realiy_gizny

Когда девочке исполнилось три года, она совершенно ослепла, что было связано с плохой личной гигиеной из-за пренебрежения к ребёнку со стороны парижских родных. Нормандская бабушка Луиза делала всё, чтобы вылечить ребёнка. Когда никаких других надежд не оставалось, она повезла Эдит в Лизье, к Святой Терезе, куда ежегодно собирались тысячи паломников со всей Франции. Отправились они туда 19 августа 1921 года, а 25 августа Эдит прозрела. Ей было шесть лет.
Никто уже не скажет, почему выздоровела маленькая девочка – благодаря заботам врача или благодаря чуду, но чудесное исцеление наложило серьёзный отпечаток на характер и мировоззрение Эдит.

Когда Эдит исполнилось 8 лет, отец забрал её от любящей бабушки в Париж. Там они начали вместе работать уличными акробатами. Вернее, акробатические номера показывал отец, а Эдит пела.
В 15 лет Эдит начала выступать на улицах вместе с подружкой, Симоной Берто. Эдит пела, а Симона подыгрывала ей на банджо.
Во Франции 1930-х годов, и особенно в Париже, уличные артисты были очень популярны. Их очень любил простой народ, на улицах рождалось современное массовое искусство.

Пением на улицах Эдит зарабатывала до тех пор, пока её не взяли в кабаре «Жуан-ле-Пен». Здесь Эдит познакомилась с Луи Дюпоном, за которого через год вышла замуж.
Родилась дочь Марсель. Брак не был удачным, и вскоре Эдит и Луи расстались.
Дочка тяжело заболела. Когда её навещала Эдит, заболела и она.
Это был тот самый грипп – испанка, унёсший в Европе десятки миллионов жизней. Умерла и дочка Эдит. Сама она поправилась.

Ещё в те времена, когда Эдит пела на улицах, её приметил Луи Лепле, владелец кабаре «Жернис» на Елисейских полях. В дальнейшем он пригласил её выступать в своей программе.
Он научил Эдит репетировать с аккомпаниатором, выбирать и режиссировать песни, объяснил, какое огромное значение имеют костюм артиста, его жесты, мимика, поведение на сцене.
Именно Лепле придумал для Эдит сценическое имя – Пиаф (на парижском арго – воробышек). В «Жернисе» на афишах её имя было напечатано, как «Мом Пиаф» – «Малышка Пиаф».

Успех первых же выступлений был огромным. Тогда ещё не существовало микрофонов, певец мог рассчитывать только на собственный голос. А голос у Эдит был необыкновенный.
Луи Лепле объяснил ей. Что у актрисы должен быть собственный репертуар, и Жак Буржа написал специально для Эдит первые песни: «Слова без истории» и  «Старьёвщик».
Лепле посоветовал Эдит выступать в чёрном платье, которое стало её сценическим костюмом на всю жизнь.
17 февраля 1936 года Эдит Пиаф выступила в большом концерте  в цирке «Медрано» вместе со звёздами французской эстрады Морисом Шевалье и Мистангеттом.
А короткое выступление на Радио-Сите́ позволило ей сделать первый шаг к настоящей славе – слушатели звонили на радио в прямом эфире и требовали, чтобы Мом Пиаф выступала ещё.

Но трагически погиб Луи Лепле – был убит выстрелом из револьвера в голову. В числе подозреваемых оказалась и Эдит Пиаф, поскольку в своём завещании Лепле указал небольшую сумму денег, которую она должна была получить после его смерти.
После этого её приглашали выступать в большинстве случаев для того, чтобы публика могла посмотреть на «ту самую девушку из газет».

В это время в жизнь Эдит вошёл Реймон Ассо. Именно ему во многом принадлежит заслуга появления на свет «Великой Пиаф».
Ассо поставил условие – он поможет Эдит достичь всего, чего она пожелает. В обмен на беспрекословное послушание. Он начал учить её не только тому, что непосредственно относилось к профессии, но и всему тому, чего ей не хватало: как вести себя за столом, на приёме, в компании, как поддержать приятную беседу, как одеваться и тому подобным вещам.
Реймон проложил для неё дорогу к культуре. Он начал создавать «Стиль Пиаф», отталкиваясь исключительно от индивидуальности Эдит, писал песни, подходившие только ей: «Париж – Средиземноморье», «Она жила на улице Пигаль», «Мой легионер», «Вымпел для легиона».
Музыку для этих песен написала Маргарит Моно – удивительно одарённый композитор. С Эдит её связала дружба на всю жизнь.
Благодаря Реймону Ассо история Эдит Пиаф стала историей её песен и наоборот. Её сценический образ воспринимался и как образ реальной женщины.

Реймон Ассо добился, чтобы Эдит выступила в мюзик-холле «АВС» на Больших бульварах – самом знаменитом мюзик-холле Парижа. Перед выступлением в «АВС» Реймон Ассо решил, что «Малютка Пиаф» не будет смотреться на роскошной афише знаменитого мюзик-холла, что это имя больше подходит для кабаре. С тех пор Эдит выступала под именем «Эдит Пиаф».
Успех в «АВС» заставил прессу написать об Эдит: «Вчера на сцене «АВС» во Франции родилась великая певица…» А Жан Кокто, который в тот вечер находился в зале «АВС», написал в ночь после концерта: «Мадам Эдит Пиаф гениальна…»
Жан Кокто предложил ей сыграть в небольшой пьесе его сочинения «Равнодушный красавец». Пьеса имела большой успех. Она была показана впервые в сезон 1940 года.
В том же году Эдит рассталась с Реймоном Ассо. Как это не жестоко звучит, но он был ей больше не нужен. Всему, чему он мог, он её научил. Для него этот разрыв был тяжёлым ударом. Он ушёл добровольцем на фронт.

В 1940 году нацистская Германия оккупировала Францию. 14 июня её войска вошли в Париж.
Во время оккупации Эдит много выступала в лагерях для военнопленных на территории Германии, фотографировалась с немецкими офицерами и военнопленными «на память». А потом в Париже по этим фотографиям изготавливались фальшивые документы для солдат, бежавших из лагеря.
Эдит Пиаф не участвовала в Сопротивлении, но сделала немало для освобождения военнопленных из нацистских лагерей.

В 1941 году режиссёр Жорж Лакомб снял по пьесе Жана Кокто «Равнодушный красавец» полнометражный художественный фильм «Монмартр на Сене» с Эдит Пиаф в главной роли.
На съёмках Эдит познакомилась с Анри Конте, журналистом, который много писал о ней, о её таланте. Им были написаны некоторые из её лучших песен: «Свадьба», «Господин Сен-Пьер», «Сердечная история», «Падам…Падам…», «Браво, клоун!».

В том же году молодой композитор Мишель Эмер показал Эдит свою песню «Аккордеонист», ставшую в дальнейшем фантастически популярной.
В дальнейшем Эдит много сотрудничала с  Эмером, он написал для неё такие песни, как «Господин Ленобль», «Что ты сделала с Джоном?», «Праздник продолжается», «Заигранная пластинка», «По ту сторону улицы», «Телеграмма».

Во время войны умерли родители Эдит. Отца она очень любила, заботилась о нём, помогала деньгами, навещала, дарила подарки. С матерью, вспомнившей о дочери только теперь, отношения так и не сложились, хотя Эдит и ей помогала деньгами.
По-настоящему помочь Лин не мог уже никто, она разрушила своё здоровье алкоголем и наркотиками.

В 1947 году Эдит отправилась на гастроли по Греции, а затем впервые по США. В Америке её ждал оглушительный провал. Американцы совсем не привыкли к таким выступлениям. Для них «парижская звезда эстрады» должна была иметь определённый блеск, репертуар и манеру поведения, вроде очаровательной молоденькой кокетки со сладким голосом и хорошенькими ножками, которая поёт о пикантных приключениях какого-нибудь парижского повесы.

