Однажды Юми решает пройти по тропе, ведущей к старому заброшенному мосту. Этот мост когда-то был символом счастья и любви для неё и её возлюбленного, но теперь это место стало источником боли и воспоминаний о потере.
С каждым шагом Юми всё глубже ощущает гнетущую атмосферу, и её страх растет, перерастая в нечто более навязчивое и первобытное. Что скрывает мост, и какие тайны он хранит?
Я лежал на кровати в полной темноте и не мог уснуть. Есть такой странный парадокс. Никогда не получается уснуть, когда действительно, по-настоящему этого хочешь. А Я очень хотел уснуть. Но, естественно, стайки мыслей и переживаний не давали мне этого сделать.
Время в такие моменты кажется жидким и липким. Пространство сужается до отдаленной точки. А мысли текут совершенно свободно, без контроля сознания. За ними наблюдаешь, как будто со стороны. Но вот сон... Сон совершенно не забирает.
Не знаю, сколько времени Я просуществовал в таком состоянии. Но тут почувствовал, что кто-то стоит рядом с кроватью. Я не вижу ее. Но знаю, что это она. Она очень нежно коснулась моей щеки. Ее аромат - это сладкое обещание. Она скидывает с меня одеяло и садится сверху. Я чувствую ее упругие бедра и начинаю сходить с ума. Она проводит самыми кончиками пальцев мне по щеке и по груди. Я чувствую тепло и нежность ее рук. Она наклоняется ко мне, прижимаясь грудью к моему телу. Я ощущаю ее дыхание на своей шее. Я обнимаю ее и страстно целую. Остатки сознания растворяются в ней. Я падаю в пучину страсти и схожу с ума окончательно.
Я открываю глаза. Ее нет рядом, Я это знаю. Но на губах все ещё ощущается вкус ее поцелуя.
Я встаю с кровати и возвращаюсь в реальную жизнь. Но о девочке из сна не перестану думать ни на секунду.
Так продолжается уже несколько месяцев. Она приходит ко мне во снах. Она бесподобна. Иногда мы гуляем по невероятным городам. Бывает сидим на берегу озера и обнимаем друг друга. Никогда и не с кем Я не испытывал такой близости и такого комфорта. И секс... Это сложно назвать просто сексом, наша близость на совершенно ином, ментальном и физическом уровне. Это как назвать Библию книжкой. Это нечто совершенно большее. Это идея. Это мечта.
С каждым днём мне кажется, что Я все дальше от реальности. Все окружающее, по сравнению с ней, кажется просто постным и безвкусными. Я схожу с ума. Но получаю от этого все больше и больше удовольствия.
Я подхожу к зеркалу и смотрю на себя. Мысли совершенно пропали, и, кажется, Я забыл как дышать. Я прикасаясь к груди и не уверен, что рассудок все ещё со мной. Над грудью четыре маленькие царапины. Следы нашей страстной ночной близости. Близости во сне.
Милая девушка проснулась после неописуемо яркого и страстного сна. Тело приятно ломило, как после ночи, полной любви. "Как же удивительны могут быть сны", мелькнула у нее мысль. Она села на кровать и сладко потянулась, с небольшим стоном. Она опустила взгляд на свое тело Но тут замерла и глаза расширились. На ее ноге были синяки, как раз по фору руки. Руки, державшей ее за бедра, в период яркой страсти. Страсти из сна.
У меня часто спрашивают - откуда я беру вдохновение для своего творчества. На самом деле все легко. Часть вдохновения - это жизненный опыт, другая часть - это случайность. Какая-то случайно брошенная фраза, и вот - и одной фразы вырастает рассказ, повесть, а то и роман!
Недавно я опубликовал историю "Фантомные тики-таки" про будильник, который служил мне долгие годы и почил, смахнутый тряпкой в пол. И на одном из сайтов один из комментаторов предположил:
Я всегда знал, что у предметов есть душа. И это она с вами прощалась так, будильниковая душа, последние 3 суток всё ещё обитая в нашем мире. И если вы не обижали свои часы, то они ещё ни раз вас выручат - разбудят в нужный момент неслышимым звонком.
И в тот же миг у меня родилась идея для рассказа! Собственно, ниже этот рассказ представлен полностью:
Аркадий Валерьевич не всегда был Аркадием Валерьевичем. Когда-то, в далеком детстве, он был просто Кешей. Тогда же в доме и появился будильник. Неприметная коробочка из дешевого полупрозрачного пластика, белый циферблат со стрелками, покрытыми флюоресцирующей краской, пипка сверху. Конечно, китайского производства. Уже тогда все было китайским... и, положа руку на сердце, в сравнении с этим пластиком, которым сегодня китайцы обделывают салоны своих новых автомобилей, тот пластик, тридцатилетней давности, не выглядел таким уж дешевым.
Как, откуда он появился - Аркадий Валерьевич уже и не вспомнил бы при самом большом желании. Может, родители подарили, может - бабушка. Сколько лет-то прошло?
Чего Аркадий Валерьевич точно никогда не забудет - это пронзительного писка будильника, верещащего по утрам, будящего парня в школу. Не было для юного Кеши ничего более ненавистного, чем этот писк! Словно тысяча кошек, попав в Преисподнюю, искупавшись в котле с кипящей смолой, умоляли Сатану повторно прикончить их, дабы прекратить страдания. Если этот будильник поставить на полночь и унести на кладбище - зомби-апокалипсис гарантирован! Даже мертвые из могил повскакивают и начнут собираться кто на завод, на работу, кто в очередь в собес - смотря в какой момент жизни их настигла неотвратимая смерть.
Да, сегодня многим непонятно, зачем иметь дома будильник, когда в современной квартире часы светятся на каждом утюге, да и просыпаться лучше по сигналу телефона, но тогда время было дремучее. ХХ век, чего вы хотите? Тогда, чтобы в школу попасть, нужно было сперва изловить мамонта, оседлать его, а уж потом ехать на нем в школу. Да и сама дорога в школу была полна препятствий и опасностей. Там - реки из лавы, тут - голодные тиранозавры, здесь - плотоядные цветы. Дисциплины в школе преподавали соответствующие - изготовление каменных топоров, рисование на стенах пещер, шитье одежды из шкур. Это сегодня курьер что угодно на дом доставит, хоть окорок трицератопса, а тогда, в каменном веке, приходилось самому крутиться, самому ножками бегать. Не, кто не жил в древности, тот не поймет. И объяснять бесполезно.
Когда Кеша поступил в институт - забрал будильник с собой в общагу. И еще пять лет китайские часы исправно тикали и такали, отсчитывая время, и пиликали по утрам, пробуждая весь блок. Механизм, лишенный души и сострадания, как Терминатор! Его нельзя купить, с ним нельзя договориться. Будильнику абсолютно безразлично, кому к первой паре, кому - ко второй, а кто и вовсе прогулять собирался. Будильник будил всех и остановить его могла лишь смерть или опущенная пипка.
