"Я считаю себя американским писателем, рождённым в России и получившим образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию. Моя голова разговаривает по-английски, моё сердце — по-русски, и моё ухо — по-французски".
Я цитировал эти слова Владимира Набокова в книге "Антикоучинг. Как НЕ НАДО писать" без избыточного пиетета, в конкретном прикладном смысле...
...а вообще свободный, мыслящий, свободомыслящий человек может относиться к любому другому человеку как угодно: не должно быть авторитетов вне критики.
Если существует личность, она всегда многогранна, и не все грани могут нравиться уже хотя бы потому, что не все грани видны под удобным углом. Совсем не обязательно любить Набокова как писателя, или как философа, или как учёного, или как педагога — или, в конце концов, как человека. Но с личностью такого масштаба стоит познакомиться поближе...
...а для этого вполне годится интервью, которое Владимир Владимирович дал журналистке Нурит Берецки в 1970 году. Мастер образных формулировок показал себя во всей красе, повторил некоторые из прошлых откровений и добавил к ним кое-что новое.
— Почему вы живёте в Швейцарии?
— Мне здесь комфортно. Мне нравятся горы и отели. Я терпеть не могу забастовки и хулиганов.
— Вы всё ещё чувствуете себя в изгнании?
— Искусство — это изгнание. Ребёнком в России я чувствовал себя чужим среди других детей. Я защищал ворота, когда мы играли в футбол, а все вратари — изгнанники.
— Может ли чужая страна стать Родиной?
— Америка, моя приёмная страна, ближе всего моим представлениям о доме.
— Беженец — человек, у которого нет корней?
— Отсутствие корней менее важно, чем дозволенная возможность расти и цвести в полной — и очень приятной — пустоте.
— На каком языке вы думаете, считаете и видите сны?
— Ни на одном не думаю. Я мыслю образами, и тут же всплывают сподручные короткие словесные формулы на одном из трёх языков, которыми я владею, вроде «damn those trucks» или «espèce de crétin». А вижу сны и веду подсчёты я обычно по-русски.
— В чём разница между тем, как вы пишете на русском и на английском? Вы будете снова писать по-русски?
— В своей прозе и поэзии за более чем полвека я продемонстрировал немало примеров этой разницы — как завуалированных, так и художественно выраженных, вот пусть учёные исследуют. Я по-прежнему делаю русские переводы (например, «Лолита») и иногда пишу стихи.
— Почему вы пишете? Сам процесс для вас — это радость или страдание?
— Когда я пишу, я в высшей степени равнодушен к историческим, гуманистическим, религиозным, социальным и образовательным темам — поэтому не могу сказать, почему я это делаю. Что касается страдания и радости, мне нечего добавить после Флобера, который уже написал об этом в своих письмах.
— Как сильно вас захватывают персонажи, пока вы пишете? Вы продолжаете размышлять о них уже после того, как опубликована книга?
— Я подозреваю, что интерес Бога к Адаму и Еве был не слишком искренним и не слишком продолжительным, несмотря на удачный, в целом, результат от действительно изумительной работы. Я тоже абсолютно отстранён от своих героев и во время работы, и после.
— Как бы вы хотели, чтобы читали ваши книги? Вы думаете о своих читателях?
— Я не жду, что кто-то из моих читателей будет столь же хорошо знать мои произведения, как и я. Но если голова не может уловить определённый процент конкретных деталей, то это плохой читатель, вот и всё.
— Вы перечитываете свои старые книги?
— Я должен перечитывать их очень внимательно по крайней мере дюжину раз: для корректуры, для правки вёрстки, для вычитки издания в мягкой обложке, когда вычитываю и правлю переводы.
— Что вы думаете о фильмах, поставленных по вашим книгам?
— Две картины, которые я видел — «Лолита» и «Смех в темноте», делались без моего контроля. В результате получилось хорошее кино с прекрасными актёрами, но они лишь отдаленно напоминают мои книги.
— Что вы считаете скучным, а что вас забавляет?
— Давайте я вам вместо этого расскажу, что я ненавижу.
Музыкальный фон, музыку в записи, музыку по радио, музыку из магнитофона, музыку, доносящуюся из соседней комнаты, — любую навязываемую мне музыку.
Примитивизм в искусстве: «абстрактную» мазню, унылые символические пьески, абстрактные скульптуры из хлама, «авангардные» стихи и другие явные банальности. Клубы, союзы, братства и т. д. За последние 25 лет я отверг, наверное, пару десятков почётных предложений о различном членстве.
Тиранию. Я готов принять любой режим — социалистический, монархический, дворницкий — при условии, что разум и тело будут свободны.
Атласную ткань на ощупь.
Цирки — особенно номера с животными и крепкими женщинами, висящими в воздухе на зубах.
Четырёх докторов — доктора Фрейда, доктора Швейцера, доктора Живаго и доктора Кастро.
Общественные интересы, демонстрации, шествия. Краткие словари и сокращенные справочники.
Журналистские клише: «момент истины», например, или это отвратительное — «диалог».
Глупые, неприятные вещи: футляр для очков, который теряется; вешалка, падающая в шкафу; когда рука попадает не в тот карман.
Складные зонтики, у которых невозможно найти кнопку. Неразрезанные страницы, узелки на шнурках. Колючую поросль на лице того, кто пропустил утреннее бритьё. Детей в поездах. Процесс засыпания.
— Что вы думаете о ситуации на Ближнем Востоке?
— Существует несколько областей, где мои познания позволяют мне быть экспертом: некоторые виды бабочек, Пушкин, искусство игры в шахматы, перевод с английского, русского, французского и обратно, игра слов, романы, бессонница и бессмертие. Но политика к ним не относится. Я могу ответить на ваш вопрос о Ближнем Востоке лишь как сторонний наблюдатель: я горячо выступаю за большую дружбу Америки с Израилем и душой целиком на стороне Израиля во всех политических вопросах. <...>
Умение не строить из себя эксперта в любой области и ограничиваться кратким личным мнением, когда тебя о нём спросили, было ценным качеством в 1970 году — и особенно дорого сейчас, в пору переразвитого интернета и легиона недоразвитых диванных специалистов.
Добавлю для порядка, что Нурит Берецки была корреспонденткой крупнейшей ежедневной газеты Израиля "Маарив" и отправила свои вопросы Набокову в письме 5 января. Ответы он передал ей спустя две недели, 19 января, тоже в письменной форме, на личной встрече в швейцарском городе Монтрё.