Но именно в Америке Эдит встретила свою самую большую любовь в жизни.
Когда Эдит представили знаменитого французского боксёра Марселя Сердана, она не была особенно восхищена.. Сам Сердан утверждал, что для него эта встреча была чудом. Роман развивался стремительно, а у Сердана была жена и трое сыновей. Желанию прессы сделать из происходившего большой скандал положил конец сам Сердан, заявивший, что Эдит его любовница только потому, что он женат и в настоящее время не имеет возможности расторгнуть брак.

Пресса стала изводить боксёра тем, что он, мол, мало уделяет времени тренировкам, что слишком увлёкся своим романом.
В 1949 году Сердан вылетел в Нью-Йорк к Эдит, которая вновь выступала там с гастролями. Самолёт разбился над Атлантическим океаном в районе Азорских островов.

У Эдит началась тяжёлая депрессия. Она считала себя виновницей гибели Сердана.
Она жила только на сцене, убегая туда от реальности. Со своим горем она справлялась, как умела: окружала себя людьми, пила, искала спасения в спиритизме. Но реальное спасение ей приносили только концерты. Эдит говорила: «Я живу только на сцене… Я всегда буду петь, а в тот день, когда перестану – умру».
И вместе с тем эти годы были для неё периодом небывалого успеха. Теперь её талант был подкреплён опытом и мастерством.

В 1952 году Эдит попала подряд в две автокатастрофы. Чтобы облегчить страдания, вызванные переломами руки и рёбер, врачи кололи ей морфий. Эдит попала в наркотическую зависимость. Она скрывала это от окружающих, пыталась освободиться от этого пристрастия. 29 июля 1952 года вышла замуж за Жака Пилса.  Брак продлился четыре года, но оказался неудачным.
Зависимость от наркотиков становилась всё сильнее. Эдит решилась на лечение. В первый раз лечение не помогло, она вернулась в больницу вторично, не выдержав, снова сбежала, вернулась вновь. Излечиться ей удалось.

В 1958 году Эдит начала выступать в концертном зале «Олимпия», куда приглашались для выступлений только звёзды первой величины. В том же году она отправилась в 11-месячное турне по США. Затем – снова выступления в «Олимпии». Затем турне по Франции.
Физические и эмоциональные нагрузки сильно подорвали её здоровье. В 1961 году, в возрасте 46 лет, Эдит знала, что неизлечимо больна.

В октябре 1962 года её давнему поклоннику, Тео Ламбукасу (Тео Сарапо), с большим трудом удалось уговорить ей выйти за него замуж.

25 сентября 1962 года по случаю премьеры фильма «Самый длинный день» Эдит пела с высоты Эйфелевой башни песни: «Нет, я ни о чём не жалею», «Толпа», «Милорд», «Ты не слышишь», «Право любить». Её слушал весь Париж.
На сцене в последний раз Эдит пела 18 марта 1963 года.

Эдит Пиаф умерла 11 октября 1963 года. Её похоронили на кладбище Пер-Лашез. Ватикан запретил отпевать «женщину, столь мало уважавшую законы церкви», но епископ Парижский преклонил колени у её могилы, как частное лицо.
На кладбище собралось более 40000 человек, многие не скрывали своих слёз. Цветов было столько, что люди были вынуждены идти прямо по ним.

В день похорон Марсель Блистен писал об Эдит Пиаф: «Она пела как никто, она жила как никто, Она была необыкновенно талантлива и чрезвычайно ранима…»

При Людовиках XIV и XV Бастилия несколько "демократизировалась", но осталась тюрьмой для благородного сословия. Простолюдины попадали туда крайне редко. Условия содержания заключенных соответствовали аристократическому статусу тюрьмы. Узники получали довольствие соответственно своему званию и сословию. Так, на содержание принца выделялось 50 ливров в день (вспомним, что на эту сумму четверка знаменитых мушкетеров Дюма жила почти месяц, не зная печали), маршала - 36, генерал-лейтенанта - 16, советника парламента - 15, судьи и священника - 10, адвоката и прокурора - 5, буржуа - 4, лакея или ремесленника - 3 ливра.

Пища для заключенных делилась на два разряда: для высших сословий (из расчета от 10 ливров в день и выше) и для низших сословий (меньше 10 ливров). Например, обед первого разряда состоял в скоромные дни из супа, вареной говядины, жаркого, десерта, а в постные - из супа, рыбы, десерта. К обеду ежедневно полагалось вино. Обеды второго разряда состояли из такого же количества блюд, но были приготовлены из менее качественных продуктов. В праздничные дни (святого Мартина, святого Людовика и на Крещение - предусматривалось лишнее блюдо: полцыпленка или жареный голубь. К тому же заключенные имели право гулять в саду Арсенала и на башнях.

С воцарением Людовика XVI Бастилия потеряла характер государственной тюрьмы и превратилась в обычную, с той лишь разницей, что преступников содержали в ней в сравнительно лучших условиях. В Бастилии окончательно отменили пытки и запретили сажать заключенных в карцер.
11 сентября 1775 года министр Малесерб, много способствовавший смягчению тюремных правил, писал коменданту крепости: "Никогда не следует отказывать заключенным в занятиях чтением и письмом. Ввиду того, что они так строго содержатся, злоупотребление, которое они могли бы сделать при этих занятиях, не внушает опасений. Не следует также отказывать тем из них, которые пожелали бы заняться какого-либо другого рода работой. Надо только следить, чтобы в их руки не попадали такие инструменты, которые могут послужить им для бегства. Если кто-либо из них пожелает написать своим родным и друзьям, то это надо разрешать, а письма прочитывать. Равным образом надлежит разрешать им получать ответы и доставлять им таковые при предварительном прочтении. Во всем этом полагаюсь на ваше благоразумие и человечность".

Такое вот достаточно гуманное учреждение - прообраз современных тюрем цивилизованных стран - почему-то вызывало самую лютую ненависть французов.
Две другие тюрьмы, Бисетр и Шарантон, где умирали с голоду и копошились в грязи политзаключенные и уголовники из простолюдинов, никто и пальцем не тронул.

С величайшим энтузиазмом взяв и разрушив тюрьму для аристократов, французы скоро стали этих самых аристократов бросать не в одну, а во множество тюрем, резать и гильотинировать. Чисто революционная логика!

Тюрьма, которой уже не было
Нужно ли было разрушать Бастилию? С 1783 по 1789 год Бастилия стояла почти пустой, и если бы в нее иногда не помещали преступников, место которым было в обыкновенных тюрьмах, то крепость оказалась бы необитаемой. Уже в 1784 году за неимением государственных преступников пришлось закрыть Венсе́нскую тюрьму, которая служила своего рода филиалом Бастилии. Конечно, Бастилия обходилась казне очень дорого. Только ее комендант получал ежегодно 60 тысяч ливров жалованья, а если к этому добавить расходы на содержание гарнизона, тюремщиков, врача, аптекаря, священников, плюс деньги, выдаваемые на пропитание заключенных и их одежду (в одном 1784 году на это ушло 67 тысяч ливров), то сумма получалась громадная.

Исходя именно из этих соображений - "ради экономии", - министр финансов Неккер предложил упразднить Бастилию. И об этом говорил не он один. В 1784 году городской архитектор Парижа Курбе представил официальный план, предлагая открыть на месте крепости "площадь Людовика XVI". Есть сведения, что и другие художники разрабатывали проекты разнообразных сооружений и памятников на месте Бастилии. Особенно любопытен один их них, предлагавший срыть семь башен крепости и на их месте воздвигнуть памятник Людовику XVI. На пьедестале из груды цепей государственной тюрьмы должна была возвышаться фигура короля, который жестом освободителя протягивает руку по направлению к восьмой, сохраненной башне. (Возможно, теперь стоит пожалеть, что этот замысел остался неосуществленным).
А 8 июня 1789 года, уже после созыва Генеральных штатов, в Королевскую академию архитектуры поступил схожий проект Дави де Шавинье. Именно этим проектом Генеральные штаты хотели почтить Людовика XVI, "восстановителя народной свободы". Памятник так и не установили, но сохранились эстампы: король протягивает руку к высоким башням тюрьмы, разрушаемым рабочими.

