21 августа.
Уборка озимых. У сцепа двух комбайнов «Сталинец» мне сообщили, что есть повестка в армию.
22 августа.
Приехали в Юргамышский РВК. Людей собралось очень много: и призванных, и еще больше провожающих. Где плачут женщины, а где поют песни, подвыпившие будущие солдаты. Тяжко было смотреть на людей, убитых горем.
Посадили в вагоны и повезли нас в Чебаркуль. Везде много нашего брата – еще не обмундированных и уже в солдатской форме.
Зачислили в 72-й запасной полк, а затем в караульную команду.
27 августа.
Обмундировали нас и с этого дня находимся на охране различных объектов.
Запомнился курьезный случай. Мы шли на станцию Чебаркуль охранять склады. Движение было, надо сказать, большое. Под моей командой было человек десять красноармейцев, в т.ч. уже побывавшие на фронте. Навстречу нам на лошади, запряженной в телегу, ехал старшина какого-то подразделения. Вез он продукты и, прямо на телеге, ничем не прикрытые, – банки. Консервы! Мои солдаты заволновались, глаза разгорелись: жрать хотелось здорово. Красноармеец Ушаков спрашивает разрешения схватить, сколько может консервных банок.
– Потом, – говорит, – съедим вместе.
Я не разрешил. Он завез матом, и вдвоем с таким же служакой, побывавшем уже на фронте, они бросились по грязи к телеге и стали хватать банки. Я закричал на них, что нельзя, что это разбой, за это будут судить. Старшина чуть не плачет, вырывает у них из рук банки. Все же они две банки утащили.
В лагерях, в общей землянке-бараке, жили поляки, ушедшие от немцев. Эвакуированные, все молодежь. Кормили их, видимо, не важно, и вот, наши братья стали сбегать из лагерей. Командование решило отправить их в другое место. Выстроили их по четверо в длинную колонну – и с песней отправили на станцию Чебаркуль. Нам же было приказано по обе стороны колонны идти по лесу – охранять.
7 октября.
Переведен в рабочую команду.
19 октября.
В Чебаркуле нас, одних сержантов собрали около сотни человек и привезли по железной дороге в город Сарапул, в 4-й ГАП (тоже запасной).
23 октября.
Ночевали в клубе близ железнодорожной станции. В буфете на станции продавали пиво. Красноармейцы покупали и пили – была бы посуда.
Утром перешли в деревню Сполохово. Питались с походной кухни.
За супом ходить с километр. Ходили по очереди. Добивались добавки, и почти всегда это удавалось. Помогали колхозу убирать солому в копны и копали картошку. По воскресеньям не работаем: выходной.
Пятеро из нас живет у старика со старухой. Одна большая изба, большие полати, где мы и спим.
Задумали ребята сделать пельмени. Нашли и купили муки, долго искали мяса и, наконец, купили овечьего – ну, одна болонь. Стали рубить в деревянном корытце топором – не берет топор! Стали резать болонь складными ножами.
Нарезали, бабка замесила тесто, настряпали пельменей. Ребята попросили местных жителей сходить в Сарапул, купить красного вина (белое не продавали): кто литр заказывал, кто пол-литра.
Вечером затопила бабка печь. Мы с ребятами съели свой солдатский ужин и на этот раз за добавкой на походную кухню не пошли.
Стала бабка варить пельмени, а дед залез на полати, мы с ребятами сели за стол. На столе у нас красное вино, Пьем – каждый свое.
Вот уж охотники выпить захмелели, а бабка все еще пельменей не несет на стол! Ребята запокрякивали, запоговаривали, за столом оживилось.
Наконец, бабка сварила варево, разложила нам в чайные блюдца по пять пельменей и подала. Съели ребята пельмени, и только аппетит у каждого разгорелся. Нам бы не по пять, а по пятьдесят – и то бы управились! Бабка варит другое варево, опять долго-долго, дед с полатей выглядывает. Наверное, ждут, когда солдаты напьются пьяные и пельмени им со старухой останутся. Но у нас хватило терпения, и один из нас, работавший в колхозе хозяйственником, проследил за бабкой, чтобы она сварила нам пельмени все до единого.
