Центральная Америка

За почти три месяца в гватемальской деревне, я:

один раз увидела, как отец поцеловал сынишку в макушку
один раз услышала, как мать сказала ребёнку «любовь моя» и дважды, как пела песенку
три раза заметила, как родители пытались держать малыша за ладошки во время процедуры

И много раз наблюдала другое всякое.
Как усталая мать спит на скамейке у клиники, а ребёнок под её ногами ест песок, банановую шкурку и собачий хвост одновременно.
Как врачи спрашивают, сколько дней ребёнка тошнит, а родители вопросительно смотрят друг на друга, на сына, снова друг на друга.
Как матери не могут ответить, сколько времени кормили дитё грудным молоком.
Как на приёме в нашей клинике узнают, что ребёнок умеет рисовать и хорошо.

Здесь очень иллюстративно видна отдельность детей и родителей. Случайность их в жизни друг друга. Здесь мало кто хочет и ждёт детей. Они появляются, сами. И живут сами, ну, почти.
Я не думаю над тем – хорошо ли, плохо ли это. Я больше думаю над тем, почему оно так.
Есть идея, что люди мало знают о себе. И ещё меньше знают о том, что делать с маленьким существом рядом с собой.
Максимальное проявление заботы у местных родителей – это тепло одеть ребёнка. Одеть на холодную ночь, забывая, что жарким днём стоит снять часть одежды. Потом приносят этот взмокший горячий комочек в клинику. И очень удивляются, что не болен, а нужно просто переодеть. И смотрят на ребёнка по-другому уже, как на кого-то чуть более знакомого.
Пусть и с технической точки зрения пока. Уже хорошо. Уже не напрасно.

В Гватемале за съёмку заплатили малиной.
Несколькими штучками, но всё ж таки.

Ну, а что, между прочим, найти здесь малину – редкость.
На рынке вероятнее всего её вовсе не увидишь. Если только в крупных городах в супермаркете и за большие деньги. Так что в качестве подарка очень даже неплохо.
Вообще, пациенты периодически приносят для клиники такие вот продуктовые подарки. То тортильи, то рис с молоком, кто побогаче – бананы или манго, кусочки курицы.

Здесь у деревенских жителей в доме часто может не быть вообще нисколько денег.
Ни оплатить приём врача, ни купить лекарство, ни давление измерить (да, в местных аптеках это можно сделать только за деньги – 30 кетцалей, примерно 300 рублей) ни вызвать флитеру. Они приходят пешком в нашу клинику, где врачи-волонтёры могут бесплатно принять и бесплатно же выдать необходимые препараты.

Но нет денег, не означает – нет благодарности. Вот и приносят продукты.
Так что, если когда-нибудь мы тут чем-нибудь отравимся, то с благодарностью. Зная, что здесь любые продукты достаются огромным трудом и часто их не хватает – вдвойне с благодарностью.
Пусть это и не всегда вкусно, всё равно.

– Докто́ра, у меня уже три года диабет, месяц кружится голова и тошнит, неделю назад обожгла ногу, всегда болит всё. Но глаза болят сильнее всего, глаза мне полечите!
– Что же вы только сейчас-то дошли до нас?
– Ну, как стало очень больно глаза открывать, так я пришла. Детей было не с кем оставить и кукурузу сажали.

Дети в количестве четыре штуки крутятся тут же, лезут на стулья и под стулья, моргают глазёнками на врача. Даже не всматриваясь, видно, что у них глаза красноватые.
У матери же почти однотонные кровавые комочки вместо белков и, притаившиеся в уголках глаз, коричневато-бурые наросты в форме мушиных крылышек – птеригиум.

– Работаете где?
– В поле овощи сажаю, иногда часть на рынке продаю.
– На рынок как добираетесь?
– Пешком или на флитере, когда много нести.
– Понятно.

Из горных деревень до ближайшего городка не проложены дороги. Они пробиты в горах, в камне и оттого с годами не утрамбовываются, а крошатся. Каждая флитера тащит за своими колёсами плотный шлейф песка и пыли, словно залежавшиеся ковры выхлопывают. Единственное, чем местные жители защищаются от этого – жмурятся.
Пешеходных троп отдельных здесь не водится. Так что и те, кто не может себе позволить поездки на флитере – всё одно идут вдоль этих же пыльных клубов и красными глазами высматривают, куда ставить ногу при следующем шаге.

Врач идёт в аптеку клиники, выносит глазные капли и мазь. Рассказывает пациентке, как правильно промывать глаза себе и детям, в какое время лучше капать и мазать лекарствами.
Спрашивает телефон, записывает его под –цать каким-то номером на лист, чтобы позвонить ей через несколько месяцев, когда в клинику приедет офтальмолог.
А пока просто капать и мазать.