В архиве Бастилии хранятся два рапорта, представленные в 1788 году Пюже, вторым лицом в крепости после коменданта. Он предлагал снести государственную тюрьму, а землю продать в пользу казны.

Все эти проекты вряд ли существовали бы и обсуждались, если бы не отражали настроение верховной власти: разрушение Бастилии было предрешено, и, не сделай это народ, сделало бы само правительство.

К 14 июля 1789 года все башни и бастионы Бастилии еще целы, но ее уже как бы не существует - она превратилась в призрак, в легенду. Как известно, взявшие крепость после долгих поисков нашли в этой "твердыне деспотизма" всего семь узников. Четверо из них оказались финансовыми мошенниками, пятый – распутник, заключенный в Бастилию по желанию своего отца, шестой проходил по делу о покушении на Людовика XV, седьмой насолил одной из фавориток короля (существует и другая версия, но все сидельцы никак не тянули на пребывание в таком знаменитом месте). За день до штурма из Бастилии в Шарантон был переведен еще один узник – небезызвестный маркиз де Сад, сидевший за свои многочисленные преступления и написавший в Бастилии свои «120 дней содома». Будь он в крепости 14 июля, то и он был бы освобожден народом как "жертва королевского произвола".

Штурм на бис
Взятие Бастилии - результат чисто французского легкомыслия. Верх легкомыслия проявила, прежде всего, власть. Хотя после созыва Генеральных штатов Париж с каждым днем все более революционизировался, Людовик XVI (недурной в общем-то человек, больше всего на свете обожавший охоту и столярное ремесло) упорно отказывался предпринять контрмеры. Надо отдать ему должное - он любил свой народ. На все предложения ввести в Париж войска и силой подавить мятеж король в ужасе восклицал: "Но ведь это значит пролить кровь!". В Версале старались не замечать, к чему идет дело.

13 июля город очутился во власти вооруженных шаек. Очевидец вспоминает, что в ночь на 14 июля "целое полчище оборванцев, вооруженных ружьями, вилами и кольями, заставляли открывать им двери домов, давать им пить, есть, деньги и оружие". Все городские заставы захвачены ими и сожжены. Среди бела дня пьяные "твари выдергивали серьги из ушей гражданок и снимали с них башмаки", нагло потешаясь над своими жертвами. Одна банда ворвалась в Лазаристский миссионерский дом, круша все на своем пути, и разграбила винный погреб. После их ухода в приюте осталось тридцать трупов, среди которых была беременная женщина.
"В течение этих двух суток, - пишет депутат Генеральных штатов Бальи, - Париж чуть ли не весь был разграблен; он спасен от разбойников только благодаря национальной гвардии".
Днем 14 июля разбойничьи шайки удалось обезоружить, нескольких бандитов повесили. Только с этого момента восстание приняло чисто политический характер.

Легкомысленно повели себя и парижане. Правда, на призыв Камила Демулена идти на Бастилию откликнулось человек восемьсот. (Вот строки из этой барабанно-революционной демагогии: "Раз животное попало в западню, его следует убить... Никогда еще такая богатая добыча не давалась победителям. Сорок тысяч дворцов, отелей, замков, две пятых имущества всей Франции будут наградой за храбрость... Нация будет очищена".)
Остальной Париж собрался в Сент-Антуанском предместье полюбоваться зрелищем. Площадь перед Бастилией была забита глазеющим народом, аристократия заняла места получше - на валах и возвышенностях, знатные дамы наблюдали за происходящим, сидя в специально захваченных с собой креслах. Аплодисменты "артистам с ружьями" не умолкали.
Ценой этого шикарного зрелища стали голод, террор, всеобщее озверение, двадцатипятилетние войны, гибель шести миллионов французов.

Победители инвалидов
Взятие Бастилии в военном отношении - дело более чем скромное. Успех штурма следует целиком отнести на счет численного превосходства восставших и испуга осажденных. 14 июля комендант Бастилии де Лоне имел в своем распоряжении лишь 32 швейцарцев Салис-Самадского полка, 82 инвалидов и 15 пушек. Но даже с этими ничтожными силами де Лоне сумел продержаться почти двенадцать часов.

Сигнал к началу штурма ранним утром подали двое молодых людей, Даван и Дассен. Они спустились по крыше парфюмерной лавки на крепостную стену, примыкавшую к гауптвахте, и спрыгнули во внешний (комендантский) двор Бастилии; Обер Бонмер и Луи Турне, бывшие солдаты, последовали за ними. Вчетвером они перерубили топорами цепи подъемного моста, который рухнул вниз с такой силой, что подпрыгнул от земли чуть ли не на два метра, - появились первые жертвы: один из горожан, толпившихся у ворот, был раздавлен, другой покалечен. Народ с криками торжества ринулся через комендантский двор ко второму подъемному мосту, непосредственно ведущему в крепость. Но здесь их встретил мушкетный залп. Толпа в замешательстве рассыпалась по двору, оставив на земле тела убитых и раненых. Большинство штурмующих не знали, каким образом были открыты первые ворота, и решили, что это сделал сам комендант, чтобы завлечь их в ловушку. Между тем комендант де Лоне, несмотря на постоянный обстрел крепости, до сих пор удерживал солдат от ответного огня.

Раненых понесли в город как доказательство "измены" коменданта Бастилии. Среди них был умирающий гвардеец, чей вид заставил его товарищей по оружию двинуться на помощь осаждавшим. Около двух тысяч гвардейцев провозгласили своим командиром Гюллена, директора королевской прачечной, и гренадера Лазара Гоша, будущего знаменитого революционного генерала.

Когда солдаты входили в комендантский двор, густой дым заволакивал крепость - то горели казармы и лавки. Перед вторым подъемным мостом штурмующие подожгли несколько телег с сеном, которые, однако, лишь мешали навести на ворота пушки. Гарнизон в свою очередь через бойницы у ворот наудачу осыпал осаждавших картечью из двух небольших орудий. Эли, офицер полка королевы, и купец Реоль бросились вперед, чтобы оттащить от ворот телеги. Как только место перед воротами удалось расчистить, подъемный мост стали обстреливать из пушек, надеясь перебить удерживающие его цепи. Одновременно по крепости стреляли из ружей со всех окрестных крыш, правда, не причиняя гарнизону ни малейшего вреда.

Ответный орудийный огонь из крепости только увеличивал ярость толпы, беспрестанно повторявшей кем-то брошенную яркую фразу: "Мы наполним своими трупами рвы!"

К воротам крепости приволокли девушку, обнаруженную в казармах. Поймавшие ее уверяли, что это дочь самого коменданта. Девушка объясняла: "Я дочь командира инвалидов Мансиньи", - как это и было на самом деле. Но ей не верили, толпа, окружившая ее, кричала: "Надо сжечь ее живьем, если комендант не сдаст крепость!". Мансиньи с высоты башни увидел свою дочь, лежавшую без чувств на земле, и бросился ей на помощь, но был убит двумя выстрелами. А девушку действительно стали обкладывать соломой, чтобы сжечь, но один из штурмующих, уже упоминавшийся Обер Бонмер вырвал ее из рук озверевшей толпы и отнес в безопасное место, после чего вернулся под стены Бастилии.

Шестой час шел штурм крепости, и надежды на его успешное завершение постепенно таяли. У восставших не было ни единого руководства, ни военного опыта (гвардейцы ограничивались огневой поддержкой, не участвуя непосредственно в штурме). За это время гарнизон потерял, за исключением Мансиньи, только одного защитника, инвалида, убитого ядром. Потери же осаждавших составили 83 убитых и 88 раненых.