После института Аркаша уже купил свой первый мобильный телефон и надобность в будильнике как-то пропала. Будильник только звонил сам, но не мог позвонить другу, отправить СМС девушке. Польза пластиковой коробочки начала сходить на нет.
Хотя будильник продолжал скитаться, оставаясь неизменным спутником человека. В первую съемную квартиру, куда он въехал, женившись. В первую ипотечную квартиру, куда семья перебралась, готовясь завести детей. И уже в загородный дом.
Кеша, Аркаша, просто Аркадий и Аркадий Валерьевич - каждый бережно упаковывал будильник, перематывал его пупырчатой пленкой, перевозил на новое местожительства и непременно ставил на тумбочку у кровати.
Зачем? Сложно сказать... привычка? Ритуал? Аркадий Валерьевич не задумывался об этом. Просто забирал часы с собой. Будильник давно уже разучился звонить, стрелки не желали светиться в темноте - краска отработала свой ресурс. Признаться, он и время показывал очень примерно, отставая на четверть часа каждый месяц. Да, крышка от отделения с батарейкой тоже потерялась. Но Аркадий Валерьевич продолжал прилежно менять элементы питания, подводить отстающие стрелки и протирать от пыли помутневший с годами прозрачный пластик, закрывающий циферблат.
Будильник превратился в некую бесполезную вещицу типа статуэтки. Лишь с той разницей, что он не хранил безмолвие, а тикал в ночной тиши, пытаясь отсчитывать время, наполняя спальню ритмичным и успокаивающим:
- Тик-так! Тик-так!
С каждым годом эти "тики-таки" становились все более натужными. Чувствовалось, что трудяга устал, что ему пора на заслуженный отдых. Еще бы! Отработать более тридцати лет! Да будильники столько и не живут! И этот, можно говорить с большой уверенностью, тикал-такал из последних сил. В каждом щелчке стрелок слышался предсмертный вздох умирающего, готового уйти из жизни, но уйти достойно, без сожалений. Он достаточно повидал на своем веку, достаточно сделал. И мог покинуть этот мир без зазрения совести, с чувством исполненного долга.
- Пожалей старика, убери его в кладовую, - увещала Аркадия Валерьевича супруга. - Сколько можно его мучить?
- Нет, Настена, - отказывался глава семьи. - Всю жизнь стоял в спальне - пусть и дальше стоит...
Он и стоял. И размеренно вздыхал, отсчитывая время:
- Тик-так! Тик-так!
У мужчины даже возник определенный интерес - сколько еще проработает будильник, прежде чем загнется собственной смертью? Только тогда он был готов избавиться от часов, когда стрелки замрут навеки, и ничто их не оживит - ни новая батарейка, ни похлопывания по корпусу, ни крепкое слово.
Неизвестно, когда наступил бы этот день - будильник упорно не сдавался, словно принял пари и пытался пережить своего хозяина. Но причиной его безвременной гибели именно хозяин и послужил.
Как-то утром, вытирая пыль с тумбочки, Аркадий Валерьевич неуклюже махнул рукой... и на тебе!
Будильник кубарем покатился по полу, на ходу избавляясь от шестеренок с такой же прытью, с какой невеста избавляется от подвенечного платья в первую брачную ночь. Казалось, он был рад избавиться от постылой ноши, от своей однообразной работы - тикать-такать изо дня в день, переставляя стрелки, становящиеся все более и более тяжелыми для изношенного механизма. Казалось, он испытывал облегчения, сбрасывая многолетнюю ношу.
- Японский городовой! - выругался хозяин, бросившись собирать раскатившиеся по ламинату шестеренки.
Он переставлял конструктор и так, и этак, пытаясь запихнуть механизм в корпус, но безуспешно. Долгая и почтенная жизнь закончилась одномоментное и бесславно. Возможно, жена была права и стоило убрать будильник куда-нибудь в коробку, оставив пациента пребывать в состоянии перманентной комы, но... но судьба распорядилась иначе.
Печально вздохнув, Аркадий Валерьевич сгреб детали престарелого агрегата и высыпал в мусорное ведро. Вот и все. Спи спокойно, пластиковый герой! А после, хотя врачи и запретили, помянул почившего стопкой.
Настя заметила пропажу не сразу. Только поздно вечером, когда супруги ложились спать, она неожиданно произнесла:
- Что-то не так...
- Угу, - буркнул муж.
- Нет, определенно, чего-то не хватает!
- Угу, - повторил Аркадий.
- Как-то слишком тихо... - догадалась Настя. - Куда ты будильник дел?
Привычные "тики-таки", неизменно сопровождавшие семью не один десяток лет, пропали. Раньше, когда часы щелкали каждую ночь, они были совершенно незаметны. Они были чем-то естественным, чем-то само собой разумеющимся. Бесполезным, как аппендикс, но, раз он есть, то, стало быть, в нем есть и какой-то смысл. И хотелось бы, чтобы он и дальше находился на своем месте, а не отправился в отходы, откромсанный холодным металлом скальпеля хирурга.
- Тут такое дело... - протянул Аркадий.
И коротко поведал жене и без того не особо длинную историю гибели будильника.
- Жалко, - согласилась Настя. - Но пора ему уже было...
- Угу...
- Да не расстраивайся ты так! Хочешь - новый будильник купим?
- А смысл? - пожал плечами супруг. - Я этот-то держал больше из-за привычки, чем он в самом деле нужен. Печально, конечно, что так вышло, но... права ты - пора ему уже было. Или в почетную отставку, или вот так вот...
- Спать?
- Да, выключай свет и спать.
Настя заснула почти сразу, а Аркадий долго ворочался в неестественной и непривычной тишине. Ему тоже сильно недоставало этого ритмичного "тика-така". Успокаивающего и убаюкивающего, ставшего неизменным спутником на долгие годы. Пожалуй, будильник можно было назвать членом семьи.
Кое-как устроившись поудобнее, глава семьи начал погружаться в сон и в темноте ему чудилось:
- Тик-так! Тик-так!
Утром он проснулся вопреки обыкновению поздно. Из приоткрытой двери доносился звон тарелок и запах яичницы с беконом. Потянувшись, хрустнув суставами, Аркадий Валерьевич спустился на первый этаж, где жена хлопотала по кухне.
- Горазд ты спать! - покачала головой Настя, подавая на стол.
- Да как-то... непривычно тихо было, - признался мужчина. - Еле уснул!
- А мне, ты не поверишь, сегодня ночью "тики-таки" снились, - шепотом произнесла супруга.
- Мне тоже, - кивнул мужчина. - Только я не уверен, что снились... точно перед сном слышал, как будильник тикает! Потому и уснул!