Протопилась печка, съели все пельмени, попели песни – родные, домашние, до боли знакомые и близкие нашему сердцу, – уснули.
5 ноября.
Перешли в деревню Яромаску. Жили сначала в школе на обрывистом берегу реки Кама. Еще проходят по Каме пароходы. Красиво смотреть на них.
Потом расквартировали нас по домам к местным жителям-колхозникам.
От ребят я узнал, что у соседей, где тоже живут красноармейцы, есть мандолина. Не очень дружелюбно встретили меня хозяева, да и красноармейцы, особенно один десантник, побывавший на фронте: чистяк – парень, любо посмотреть. И как я рад был, когда мне подали в руки мандолину! Настроил, вместо медиатора взял обломок спички, стал играть, едва задевая спичкой струны.
Сердце радостно и тревожно забилось. Вспомнил, как в Скоблино в клубе учил молодежь играть на струнных инструментах, как дома со своими детьми: Стешей, Галей и Михаилом – устраивал своего рода концерты, а слушателями были меньшие дети: Анна и Александр – и бабки.
И вот мандолина, видавшая виды, со щелями на днище, знакомо запела. Я боялся резко ударить по струнам, чтобы не извлечь ненужный звук, который мог испортить музыку.
Постепенно я увлекся игрой и увлек красноармейцев. Слушая, они притихли, даже десантник дружелюбно сказал:
– А у нас до тебя играл солдат – не столько ударял по струнам, сколько по ящику мандолины.
Так мы расстались друзьями. Я часто приходил к ним, и развлекал красноармейцев.
11 ноября.
В Яромаске еще помогали колхозу убирать картофель. А наступили холода, стояли дождливые дни. Дали мне двенадцать человек, Все они были сержанты: кто из пехоты, кто из кавалерии, я же артиллерист – ну, мне и командовать! Пришли мы на поле – почва глинистая, сплошная корка льда, подо льдом в ямках вода. Копнем гнездо – и ямка залита водой. Гнезда едва разыскиваем. Собрались мы в кучу и решили бросить работу. Набрали картошки на печенки и ушли.
Прошло несколько дней, я уже забыл о картошке. Приходят два бойца, спрашивают:
– Здесь живет Еланцев?
Отвечаю:
– Я.
– Снимайте ремень: Вас приказано отвести на гарнизонную гауптвахту в город Сарапул на три дня.
Спрашиваю:
– За что?
– Не знаем.
Ребята подсказали:
– За картошку!
Попал я на «губу», а там нашего брата, как говорится, хоть ложкой хлебай.
Боялся, что будут плохо кормить, ошибся: из части мне приносили полное довольствие, и «губа» тоже кормила. А с некоторыми бывали случаи, что не те, ни другие не кормили, и человек жил без довольствия.
Сидел там один детина, здоровый такой и опрятный. Говорят, разжалован из старших командиров, «Вожак», – заключил я. И вот вечером учинили игру – «выборы старосты». Руководил «вожак». Подобрали молоденького долгоносого солдата, «вожак» говорит ему:
– Будешь мести, и мыть гауптвахту каждый день! А если изберем тебя старостой, Иванов, то ты кого назначишь, тот и будет уборщиком.
Объяснил условия выбора. Встают на нары четыре человека. Один из них на краю нар, у прохода, становится на кукорки, кладет свои руки на колени. Руки – запястья сжаты. Пишут два жеребейка, свертывают, как сигареты, и вставляют между рук сидящему на кукорках. Иванову завязывают глаза полотенцем и подводят его тянуть жеребейки (быть ему старостой или нет). Пока ведут, человек с жеребейками отходит, а на его место встает другой, со спущенными штанами, уставя задницу. Все молча. Подвели Иванова, держат его за руки, говорят:
– Ну, ищи жребий!