В ход пошли самые несуразные проекты, с помощью которых хотели заставить гарнизон сложить оружие. Качали насосом воду в надежде залить пороховые ящики, расставленные на башнях возле орудий, но струя едва достигала середины башни. Какой-то пивовар предлагал сжечь "эту каменную глыбу", поливая ее лавандовым и гвоздичным маслом, смешанным с порохом. А некий молодой плотник, питавший, видимо, страсть к истории и археологии, носился с чертежом римской катапульты.

Бастилия, безусловно, устояла бы, не будь в числе ее защитников инвалидов, с большой неохотой стрелявших в соотечественников.
"Бастилия была взята не приступом, - свидетельствует один из участников штурма, - она сдалась еще до атаки, заручившись обещанием, что никому не будет сделано никакого зла. У гарнизона, обладавшего всеми средствами защиты, просто не хватало мужества стрелять по живым телам, с другой стороны, его сильно напугал вид огромной толпы. Осаждающих было всего восемьсот-девятьсот человек - рабочие и лавочники из ближайших мест, портные, каретники, виноторговцы, смешавшиеся с национальной гвардией. Но площадь Бастилии и все прилегающие улицы были переполнены любопытными, которые сбежались смотреть на зрелище".
Гарнизону же с высоты стен казалось, что на них идет весь миллионный Париж. И инвалиды, с самого начала штурма выражавшие недовольство комендантом, заставили де Лоне согласиться на капитуляцию.

Подъемный мост опустился. Бонмер, Эли, Гюллен и другие руководители штурма вошли в крепость. Между тем остальные, не зная о капитуляции крепости, продолжали стрельбу. Один из офицеров гвардии, Гумбер, взобрался на вал, чтобы подать народу знак о сдаче Бастилии, но его мундир ввел в заблуждение толпу, и он был убит несколькими выстрелами. Тогда гренадер Арне сорвал с головы шляпу, нацепил ее на ружье и замахал ею. Не прекращая стрелять, народ повалил к воротам.
В четыре часа сорок минут пополудни Бастилия пала.

Над комендантом Бастилии восставшие учинили зверскую расправу. Аббат Лефевр, очевидец этой расправы, свидетельствовал, что де Лоне "защищался, как лев". Желая избавиться от мук, он пнул одного из нападавших в пах и крикнул: - Пусть меня убьют!

Эти его слова прозвучали как последний приказ, его подняли на штыки и поволокли к канаве, вопя: "Это чудовище предало нас! Нация требует его головы!". Человеку, получившему пинок, было предоставлено право самому отсечь коменданту голову. Этот безработный повар, рассказывает историк Тэн, "пришедший в Бастилию просто, чтобы поглазеть на происходящее... рассудил, что если, по общему мнению, дело это такое "патриотическое", то за отсечение головы чудовищу его еще могут наградить медалью", и без лишних слов принялся за дело.

Расправу учинили почти над всеми офицерами гарнизона. Трупы убитых офицеров отнесли в морг, кроме тела де Лоне, которое не нашли. Только полгода спустя какой-то солдат принес семье коменданта его часы и другие драгоценные вещи, но категорически отказался объяснить, каким образом они попали к нему.

На следующий день в городе началось массовое избиение аристократов. Франция вступала в эпоху, о которой позже один депутат выразился так: "Престол Божий - и тот пошатнулся бы, если бы наши декреты дошли до него".

В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь (король в этот день отметил в дневнике: "Ничего"). Как известно, лишь один придворный - герцог де Лианкур - понял смысл случившегося. "Но ведь это бунт!" - удивленно воскликнул Людовик XVI, услышав новость. "Нет, ваше величество, это не бунт, это революция", - поправил его Лианкур.

А когда королю доложили о смерти де Лоне, он равнодушно отозвался: "Ну что ж! Он вполне заслужил свою участь!". (Интересно, думал ли он так о себе, всходя на эшафот три года спустя?) Людовик в тот же день надел трехцветную кокарду, увидев которую Мария- Антуанетта брезгливо поморщилась: "Я не думала, что выхожу замуж за мещанина".
Так отреагировал двор на событие, возвещавшее будущую гибель монархии.
Зато в обоих полушариях Земли взятие Бастилии произвело огромное впечатление. Всюду, особенно в Европе, люди поздравляли друг друга с падением знаменитой государственной тюрьмы и с торжеством свободы. В Петербурге героями дня стали братья Голицыны, участвовавшие в штурме Бастилии с фузеями в руках. Генерал Лафайет послал своему американскому другу, Вашингтону, ключи от ворот Бастилии - они до сих пор хранятся в загородном доме президента США. Из Сан-Доминго, Англии, Испании, Германии слали пожертвования в пользу семейств погибших при штурме. Кембриджский университет учредил премию за лучшую поэму на взятие Бастилии. Архитектор Палуа, один из участников штурма, из камней крепости изготовил копии Бастилии и разослал их в научные учреждения многих европейских стран. Камни из стен Бастилии шли нарасхват: оправленные в золото, они появились в ушах и на пальцах европейских дам.

В день взятия Бастилии, 14 июля, мэрия Парижа, приняв предложение Дантона, создала комиссию по разрушению крепости. Работы возглавил Палуа. Когда стены Бастилии снесли более чем наполовину, на ее руинах устроили народные гулянья и вывесили табличку: "Здесь танцуют". Окончательно крепость разрушили 21 мая 1791 года. Камни ее стен и башен были проданы с аукциона за 943 769 франков.

Взятие Бастилии со временем обросло разными версиями. Одна из них представляет начало череды событий, как требование Постоянного комитета получить порох, хранившийся в крепости и отвести пушки из амбразур. И комендант не возражал против этих требований. Но в силу различных причин штурм крепости всё-таки произошёл со всеми вытекающими последствиями.

Разрушение Бастилии вовсе не означало того, что новая власть больше не нуждалась в тюрьмах. Напротив, очень скоро наступили времена, когда о Бастилии, как, пожалуй, и обо всем старом режиме, многие французы стали вспоминать с ностальгией. Революционный произвол оставил далеко позади себя злоупотребления королевской власти, а каждый город обзавелся собственной якобинской Бастилией, которая, в отличие от Бастилии королевской, не пустовала.

Анализируя исторические события и судьбы, прежде всего понимаешь: в повседневной жизни того отдаленного времени, о котором пойдет речь, яды, вернее их применение, не были чем-то необычным. Во всяком случае, летописцы-монахи повествовали о подобных историях без особого удивления и порицания. Более того, иногда даже сообщали о способе отравления, как, например, когда писали о смерти князя Ростислава Тмутараканского (он приходился внуком Ярославу Мудрому), отравленного в 1066 году.
А было это так. В доверие к князю вкрался приехавший из Византии "котопан" (чиновник, администратор). На одном из пиров Ростислава с дружиной греческий гость предложил князю выпить чашу вина "пополам". О моменте отравления Ростислава в Троицкой летописи сказано: "Он же испил половину, а половину дал князю пить, держа палец на краю чаши, имея под ногтем яд", или, как тогда называли, "растворимое смертное". Кому нужна была смерть князя? Сегодня об этом можно лишь гадать.