- Это были фантомные "тики-таки", - предположила жена.
- Чего-чего?
- Ну как у ампутантов болит ампутированная конечность - вот так и нам кажется, будто будильник тикает! Или призрак будильника остался в доме и не хочет уходить...
- Ха! Призрак! - рассмеялся хозяин.
Этой ночью Аркадий Валерьевич снова долго не мог уснуть. Тишина давила. Без знакомых "тиков-таков" спальня была что кофе без кофеина, что автомобиль без бензобака. Вроде как, все есть, все на месте, но чего-то не хватает.
И вновь, перед тем, как провалиться в грезы, мужчина явственно услышал:
- Тик-так! Тик-так!
Встрепенувшись, он навострил уши. Определенно, в комнате что-то тикало! Но что могло тикать, когда тикать уже ничего не может? Аркадий даже провел рукой по тумбочке, чтобы удостовериться что будильника на ней больше нет. Его и не было. Но и этот звук, эти знакомые "тики-таки" с чем-то спутать он не мог!
Потянувшись к ночнику, глава семьи включил свет и прищурился, успев привыкнуть к темноте. Часов на тумбочке как не было, так и нет! И не могло быть! Собственно, и тиканье пропало!
Похоже, Настя права, и это - в самом деле фантомные "тики-таки".
Вернув щелчком выключателя сумрак в спальню, мужчина повернулся к жене и задремал, успокоенный тихим:
- Тик-так! Тик-так!
Больше супруги не возвращались к этому вопросу. Хотя Аркадий точно был уверен, что Настя тоже продолжает слышать "тики-таки" по ночам. Равно как и в том, что она знает, что и он их слышит. Ну тикает себе в темноте - и пусть себе тикает. Так даже лучше, чем если б не тикало. Привычнее как-то. Уютнее, чем без "тиков-таков".
Так прошло около года. Может, чуть меньше, или чуть дольше. В спальне ничего не изменилось, кроме того, что глава семьи начал засыпать без переворотов по десять раз, едва закрыв глаза и заслышав:
- Тик-так! Тик-так!
Был ничем не примечательный вечер, такой же, как и все прочие. Привычная тишина при свете ламп, привычное тиканье во тьме. Супруги уснули под неизменные "тики-таки".
Но проспали недолго. Размеренное "тик-так" взорвалось диким писком. Писком, который Аркадий Валерьевич узнал бы где угодно и когда угодно. Тем самым писком, каким пищал старый будильник еще в своей молодости, пока еще умел пищать. Тем самым писком, способным поднять мертвых из могил и призвать Ктулху. Писком, который он не слышал, по меньшей мере, четверть века!
Оба резко вскочили с кровати... и сразу почувствовали вонючий, удушливый запах гари. Через щель под дверью комнату заполнял смрадный дым, освещаемый сполохами пламени.
Пожар!
Подбежав к выходу, мужчина рванул на себя дверь и сразу захлопнул обратно. Коридор уже был объят огнем и языки пламени, благодаря за устраненное препятствие, жадно лизнули ламинат спальни.
- Матушки! - заверещала Настя. - Батюшки! Горим!
- К окну! - быстро сориентировался Аркадий.
Сорвав занавески, он распахнул створку и высунулся наружу. До крыши веранды - всего ничего, а там уже и до земли рукой подать.
Схватив в охапку жену, пытающуюся набрать номер в телефоне, глава семейства перекинул ее через подоконник и выпрыгнул сам. Ночь освещало зарево огня. Полыхал весь дом, от первого этажа и до конькового бруса. Вовремя они проснулись! Еще бы чуть - и все, пиши пропало!
Ругаясь сквозь зубы, переступая босыми ступнями по горячему профнастилу, мужчина добрался до края ската. Эх, в молодости он бы спрыгнул - и не поморщился, сейчас - другое дело...
- Помогите! - кричала супруга. - Горим!
Поставив ее на ноги, Аркадий Валерьевич, собравшись с духом, сиганул вниз и болезненно крякнул, почувствовав боль в колене. Но отвлекаться на травму не было времени.
- Прыгай! - потребовал он, повернувшись к Насте.
- Боюсь! Высоко!
- Не бойся, родная! Я тебя поймаю!
- Высоко!
- Прыгай, говорят тебе!
Зажмурив глаза, с громким визгом женщина свалилась с крыши в протянутые супругом руки. Он только еще раз крякнул, когда хрустнуло плечо. Нет, тогда, в первую брачную ночь, когда жених перешагивал с невестой на руках через порог, она была легче!
Дом пылал уже вовсю, дом уже не спасти. Повезло, что сами спаслись.
Стерев сажу с лица, Аркадий поцеловал плачущую Настю.
- Все, родная, все. Успокойся, все хорошо.
- Чего ж хорошего?..
- Живы - вот и хорошо...
- Кеша?..
- Да, Настена?
- Скажи... ты тоже это слышал? Писк будильника?
- Да, - кивнул муж, немного подумав. - Если б не будильник - вовсе не проснулся бы...
- Что было бы...
- Да ничего не было бы! Угорели бы - вот что было бы!
Издалека донесся визг пожарной сирены, над крышами домов мерцали синие отблески мигалки.
Тушить было уже нечего. От дома остались одни кирпичные стены, почерневшие от копоти и потрескавшиеся от жара пламени, да груда угольков внутри. Могло бы быть и хуже, хуже и было б, если б не трель почившего будильника.
Получив страховку, супруги отстроили новый дом. Еще больше, еще лучше. Все там было - бассейн, веранда, большая гостиная, чтобы собираться с детьми и внуками на прадниках.
Впрочем... впрочем, кое-чего не было. Уже не было столь родного, уютного и привычного звука в спальне:
- Тик-так! Тик-так!
2024 г.
Чьи-то руки несут меня, и я плыву, лечу, тянусь к дальним деревьям, осенним, голым, застывшим. Они как я. Я мертва.
Я не вижу того, кто меня держит, но знаю, что это мужчина. Мне представляется, что у него огромные крылья и не руки, а когти, в которых, выгнувшись, повисла я.
Возле деревьев яма, для меня. Я не знаю, ждёт ли эта она кого-то ещё, но меня её чернота принимает как свою дочь, подтыкает тёмное одеяло и говорит: «Спи-и…»
***
Ворота каменны, шершавы, серы. И открыты. Захожу. Ночной двор пуст и так же сер. Это монастырь. Я могла быть здесь раньше, а могла и не быть.
Мёртвые не помнят.