На днях в Гватемале прошли выборы. Выбирали президента, вице-президента, членов Конгресса, парламента и вообще много кого.

Я не знаток политики и не собираюсь им становится. Я просто наблюдатель, который замечает какие-то моменты. Может быть они значимы для исторического процесса, а может быть так – шутка какая-то. Рассказываю.

Видела, как в рамках предвыборной кампании партия Cabal ездила по Момостенанго с мегафонами и, приглашая голосовать за своего кандидата, разбрасывала спичечные коробки с символикой партии просто под ноги жителям. Видела, как родители отправили ребёнка к машине – попросить больше одного коробка, а водитель замахнулся возле его лица и уехал.

Слышала, как на собрании нашей деревни, представители партии Vamos спрашивали у жителей – сколько их семьи сейчас могут потратить на питание в день. Слышала ответы – от двенадцати до семнадцати кетцалей на всю семью (это примерно 120-170 рублей). Слышала обещания, что при победе кандидата этой партии, все смогут тратить на еду не меньше двадцати кетцалей.

Говорила с местными, что они думают по поводу представительницы победившей партии и того факта, что ей в публичном месте во время одного из выступлений поправляет обувь житель (да, здесь до сих пор есть мальчики – чистильщики обуви). Один сеньор ответил мне: «Я думаю только о том, хватит ли моей семье старой кукурузы до тех пор, пока созреет новая».

Я всё больше думаю о том, что мир, в лучших своих проявлениях, держится на людях.

На таких, как доктор Лена. Которая в ночи гуглила, писала, звонила в чужой стране и на чужом языке. Искала шелтер для женщины, пережившей насилие. И нашла.

На таких, как водитель Костя. Который каждый вечер, несколько лет уже садится за руль Ночного автобуса Ночлежки и везёт по темнеющему Петербургу горячую еду тем, кому вообще нечего и негде есть.

На таких, как искусствовед Варя. Которая на первую же крупную премию, вместе с женихом начала восстанавливать старую школу в глухой поморской деревне.

На таких, как вы.

Которые не ждут, пока придёт кто-то большой, сильный и порешает всё плохое, а берут и делают. Что умеют и как умеют. Главное, делают.

Приезжала Вика Валикова – одна из основательниц организации Health & Help.

По официальной версии – проверить, как работает клиника и мы в ней.

По фактической версии – да, проверяла клинику, принимала пациентов, общалась с представителями деревни о дальнейшей работе клиники, слопала между делом все зелёные яблоки. А ещё рассказывала нам, что было до.

Как они с Кариной Башаровой семь лет назад на гаражной распродаже в Уфе продали все свои вещи, чтобы уехать в Гватемалу и начать строительство клиники.

Как ходили на ужины к разным сомнительным мужчинам, которые при них же обсуждали внешний вид девушек. Ходили потому, что эти мужчины могли дать для клиники медикаменты или инвентарь.

Как она сама, Вика, за пожертвования на стройку сделала сотни проколов разных частей тела. Теперь я знаю, что бывает пирсинг вообще всего, вот прямо вообще.

Как машина, на которой они везли стройматериалы в клинику сломалась на пустыре в чужом департаменте страны. Как местные подвезли до ближайшей деревни, накормили супом из травы и положили ночевать на голых лавочках – сами ели тоже и спали так же, не со зла, напротив.

Пожалуй, неофициальные версии событий как-то важнее прочих. Понятно становится, сколько всего лежит под тем, чтобы я сейчас сидела на этой горе, в сухой чистой комнате с чаем и писала вам этот текст.

Собираясь ехать фотографом в Гватемалу, я взяла с себя слово – быть жестокой к своим снимкам. Делать лучшие. Оставлять лучшие. Слово не сдержала сегодня, на третий месяц.

Да, я знаю, что края кадра переэкспонированны. Знаю, что чуть более верхняя точка съёмки дала бы более удачное композиционное решение. Ну и, чего уж греха таить – знаю, что ни разу не Тициан, на которого хотелось замахнуться.

Но оставлю, всё равно.
Потому что, кроме всех недочётов, знаю об этом снимке ещё кое-что.
Знаю, что у меня было примерно восемь секунд, и я приняла решение снимать вместо нет. Знаю, что до этого у меня не было группового портрета киче, а теперь есть. Знаю, что у женщины был приступ сильнейшей боли, а у меня сильнейшего страха снимать это.

Так что, оставлю.
Пусть будет на память.