Страсть

Нори зашагал в Аокигахару под серым небом. Лес казался густым и молчаливым, как давно забытая всякая надежда. Он шёл, цепляясь за единственное, что казалось ему смыслом — старую фотографию, которая то и дело всплывала в его памяти. Там он был один среди веток и теней, словно вся его жизнь — вот такой лес без конца и без начала.Казалось, что его сердце лето — выгорело. Внутри было пусто, как будто чувства давно иссякли. Уже давно он перестал различать, где кончается настоящая жизнь и где начинаются тени его воспоминаний. Он слышал голос — тихий, почти неуловимый, — будто шепот дерева, шепот его собственной памяти, которая давно покрылась трещинами.Он пришёл к сгоревшему дереву — тому, что, как ему казалось, держит все его страдания. Внезапно из тёмных крон раздался голос. Он звучал как эхо, как внешнее проявление его внутренней отчуждённости: «Почему ты здесь? Почему всё вокруг пуста?»Нори почувствовал, что в ответ не может ничего сказать, потому что всё внутри — словно растворяется в бесконечной тишине. Внутри него жила любовь — она была как огонь, что сжёг его изнутри, оставив только пепел. Но именно она держала его тут — в этом замкнутом круге. Любовь — и одновременно причина боли.В лесу он часто размышлял о смерти. Она казалась ему как самая безмятежная реальность — или, может, иллюзия, которая скрыта за туманом. Внутри он знал: оставить всё — значит уйти, исчезнуть навсегда. Но кто тогда останется? Вопрос висел в воздухе вместе с шершнем ветра.Когда он однажды остановился и взглянул на свои пальцы, он заметил, что память — как тона затихших ветвей. Нет, она не исчезла, она — живёт как шёпот, который неуловим, как тайна, которую никто не сможет разгадать. Иногда кажется, что его прошлое — это его собственная тень, всегда рядом, но никогда полностью неуловимая.В ночном мраке он ощутил, как внутри пробуждается любовь. Но она не любви, которую можно держать или понять — это скорее воспоминание о том, что было когда-то. Он понял, что всё, что у него осталось — это память. И эта память — как неостановимый поток, притягивающий его, словно в водоворот.В какой-то момент ему показалось, что тенями окружающего леса бродит кто-то, кто слушает его. Но кто? И кто говорит? Сам он же никогда не решается произнести слово вслух. Или это его собственная тень, которая пришла за ним — или же он сам является её создателем?И вот в тишине леса, в его собственной голове, появился последний голос — мягкий и тёплый, но при этом незримый: «Ты выбираешь, кто ты — тот, кто идёт дальше, или тот, кто исчезает. Всё зависит только от твоей памяти, твоего времени и твоей любви, которую ты забудешь или сохранишь.»Нори посмотрел на свою тень и вдруг понял — он сам её придумал. Потому что даже в самой глубокой тьме, даже в лесу без конца и без начала, есть только он и его решение. И единственное, что он должен сделать — это выбрать. Граница между собой и тёмными голосами в лес, Нори шагал по тихому лесу Аокигахара, ощущая, что его сердце уже давно выгорело.

Лес — как его душа: полон теней и тайн. Внутри звучали слова: "Любовь — это свет и тьма одновременно". Он нашёл старую фотографию — оно было его единственным убежищем. «Время разрушает всё, что не построено на настоящем», — шептал он сам себе. Он думал о смерти: «Это не уход, а просто другая форма существования». В лесу он услышал тихий голос: «Ты сам выбираешь — остаться или исчезнуть». И вдруг понял: «Память — это цепь, что держит нас взаперти или освобождает». В завершении он застыл, глядя на тень: может, она — он сам. Возможно, всё — лишь его отражение.Голос прозвучал снова: «И всё, что было, остается с тобой. Просто реши — жить или исчезнуть». ---«Ты выбираешь, кто ты — то, кто идёт или тот, кто остается».

Глава 5. Девочка, не реви, ты ещё трахнешься.