Никто не мешает мне войти внутрь, в коридорах темно и тихо, только доски скрипят под моими босыми ногами. Здесь нет зеркал, я не могу себя увидеть со стороны, но знаю, как выгляжу: обнажённое тело, человеческое, женское, белое, голову и плечи, как капюшон кобры, покрывает платок, лицо открыто, и оно – обтянутый кожей череп. Не выражающий никаких эмоций, на нём не может отразиться ничего, кроме смерти. Круглые провалы глаз-глазниц, не рот, а пасть, оскал, расщелина. Раньше я не была такой, но это не кажется мне странным.
Мёртвые не удивляются.
По коридору бежит толпа детей. Девочки из школы при монастыре, как и я, без одежды. Они могут меня испугаться. Но похоже, что они видят лишь мой силуэт на фоне бледно-лунного окна и принимают за одну из монашек. Дети пробегают мимо, они боятся чего-то другого.
Иду дальше. В трапезной между столов среди опрокинутых лавок лежат обнажённые мёртвые женщины, их кровь смешалась с оплывшим воском раскиданных на каменном полу свечей. Тикают часы, стучат, заполняют своим звуком застывшее пространство. От тел пахнет насилием и опасностью. Не для меня, для напуганных девочек. Я должна увести их отсюда, потому что скоро, я чую это, будет поздно. Я не знаю, кто или что им угрожает: люди ли с оружием, разорвавшийся ли снаряд, воздух ли, отравленный болезнью. Направляюсь к ним.
Мёртвые не сомневаются.
Девочки сгрудились в одной из келий, неприкрытые, беззащитные, дрожащие. Они испугались меня. Говорю, что не причиню вреда, помогу, уведу отсюда, но они боятся. Только две из них, похожие друг на друга, молча кивнули, взялись за руки и пошли за мной. Они видели что-то страшнее женщины с лицом смерти.
За дверью поздняя осень. Промёрзшая земля, на ней белые пятна колкого снега. Холодный ветер остужает тёплые тела, но я знаю, мы успеем добежать до дороги и поймать машину.
Мёртвые не мёрзнут.
Светает, мы стоим у дороги. Моё лицо больше не похоже на череп, оно красивое, с полными красными губами. Платка-капюшона тоже нет, у меня просто волосы, собранные в пучок. Тёмные, контрастирующие со всё такой же белой кожей. Нет, со стороны я себя не вижу, но знаю, какая я снаружи и какая внутри. Внутри я всё так же мертва.
Останавливается машина, большая, военная. По этой дороге ездит много военных. Внутри двое мужчин. Я прошу у них одежду или хотя бы какую-то ткань, чтобы прикрыться, прошу увезти нас отсюда. Они отвечают, размахивают руками, перебрасываются друг с другом короткими репликами, но я не понимаю их языка.
Мужчины могут быть опасностью или спасением, никогда не угадаешь. Каждый носит в себе оба начала и может повернуться любой гранью. Но мне не страшно.
Мёртвые не испытывают страх.
Если кто-то из этих людей захочет взять меня как женщину, мне всё равно, моё тело уже ничего не чувствует, что бы с ним ни делали. Если же они решат причинить вред девочкам, то я легко убью любого из них, убью обоих. Я сильная и быстрая, сильнее и быстрее всякого человека. Насильники не должны жить. Как бы я ни выглядела, во мне всё тот же оскал черепа.
Мужчины одевают нас, кутают одеялами, поят водой из жестяной кружки и усаживают на заднее сиденье. Один из них, высокий, смуглый, темноглазый, протягивает мне свою флягу, но я отвожу дающую руку. Ни к чему этому человеку связывать себя с мёртвой глотками из общего сосуда.
В дороге они молчат, хмурятся. Потом говорят друг с другом, сквозь зубы, зло, резко. Смуглый оборачивается к нам, его голос становится мягче, спокойнее. Девочки обнимаются, молчат, прячут лица в одеялах. Я молчу тоже.
Мёртвым ни к чему разговоры.
Из-за бурых холмов показалась блестящая полоса. Море.
Фонтан из земли и камней оглушил, толкнул, перевернул, рассыпал окна мелким стеклом. Выползаю, вытаскиваю девочек. Целы. Второй фонтан в стороне. Из машины стон, смуглая рука царапает землю. Тяну высокого военного наружу, половина его лица и грудь красны. Шарю по его карманам, нахожу флягу. Делаю глоток, не чувствуя вкуса. Прикладываю сосуд к его рту, вливаю внутрь оставшуюся жидкость и касаюсь его губ своими губами. Сейчас это всё, что я могу для него сделать. Он выберется, хоть и станет другим. И, может быть, мы когда-нибудь ещё встретимся. Его товарищу уже не помочь, он остаётся в машине, недвижимый, иссечённый, окровавленный.
Беру девочек за руки и бегу к морю, бегу быстро.
Мёртвые не оборачиваются.
***
Мы стоим возле моря, на краю посёлка. Тут виселицы. Много виселиц, много повешенных. Девочки стоят возле одного из тел, рыдают, обнимают не касающиеся земли ноги. На виселице их мать. Во мне же нет слёз.
Мёртвые не плачут и не чувствуют скорбь.
Они обнимают уже меня, утыкаются лицами в живот и грудь, всхлипывают. Я говорю, что плакать не надо, не время. Потом, все слёзы потом, а сейчас нужно уходить. Скоро здесь опять станет опасно. Я не знаю, что надвигается: снова люди с оружием, ядовитые облака, шторм, всё вместе – просто чую приближающуюся душную чёрно-багровую тяжесть. Но девочки называют мне свои имена, и теперь я смогу увести их, моих Пистис и Элпис, далеко от всего, далеко…
Я мертва, и я не чувствую холода, страха, удивления и скорби, я не завидую живым, не превозношусь, не горжусь силой, не бесчинствую, не ищу своего, не раздражаюсь и не мыслю зла.
Но я знаю долг, и я буду всегда, даже когда языки умолкнут и знание упразднится.
Автор: Надежда Эйтлих
Оригинальная публикация ВК
– Ох, ну и льёт, шельмец! – бабушка закрепила непослушные седые пряди к макушке невидимкой и прошептала:
– У нас в деревне, Пашка, знаешь, как говорили? Что если хочешь с ушедшим повидаться, в дождь нужно стёклышко любое взять, в ладошке аккуратно зажать да прошептать три раза в кулачок: “Вода с неба льёт, Дождевой в мир живых придёт”.
– Дождевой?
– Ну да. Душа умершего в каплях дождя.
– И он приходил? – Павлик округлил глаза и часто захлопал ресницами.
– Говорят, приходил,
Бабушка закряхтела. Неуклюже переставляя толстые ноги, подошла к окну и уставилась на улицу. Ливень хлестал по старой яблоне.
Отодвинув табуретку, старушка села за стол у окна и сложила ладони на ажурную скатерть.
