился наш автор. Согласно договору, комбинат безвозмездно отдаёт отсортированный пластик жителям близлежащих деревень. Те высушивают его на солнце пару недель и перепродают дальше на фабрики тофу. Этот бизнес повысил их благополучие. Они перестали выращивать рис ещё в девяностых годах. Три раза в неделю из Пакерина приходит десяток грузовиков, которые выгружают пластик на свалке, организованной на месте осушенного болота. Там его разравнивают и переворачивают женщины, чтобы он лучше сушился. Через пару недель сухой пластик загрузят на другой грузовик, идущий на фабрику тофу. С этого бизнеса каждая семья имеет порядка 500 долларов в месяц – неплохие деньги по местным масштабам. Хватает и на кое-какие проекты благоустройства. Главным риском жители Гедангрово называют своих конкурентов из деревни Бангун.

Бангун живёт несколько по другим правилам. Здесь не колхоз, здесь кулак взял на себя весь бизнес, и  на него батрачат все остальные. Но процессы всё те же: три дня в неделю десяток грузовиков выгружается не в Гедангрово, а в Бангуне. Этот посёлок имеет дурную славу по всей Индонезии по причине своих крутых гангстерских нравов. Автору удалось поговорить с Мохаммедом Ихсаном, отцом «пахана», держащего деревню. В семейной мечети он поговорил с Мохаммедом о том, о сём. Это был подготовленный собеседник. Он сказал Александру, что, несмотря на шокирующие пейзажи, жители деревни заботятся о том, чтобы ни один обрывок пластика не покинул свалку.

Иди, проверь наши реки. Там нет мусора. В наших горах нет мусора. Здесь в Бангуне мы ценим каждый кусок пластика. Для нас мусор – это деньги. Это наше будущее. Мы заботимся о нём. Мы не теряем его из виду. Ты видишь здесь кучи мусора. Мы видим деньги.

Ихсана раздражало недовольство активистов охраны окружающей среды. Те же люди, которые годами отправляли мусор на глобальный Юг, сегодня хотят прекратить этим заниматься. Наверное, они хотят, чтобы Ихсан и его односельчане снова стали выращивать рис.

В марте 2019 года команда исследователей осмотрела фабрики тофу, сжигающие этот пластик. Фабрика там – одно название. Печи, сжигающие мусор, и близко не имеют температуры, необходимой для разрушения присутствующих в нём токсинов. Все эти диоксины, бифенилы, эфиры и прочая гадость попадают в тофу, который поступает на рынки и в рестораны. Их доклад вызвал негодование в международном масштабе, но внутри Инодонезии реакция была более, чем сдержана. Менеджеров Пакерина предупредили, что их бизнес с Гедангрово и Бангуном портит имидж страны в западной прессе. Сушильщикам пластика стало труднее получать своё сырьё. Но не беда: в стране много целлюлозных комбинатов. Основной проблемой являются опять таки конкуренты, которые могут с оружием завернуть грузовик с пластиком, идущий в твою деревню. Этот сельский бандитизм тем более удивителен в стране, в которой каждая из пяти пластиковых упаковок попадает в море.

Не является большим секретом, что пластик, в конце концов, погубит Гедангрово и Бангун, испортит почву, проникнет в органы скота и испортит грунтовые воды. В этом легко убедиться, взяв пробы воды в стоках Пакерина. Но до того, как это произойдёт, жители обоих деревень будут выжимать последнюю каплю прибыли из пластика.

Этой порочной системе, как и человеческой жадности, трудно противостоять.  В заключении автор рассказывает о Кении и её свалках. Половина пластиковых бутылок на них была произведена Кока-колой. Половина скота, бродящего в городах, имеет фрагменты пакетов в желудках. Чтобы решить тяжёлую проблему пластика, Соединённые Штаты предложили помочь путём введения прогрессивных методов переработки. Но до того Кения должна отказаться от своего запрета ввоза одноразовых пакетов. Методы эти называются продвинутой химической переработкой, которая подразумевает расплавление пластикового мусора в грязное жидкое топливо – процесс, который вредит окружающей среде больше, чем нефтедобыча.