В середине XIII века судьба Руси оказалась надолго связанной с монгольским государством, вернее - с мощным союзом кочевых племен, созданным Чингисханом. Поездки русских князей в ставку ордынских ханов (по вызову или для получения ярлыка на княжение) всегда были тяжелым испытанием, которое нередко заканчивалось трагически. Именно так погиб в 1246 году владимиро-суздальский князь Ярослав III Всеволодович, отец Александра Невского. Об этом пишет в "Истории монголов" итальянский путешественник, монах францисканец Джованни да Плано Карпини: "В то время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Руссии, которая называется Суздаль. Он только что был приглашен к матери хана, которая как бы в знак почета дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительно посинело. Поэтому верили, что его там опоили, чтобы свободнее завладеть его землею".
Карпини предположил, что та же участь ждала и Александра Невского: "Мать хана... поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней. Все верили, что, если он явится, она умертвит его или подвергнет вечному плену".
Это и случилось, но значительно позже, в 1263 году, когда князь Александр, выехав из Орды, почувствовал себя плохо и скончался по дороге на Русь.
Как видим, кочевники хорошо знали тихую силу ядов и широко пользовались ими, устраняя не только противников, но и соперников. "Монгольский обыденный изборник", посвященный описанию жизни великого Чингисхана (он жил в 1155-1227 годы), рассказывает, как погиб от яда его отец, Есугай-Баатур: "По дороге в Цекцерской степи пировали татары. Повстречавшись с ними, Есугай-Баатур решил задержаться на празднике, так как томился жаждой. Татары же вспомнили свои старые обиды и счеты. И вот, с умыслом тайно извести его отравой, они подмешали ему яду. Уезжая от них, он почувствовал себя дурно, через трое суток, добравшись домой, сильно занемог и скончался".

В русские письменные источники проникли слухи о том, что в Твери умерла от яда жена московского князя Юрия Даниловича, Агафья, ставшая в 1317 году пленницей тверского князя Михаила Ярославича. О том упоминают не только летописи, но и "Житие Михаила Ярославича Тверского", созданное в конце XIV века. В нем говорится, что обвинение против Михаила Тверского прозвучало на суде в ставке ордынских ханов. Князь все отвергал, призывая в свидетели Господа Бога, но гибели так и не избежал - его убили в 1318 году.

Попытку отравить московского князя Дмитрия Ивановича (будущего Донского, героя Куликовской битвы) зафиксировали русские летописи под 1378 годом. Сражение на реке Воже, когда удалось разбить войска хана Бегича, стало первой крупной победой русских над ордынцами. Среди пленных оказался поп, наперсник некоего Ивана Васильевича, потомка московских тысяцких. Как выяснилось, Иван был очень разобижен на московского князя Дмитрия, упразднившего в 1374 году институт тысяцких, чем лишил его, Ивана, надежд на высокое положение при московском дворе. Возненавидев князя Дмитрия, он ушел служить в Тверь, к извечным врагам Москвы. А у плененного попа, об этом поведавшего, нашли "злых зелий лютых мешок".
Видимо, опасения за жизнь князя Дмитрия были обоснованными: редкий для XIV века случай, когда в летописях упоминаются пытки, которым подвергли попа, сосланного затем "в заточение на Лаче-озеро".

Яды в конце XIV столетия - серьезная реальность. Это подтверждает и уникальная археологическая находка, обнаруженная в Московском Кремле в 1843 году при строительстве "ледников на царский обиход". В земле тогда нашли медный кувшин с бумажными и пергаменными грамотами периода правления Дмитрия Донского и небольшой глиняный сосудик, так называемый сфероконус, содержащий ртуть. Соли ртути (сулема) и мышьяк ("мышье зелье") - самые популярные яды Средневековья.

Наступил век XV. Если двигаться по хронологии событий, то следует сказать о смерти племянника великого литовского князя Витовта, случившейся в Москве. Краткие сведения об этом событии есть у Н. М. Карамзина. В его труде "История государства Российского" приведены выписки из несохранившихся до сегодняшних дней источников. Из них известно: в 1440-е годы в Москве появился двоюродный брат великой княгини Софьи Витовтовны (вдовы Василия I) Михаил, и появился неслучайно - в Литве, охваченной неурядицами, шла острая борьба за власть.
Необычен, а вернее, греховен способ, каким расправились в 1452 году с этим знатным литовцем: "Какой-то игумен Московский отравил Михаила ядом в просфоре". Кому-то он мешал, кто-то был заинтересован в смерти князя Михаила Витовта, жившего уже в изгнании на Руси. Но кто именно, сказать трудно.

Вторая четверть XV века ознаменовалась жестокой и долгой борьбой за престол между внуками Дмитрия Донского: великим князем Василием II, с одной стороны, и князьями - галицким и звенигородским Василием Косым, Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным - с другой.
На страницы летописей попала подробная "история болезни" Дмитрия Юрьевича Красного, умершего 22 сентября 1441 года. Симптомы ее вызвали недоумение у летописца своей неопределенностью. В те времена многие болезни распознавали довольно точно, и они имели определенные названия. В данном же случае описание недуга князя Дмитрия начинается со слов: "Быть же нечто дивное в болезни его". Тяжелое, но неведомое заболевание сначала вызвало потерю аппетита и сна, затем усугубилось кровотечением из носа. "Кровь пустися из обое ноздрю, яко пруткы течаху, отец же его духовный Осиа заткну бумашкою ноздри его".
В какой-то момент князь почувствовал себя немного лучше, что обрадовало его приближенных, но вскоре впал в тяжелое беспамятство. Очнувшись, промучился еще два дня и скончался. Видимо, кровь выступала и на теле князя вместе с потом - во всяком случае, об этом коротко упоминается в летописном описании течения болезни: "мняше кровь ту за пот".
Князь Дмитрий Красный (Красивый) умер совсем молодым, еще неженатым, и полагать, что у него внезапно развилось какое-то смертельное заболевание, нет оснований. Быстрое течение недуга и его симптомы типичны для отравления. Да и последующая судьба его брата, князя Дмитрия Шемяки, заставляет подозревать здесь злую волю.
История смерти звенигородского князя Дмитрия Юрьевича Шемяки (великий князь московский в 1445-1447 годах) отличается от других случаев тем, что мы точно знаем всех ее участников. Известны и причины. Главная из них - борьба за московский стол, в ходе которой Дмитрий Шемяка сумел захватить великого князя московского Василия II, ослепил его (в отместку за ослепление своего брата, Василия Юрьевича, великим князем) и отправил в ссылку. Вернув себе власть, Василий Темный (как теперь называли Василия II) жестоко отомстил мятежному князю, нашедшему после поражения убежище в Великом Новгороде.
Никто из участников этого преступления конечно же не желал огласки. И поэтому в официальных хрониках того времени о смерти Дмитрия Шемяки сохранились лишь общие сведения: летом 1453 года, "июля 23 приде весть к великому князю из Новагорода (Василий Темный слушал тогда вечернюю службу в церкви Бориса и Глеба), что князь Дмитрий Шемяка умре напрасно в Новегороде, а пригонил с тою вестью подьячей Беда, а оттоле бысть дьяк". Слово "напрасно" в те времена означало насильственную смерть, но что стало ее причиной, составители летописи не уточнили.
Однако наряду с официальными московскими "погодными" сводами событий существовали и другие, создававшиеся за пределами столицы и настроенные негативно по отношению к центральной власти. К таким оппозиционерам относился и Великий Новгород, куда ушел Шемяка, потерпев поражение в военных столкновениях с Василием Темным. Именно в одном из списков Новгородской IV летописи под 1453 годом и было записано: "Князь Дмитрей Юрьевич Шемяка умре с отравы в Великом Новгороде, июня 17".
В других летописях есть и более подробные рассказы об этой истории, по которым вполне логично выстраивается цепочка участников преступления - от заказчика до исполнителя. Наиболее детальные сведения содержат Ермолинская и Львовская летописи, назвавшие имена и последовательность событий: "Того же лета посла (послал) великий князь Стефана Брадатого в Новгород с смертным зелием уморити князя Дмитрея".
Стефан Брадатый - дьяк Василия Темного, один из образованнейших людей своего времени (видимо, был сведущ и в ядах). Промежуточным звеном в этой цепи послужил то ли подкупленный боярин Дмитрия Шемяки Иван Нотов (или Котов), то ли новгородский посадник Исаак, вхожий к князю Дмитрию Юрьевичу.
Но дальнейший ход операции все источники освещают без расхождений. Был подкуплен повар князя Шемяки с достаточно характерным для данной ситуации именем - Поганка. "Подкупил княжа Дмитреева повара, именем Поганка, той же даст ему зелие в куряти" (блюдо это во всех источниках называется одинаково).
Князь Дмитрий занедужил в тот же день и, проболев 12 дней, умер.
Невероятная история! Но еще более невероятно то, что именно такую смерть Шемяки подтверждают современные методы исследований. Оказалось, что останки мятежного князя частично мумифицировались. Это выяснилось в конце прошлого века при изучении некрополя новгородского Софийского собора, куда из Юрьева монастыря под Новгородом в XVII веке перенесли погребение Шемяки (случаи мумификации останков в некрополях средневековой Руси крайне редки из-за нашего довольно влажного климата). И что особенно важно: сохранились высохшие печень и одна из почек князя, то есть органы, способные накапливать в себе (как, кстати, и волосы) вредные вещества, попадающие в организм человека и сохраняющиеся столетиями.
Химики-криминалисты, исследовав сохранившиеся органы, обнаружили: Дмитрий Шемяка был отравлен соединениями мышьяка. Его количество в почке достигает 0,21 мг на стограммовую пробу образца (естественный фон мышьяка в человеческом организме составляет от 0,01 до 0,08 мг). Кстати, именно отравление мышьяком, приводящее к сильному обезвоживанию организма перед смертью, могло стать причиной мумификации тела Шемяки.
Так пять столетий спустя ученые подтвердили подлинность сведений, зафиксированных летописными сводами, составители которых не побоялись написать правду о событиях 1453 года. Судя по всему, скрыть эту историю и тогда не удалось, слухи о смерти Дмитрия Шемяки разошлись достаточно широко. Доказательством тому служит судьба повара Поганки.
Этот человек, видимо, терзаясь угрызениями совести, постригся в монахи. Но дурная слава бежала впереди. Сведения о нем есть в "Житии Пафнутия Боровского" (1394-1477), современника описываемых событий: "Некоторый инок пришел в обитель преподобного. Подвижник, увидав его, тихо сказал своим ученикам: "Видите ли, что и ради иноческого чина не очистился от крови?" Ученики удивились, но боялись спросить преподобного о значении этих слов. Впрочем, сам старец после объяснил их: "Этот инок, будучи мирянином, отравил в Новгороде князя, которому служил. Мучимый совестью, он принял монашество".
Войны, ослепления, отравления соперников - все эти страшные перипетии борьбы за власть в середине XV века были достаточно обыденными событиями средневековой жизни.
И все же Василий Темный, умерший в 1462 году от туберкулеза легких ("сухотной болести"), получил от одного из своих современников краткую, но резкую посмертную оценку: "Иуда душегубец, рок твой пришед" (надпись сохранилась на одной из церковных книг середины XV века).