– У подруги моей школьной. Дуньки. Царствие ей небесное. По молодости любовь сильная случилась. А паренька того на войну забрали. Так вот. Миной его там и убило. Дунька страдала шибко. Вся деревня её успокаивала. Но потом и утихла вроде, покамест ей Пелагея, гадалка наша местная, не сказала, что Ванька увидаться с ней хочет. Ну и про Дождевого-то наплела…
– А с собакой тоже можно увидеться? – мальчик сделал умоляющий взгляд.
– Чего? Какой собакой?
– С Мухой. Мухой нашим.
Мать Павлика всплеснула руками и сердито посмотрела на бабушку:
– Господи, ма, ну ты зачем это Пашке-то рассказываешь? Ещё и на ночь глядя.
Старушка фыркнула, недовольно поджала тонкие губы и отвернулась к самовару. Маленькая стрелка настенных часов двинулась. Павлик вскочил с кровати и, семеня по скрипучему деревянному полу, подошёл к столу. Заглянул старушке в глаза.
– А дальше чего, ба? Дальше?
– А ничего, Пашка. Вон мать твоя опять взъерепенилась, пускай она и досказывает!
Сложив руки под объёмной грудью, бабушка обиженно хмыкнула, а мать Павлика покачала головой.
– Ничего хорошего, Паша. Ложись спать!
Уголки губ Павлика опустились. Он поплёлся к кровати, забрался под одеяло и закрыл глаза. По крыше громко стучал дождь.
***
Вероника появилась в жизни Паши, когда ему было четырнадцать. Она пролетела мимо него на велосипеде по пыльной улице и крикнула:
– Погнали на стро-ойку-у! – звонкий голос запрыгал на камнях, а тёмно-медовые кудри рассыпались по плечам.
За рыжей ехал бритоголовый парень — Саня по кличке Ганс.
– Давай. Только через “Хлебный” срежем…
Паша уже пересекался с ним раньше в компании знакомых, а вот Веронику видел впервые.
Послышался громкий треск. Велосипед Ганса затормозил.
– Блин! … Долбанная цепь!
Ганс слез и, ругаясь, начал поправлять слетевшую ржавую цепочку. Вероника тоже остановилась. Спрыгнула. Прикатила свой велосипед, прислонила к дереву.
– Тебе ж новый обещали купить? – она кивнула бурчащему под нос парню, смахнула волнистую прядь с лица.
– Слышь, пацан, можешь воды вынести? – обратилась к Паше.
Он замер на месте. Уставился на Веронику и не сводил глаз, будто впервые с ним заговорила девчонка.
– Ты чё, немой? – Вероника пожала плечами в карамельных веснушках и перевела взгляд на Ганса:
– Долго ты ещё, Сань? Жарко.
Паша вышел из оцепенения и направился в дом, наспех налил стакан воды, быстрым шагом выскочил на улицу, но ребята уже уехали.
Через неделю они встретились на костре у речки. Вероника была с Гансом и двумя подругами. Паша в тот вечер был с гитарой, и песни Цоя то громко и дерзко, то тихо и печально звучали в прохладном воздухе. Вероника не сводила с Паши задумчивого взгляда. Вслушивалась в каждое слово. Не взатяг курила сигарету, которую протягивал Ганс, кашляла и отдавала обратно. Глаза Вероники блестели, то ли от песни про восьмиклассницу, то ли от дыма костра.
Когда засобирались домой, она взглянула на Пашу, обронила тихое “пока” и поплелась вслед за Гансом. Только дома, лёжа в постели, уже глубокой ночью и прислушиваясь к шороху летнего дождя, Паша понял, что не может выбросить из головы её голос.
Встречаться начали случайно. Паша и сам не помнил, с чего всё началось. Помнил, как за рёбрами застучало, когда она взяла его за руку, а когда коснулась губ своими, он и вовсе перестал дышать. Она смеялась. Видела, как его колбасит. И ей это нравилось. И она это ценила. Потому что чувствовала то же самое.
Так пролетел год. Оба окончили девятый класс. Мать отчитывала Пашу. Твердила, что о поступлении надо думать, а не на гитаре целыми днями бренчать да обниматься, но Паша только молча улыбался, надевал кроссовки и вновь уходил.
Вероника любила дождь. Любила смотреть, как он растекается по стеклу длинными прозрачными дорожками. Водила тонким пальцем от сверкающей капли до кривой линии и до другой капли, создавала загадочные рисунки и мурлыкала себе под нос Цоя.
– А ты веришь в Дождевых? – спросил Паша однажды, когда они сидели на берегу речки под огромным дубом. Он накинул на Веронику свою джинсовку. Моросило.
– Помню, бабушка в детстве рассказывала, если взять осколок стекла, зажать в кулаке и сказать… “Вода с неба льёт…”
– “...Дождевой к живым придёт”, – Вероника прислонилась головой к его плечу.
– Ты тоже слышала эту историю?
– Ага, – она встала и подошла ближе к реке. – Её тут все знают.
– Мне так её конец и не рассказали, кстати, – ухмыльнулся Паша.
Вероника подцепила носком кроссовка небольшой камень, наступила на него, вдавила в песок.
– Ну там конец не смешной совсем. Дождевой девушку на тот свет забрал…
– Да ладно?
– Ага. Говорят, она весь ритуал сделала и тут же свалилась замертво. А кто-то вообще сказал, что она исчезла. Типа впиталась в землю вместе с дождём, только одежда и осталась на траве лежать. Пустой гроб похоронили.
Вероника поёжилась и опять присела к Паше. Прижалась. Коснулась губами его шеи.
– Сказки это всё … – улыбнулся он.
– Возможно. Странные сказки.
Паша уткнулся носом в её горячую макушку и вдохнул тонкий малиновый запах. В глазах помутнело. Луна, утопленная в реке, закачалась. И Паша подумал, что слишком часто в последнее время у него кружится голова.
***
Паша проснулся ночью. Тошнота подходила к горлу, и кончики пальцев немели. Он сел на кровать. Комната поплыла перед глазами. Разбудил мать. Она вызвала скорую, фельдшер сделала укол и настояла обратиться в поликлинику. Когда проснулся утром, Паша обнаружил на подушке ярко-красное пятно.
Мать повела к врачу. Сдали анализы, а за диагнозом отправились уже спустя две недели.
– Садись, в ногах правды нет. – Усатый доктор с заспанными глазами почесал длинную шею, потёр переносицу и уткнулся в медицинскую карту.
Мать нервно затеребила пакет со справками, протянула его врачу, тот отмахнулся:
– Эти не нужны.
Паша сел, огляделся. На зелёных стенах, покрытых мелкой паутинкой трещин, висели плакаты. Один с анатомическим разрезом головного мозга. Другой с правилами здорового образа жизни. Третий – реклама питьевой воды и десять причин, почему она так важна. На маленьком постере у окна бирюзовое море и горы, покрытые густым лесом.