Несмотря на всё возмущение стран-получателей, мусор никогда не переставал течь с севера на юг. Несмотря на все попытки оправдания, главная проблема слишком большого производства замалчивается. Необходимо начать с того, чтобы сделать неустанных творцов мусора финансово ответственными за судьбу того, что они производят. Нужно избежать ситуации, при которой прибыли гребут корпорации и их акционеры, а с проблемами имеет дело налогоплательщик.

Автор вскользь упомянул о продвинутой химической переработке, причём в отрицательном ключе, сравнив её с нефтедобычей. А, между тем, это важная и нужная тема. Если пластик приносит нам такую пользу, что мы не можем от него отказаться (я не знаю почему автор называет пользу «недостатком»), то нужно дальше работать в направлении переработки. Прежние попытки ограничивались простой переработкой, то есть расплавлением или прессованием мусора, и они действительно связаны с проблемами, о которых он пишет. Но продвинутая переработка предлагает деполимеризацию, то есть превращение полимера в мономер: газа, из которого он был создан. Да, это требует энергии. Но это экономит невосполнимое углеводородное сырьё, щадит окружающую среду и уменьшает количество мусора. Этим путём и пойдёт человечество.

В целом, книжка неплохая, хоть ожиданий от своего названия она не оправдывает. Я не нашёл в ней каких-то конфликтов, которые автор называет «войнами». Да, проблема мусора существует, она серьёзная. Но я не был бы столь пессимистичен. Прогресс в деле переработки отходов нельзя отрицать. То, что глобальный Юг пока с этим хуже справляется – временная проблема. Пройдёт время – и всё наладится.

Это коррумпированная система, которая претендует на то, чтобы контролировать коррупцию. И это является главной причиной, по которой даже в 2009 году индустрия утилизации списанных судов, которая является экологическим кошмаром, практически не имела экологического надзора.

В ответ на попытки раздвинуть действие Базельской конвенции в их сторону судовладельцы мира стали сходить с ума. Они кричали: «Судно – это не мусор! Судно – это не мусор!» И хоть ИМО – это часть ООН, её представители дают при контактах две визитки. Одна из которых – от одной из судовладельческих компаний. И всё же давление на них росло, и они согласились, в конце концов, организовать международный контроль. Но на своих условиях. 2009 год стал годом появления Гонконгской конвенции. Требования конвенции были минимальными. Например, верфи для разборки судов по-прежнему не отвечают за судьбу опасного мусора, покидающего их территорию. Согласно оценке неправительственных организаций, часть, которая касается переработки судов, является «юридическим кораблекрушением» (legal shipwreck). И даже то, что есть, нарушается каждый час, каждый день. Я добавлю к этому то, что в силу конвенция вступила лишь совсем недавно: 26 июня 2025 года. То есть автор писал о не вступившем ещё в силу договоре.

Добраться до разборочной верфи непросто. Журналистов туда не пускают, камеры отбирают. Всего в мире было пять крупнейших верфей, но после того, как китайцы закрыли свою, осталось четыре: в Бангладеш, Индии, Пакистане. И Турции.

Первым делом наш автор направился не в порт, а вглубь Турции, к семье одного из разборщиков верфи Алиага. Этот парень погиб при взрыве газа в июле 2021 года, зайдя с автогеном в непроверенное помещение бывшего круизного лайнера Carnival Inspiration. Получал он неплохо по местным меркам – порядка 250 долларов в месяц. Но недолго, как оказалось. И это далеко не первая смерть в Алиаге. Работодатель отказался признать какую-либо ответственность и предложил заплатить родственникам погибшего порядка 50 тысяч. Это была плата за молчание.