Судьба женщин, даже из круга высшей знати, редко привлекала внимание летописцев.
Но о смерти одной из них есть довольно подробные сообщения в Софийской и Львовской летописях. Речь идет о первой жене великого князя Ивана III, тверской княжне Марии Борисовне: "В лето 6975 (1467) месяца апреля 25, 3 час нощи, преставися великая княгини Мария от смертнаго зелия". Редкий случай, когда столь твердо названа причина смерти. Летописец отметил необычное состояние тела умершей, очень быстро распухшего до невероятных размеров, хотя похороны состоялись уже на следующий день после смерти (как тогда было принято), а время года, апрель - не самое жаркое на Руси.
Великий князь Иван III Васильевич, отличавшийся решительным и жестким характером, повелел провести расследование, которое выяснило, что пояс Марии Борисовны носили к ворожее ("бабе") и что участвовала в этом жена дьяка Алексея Полуектова, Наталья. Разгневанный князь отдалил от себя дьяка: "Тогда же и на Олексея всполеся и много, лет шесть, не был у него (у великого князя) на очах, едва жалова его".
Зачем пояс великой княгини носили к колдунье? Возможно, для ворожбы о здоровье или чадородии. Как бы то ни было, но молодая княгиня (ей не исполнилось и 23-х лет) скончалась, кем-то отравленная, как считали ее близкие. Неслучайно летописец записал: "от смертного зелия".
Прошло почти пять с половиной веков, прежде чем наука смогла подтвердить эти слова. В 2001 году гробницу княгини вскрыли, и ученые провели анализ микроэлементного состава костей ее скелета. В костях обнаружили невероятное, по сравнению с фоновым, превышение содержания цинка (в 242 раза!), ртути (в 30 раз), свинца (в 45 раз) и повышенное количество таких минералов, как цирконий, галлий, - ведь в теле человека представлена вся таблица Менделеева. Чудовищное количество ядовитых веществ, попавших в организм, явно сделало Марию Борисовну больной, недомогающей. Именно плохое самочувствие, вероятно, и заставило ее обратиться к ворожее.
Молодость княгини и неестественно большое количество вредных веществ, попавших в ее костную ткань (чтобы накопить, например, столько цинка, нужно много лет проработать на серьезном металлургическом производстве), не оставляют сомнений: княгиню отравили.

Врачебные ошибки (а тем более преступления) в те времена дорого обходились врачам, людям сложной и почти опасной профессии. Два случая отравлений письменные источники русского Средневековья связывают с врачами-иноземцами. В первом случае летописи открыто сообщают, что врач "немчин Антон" отравил "царевича Даньярова", бывшего в фаворе у Ивана III, "умори смертным зелием за посмех". Видимо, между знатным пациентом и врачом произошла ссора, обидная для лекаря. Великий князь Иван, как всегда решительный, выдал немца Антона сыну служилого татарского князя Каракачи, и татары "сведше его на Москву реку под мост зимою и зарезали ножом как овцу".
Второй случай гораздо сложнее, связан он с семьей Ивана III и судьбой его старшего сына. Князь Иван Молодой, сын от первого брака с Марией Борисовной, страдал подагрой, или артритом. Летописцы называли эту болезнь "камчюг в ногах". В Москву из Италии в 1489 году приехали с одним из русских посольств разные мастера, архитекторы и лекарь - "Леон из Венецеи", еврей по национальности. Он уверил великого князя, что вылечит его сына, а если не вылечит, то готов принять смертную казнь. Опрометчивое заявление лекаря свидетельствовало о его полном незнании характера московского государя.
Допущенный к пациенту врач Леон стал лечить его традиционным методом, хорошо известным и на Руси, - прикладыванием сосудов с горячей водой к опухшим суставам ног. "И нача лекарь лечити... жещи сткляницами по телу, вливая горячую воду; и оттого ему (Ивану Молодому) тяжчая бысть и умре". Можно ли быстро умереть от подагры? Сегодня врачи ответят однозначно: "Нет". Тем более в 32 года, как Иван Молодой. Но летописцы отметили, что Леон применял и какие-то внутренние лекарства: "зелье пити даст ему".
Известно, как стремилась Софья Палеолог (вторая жена Ивана III) передать со временем отцовский трон своему старшему сыну Василию - в обход законного наследника, Ивана Молодого. Поэтому велико подозрение, что и в этой истории первостепенная роль принадлежит яду. Иван III после смерти сына Ивана Молодого (она последовала 7 марта 1490 года) заключил врача Леона под стражу, а после "сорочин (сорока дней после смерти сына) повеле его казнити смертною казнью, головы ссещи".

Кстати, немецкий памятник уголовного права "Каролина" (XVI век) предписывал отравителей-мужчин колесовать, а женщин - топить в реке, предварительно подвергнув жестоким пыткам.

