Ваше Величество, царь-батюшка, Николай Александрович, Ники… Сама не знаю, почему, но когда я смотрю в твои восхитительно добрые глаза, то сразу сама становлюсь добрее, спокойней и как-то лучше. Вообще, за рассматриванием твоих фотографий — увы, немногочисленных — я могу провести часы. Ты прекрасен как огонь, как лес, как горы, как океан. Ты мне никогда не надоешь. Я думаю о тебе каждый день. В выходные — обычно больше. Вообще говоря, я думаю о тебе всегда, когда мысли не заняты работой, проблемами или еще чем-то срочным. Думать о тебе － это моё хобби… Но Боже мой! Почему мне приходится ограничиваться лишь думанием?! Почему я опоздала, родилась не в ту эпоху?!
Ты — не просто глава государства из прошлого. Ты мой царь, ты мой господин, мой хозяин… Эти дураки могут смеяться сколько угодно, им просто неведомы возвышенные переживания! Они не знают, что такое верноподданнические чувства, не знают, каково это — служить своему сеньору со всей душой, как прекрасно бросить жизнь к его ногам…
Если б я могла, я б это сделала.
Только прикажи, мой милый, только прикажи!
Но для начала я просто желаю увидеть тебя. Опуститься перед тобой на колени, поцеловать твою руку…
Я просунула пальцы в сумочку и погладила заветную упаковку таблеток.
Неужто и правда сработает?!
Едва переступив порог квартиры и сбросив верхнюю одежду, я сразу же схватила свою сумку и помчалась в спальню. Плюхнулась на кровать, достала таблетки. Дрожащими руками развернула прилагавшуюся к ним инструкцию:
«Для путешествия во времени принять нужное количество таблеток из расчёта одна штука — на пять лет назад. Эффект длится от 12 до 24 часов в зависимости от массы. Возвращение большинстве случаев происходит само собой. Точное попадание в желаемую дату невозможно, однако, согласно результатам исследований, мысли путешественника о том или ином событии / историческом персонаже способствуют попаданию в данное пространство и данное время.
ВНИМАНИЕ! Чёткое соблюдение именно пятилетного интервала не гарантируется, возможно индивидуальное колебание.
ВНИМАНИЕ! Одномоментный приём более чем двадцати таблеток неподготовленным организмом может вызвать передозировку.
ВНИМАНИЕ! Обладают накопительным эффектом.
ВНИМАНИЕ! Передозировка опасна для жизни.
ВНИМАНИЕ! Получение телесных повреждений во время путешествия может привести к досрочному возвращению.
ВНИМАНИЕ!!!!!!! Помните, что у вас по-прежнему всего одна жизнь!».
Пф! Подумаешь, жизнь! Зачем нужна такая жизнь, где нет тебя?..
И всё же я решила быть разумной. Хотелось бы, конечно, встретить тебя молодым и неженатым, но двадцать — так двадцать… Сто лет получается. Что ж…
Отсчитав нужное количество таблеток, я высыпала их себе в рот, запила водой Perriеr и стала ждать.
Сначала мне показалось, что ничего не происходит и меня обманули.
А потом голова затрещала и стала словно пудовая гиря; тело же, напротив превратилось в невесомое. Потеряв земное притяжение, я взлетела к потолку, больно ударилась об него и отключилась.
Очнулась на заснеженном перроне.
Снег был всюду: скрипел под ногами, укутывал колею, падал с неба и горой лежал на крыше поезда, стоявшего на станции. Пахло морозным воздухом, машинным маслом и дымом. Ни здания вокзала, ни лиц снующих по платформе людей я сперва различить не могла: была ночь. Немногочисленные звезды равнодушно взирали с неба и не пытались соперничать с электрическими лампами, зажжёнными в окнах вагонов. Поезд оказался тёмно-синим: цвет его мне удалось разглядеть в свете тех самых окон. А между этих окон красовались золотые двухголовые орлы…
Моё сердце забилось как молоток.
— Он там! — выдохнула я. — Он там, внутри!
— Там, а как же, — ответил какой-то мужик из толпы. — Считай, день, как приехали. Только вот всё не выходят. То телеграммы читают, то с господами генералами беседуют…
— Обещали ведь народу показаться! — отозвался женский голос. — Охота же на батюшку царя-то поглядеть. Чай, не каждый день у нас бывает.
— Вам поглазеть, а у людей дело есть! — проворчала ещё одна женщина. — Прошение подать. А вы тут попусту…
— Да будет! Если сказано, что выйдет, значит, выйдет. Царь народу врать не станет. Ждите молча.
Только теперь, по прошествии пары минут, я сообразила, что стою на перроне не одна, а в толпе зевак, явившихся сюда, очевидно, с той же целью, что и я. Что ж, ждать молча? Ну, нет уж! Во-первых, эти люди у себя дома, в начале XX века, они смогут насмотреться на Государя Императора и потом… А кто знает, много ли времени у меня? Ну, и во-вторых, они-то — чернь, холопы, население, а я-то…
Осознав чрезвычайную значимость — свою и момента — я быстро растолкала окружавших баб и мужиков и ринулась к поезду
Вход преградили винтовки часовых:
— Пустите к государю! Я должна! Я депутат Государственной Думы! — эти слова вырвались как-то сами собой.
— Ну ты, баба, фантазёрка! Депутат, ишь! Может, скажешь, ты ещё министр? — сострил тот, что справа стоял, по всему, более разговорчивый.