Исторически крупнейшие разборочные верфи были расположены в развитых странах. Но со временем ужесточение экологического и трудоохранного законодательства привело к повышению привлекательности других локаций. Судовладельцы стали смотреть в сторону Индийского океана. Отдача грязная работы по разборке на сторону представлялась возможностью улучшить свой имидж. Ущерб окружающей среде? Не считается. Судоходные компании выработали большой инструментарий для ухода от ответственности за то, что происходит со списанными судами. Они избавляются от них через посредников, имеют дело с наличкой и, само собой, меняют флаг судна на какую-нибудь островную микро-нацию. За прошедшие сорок лет места разборки судов изменились. Но методы остались прежними. Автоген в руки – и вперёд. С другой стороны, большого стимула делать разборку более эффективной никогда не было. Увеличишь выпуск – уронишь цены. Единственное, что можно контролировать – это сколько ты платишь своим рабочим. Пока предложение на рынке труда превышает спрос, пока находятся люди, готовые трудиться за 30 центов в час – издержки на труд будут под контролем. Ну а что погибают и калечатся на работе, болеют раком – что ж, се ля ви. Заплатят 50 тысяч семье, и из сердца вон.

Алиага – сравнительно молодая, растущая локация. Надо сказать, что ценовую конкуренцию с индусами и пакистанцами они не выдерживают. Они готовы заплатить всего около 200 долларов за тонну – вдвое меньше, чем конкуренты. Им приходится выискивать суда для себя и долго уговаривать судовладельцев, чтобы те отдали их подешевле. Преимущество у Турции в том, что она находится под боком у Евросоюза. Некоторые из её верфей прошли европейскую сертификацию, и эта сертификация стала одним из главных козырей. Ведь можно заявить себя «зелёной» альтернативой. Это нравится судовладельцам, которые могут приписать пару красивых абзацев себе в профиль компании. Однако чем глубже вкопаешься в обстоятельства гибели того турецкого рабочего, тем яснее станет, что европейские инспекторы, которые «одобрили» несколько участков в Алиаге, имеют слабое представление о том, как там на самом деле работают. Одним из последствий роста оборота явился недостаток места. Carnival Inspiration, попав поначалу на сертифицированную верфь, была перемещена после этого на верфь по соседству, у которой сертификации не было. Автор предполагает, что основное назначение Алиаги – не разбирать суда рядом с Европой. И не делать это дёшево. И даже не двигать турецкую экономику. А предоставить европейским и американским судовладельцам правдоподобную степень отрицания: продал – и радуйся, что живёшь по своим же обязательствам охранять природу и права человека.

Эрдоган обещал построить новую Турцию. Трудно отрицать экономический успех этой страны. К 2013 году турецкий ВВП утроился, если считать с начала тысячелетия. Но де-факто эта новая Турция базируется в чём-то на том, что остальной мир признал слишком старым или ржавым. На протяжении последних двух десятилетий страна является лидером по импорту железного лома, причём с большим отрывом. Ближайший преследователь, Бангладеш, импортирует вчетверо меньше. Ещё Ататюрк собирался построить мощную металлургию, но вот проблема: британские специалисты, которых он завёз в страну, никогда не могли найти значительных залежей железных руд. К восьмидесятым годам ситуация изменилась. В годы либерализации по рецептам МВФ Турция стала инвестировать в строительство дуговых сталеплавильных печей. За семь лет было построено два десятка печей, большинство из которых расположено недалеко от морского побережья. В девяностых они получили богатый приток сырья из деиндустриализирующихся республик бывшего Советского Союза. До недавних пор, металлолом был крупнейшей статьёй грузинского экспорта, если не считать подержанных автомобилей для Азербайджана. Турция стала гигантским стальным комплексом для остального мира. Продукция турецкой металлургии идёт не только на экспорт. Она питает мощнейшую отрасль экономики: строительство, которое перегнало в 2017 году промышленность.

На разборочные площадки Алиаги автора, судя по всему, не пустили, так что ему пришлось слоняться по их окрестностям. Когда-то эти места пропитывал аромат деревьев, очаровавший в своё время Геродота. Сегодня местные жители осязают вместо него нефтяной смог от расположенного неподалёку НПЗ. Поднявшись на вершину соседнего холма, Александр насчитал около двадцати судов в разных стадиях разборки. У каждого из них своя история, но что их объединяет – это адская смесь токсичных материалов в их трюмах: нефтепродукты, красители, ядовитая химия, тяжёлые металлы. Общее количество опасных материалов, прибывающих ежегодно в Алиагу, оценивается в 15 тысяч тонн. Может быть, загрязнение воздуха на тех верфях, которые сертифицировал Евросоюз, не превышает норм, но кругом полно обычных площадок, а воздух не знает границ. Автор утверждает, что локация является настолько безопасной и чистой, насколько чист самый грязный её объект. 22 разборочных верфи Алиаги эмитируют токсины во все стороны, и одним из наглядных свидетельств этого пагубного процесса является повышенный уровень онкологии в этой местности.