Ася влюбилась. Без пафоса. Без плана. Просто — как падают в грязную лужу в новой юбке: внезапно, глупо и с тихим внутренним «ну всё, поехали». Ей — тридцать пять. Ему — двадцать пять. Актёр. С глазами, в которых жили сразу и Гамлет, и Шариков. Хрупкий, как понедельничная надежда.
С руками, тронутыми бессонницей и кефиром из студенческого холодильника.

Ася была драматург. С острыми плечами, утончённой злостью в голосе и способностью описать любую любовь лучше, чем пережить.
Она знала: это не роман. Это катастрофа в 3D. Только на этот раз она сама держала камеру, хлопушку и... сердце.

***

Голосовое

— Он прислал голосовушку, — сказала Ася, как будто призвала демона в кабинет психолога.

— Сколько секунд? — уточнила Юля, без лишних эмоций, как прокурор на допросе.

— Шестнадцать, — прошептала Ася, пряча телефон в карман, будто он был бомбой замедленного действия.

— Не любовь, — отрезала Катя. — Любовь начинается с сорока. Всё остальное — репетиция.

Ольга откинулась на спинку дивана, сделала глоток пива и фыркнула:
— Шестнадцать секунд? Это больше, чем длился мой последний брак. Береги. Это уже стабильность.

Ася нажала «play».

Из динамика вылился хрипловатый голос, обволакивающий, с налётом дешёвого театрального бархата:

«Слушай, я в метро. Не могу говорить. Думаю о тебе. Ты — как персонаж Чехова. Странная, но тёплая. Хочу поесть с тобой хурму».

Тишина. Сначала благоговейная. Потом подозрительная.

— Хурму? — переспросила Ольга. — Он уверен, что не тебя хочет съесть?
— Он поэт, — сказала Ася и, кажется, впервые за день улыбнулась.

— Он идиот, — сказала Катя, и её бровь была строже, чем законы о налогах.

Юля вздохнула. Глубоко. Устало. Как женщина, которая уже пережила и абьюз, и коуча по любви.

— Ась, ты только что открыла главу под названием «Ты ещё трахнешься».

— И с удовольствием, — подтвердила Ася. — С музыкой. С драмой. С проклятием в конце, если надо.

***

Сцена 1: вдохновение

Он стал её героем.

Она — его сценой.

Она писала пьесу.

Слова шли легко, как будто в ней самой сидела женщина, которая давно хотела закричать: «Мне можно!»

— Назову «У нас разные кастрюли», — сказала Ася подруге, поправляя очки.

— Почему кастрюли? — уточнила Катя.

— Он — лапша быстрого приготовления. Я — борщ с маринованными воспоминаниями. Мы не в одной кухне.

Ольга кивнула:

— Это не возраст. Это разница в температуре жизни. Ты варилась. Он ещё сырой.

***

Первая встреча

Встретились в баре, где всё пахло иллюзией секса и недобитым лаймом.

Он был с томиком стихов в руке. Она — с красной помадой и текстом пьесы в голове.

— Мне нравится, что ты не красишься, — сказал он, глядя так, будто видел её душу или хотя бы нижнюю полку в её шкафу.
— Я накрашена, — ответила она. — Просто с душой.

Он засмеялся. А она почувствовала, как её цинизм впервые за долгое время сдался. Хотя бы на минуту.

В ту ночь он читал стихи. Она — платила по счёту. Баланс шаткий, но пока всё было честно. Секс был не как в книгах. И даже не как в плохом кино. Он был… обычным. Смятые простыни. Тапки у изножья кровати. Его колено упирается ей в бедро, его нос щекочет ей шею, его дыхание — ближе, чем мысли.

Он поцеловал её неловко. Неумело. Как будто боялся — разбудить. Или сделать больно.

— Всё нормально? — шепчет.

Она кивает.

— Я просто не привыкла к тишине. Обычно после секса либо разговор, либо бегство. А ты… остался.

Он улыбнулся.

— А мне нравится просто быть рядом. Не бежать. Не петь. Не шутить. Просто быть.

Она снова кивает. Но внутри неё — не «да». Внутри — «я не знаю, как себя вести, когда меня не бросают сразу».

***

Утро. Штаб.