Врач заворочался на скрипучем стуле:
– Скажу как есть, Павел Константинович. Смир-нов. Ситуация не очень хорошая.
Мать Паши охнула. Закрыла ладонью рот. Пакет со справками упал на пол. Подняла.
– Но поработать с этим можно. Руки опускать не будем. Я вам выпишу пока это… – Врач пошевелил седыми усами и записал что-то на бумажном квадратике. Потом набрал номер на телефоне, заляпанном жирными пятнами, попросил кого-то принять Пашу в сто четырнадцатом кабинете через неделю.
Мать благодарила доктора, нервно хлопая глазами, уточняла про лекарства. Паша разглядывал постер у окна, мысленно сидя на горе. В ушах его громко шумело море. Мать вытащила Пашу из постера, тронув его за плечо. Потянула за влажную холодную ладонь, и они покинули кабинет.
Вышли из больницы молча. Поток прохладного ветра мазнул Паше по лицу и зашуршал листьями тополя, что рос у самого входа здания. Мать сунула себе под язык таблетку. Тёмно-зелёный автобус противно заскрипел и остановился. Пассажиров в нём не было.
– Мам… Только Веронике не говори пока. Ладно?
Паша посмотрел на заплаканную мать и шагнул в салон. Она промолчала, вытерла платком нос, крепко прижимая к груди пакет, зашла следом. В автобусе пахло бензином и чем-то кислым. Сели на обшарпанные сиденья.
– Ну ты хорош, ма. Нормально всё будет.
За окном расцветало лето. Паша достал наушники, включил плеер, и “красно-жёлтые дни” нарисовали на его лице сдержанную улыбку.
***
Сыпал дождь. Паша стоял на крыльце. Вдыхая тяжёлый водянистый воздух, он смотрел на разбитую бутылку на земле, у деревянной ступени. Медленно поднял голову. Вероника, раскинув руки к небу, перебирала босыми ногами по тёплым лужам. Красивая. Шифоновое платье голубого цвета на тонких бретелях нагло липло к её телу, и Паше хорошо было видно каждую линию её худой, угловатой фигуры. В бору за домом ухала растревоженная неясыть, и жалобно скрипели старые деревья. Дождь неторопливо шуршал, впитываясь в пожелтевшие листы альбома, который Вероника оставила на скамейке. Ровные буквы расползались чёрными разводами на бумаге.
– А он при-дёт и при-ве-дёт за со-бой ве-есну… – пела Вероника, подняв лицо к небу, раскрашенному небрежными серыми мазками. Прозрачные капли воды смешивались со слезами, стекали тонкими струйками по её коже и исчезали, – А когда мы все пос-мот-рим в гла-за е-му…
– На нас из глаз его посмотрит тоска… – закончил Паша.
Вероника вздрогнула.
Замерла.
Паша разглядывал её худенькую спину, выступающие лопатки, веснушчатые плечи.
Вероника обернулась:
– Я слышу тебя…
Глаза её, заплаканные, красные, уставились сквозь него, и голова Паши вновь закружилась. Взгляд остановился на её кулаке, с которого в траву капала кровь. Вероника выставила дрожащую руку перед собой, раскрыла пальцы, выронила осколок от бутылки и зарыдала.
Паша опустился на землю, внутри что-то булькнуло, потянулся к стеклу и тут увидел свою руку. Прозрачная. Вторая – тоже. Посмотрел на ноги – и они. Начал трогать своё лицо, но не чувствовал. Только тяжесть внутри, казалось, он до краёв наполнен водой. Крупные капли дождя врезались в его тело, оставляя радужные пузыри и круги, которые быстро расширялись, а потом внезапно исчезали.
Паша закричал, а Вероника зажмурилась и бессильно опустилась в мокрую траву.
– Я тебя слышу! – зарыдала она, – Слышу! Слышу! Паша!
Вероника уткнулась лицом в колени, и обхватив плечи тонкими пальцами, задрожала. Потом осторожно подняла голову, откинула с лица мокрую прядь, округлила глаза и прошептала:
– А теперь и вижу…
– Зачем? – испуганно произнёс Паша. – Зачем ты это сделала?
***
Вероника наклонила голову вправо, внимательно разглядывая неподвижную фигуру из воды, капель и пузырей. Аккуратно коснулась рукой груди Дождевого, потом проникла пальцами вовнутрь. Кожу обожгло холодом.
– Трогаешь моё сердце, – сказал Паша.
Она резко отдёрнула руку:
– Ой, прости.
– Да я шучу, – вода в Дождевом задрожала. – Я ж не чувствую ничего.
Они замолчали. А дождь тихо шуршал по лужам, траве, крыше дома, оставлял рисунки на теле Дождевого.
– Господи, два года, Паш. Два года я пыталась сделать это… и вот ты здесь. Говоришь со мной, – Вероника сжала губы. Выдохнула. – Я так долго искала нужные слова…
– В смысле?
– В смысле, что байка, которую нам в детстве пересказывали, была не совсем верной. Чтобы вызвать Дождевого, нужны были другие слова. Другие…
Она протянула ладонь к лицу Паши, пытаясь погладить его по щеке, но кончики пальцев вновь провалились в ледяную воду.
– Нужно забинтовать, – сказал он тихо, и она уставилась на свою порезанную ладонь. Ранка всё ещё кровила.
– Я так скучаю… Паш.
Паша молчал. Вода будто застыла в нём, тоже слушала.
– Ненавидела тебя сначала. За то, что раньше мне не сказал. Я бы ни на секунду тебя не отпускала… Понимаешь? А потом. Потом пусто всё стало. Цой только и остался.
– Цой жив, а я нет, – прошептал Паша, развёл водянистые руки в сторону.
– Дурак.
– Странно. Я ж не помню ничего. Из последних воспоминаний только: лето, веранда, и ты мороженое ешь. А потом темнота…
Вероника опустила голову.
– Так ты на веранде и упал. Я тогда запаниковала жутко. Номер скорой даже забыла. Потом уже в больнице тётя Лена мне рассказала про опухоль твою. И что ты ей молчать велел. Я так злилась на тебя. На всех… А через неделю ты умер.
– Кофту надень. Дрожишь вся, – Паша попытался взять вязаный свитер с крыльца, но не получилось. Пальцы скользнули сквозь кашемировые нити, оставив на них капли воды.
– Я ж сразу про Дождевого вспомнила. Мать у виска покрутила, но отступилась. Я ж все стёкла, Паш, перепробовала. И присказку эту задом наперёд даже читала. И днём пробовала и ночью. У меня крыша тогда чуть не съехала. Потом успокоилась немного…
Вероника нервно теребила кольцо на пальце, которое подарил Паша. Старое. Маме оно ещё от прабабушки досталось. Потом скользнула по шраму на запястье и спрятала руки за спину.