Куда Александра пустили – это в приёмную босса одной из верфей под называнием Blade Marytime Recycling. Орхан Демиргил рассказал ему, что они разбирают по шесть судов, отдавая металлургам 40 тысяч тонн ежегодно. Это даёт ему 15 миллионов в год. Демиргил всё повторял, что в этом бизнесе невозможно терять деньги. Общался автор и с бывшими работниками одной из верфей по соседству. И они жаловались на отсутствие тренингов по безопасности, а на любые претензии и возражения получали ответ, что за забором очередь. Когда же наступает время аудита – наводится марафет, раздаются респираторы и новая униформа. Работа замедляется, опасные отходы не жгут, инспекторы из Брюсселя довольны. Их не беспокоит тот факт, что на сертифицированных верфях погибает больше рабочих, чем на остальных. Рабочие заключают:

Европа эксплуатирует Турцию. А Турция эксплуатирует нас.

Глава была бы неполной, если бы в ней не было визита к судовладельцам. Далеко автору ехать не пришлось: в пятидесяти милях от Алиаги расположен греческий остров Хиос. Автор посетил офис одного из тамошних судовладельцев, который с гордостью говорил о себе, что является представителем четвёртого поколения. Правда, почему-то этой гордости ему не хватило, чтобы разрешить публиковать своё имя. Он рассказал, что греческие судоходные компании делают всё странно: они продают суда, когда дела идут хорошо и покупают, когда доходы уменьшаются. Какой-то особой специализации у них нет. Всё это не особенно убедительно в плане бизнес-стратегии, так что греков нельзя найти в списках фондовых бирж. Однако гибкая стратегия – это, быть может, то, что держит их на плаву. Они потеряли много судов из-за немцев в войну, но смогли набрать по-дешёвке после неё, благодаря американцам. Они удачно вложились в танкеры, чтобы заменить уголь нефтью в энергобалансе Европы в пятидесятых. Они отправили свои танкеры вокруг мыса Доброй Надежды, когда в 1967 году закрылся Суэцкий канал.

Все негативные сюрпризы истории они старались использовать для своей пользы. Александр спросил: «А как насчёт изменения климата?» Здесь его собеседник сделал паузу и признался, что несколько лет назад он перестал покупать танкеры для перевозки углеводородов. Но другие греческие судовладельцы так не сделали. Наверное, они знали что-то, чего не знал он. В целом, поводов для оптимизма достаточно. Освобождается от льда Северный Морской Путь. Новые суда способны использовать энергию ветра. А растущая стоимость фрахта ложится на плечи клиентов. За три пандемийных года судоходная индустрия сделала столько денег, сколько за предыдущие шесть десятилетий! Хотелось бы передать когда-нибудь бразды правления пятому поколению. На этих словах в голосе собеседника впервые послышалась озабоченность…

Вряд ли когда-то наш автор работал на частника, раз пишет, что стимула для эффективной работы у разборочных верфей не было. Он есть, конечно. В том и достоинство капитализма. Вопрос в том, что Александр называет эффективностью. Для капитализма эффективность – синоним рентабельности, а не производительности труда. Заплатишь работяге меньше – сам получишь больше. Вот с этим у них никогда проблем не было. И всё равно, даже если труд стоит дёшево, всегда выгодно поднять производительность труда и нанять меньше рабочих на ту же работу. Главная проблема стагнирующей производительности разборочных судоверфей – то, что эта работа плохо автоматизируется.