Юля ставит чайник. Катя режет хлеб. Ольга макает печенье в пиво. Да, в пиво. Потому что утро.

Ася сидит, закутавшись в плед, и говорит:

— Он был мягким. Не героем. Не мужиком «с планом на жизнь». Просто… теплым.

— А как в постели? — уточняет Катя.

— Как будто экзамен сдавал. Смотрел в глаза, как студент в деканат: «Я старался».

Ольга рассмеялась:

— Главное — чтоб зачтено.

— Неважно, что он не профессор, — добавила Юля. — Важно, что не ставил тебе двойку за тело.

Ася подняла взгляд.

— А если я сама себе ставлю двойку?

— За что? — хором.

— За то, что хотела больше. За то, что думала: «А вдруг?». За то, что надеялась, что этот странный юный актёр… не уйдёт.

Катя вздохнула.

— Ась. Все мы — взрослые, и всё равно хотим сказки. Но сказка — это не принц. Это ты, когда не предаёшь себя, даже если всё развалится.

Юля села рядом.

— Ты — не наивная. Ты — живая. Ты — не дура. Ты — женщина, которая не боится захотеть. А это, поверь, не слабость. Это — роскошь.

***

Вечером Ася писала.

Он лежал рядом. На животе. Слушал музыку.

Она — строчила монолог:

«Если ты уйдёшь — я не буду тебя удерживать. Но знай — ты был частью не только моего тела. Ты был разрешением. На чувство. На себя.
И за это — спасибо».

Она улыбнулась. Он ничего не слышал. Он просто уснул. Сладко. На её подушке. И это было…Достаточно.

Сначала он стал отвечать позже. Потом — односложно. Потом — не отвечал. Но сторис выкладывал.

Пляж. Кофе. Девушка. Пижама. Кот.
Подпись: «Матвей тоже влюбился».

Ася смотрела. Молча. В этот раз — не ревела. Просто: молча отодвинула тарелку. Удалить? Нет. Смотреть — тоже нет. Просто положить. Телефон. Сердце. Ожидание. Вечером она пришла к ним.

— Он исчез.

— Ты исчезла раньше, — сказала Катя. — Ты знала, чем закончится. Но решила пройти до финала.

— А может, я всё испортила? — Ася смотрела в окно. — Может, я показалась ему… взрослой? Слишком знающей? Слишком не «мур-мур»?

Ольга налила себе виски.

— Он мальчик. А ты — женщина. Не в смысле возраста. В смысле: ты умеешь видеть. А он — пока ещё боится быть увиденным. Ася улыбнулась.

— Грустно, когда ты не дура, а всё равно попадаешь в это.

— Потому что ты — не циник, — сказала Юля. — Ты просто умеешь любить без гарантии.

— И это плохо?

— Это — красиво. Но больно.

***

На следующий день он написал:

«Прости, затупил. Всё навалилось. Но ты — космос. Правда».

Она прочла. Не ответила. И впервые — не от гордости. А потому что не нужно. Она знала: Он не был злом. Он был опытом.
Глупым. Трогательным. И законченным.

***

Штаб. Они пили вино. Без повода. Просто потому что вечер.

— Девочка, — сказала Ольга, — не реви. Ты ещё трахнешься.

— Это ты сейчас как врач? — усмехнулась Ася.

— Нет. Как та, которая пережила хуже. И всё равно встала. И даже снова разделась.

Юля обняла её:

— Просто запомни: ты не осталась одна. Ты вернулась к себе.
Катя кивнула:

— Он ушёл. Но ты — осталась. И этого достаточно, чтобы назвать тебя победившей.

Ася закончила пьесу ночью.

Сидя в спортивных штанах. С жирным пятном от пиццы. С зачёсанными волосами. С чётким знанием: теперь она знает, кто её главная героиня. Там не было ни любви, ни мужчин. Там была женщина.

Одна. На сцене. В кресле. В свете лампы. С бокалом. И монологом.

«Я больше не жду.

Я не обещаю, не уговариваю, не держу.

Я не говорю: «Пожалуйста, не уходи».

Я не говорю: «Я подожду».

Потому что я — и есть действие.