– Я случайно узнала, что в деревню тётя Люда приехала, племянница Дуни. Дом собралась продавать. Я, естественно, к ней, с вопросами. Говорит, байку эту в семье не любят обсуждать. Умерла, говорит, и всё. Больше ничего не знает. Правда, старые альбомы с рисунками и тетради этой Дуни отдала с чердака, всё равно сжигать собиралась вещи. В одном альбоме я и нашла стих про дождь…
Паша молча слушал и смотрел на осколок стекла на траве.
– Первая буква каждой строки стиха была выделена красным цветом. Мы с девчонками тоже так делали в школьных анкетах. Ну это что-то вроде шифра-послания, понимаешь?
Вероника не сводила глаз с Дождевого, будто пыталась ухватить в его прозрачном лице реакцию. Говорила быстро, боялась опоздать недосказать всё что хотела.
– Сложила буквы по порядку, и получилось. Но это были совсем другие слова…
Она замолчала. Потом закрыла лицо ладонями и прошептала:
– Блин, я же тебе не это хотела сказать. Паш. Я просто стою сейчас и думаю, может, я свихнулась? И мне это всё кажется? Или я сплю. Я… Знаешь. Я просто не успела тебе тогда тысячу раз сказать, что люблю тебя… И вот сейчас говорю. Говорю всё не о том…
– Ник… – Дождевой приблизился, аккуратно положил ей руки на плечи, – Ты же не думаешь что я тебя заберу с собой, да?
Под слоем воды показалось лицо, которое Вероника хотела увидеть все два года. Пятнадцатилетний Пашка посмотрел прямо в глаза и тепло улыбнулся. И ей стало страшно. И она поняла. Между ними пропасть времени и стена воды. Всё. Сердце бешено заколотилось. Вероника опустила голову.
– Эй, Ник… Всё будет хорошо. Обещаю, – прошептал Паша.
Она зажмурилась и осторожно обняла водяную фигуру, провалившись в неё грудью и животом. Холода уже не чувствовала. В голове пронеслась их первая встреча. Долгие разговоры на веранде вечерами. Поцелуи. Его прикосновения. Голос.
Паша сделал два шага назад, поднял ладонь в знак прощания. Вероника ответила тем же. Тело Дождевого рухнуло потоком воды на траву и медленно впиталось в землю.
Автор: Наташа Лебедевская
Оригинальная публикация ВК
Молодой начальник юридической службы умер. Умер после тяжёлой продолжительной болезни со страшным названием - рак. Долгое время врачи тянули из его семьи деньги, давая надежду. Верили все и больной тоже. И когда он умер, стали происходить странные вещи…
Однажды он явился своему подчинённому Сергею. Стояла ночь. Спящий Сергей вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то сидит. Молодой человек открыл глаза и увидел своего умершего начальника. Спросонья сразу не сообразил во сне или наяву он видит его.
- Пётр Олегович, - обратился к видению Сергей, - почему Вы здесь? Что случилось?
Видение помолчало, потом начало говорить знакомым еле слышным голосом:
- Сергей, ты подготовил документы в суд?
Молодой человек поднялся с подушки, сел, уставившись на видение. Тут до него стало доходить: кто перед ним и он воскликнул:
- Какие документы, Пётр Олегович? Вы же умерли! Какой суд!?
- Как умер? ... Я сейчас выясню, - сказало оно потерянным голосом и растворилось во мраке…
А, находившийся в прострации, Сергей так и остался сидеть в постели, соображая, что это было. Ему стало жутко и, хотя он не верил во всякую чертовщину, но чётко понимал, что в тот момент находился между сном и бодрствованием. Его прошиб холодный пот. Он встал и включил свет. И больше уже не уснул, продолжая напряжённо думать о странной встрече.
Скоро умерший опять наведался к нему.
- Сергей, принеси мне документы из хозяйственного суда, я посмотрю.
Мужчина уже хорошо понимал, что к нему явился призрак начальника. Он собрал волю в кулак и смело произнёс:
- Пётр Олегович! Какие документы? Вас нет, мы вас похоронили!
- Похоронили?... Почему? ... Не может быть! Как же так?
Призрак был явно расстроен и со слезами на глазах снова исчез.
Долгое время видение Петра Олеговича не появлялось, и Сергей подумал, что он наверняка «понял», что умер и больше не придёт. Но ошибся. Он пришёл, но уже хорошо осознавал своё положение.
- Хорошо тебе! – с явной завистью произнёс призрак. - Сейчас ты встанешь и пойдёшь на работу. А я «тут» останусь...
И печально, опустив голову, исчез.
Молодой юрист был ошеломлён: «Так, значит, «та» жизнь существует! И почему он приходит именно ко мне, ни к семье, ни к родителям, а ко мне? Он им даже не снится! Странно…».
Сергею отдали должность Петра Олеговича. Он стал начальником службы. Но ещё год преемник не заходил в кабинет бывшего начальника и не садился за его рабочий стол. Возможно, думал, что Пётр Олегович по-прежнему «приходит на работу». А может просто боялся «встретиться» с ним? Возможно, и то, и другое.
А как бы поступили вы? Сели бы на место безвременно ушедшего, зная, что тот в параллельном мире продолжает приходить на работу…?
Тамара Шелест
На подходе к остановке я вдруг споткнулся, причём самым нелепым образом: шнурок залетел между двумя торчащими под углом из земли штырями, да так, что оказался зажат между ними, чуть зайдя промеж двух прижатых друг к другу кусков металла.
- «Я предугадываю и предчувствую угрозы...» - ну-ну, - проворчал я, вынужденно и очень резко затормозив. - Так себе настройка...
Мимо меня промчалась машина, обдав потоком рассекаемого воздуха и скрывшись за изгибом дороги. Моя машина! Жаль только, я не успел рассмотреть, кто за рулём. Чертыхнувшись, я выпутал шнурок и ускорился, надеясь добежать до поворота и увидеть ещё хоть что-то. Напрасно - никаких следов транспорта на дороге не осталось. Видимо, угонщик сразу свернул на просёлочную дорогу, чтобы не маячить после неудачного покушения. Получается, меня ждали?
«Ну а что, вполне себе логично - выманить меня звонком, затем подкараулить и сбить. Только зачем моей же машиной?!» - Подумал я с несвойственным мне ранее спокойствием.
Это могло значить как то, что на встречу не нужно было идти потому, что она была лишь формальным поводом вытащить меня из дома, так и то, что напротив - она была настолько важна, что мне попытались помешать самым радикальным образом. Был, конечно, и третий вариант, но уж слишком замороченный: убивать никто и никого не планировал, просто припугнули, чтобы заставить принимать импульсивные решения. Хотя, казалось бы, куда уж больше и дальше-то?..
