Многие знают про "Философский пароход", когда в 1922 г. из РСФСР на нескольких паромах было выслано около 230 представителей оппозиционной интеллигенции, среди которых были врачи, преподаватели, литераторы, политические деятели и пр.

В то же время мало кто знает, что данная практика была введена не коммунистами. За 3 года до этого, из США в РСФСР был выслан похожий корабль, именуемый в народе "Советским ковчегом". 12 декабря 1919 г. из Нью-Йорка в Советскую Россию был отправлен пароход "Буфорд" с 249 уроженцами бывшей Российской империи. Они были депортированы за свои политические взгляды, большинство высланных были анархистами, но также были представители коммунистических партий.

Источник

Телеграмм канал «Чемоданчик Пруфов»

За шесть дней до апоплексического удара, 19 мая 1922 года, Ленин написал записку следующего содержания:

Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее...Без подготовки мы наглупим.

Из воспоминаний русского мыслителя Николая Лосского:

Большевицкое правительство обратилось к Германии с просьбою дать нам визы для въезда в Германию. Канцлер Вирт ответил, что Германия не Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя, но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбою дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство

В сентябре 1922 года поездом и двумя пароходами советское правительство выслало из страны представителей российской интеллигенции, которые не смогли принять советскую власть. Операция, вошедшая в историю как "философский пароход", отличалась свойственной большевикам массовостью и решительностью и не свойственной им гуманностью: интеллигенцию просто изгоняли за пределы России, пусть и в сопровождении работников ГПУ.

Всего 195 человек — врачей, профессоров, педагогов, экономистов, агрономов, кооператоров, литераторов, юристов, инженеров, политических и религиозных деятелей, а также студентов — были в первых списках 1922 года на выдворение. Этим повезло, а вот с остальными миллионами решили не церемониться.
Такого везения российской творческой интеллигенции - "не мозгу нации, а её г..." - больше не было никогда - в дальнейшем, под каток репрессий и все дела.

За десять дней до вынесения проекта первого Уголовного кодекса РСФСР на обсуждение во ВЦИК Ленин просит наркома юстиции Дмитрия Курского добавить в него параграф:

Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого.

Современник революционных событий Максим Горький не перестает повторять в "Новой жизни", начиная со дня захвата власти большевиками до закрытия газеты в июле 1918 года:

„Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт..."; Ленин „работает как химик в лаборатории, с тою разницей, что химик пользуется мертвой материей... а Ленин работает над живым материалом"; „народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку"; „большевики производят жесточайший научный опыт над живым телом России"...

Столетие социальных экспериментов не прошли даром: от той, от великой и счастливой дореволюционной России остались лишь воспоминания современников, а нынешняя депрессивная и вымирающая Россия кроме названия не имеет ничего общего с тем былым великим государством, с той истинной Россией.

Однажды А. Луначарский поехал встречаться с одноклассниками. Выпускники этой гимназии, большинство из которых были настроены враждебно по отношению к cоветской власти, дружно набросились на Луначарского:

- «Что же вы, большевики, делаете, Анатолий Васильевич, церкви уничтожаете, устраиваете там клубы или хранилища, памятники ломаете».
- «Да позвольте, ничего подобного. Только что Владимир Ильич Ленин подписал план монументальной пропаганды. Будем ставить памятники 300 лучшим сынам России».
- «И Достоевскому будете памятник ставить?» - спросил один профессор Духовной академии, бывший выпускник киевской гимназии.
- «Ну конечно, и Достоевскому будем ставить памятник. Он, собственно, уже готов. Скоро будем открывать. Вот только надпись не можем подобрать».
- «Я могу вам помочь. Надпись должна быть такая: «Федору Михайловичу Достоевскому - от благодарных бесов».

По-моему, финальная фраза - шедевр: "Федору Михайлович Достоевскому - от благодарных бесов».

Россию переделали, да так, что, кроме самого слова «Россия», в ней ничего русского, российского не осталось, да и в самом слове все выветрено и обессмыслено.

Нынешняя "вертикаль" - последняя фаза социального эксперимента в России, так сказать, завершающий этап - после нее государство Россия и русский народ исчезнет с политической карты мира.

Бесы добились своего.