Что касается новых возможностей для греческих судовладельцев – они действительно появляются в изменяющихся обстоятельствах. Теневой танкерный флот для транспортировки российских нефтепродуктов принёс им миллионы, если не миллиарды. И сумма продолжает расти. Хотя есть и риски: некоторые суда имеют свойство взрываться…

Удобным способом избавиться от мусора является сжигание. Так делали и делают многие. Так делал и город Филадельфия. Однако проблема в том, что не весь мусор уходит в атмосферу. Остаётся зола. Токсичная зола. Долгие годы Филадельфия возила эту золу на свалку в Нью-Джерси по соседству. Однако в 1985 году штат Нью-Джерси отказался принимать филадельфийскую золу. Немного погодя, отказался и штат Мэриленд. Решением стало погрузить 14 тысяч тонн золы на судно под названием Khian Sea и отправить на Багамы. Но Багамы отказались принять токсичный груз. Отказались и Бермуды, Пуэрто-Рико, Доминиканская Республика, Коста-Рика, Гватемала, Гондурас… Они попытали счастья за океаном, но Гвинея-Бисау тоже отказала. Потом были Нидерландские Антильские острова. Правительство Чили отказалось от предложения засыпать золу в отработанную медную шахту. Либерия не стала продлевать регистрацию, и судно осталось без флага. В октябре 1987 года было, наконец, получено согласие от одной из компании Гаити. Гаитянцам, вышедшим на улицы протестовать, стали угрожать применением оружия. Четыре тысячи тонн успели разбросать на одном из пляжей, но давление общественности выросло настолько, что судну пришлось уйти обратно в Филадельфию с остатком в десять тысяч тонн. Но и жители Филадельфии стали протестовать против возвращения своих отходов. Одиссея продолжилась. В список стран, отказавших приём, добавился Тунис. После ремонта в Югославии судно стало называться Felicia. Потом была Греция, Шри-Ланка, Филиппины, Индонезия. В ноябре 1988 года судно под новым называнием Pelicano бросило якорь в гавани Сингапура. Его трюмы были пусты. Капитан сообщил, что зола была сгружена. Но отказался сказать, где.

По всей вероятности, команда разбросала золу по ходу движения в Индийском океане. Этот случай привёл к разбирательствам в Конгрессе, в результате которых признали, что «великие нации имеют и великую ответственность». Годы спустя Гаити удалось заставить американцев забрать золу к себе обратно. 2345 тонн было отвезено во Флориду, где отходы были признаны нетоксичными. В 2002 году зола нашла «последний покой» на одной из свалок Пенсильвании. Филадельфия закрыла свой мусоросжигательный завод к 1990 году и приняла новую программу переработки мусора  с целью уменьшения его количества. Штат Пенсильвания открыл новую свалку.

Ситуация в мире с неконтролируемым вывозом токсичных отходов с каждым годом продолжала ухудшаться. В числе крупнейших получателей западного мусора была Гвинея-Бисау, которая за одни только 15 миллионов тонн отходов фармацевтики в 1987 году получила 600 миллионов. Эта маленькая страна принимала 10% токсичного экспорта со всей Европы. К 1989 году было зарегистрировано уже свыше тысячи схем экспорта мусора из США.

Зашумели негры в ООН. Защитники природы заговорили об устойчивом развитии. Подтянулись и экономисты, которые указали, что для устойчивого развития мусор нужно превратить в товар. Не всучивать его, раздавая взятки направо и налево, а убедить других в его ценности. Тогда его возьмут с благодарностью, ещё и приплатят. Но вот как быть с опасными отходами?

Люди в Гринпис быстро пришли к убеждению, что для того, чтобы изменить ситуацию с вывозом токсичных отходов, нужно работать со странами-получателями. Они начали с малых островных наций, которые стали принимать законы, направленные против импорта мусора. Труднее было с крупными странами вроде Индии или Бразилии, которые со временем сами были бы не прочь повывозить. Но, в конце концов, вопрос был прояснён, консенсус был достигнут, в том числе с европейскими странами. Свыше тридцати стран подписали Базельскую конвенцию, а к концу столетия перемещение опасных отходов из развитых стран оказалось под запретом. В полную силу Конвенция вступила, однако, лишь к 2019 году, когда её ратифицировали три четверти подписантов.

