Продолжая идею о взвешивании голов...
Я смотрю на них в очередях на Ежеквартальное Взвешивание, и меня тошнит не от страха, а от омерзительной, вселенской тоски. Они стоят, эти новые люди, с их лёгкими, как пух, головами, и в пустых глазах плещется не мысль, а лишь одобренное государством отражение потолочных ламп. Голова — это улика. Мысль — контрабанда. А знание — самый тяжкий грех, измеряемый в граммах.
Великое Облегчение, так они это назвали. Пропаганда орёт с каждого угла, что пустая голова — это свободная голова. Свободная от тревог, от сомнений, от экзистенциального ужаса. Просто кивай, потребляй одобренную питательную пасту и не превышай норму. Твой черепной индекс — это твой социальный рейтинг. Превысил на сто грамм? Штраф и принудительная диета. Превысил на килограмм? Добро пожаловать в санаторий для «Тяжелоголовых», откуда возвращаются с улыбкой блаженного овоща и черепом, звенящим от пустоты.
Массами овладел священный трепет перед весами. Они хвастаются друг перед другом не новой машиной, а отрицательной динамикой своего черепа. «А я, представляешь, скинул целых двести грамм за месяц! Почти всю таблицу умножения забыл, такая лёгкость в теле образовалась!» — щебечет одна безмозглая курица другой. И они смеются. Их смех — сухой шелест осенних листьев, пустых и мёртвых. Это толпа в её первозданном, дистиллированном виде: единый организм, лишённый мозга, движимый лишь примитивными инстинктами и страхом перед ценником на весах.
Но есть и мы. Те, кто не согласен. Те, для кого мысль — это не опухоль, а единственное доказательство того, что ты ещё жив. И мы, блядь, изворачиваемся.
Всё начинается с малого. С улыбки. Ты видишь в университете парня, который блестяще цитирует запрещённые фрагменты, и понимаешь — он на это пошёл. Его улыбка — это тридцать два белоснежных куска дешёвого пластика. Он вырвал к хуям собачьим свои коренные зубы, каждый из которых весил пару грамм, чтобы освободить в голове место для пары-тройки формул. Его челюсть — пропуск в мир, где ещё можно говорить не только лозунгами. Мы узнаём друг друга по этим мёртвым, безжизненным улыбкам. Это наш тайный знак, наша масонская ложа беззубых интеллектуалов.
Но это для начинающих. Для тех, кто хочет лишь диплом, а не истину.
Настоящий андерграунд пахнет палёной костью и дешёвым антисептиком. В грязных подвалах, при свете одинокой лампочки, бывшие хирурги, лишённые лицензии за избыточный вес головы, творят чудеса. Они — святые новой веры. Их скальпель — священный инструмент. Они стачивают тебе черепную коробку до толщины яичной скорлупы. Ты лежишь и слышишь, как твоя кость превращается в пыль. Каждый соскобленный миллиметр — это место для новой идеи, для нового стихотворения, для проклятого вопроса «почему?». Риск пиздец какой: одно неверное движение, и твой мозг вытечет на грязный пол. Но жажда... о, эта сука-жажда сильнее страха.
А элита подполья? Они идут дальше. Карбоновые черепа. Лёгкие, прочные, почти невесомые. Ходячие терминаторы от мира контркультуры. Их головы не звенят от пустоты — они гудят от накопленных знаний, спрятанных под фальшивой, невесомой оболочкой. Они бреют головы налысо, избавляясь от каждого лишнего грамма. Каждый волосок — это потенциально непрочитанная строчка.
Но система умна. Она начинает взвешивать не только голову, но и выявлять аномалии плотности. И вот тогда, в этом кромешном пиздеце, рождается гениальное в своей мерзости решение. Вершина эволюции сопротивления.
Я видел одного из них. Сидел в баре, тихий, спокойный парень. Голова лёгкая, как у младенца, взгляд — чистый лист. Прошёл патруль, взвесил его прямо за столиком — идеальный гражданин. Они ушли, а он чуть заметно улыбнулся и... пошевелился на стуле. С таким, знаете, особым комфортом.
От основания его черепа, там, где раньше был спинной мозг, теперь шёл тонкий, сука, оптоволоконный кабель. Он тянулся по позвоночнику, сквозь всё тело, и заканчивался там, куда не заглянет ни один патрульный. В заднице.
Да. Они прячут свой разум в жопе.
Там, в тёплой, интимной темноте, в специальном биоконтейнере, лежит его настоящее серое вещество. Пульсирует, генерирует идеи, анализирует, помнит Шопенгауэра и матерится на правительство. А голова — это просто муляж, приёмник с базовыми моторными функциями. Они вынесли сознание за пределы уязвимой зоны. Они превратили свои тела в ходячие саркофаги для собственного разума.
И я смотрел на этого парня и думал: вот он, апофеоз борьбы. Когда для того, чтобы свободно мыслить, ты должен буквально засунуть свой мозг себе в очко. Государство хотело, чтобы мы думали жопой, — ну что ж, мы восприняли это буквально. Мы превратили символ тупости и подчинения в ковчег для спасения души.
Они ходят среди нас, эти люди с пустыми головами и полными задницами. Их походка может показаться странной, но в их глазах иногда проскальзывает искра такой запредельной, такой выстраданной иронии, что становится страшно и смешно одновременно. Они достигли нирваны цинизма. Их мысль чиста, ибо она рождается в абсолютном унижении, в самом тёмном и презренном уголке человеческого тела.
Мыслить жопой. Какая, блядь, точная метафора нашего времени. И, возможно, единственная оставшаяся нам форма свободы.