Кузьма сидел, расстроенно теребил нос-картошину и думал. Он уже тщательно почесал спутанную, с торчащей из нее соломиной, бороду. Усердно поскреб лысину, даже тщательно пригладил ее заскорузлой ладонью в надежде прочистить родничок и извне получить ответ, который яркой вспышкой должен бы был проникнуть в пытающийся разобраться в происходящем мозг через расчесанную докрасна макушку. Но все зря. Умные мысли не шли, что очень сильно его расстраивало.

Так и встретил утро. Так что же не давало ему спать вот уже вторые сутки подряд? Как ни странно, но это был тот самый, горячо любимый внук, кровинушка, который приехал в гости, и в первый же день огорошивший своим предложением.

А все ведь начиналось так изумительно. Любимое чадушко навестило стариков. Сели за стол. По стопочкам разлили. И тут на тебе… Как снег на голову. Высказался.

После услышанного дед выпил подряд три стопки водки без всякой закуски, одну за другой, напрочь забыв предложить сделать это внуку, хотя стол-то был накрыт именно к его приезду. Бабка перекрестилась и тоже опрокинула в себя рюмочку, но уже не спиртного, а смеси пустырника, валерьянки и еще чего-то того, что сама и намешала в коричневом пузырьке.

Так что же такого сказал им внук страшного? Да, в общем, ничего особенного. Такое когда-нибудь услышит каждый из нас, когда придет время, если до этого на погост не отнесут: он предложил переехать к нему в город.

- Ну что вас тут держит? Никого уже в деревне не осталось, кроме хромого соседа Яшки - вдовца, сын которого третий срок за воровство тянет, да двух спивающихся, древних бабок-сестер, что через два дома век доживают. Остальные или померли уже, или в город переехали. Собирайтесь, да поехали. Нечего вам тут делать.

Огорошил, в общем. Только вот не сказал, что с животиной делать? С псом с банальной кличкой Шарик, с котом Васькой, да десятком кур с мужем их, горлопанистым, драчливым петухом Филькой. Да еще с огородом?

Картошки одной целую сотку насажено, чтоб на всю зиму на покушать хватило, да на посадку на весну осталось, и ему, оглоеду, с собой в город. Где он там такой рассыпчатой да вкусной найдет. Чай, из магазина, на «пистяцидях» выращенную, так лопать не будет, да еще с маслицем постным, на чесночке настоянном, да лучку с грядки, да огурчик, под рюмочку, да ржаной хлебушек, душистый, теплый еще, недавно с печи, да солкой посыпанный. Эх, дубина стоеросовая. Ничего не понимает. Разве там жизнь, в городе том триклятущем, у телевизора. Здесь она, жизнь ента, туточки.

Когда петух, гаденыш, разбудит с утра, песню свою солнышку нарождающемуся пропев. Когда в огород, хошь не хошь, а пойдешь и косточки там, за ночь затекшие, да в суставах скрипучие, разомнешь, сразу жить и захочется. А в городе что? Срамота. От стола в туалет и до дивана, а потом опосля обратно. Быстро так-то богу душу отдашь.

Кузьма закряхтел с досады и повернулся к Федоту. Тот похрапывал, причмокивая губами во сне. Вот же рожа непробиваемая. Пятый год, как своих стариков в город спровадил, теперь в пустом доме живет и в ус не дует. Вон как паутиной покрылся, мхом порос. Неужели и ему, Кузьме, такая судьба светит?

Скрипнула калитка, и старческий мужской голос, словно извиняющийся за то, что жив еще, произнес:

- Не можем мы, Ванюша, поехать. Прости ты уж нас. Тут уж мы как-нибудь, с бабкой. И Шарика с Васькой куда деть? Они к городу непривычные. Да и вообще… - дед махнул рукой. – Поезжай, сынок, поезжай, за нас не беспокойся. Все у нас хорошо.

Черный внедорожник, брызнув водой из дорожной лужи, унес внука, скрыв его за поворотом. Бабка смахнула слезу и посмотрела на деда.

- Пошли, старый, кашкой, что ли, с маслом перекусим.

Тот кивнул и обнял, прижав седую голову к груди.

Кузя, слушая храп Федота, наблюдал сквозь щелку покосившегося сарая за неторопливо заходящими в дом, вытирающими слезы, стариками.

Он улыбался. Он не остался один в пустом доме. Домовенок был счастлив.

Все рассказы тут:https://author.today/u/olegkustov/works

06.04.2023

Из телеграмма блогера Стаса Васильева.