В задумчивости я вернулся на остановку - героический забег по пересечённой местности, как показывала практика, был вполне возможен, но сейчас не нужен: силы и энергию лучше поберечь. Внезапно меня окликнул смутно знакомый женский голос:
- Эй, книжный вор, что-то потерял?
Я оглянулся и увидел источник и начало всех своих бед - квартирантку из дома по соседству, возможно, поджигательницу и почти что наверняка - угонщицу, мирно сидящую на старом советском велосипеде неподалёку. Кажется, это был "Аист".
- Машину и всю свою библиотеку, - подумав, ответил я. - Ничего из этого не попадалось на глаза?
- Нет, - поскучнела девушка. - Те двое, когда начали тебя избивать... Я выскочила и стала звать на помощь, а они, видимо, испугались - запрыгнули внутрь и дали по газам.
- Как интересно...
- Ты не очень-то настроен говорить, да? - Она подобралась и поставила ногу на педаль. - Хоть бы спасибо сказал - между прочим, это я скорую вызвала.
- Спасибо! - Очень вежливо и максимально по-доброму постарался ответить я. - Только ты мне так и не рассказала, зачем сожгла все книги в доме.
Девушка пристально посмотрела на меня, ничего не сказала и, вздохнув, осталась на месте:
- Давай заключим с тобой сделку. Ты сейчас никуда не едешь, а идёшь со мной. За это я рассказываю тебе всё, что знаю и мы вместе думаем, как дальше быть. Если ты принимаешь это решение, то тебе ничего не угрожает. В противном случае... Ну, всякое может быть.
Всё время, пока она говорила, я слушал не что, а как она это делала. Голос был уверенным, взгляд она не отводила, и всё же что-то мне не давало покоя. Внезапно из подсознания всплыла какая-то детская глупость: если хочешь обмануть, то скрести пальцы - тогда можно врать, но за обман не считается. Но моя-то собеседница держала руки на виду! Только торчала от меня на очень странном удалении - прямо посреди дороги, словно не боялась ни машин, ни автобусов. Вот что меня почему-то остановило! Она стояла не просто на проезжей части, а на пересечении дороги с двумя кривыми тропинками - идеально по центру. И чем дольше я на неё смотрел, тем больше мне было не по себе.
- Пожалуй, всё же поеду и пообщаюсь со следователем, -решил я. - Он хотя бы представился в разговоре.
- Представиться и назвать своё имя - не одно и то же, - парировала девушка. - Но как знаешь...
Легко оттолкнувшись, она запрыгнула на велик и спокойно съехала на одну из тропинок, ведущих в лес.
Очень интересно пообщались - перспективно, я бы даже сказал! Как минимум, можно будет рассказать в полиции про звонок, если она действительно вызвала скорую, и про завуалированные угрозы. Для начала - вполне себе неплохо...
Мои размышления прервал автобус, приехавший, на удивление, пятью минутами раньше обычного. Ну хоть какое-то приятное событие в череде загадок и странностей! Возможно, я даже приеду вовремя.
Источник:
Мы считаем, что не одни во вселенной. Но мы не одни и на земле, и даже … в собственной квартире! Не удивляйтесь, именно так. В шахтёрском посёлке М. в одной двухкомнатной квартире старого двухэтажного дома, постройки 1934 года, на первом этаже жила семья. Эту квартиру они получили от шахты ещё в 1961 году. В ней проживали: муж, жена, дети. Прошло время… Дети выросли и разъехались. Вскоре у хозяйки дома Марины умер муж. В квартире воцарилась тишина.
Марина сделала капитальный ремонт и почти сразу после него заметила, что с вечера до утра в комнатах и на кухне идёт какая-то возня. Слышны обрывки разговоров довольно ясных и отчётливых. Соседи? Но нет. Эти голоса звучат рядом с ней и совсем не похожи на голоса соседей за стеной. Из-за стены они звучат по-другому: глухо как из подвала и неразборчиво. Было ощущение рядом живущих людей!
По ним можно определить, что рядом с ней бок о бок живёт семья: супруги и их дети - две девочки. Марина решила, что заболела и боялась признаться и себе и друзьям, что слышит посторонние звуки. Но в один прекрасный день у неё заночевали подруги. Утром они спросили её:
- Подруга, что за слышимость у тебя в квартире? Всю ночь дети бегали, женщина с мужчиной ссорились.
Марина напряглась: «Как... и они слышат!?»
- Нет, девочки, это не соседи. У моих соседей сверху дети давно выросли. Уехали и не приезжают. Слева - бездетная пара. Справа - дед с бабкой. Голоса соседей я знаю. Их слышно, но слов не разобрать. А здесь, - она горько вздохнула, - сами уже знаете, звучат совсем рядом. Так происходит каждую ночь. Девчонки, я боялась вам сказать, что слышу их. И, что интересно, они меня видят, а я их нет. Теперь и вы знаете, посоветуйте, что делать.
Женщины сходили в церковь, позвали батюшку, осветили квартиру. Но ночью всё повторилось. В эту ночь подруги и Марина не спали, они прислушивались к разговору невидимых квартирантов. Параллельно живущие люди стали говорить о Марине.
- Слышь, жена, пора избавиться от этой соседки. Живёт у нас как у себя дома, ещё подруг привела.
- А как избавиться? Ты знаешь? - прозвучал женский голос. - И откуда их сюда занесло. Жили себе спокойно, а тут эта ...
Утром женщины срочно вызвали дочь Марины и сказали ей забирать мать пока не поздно.
На следующую ночь никто не остался ночевать в доме. А утром подруги помогли Марине собрать вещи. Подъехала дочь и в этот момент раздался громкий хохот. Смеялся муж - невольный сосед.
- Жена, - кричал он, - уезжает жиличка, сама уезжает!
Женщины ноги в руки и, прихватив вещи, буквально выбежали из квартиры, заперев её на ключ.
Квартиру продали другим жильцам, но вскоре и те съехали. По какой причине - неизвестно. Так она неоднократно передавалась из рук в руки, но никто из новых хозяев не хотел жить там долго. Они уезжали, никому не говоря о причине отъезда. До сей поры квартира пустует, в ней никто не живёт. Разве что невидимые души остались там хозяйничать навсегда...
Ну а Марина, со временем, успокоилась и больше не вспоминает о ней, по крайней мере, старается не вспоминать…
Интересно, что слышать голоса женщина начала после ремонта. Что произошло за это время? Может в пространстве и во времени неожиданно возникла брешь или произошёл сбой, который позволил двум мирам пересечься?
А может дело в мистике? В квартире неожиданно проявились тёмные силы - бесы. Они вполне способны разыграть хозяев не хуже разводил, напугать и даже свести с ума. Но не многие верят в это...
Тамара Шелест