В юридической практике Средневековья существовали строгие наказания не только для отравителей, но и для изготовителей ядов. Чаще всего это были смертные "статьи".
При венгерском короле Ладиславе (конец XIII века) за приготовление ядов (если изготовитель попался первый раз) брали штраф в 100 либр. Если же денег у обвиняемого не было, его сжигали живьем. Наказания страшные, но и они не останавливали людей, задумавших темные дела.

А что же XVI столетие? В русской истории это время никак не назовешь спокойным. Именно о нем поэт XIX века А. Н. Майков написал:

А век тот был, когда венецианский яд,
Незримый, как чума, прокрадывался
всюду:
В письмо, в причастие, ко братине
и к блюду...

Строительство огромного водопровода началось в 1983 году, основная его часть, повторимся, была завершена в 2001-м. Вода в него попадает из 1300 скважин, многие из которых, глубиной 500 метров и более, расположены на площади 13 000 квадратных километров. Общая глубина этих скважин в 70 раз превышает высоту Эвереста.
По коллекторным трубам вода поступает в бетонные трубы диаметром 4 метра (это, скорее, не трубы, а настоящие туннели), тянущиеся на тысячи километров. Ближе к местам потребления воды построены резервуары объемом 4-24 миллиона кубометров, а от них отходят водопроводы местных городов и поселков.

При строительстве гигантской системы пришлось вынуть и перебросить 155 миллионов кубометров грунта (в 12 раз больше, чем при создании плотины Асуанской ГЭС в Египте), и это в пустыне, где температуре, временами достигавшей 58 градусов Цельсия.
Из стройматериалов, пошедших в дело, можно было бы возвести 16 пирамид Хеопса. Одного бетона, пошедшего на трубы, хватило бы, чтобы вымостить дорогу от столицы Ливии Триполи до Бомбея в Индии.

Вода, пришедшая с юга страны, используется на севере для разных целей, но 85-90 процентов идет на орошение полей. В день может поставляться до шести миллионов кубометров воды (около 70 кубометров воды в секунду). По расчетам, подземных запасов хватит на полвека, а за это время, надеются специалисты, можно будет разработать другие варианты, например опреснение морской воды.
Правда, геологи опасаются, что по мере опустошения подземных пластов могут начаться провалы земли над ними. Не образуется ли через несколько десятков лет на месте пустыни огромная яма?

Своих сил справиться с турецкой опасностью Византии не хватало. Только объединенные усилия всей Европы могли бы остановить турецкую экспансию. Но к такому объединению европейским политикам прийти не удавалось: камнем преткновения оставалась религиозная рознь между православной Византией и католическим Западом (как известно, раскол христианской церкви произошел в IX-XI веках). И тогда император Иоанн VII Палеолог предпринимает в 1438 году поистине историческую попытку сблизить церкви.
Византия в то время находилась в тяжелейшем положении: под ее властью оставались ближайшие пригороды Константинополя, несколько мелких островов да деспота́т Море́я, с которым не было сухопутного сообщения. Тонкая нить действующего перемирия с турками вот-вот должна была порваться.

Иоанн III договаривается с папой римским Евгением IV о созыве Вселенского собора с целью осуществить наконец объединение церквей. Византийцы проводят максимально возможную в тех обстоятельствах подготовку к собору, который, по их плану, должен принять общие для всего христианского мира церковные догматы. В ходе этой подготовки (факт очень важен) митрополитом Московским назначают известного церковного деятеля, дипломата, оратора и мыслителя Исидора (византийского грека), убежденного сторонника объединения церквей (именно он невольно сыграл большую роль в судьбе Софьи Палеолог и Ивана Васильевича).

В 1438 году из Константинополя в Италию выехала делегация во главе с императором и патриархом. Митрополит Исидор с делегацией из России прибыл отдельно. Больше года в Ферраре, а затем во Флоренции продолжались ожесточенные богословские споры. Они не привели к соглашению ни по одному пункту.
К концу собора на греческую сторону было оказано сильное давление, и византийцы подписали итоговый документ, так называемую Флорентийскую унию, в которой согласились с католиками по всем позициям. Однако в самой Византии уния разделила народ на ее сторонников и противников.

В конечном счёте слияния церквей не произошло. Византия осталась лицом к лицу с могущественным врагом. С легкой руки французских просветителей XVIII века, видевших в Византии оплот монархизма, о ней традиционно принято говорить как о стране загнивающей, застойной, дряхлеющей (такое отношение усиливалось неприязнью к православию). Наши мыслители Чаадаев и Герцен тоже ее не жаловали. У западных историков до сих пор в отношении к Византии сквозит легкое пренебрежение.

А между тем она стояла в самом важном стратегическом пункте, на границе Востока и Запада, владела проливами и держалась 1100 лет! Византия, пусть ослабевшая, не только героически боролась с многочисленными нашествиями, но и хранила колоссальный культурный потенциал, накопленный древними греками и римлянами. Когда в Европе царили церковное мракобесие и нетерпимость к любому отклонению от библейских канонов, в Константинопольском университете преподавалось римское право, все граждане Византии юридически были равны перед законом, грамотные люди зачитывались античными авторами, а в школах учили читать по поэмам Гомера! И еще не известно, когда бы появилось итальянское Возрождение, повернувшее человека от бесплодной схоластики к блеску античной культуры, если бы не постоянные культурные контакты европейцев с восточным соседом.

В апреле 1453 года Константинополь был осажден войсками турецкого султана Мехмеда II численностью, по разным оценкам, от 200 до 300 тысяч воинов (это далеко не точные оценки). Мощнейшая по тем временам артиллерия, огромное количество осадной техники, большой флот, прекрасные специалисты по проведению подкопов и взрывных работ - все было направлено против великого города.
Осада велась непрерывно и упорно. Чтобы лишить греков относительной безопасности их морских стен, во внутреннюю гавань – бухту Золотой Рог, защищаемую цепями, турки уже в ходе боев перевезли волоком по многокилометровому деревянному настилу 70 тяжелых боевых кораблей.

Что всей этой силе могли противопоставить византийцы? Мощные старинные каменные стены и башни, глубокие рвы, ловушки и другие оборонительные сооружения, построенные в разные времена прекрасными фортификационными инженерами. Город был неприступен для доогнестрельного оружия. Но на стенах почти не было артиллерии, и осажденные использовали в бою лишь камнеметные машины. Император смог выставить на стены только 7 тысяч воинов, в гавани находилось всего 25 кораблей. В самом городе шли непрекращающиеся религиозные споры между православными и католиками, спровоцированные принятием Флорентийской унии. Религиозная рознь сильно ослабила оборонный потенциал Константинополя. И это тоже учитывал Мехмед II.

Но, несмотря ни на что, боевой дух защитников оказался невероятно высоким. Героическая оборона Константинополя вошла в легенды. Оборону возглавлял и вдохновлял последний император Византии Константин XI Палеолог, мужественный и опытный воин с сильным и решительным характером. Полтора месяца отражаются все штурмы, все нападения с моря, разгадываются и ликвидируются подкопы.

Но 29 мая 1453 года во время последнего штурма под ударами ядер пушек чудовищного калибра обрушилась часть стены. В пролом ринулись отборные части янычар. Константин собирает вокруг себя оставшихся защитников и бросается в последнюю контратаку. Силы слишком неравны. Видя, что все кончено, он, потомок древних греков, ринулся с мечом в руках в гущу боя и геройски погиб. Великий город пал. Византия погибла, но погибла непобежденной. "Погибаю, но не сдаюсь!" – этот девиз пришёл к нам от ее героических защитников.

Падение Константинополя произвело оглушительное впечатление во всем тогдашнем мире. Европейцы словно бы верили в чудо и ждали, что город вновь устоит, как бывало не раз в прошлом.

Три дня завоеватели убивают, грабят, насилуют, угоняют жителей в рабство. В огне гибнут книги, произведения искусства. Немногие могли спастись на кораблях. Начался исход в Европу из еще свободных византийских земель.