Иванов тычет долгим носом в задницу. И – взрыв хохоту! Иванов пытается сорвать повязку – ему не дают. Солдат вскакивает, надевает штаны, на его место встает солдат с жеребейками. Дают снять повязку Иванову: вот, смотри, мол, чего же ты тянешься? Уговаривают повторить снова. И так три раза.
Были и другие шутки рассказывали рассказы и все слушали. Я боялся драки, но это исключено.
14 ноября.
Освобожден с гауптвахты.
27 ноября.
Я получил в Сарапуле первое письмо.
2 декабря.
Перешел в город Сарапул. Работал на кухне в 4-м гаубичном артиллерийском полку.
3 декабря.
Получил посылку – сухарики толченые.
Идя за посылкой по городу, встретил майора – толстенький, низенький. Думаю, из запаса. Пошел я строевым, взял под козырек – он ответил тем же. Оба улыбнулись. Он спрашивает:
– Какого полка?
Я сказал: «367 артполка».
– Хочешь служить в 4-й ГАП?
– Нет, – ответил я.
– Эх ты! – крикнул он, повернулся и побежал.
4 декабря.
В гарнизонной бане прожаривали обмундирование в камерах. Голые танцуем на полу, а на цементе лед – стараемся встать на деревянные решетки. Некоторые залезли на перекладины, как петухи. Гремит песня. Марчук запевает:
– Эх, Днипро-Днипро, ты широк, велик
Над тобой летят журавли...
Кажется, и не песенник – пел, подбадриваемый холодом!
Женщины, обслуживающий персонал, плачут, глядя на нас.
Стали через час вынимать обмундирование из камер, а оно еле теплое, зато очень влажное. Прожаривание сомнительное!
Ночью перешли на разъезд Шолья пешком. Убродно, холодно, а в сапогах. Расстояние 23 километра.
7 декабря.
Перевели в 367 артиллерийский полк ПАП, в котором пришлось служить и воевать на Волховском фронте.
8 декабря.
Получили зимнее обмундирование, кроме валенок. Начались занятия по расписанию. Довольствовались в лесу летней столовой. Котелков нет, а чашки в столовой были. Кушали попеременно – весь полк.
Глубокий снег, холода Удмуртии заставляли «танцевать». Особенно мерзли ноги. Хорошо, хоть не было занятий на улице.
20 декабря.
Ночью началась погрузка материальной части. Пушки свезли и поставили на железнодорожные платформы тракторами. Но вот еще два лигроиновых «Сталинца» – челябинца неисправны. Вручную погрузили две пушки и на себе же потащили тяжелые трактора. Толстые цепи подцепили с обеих сторон трактора, а за цепи взялись солдаты вплотную друг к другу, поневоле ступая на носки товарища. Долго тянули, мука! Появился комиссар полка Афонин. Пьяный, он начал кричать. Напал на солдата:
– Что стоишь, турка!
Солдат убежал. Афонин снял полевую сумку, начал махать ей, крича и кроя матом. Полетели бумажки из сумки. Один солдат собрал бумажки, сунул комиссару в сумку, отошел – комиссар последовал дальше. Наконец, погрузили трактора на платформу.
21 декабря.
Отправились на фронт. У всех болят пальцы ног, отдавленные при погрузке тракторов. Некоторые ознобили ноги.
Проехали город Сарапул, проехали Арзамас. В Горьком стояли долго. Я написал домой письмо, понес на вокзал. Почтовый ящик был полон, а под ящиком, горкой, чуть не доставая ящика, на снегу лежали письма. Я положил свое письмо на самую макушку. Идет железнодорожник. Я спросил его, отправляют ли письма.
– Кто их будет отправлять? – был ответ. На железнодорожных путях стоят обгорелые вагоны – первые признаки фронта.
Без особых приключений проехали города Муром, Ковров, Иваново. Вот как он выглядит, город ткачей: нет мужчин, много женщин.
Проехали Ярославль. Покупали хлеб.
Продолжение следует...
Взято из ВК-сообщества 377-й Валгинской Краснознамённой стрелковой дивизии:
https://vk.com/wall-184389700_15152