Левый солдат просто глянул презрительно-мрачно и покрепче сжал своё оружие.
— А какой же? Булыгинской? Ха!
— У меня к нему особенное дело! Я… не здешняя!
Толпа, слышавшая весь разговор, загудела, из неё послышались смешки.
— Угу, оно и видно. Что, с луны свалилась, полоумная? Назад!
— Послушайте… Я знаю будущее. Я могу рассказать Государю, что его ждёт! Если он не примет мер, в России произойдёт революция, императорская семья погибнет!
Смешки стали громче, шум гуще. «Бомбистка» — буркнул кто-то из толпы.
— Ага, свежо предание. Так и знал, что ты из этих!
— Из интеллигентов. Ваш брат всё грозит, да грозит революцией — а не тут-то было! Вон Распутин тоже угрожал. Теперь помер и на кладбище лежит. А Государь здравствует и всё у них хорошо. — Потом часовой покосился куда-то внутрь вагона и добавил совсем другим тоном: — Назад!
В следующую секунду оба солдата распрямили спины, а в дверях вагона показался старичок в военной форме и с потешно длинными усами.
— Что тут за шум? Почему разговоры? — строго спросил он солдат.
— Вот, извольте видеть, сумасшедшая какая-то. Хочет в поезд войти.
— Членом Думы? Ну-ну. — Владимир Борисович скептически оглядел меня, пытающуюся срочно найти нужные слова. — Наделали вы там делов, господа члены Думы, вот что я вам скажу! Двое ваших уже здесь. Шульгин с Гучковым. Государь их принимает, так что занят.
— А когда освободится? — крикнул кто-то из толпы.
— Так ступайте домой, раз замёрзли!
— Когда будет угодно Его Величеству, — ответил старик, а потом обратился к часовым: — И разговоры прекратить! Совсем уж с ума посходили, ей-Богу…
Мне же Владимир Борисович велел вернуться в толпу и стоять вместе со всеми, а не мельтешить возле входа. Сначала я упиралась, но Его Сиятельство пригрозил, что прикажет солдатам стрелять, и я решила не испытывать больше его терпение. Впрочем, угроза выглядела не очень убедительной: старичок казался чем-то расстроенным и грозил лениво, словно мыслями не здесь был. Он вообще был странно мягок с явно не по уставу ведущими себя солдатами: как будто уже мысленно смирился с тем, что «строить» их бесполезно. Однако я решила отступить и взять небольшую паузу, чтобы выработать новый план проникновения в вагон.
Сомкнувшаяся вокруг меня толпа, разумеется, загудела, зашикала, стала сыпать проклятиями и колкими остротами в мой адрес. Решив проявить смирение по примеру святых страстотерпцев, я не стала отвечать. В конце концов, просто стоять в каком-то десятке метров от поезда, где находится мой любимый, было невероятным счастьем. Мне казалось, что поезд так и лучится теплом. Только вот в каком именно вагоне прячется Мой Господин, я не знала. Так что на всякий случай беспрестанно ощупывала взглядом окна всех обозримых вагонов в надежде заметить взглядом серую шинель, любимую бороду и глубочайшие в мире глаза.
— Ну когда ж уже?.. — вздохнули справа.
— Только б к ручке приложиться, — пробубнили слева.
— Дождёмся царя-батюшку во что бы то ни стало… — добавили сзади, и с тем верноподданным, кто это произнёс, я ощутила праздничную и радостную солидарность.
Оглянулась, чтобы посмотреть в его лицо… И тут услышала:
Я мигом обратила взгляд опять к вагону. Двери его в самом деле открылись, но вышел оттуда не царь, а два хорошо одетых господина. Первый — с усами, второй — с бородой и в очках. И второй прокричал, помахавши какой-то бумажкой:
— Русские люди, обнажите головы, перекреститесь, помолитесь Богу… Государь император ради спасения России снял с себя своё царское служение. Россия вступает на новый путь!
— Ахххх! — в едином порыве вздохнула толпа.
— В Петрограде, — крикнул первый, — революция!
— Ураааа! — раздался общий крик.
— Ура! — воскликнул тот, что только что сказал про царя-батюшку.
— Ура! — заорал тот, кто только что мечтал приложиться к ручке.
И разговорчивый часовой, словно уверившись в том, что теперь-то всё можно, тоже присоединился к этому общему хору.
— Идиоты! — воскликнула я.
Снова растолкала всех и кинулась к вагону. Поезд тронулся. Я вскочила на подножку, уцепилась за шею орла, принялась колотиться в окошко:
— Пустите меня! Николай Александрович! Вы совершили ошибку!
Ответом был гудок и клубы дыма прямо мне в лицо.
— Сударыня, что вы делаете?! Опасно! — воскликнул усатый депутат, пустившись в погоню за мной и за поездом.
Вместе с коллегой они оторвали меня, сопротивляющуюся, от вагона. Я упала на заснеженный перрон. Бывший императорский поезд стучал по рельсам, набирая скорость и равнодушно уезжая прочь.
— Даёшь Учредительное собрание!
— Идиоты! — заорала я, привстав. — Вы даже не понимаете, что потеряли! Если бы вы только могли себе представить, что будет дальше! Россия потонет в крови!
— Ты не каркай! — закричало население.
В следующую секунду я ощутила удары сапог по своим бокам, пальцы, впившиеся в волосы, и царапающие лицо ногти. Я упала на спину. Снег падал на лицо.
Последним, что я запомнила, оказалась вывеска на перроне, на которой было написано «Псков».