Из ближайших родственников Константина в живых остались два брата - Димитрий и Фома, которые правили каждый своей частью деспотата Морея на полуострове Пелопоннес. Турки планомерно присоединяли к султанату оставшиеся земли Византии. Очередь Мореи наступила в 1460 году. Димитрий остался на службе у султана. Фома уехал в Рим с семьей. После его смерти два его сына, Андрей и Мануил, и дочь Софья оказались на попечении папы римского.

Софья своим обаянием, красотой (если верить описаниям очевидцев в Риме) и умом заслужила всеобщую любовь и уважение в Риме. Но годы шли, ей пора замуж. Папа Павел II предлагает высокородных женихов, однако всех она отвергает (даже короля Франции и герцога миланского) под предлогом, что они не ее веры.
Окончательное решение выдать Софью замуж за Московского великого князя Ивана III Васильевича, овдовевшего несколько лет назад, папа принял под влиянием кардинала Виссариона.
Виссарион Никейский, один из самых просвещенных людей своей эпохи, в прошлом православный митрополит - близкий друг и единомышленник Исидора московского в стремлении объединить церкви. Они вместе активно выступали на Флорентийском соборе, и, естественно, Виссарион много слышал и знал о России.

Великий князь Московский был в ту пору единственным православным монархом, независимым от турок. Опытные политики в Риме видели, что усиливающаяся Россия имеет будущее. Римская дипломатия постоянно искала способы противодействия османской экспансии на Запад, понимая, что после Византии может наступить черед Италии. Поэтому в будущем можно было бы рассчитывать и на военную помощь России против турок. И тут такой удобный случай: браком вовлечь Ивана Васильевича в сферу римской политики и попытаться подчинить католическому влиянию огромную и богатую страну.

Инициатива брака исходила от папы Павла II. В Москве обо всех тонкостях интриг в папском дворце и не подозревали, когда нагрянуло посольство из Италии с предложением династического брака. Иван, по своему обыкновению, советовался с боярами, с митрополитом, с матерью. Все дружно советовали принять предложение, и он согласился. Последовал обмен посольствами.
Затем были триумфальное путешествие невесты из Рима в Москву, торжественный въезд Софьи в Кремль, первое свидание молодых, знакомство невесты с матерью жениха и, наконец, свадьба.

А теперь посмотрим в исторической ретроспективе на некоторые важные события в жизни двух стран - Византии и России, - имеющие отношение к двуглавому орлу.
В 987 году великий князь Киевский Владимир I (Святой) заключил договор с византийским императором Василием II, по которому он помог императору подавить мятеж в Малой Азии, а взамен тот должен был отдать Владимиру в жены свою сестру Анну и прислать священников для крещения языческого населения.
Но принцесса не приехала. И тогда в 989 году великий князь захватывает византийскую колонию Херсонес в Тавриде. В последовавших переговорах пришли к соглашению: Владимир вернет город грекам, как только Анна приедет к жениху. Так все и получилось. Этот династический брак стал для того времени исключительным событием: Анна - сестра Василия II и дочь предыдущего императора Романа II. До этого момента ни одна порфирородная принцесса или царевна византийская не выходила замуж за иностранца.
Порфирородными считались дети императоров, рожденные в особом помещении женской половины императорского дворца в Константинополе - Порфи́ре. Императорами в Византии могли стать даже случайные люди, что, кстати, часто и происходило. Но порфирородными могли быть только дети правящих императоров. Вообще в раннем средневековье авторитет и престиж византийского двора в глазах европейцев были огромны. Королевские дома Европы почитали для себя за высшую честь иметь хоть какой-нибудь знак внимания от императора, не говоря уж о родственных связях. Поэтому женитьба Владимира на Анне имела большой резонанс в том мире и увеличила международный вес новой христианской державы в самом начале ее христианского пути. Заметим, что одним из детей Владимира и Анны был будущий Ярослав Мудрый.

И вот через пять веков последняя царевна уже погибшей Византии тоже выходит замуж за русского великого князя. В наследство она принесла в нашу страну древний герб Византийской империи - двуглавого орла. Погибшая некогда великая империя словно бы передавала эстафету стране тоже православной со складывающейся великорусской нацией.

Несколько слов о самых первых следствиях для России приезда Софьи с гербом ее предков. Высокообразованная по тем временам, она сама и ее греческие приближенные явно положительно повлияли на культурный уровень при дворе великого князя, на становление внешнеполитического ведомства, на увеличение престижа великокняжеской власти. Новая жена поддерживала Ивана III в его стремлении наладить отношения при великокняжеском дворе, упразднить уделы и установить порядок престолонаследия от отца к старшему сыну (прелюдию к майорату, при котором старший сын получал не только верховную власть, но и все активы государства, движимые и недвижимые). Софья с ее ореолом императорского величия Византии была для русского царя идеальной женой.

Это было великое княжение. Фигура Ивана III Васильевича, в основном завершившего объединение русских земель в единое государство, была для своего времени по масштабности деяний сравнима разве что с Петром I. Одно из самых славных дел Ивана III - бескровная победа России над татарами в 1480 году после знаменитого "стояния на реке Угре".
Полное юридическое освобождение от остатков ордынской зависимости ознаменовалось появлением на Спасской башне Кремля византийского, а теперь русского двуглавого орла.

Двуглавые орлы в гербах не такая уж редкость. С XIII века они появляются в гербах графов Савойских и Вюрцбургских, на баварских монетах, они известны в геральдике рыцарей Голландии и Балканских стран. В начале XV века император Сигизмунд I делает двуглавого орла гербом Священной Римской империи, а после ее распада в 1806 году двуглавый орел становится гербом Австрии (до 1919 года). И Сербия, и Албания имеют его в своих гербах. Он же в гербах потомков греческих императоров.

Как он появился в Византии? Известно, что в 326 году император Римской империи Константин Великий делает двуглавого орла своим символом. В 330 году он переносит столицу империи в Константинополь, и с этого времени двуглавый орел - государственный герб Римской (ещё единой) империи. Империя распадается на Западную и Восточную, а двуглавый орел делается гербом Византии.

В появлении двуглавого орла как символа еще много непонятного. Известно, например, что он изображался в Хеттском государстве, сопернике Египта, существовавшем в Малой Азии во втором тысячелетии до нашей эры.
В VI веке до н. э., как свидетельствуют археологи, двуглавый орел прослеживается в Мидии, восточнее бывшего Хеттского царства.

В 1497 году он впервые появляется как государственный герб на двусторонней восковой государственной печати России: на ее лицевой стороне изображен герб Московского княжества – всадник, поражающий дракона (в 1730 году всадник официально получил название Святого Георгия), а на оборотной - двуглавый орел.

Почти за пятисотлетнюю жизнь в России изображение орла на русском гербе неоднократно изменялось. На печатях двуглавый орел просуществовал до 1918 года. С Кремлевских башен орлов сняли в 1935 году.
30 ноября 1993 года Указом Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина двуглавый державный орел России вновь возвращен на российский герб. А в конце XX века Дума узаконила все атрибуты символики нашей страны, в том числе и двуглавого орла.

Византийская империя была евроазиатской державой. В ней жили греки, армяне, турки, славяне и другие народы. Орел в ее гербе с головами, смотрящими на Запад и на Восток, символизировал в том числе и единство этих двух начал.
Как нельзя более подходит это и для России, которая всегда была страной многонациональной, объединяющей под одним гербом народы Европы и Азии.
Державный орел России – не только символ ее государственности, но и символ тысячелетней истории, наших древних корней. Он - символ исторической преемственности культурных традиций - от погибшей великой империи, сумевшей сохранить для всего мира эллинскую и римскую культуры для молодой, растущей России.
Двуглавый орел - символ объединения и единства земель российских.