Как видно из карты, к числу последних крупнейший генератор мусора в мире не относится. Даже после случая с Khian Sea конгрессмены не нашли в себе сил присоединиться к Конвенции из-за опасений снизить конкурентоспособность американского бизнеса. Агентство по охране окружающей среды EPA предпочло остаться в стороне и утверждать, что опасные отходы – это ресурс. Неудивительно, что глава Агентства стал получать почтовые отправления от активистов из Гаити с той самой золой. Кто не молчал – это Гринпис. Но их голос не был настолько громок, чтобы заставить конгрессменов изменить своё мнение.

Империя торговцев мусора не дремала. Она нанесла ответный удар посредством переименования предмета своего бизнеса в «стройматериалы», «лом», «топливо» или «побочные продукты». Сформировались новые анклавы в пределах развитых стран, будь то треугольник смерти в окрестностях Неаполя или индейские резервации США. Продолжались случаи перемещения опасных отходов. В 2006 году судно под панамским флагом сгрузило 500 тонн сульфидных отходов из Техаса в окрестностях ивуарийской столицы Абиджана. Сама необходимость перемещения опасных отходов уменьшилась с индустриализацией стран глобального Юга, куда и стали мигрировать опасные производства по мере ужесточения экологического законодательства в развитых странах.

Базельская конвенция, запретив перемещение опасных отходов, оставила без внимания всё прочее, не попавшее под ограничения. Неспособность развить успех после Базеля послужила одной из причин, по которым Гринпис обратил фокус своего внимания в сторону проблемы изменения климата в конце девяностых. Неоднозначности в тексте Конвенции дельцы стали толковать в свою сторону, отправляя мусор «для повторного использования», а не для захоронения. Граница между «отходами» и «ресурсами» намеренно размывалась. Девяностые стали временем не только регулирования перемещения отходов, но и взрывного роста объёмов экспорта мусора. На экспорт пошла использованная одноразовая посуда, отработавшая своё электроника, изношенные автопокрышки, вышедшая из моды одежда и севшие батарейки. В отличие от жулья восьмидесятых, современные дельцы отправляют свой товар «на переработку», а не на выброс. Автор называет заклинания о переработке намеренным обманом граждан богатых стран, которые укреплялись во мнении, что их потребительство находится в гармонии с ролью заправил в этом мире. Если переработка отходов работает – зачем заботиться об окружающей среде?

Но кого интересует чужая чистая совесть? Реальными жертвами этого процесса являются граждане стран-получателей, которые выковыривают что-то полезное для себя в горах мусора, сжигая всё остальное. Реальной жертвой становится природа. Объём мусорного потока продолжает нарастать, и это после всех успехов антиколониального и природоохранного движений. Трагедия – не в том, что этот процесс начался. А в том, что мы знали о его пагубности, но не смогли остановить.

Итак, становится ясной главная мысль автора: глобализация запустила растущие межконтинентальные потоки мусора, которые выгодны как его отправителям, так и получателям. Только выгода отправителей – сиюминутная и долговременная, а у получателей – лишь сиюминутная. В долговременном плане их среда обитания, а также планета Земля в целом, получают невосполнимый ущерб.

Критика понятна, но непонятна альтернатива, которую предлагает автор. Скорее всего, это будут какие-нибудь запреты или ограничения. Эти запреты неизбежно удорожат потребление. И сократят его. И вот здесь коренится проблема: если бы все потребляли одинаково, то и сокращать потребление было бы легче. Но по факту на планете Земля имеется небольшой остров материального благополучия, окружённый морем бедности. Если бедняка заставить сократить потребление – он ведь может копыта отбросить. Но кого это волнует в среде прикормленных зелёных? Они ведь не собираются искоренять бедность, им важнее собственная среда обитания, чем другие обитатели. Тем не менее, можно с уверенностью сказать, что стенания автора о несчастных бедняках, роющихся в горах чужого мусора, не всегда находят понимание самих бедняков. В этом мы убедимся в ходе дальнейшего повествования.