Потому что я — не пауза. Я — текст.

И если ты не хочешь читать — иди.

Но я останусь.

И я буду звучать.

Даже если ты — не публика».

***

Утро. Кухня.

Подруги читают. Молча. По очереди. Кто вслух. Кто глазами.
Вино — ещё в бутылке. Никто не торопится. Никто не шутит.

Юля первой поднимает взгляд.

— Это… ты.

— Это мы, — сказала Катя.

— Это не про любовь. Это про жизнь, — кивнула Ольга.

Ася села. Не гордо. Не драматично. Просто — села. И сказала:

— Я написала это, чтобы не молчать.
Чтобы даже если меня никто не слушает — я всё равно говорила.

Юля налила вино. Осторожно. Как будто это ритуал.

— Я бы поставила это. Без мужчин. Просто ты. Просто лампа. Просто голос. А публика пусть сидит и не дышит.

Катя добавила:

— Ты не просишь сочувствия. Ты — даёшь себе уважение.

Ольга усмехнулась.

— Это самая сексуальная вещь, которую я читала за год.
Без трусов. Но с характером.

***

Они чокнулись.

Не громко.

Просто — потому что можно.

Потому что теперь — никто не один.

И потому что пьеса — закончена.

А история — только начинается.

Балкон.
Вино — в пластиковых стаканах.

Ветер играет шторами.

Солнце садится — не торжественно. Просто — как обычно.
И в этой обыденности — облегчение.

Ася закурила.

Катя читает новости. Юля пишет в блокноте. Ольга делает селфи, подписывает: «Живы. Даже если никто не спросил».

— Как ты? — спрашивает Катя. Ася пожимает плечами: — Как после спектакля. Где тебя не зааплодировали, но ты знаешь — сыграла честно.

— А текст?

— Отправила режиссёру. Сказала: «Ставь, если не боишься женщины без трагедии».

Юля налила вино.

— За что пьем?

Ася подумала. Недолго.

— За тех, кто всё-таки трахнулся.

Все рассмеялись.

А потом она добавила:

— Не только телом. Душой. Риском. Попыткой. И даже болью.

Ольга чокнулась.

— За женщин, которые теперь не стыдятся быть слишком. Слишком громкими. Слишком честными. Слишком взрослыми. Слишком живыми.

Юля кивнула:

— Твоя боль — не позор.

Она — доказательство, что ты была настоящей.

Катя подняла взгляд:

— Твоя пьеса — не о любви.

Она — о свободе.

Ты впервые не герой текста.

Ты — его автор.

И в этой тишине, среди мягкого света и хруста стаканов,
не было героизма.

Была только правда.

А правда — это когда тебе не страшно быть собой. Даже если не для кого.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 1)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 2).
После Секса жизини нет. Глеб Дибернин (Глава 2)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 3)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 4)

https://www.litres.ru/book/gleb-dibernin/posle-seksa-zhizni-...

Глава 2. Мужик с вазелином.

Операция «Поддержка»

— Всё, — сказала Ольга, ударяя по столу карандашом, как указкой. — Следующая встреча — с сопровождением. Штаб выходит в поле. Никаких больше «он пришёл, а я молчала». Мы идём с тобой.

— Простите, вы кто вообще? — усмехнулась Катя. — Добровольный батальон имени разбитого эспрессо?

— Добровольный батальон имени «ты достойна большего», — парировала Юля. — План такой: Ольга — у бара, в роли агрессивного наблюдателя. Я — в машине, снаружи. Ася — отвлекающий манёвр. Если что-то идёт не так — кодовое слово: «лубрикант».

— А если он полезет с банкой? — спросила Катя.

— Тогда ты кидаешь салфетку. Я включаю сирену. Ася проливает на него кофе. Я вызываю санитара. Всё чётко.

Ася хлопала, как ребёнок на дне рождения.

— Это будет великая операция. «Гхи: Последняя встреча».

Катя смеялась. Но внутри — дрожь. Она знала: никакой штаб не заменит ту растерянность, когда человек, предавший тебя однажды, снова садится напротив. И всё внутри сжимается.

***

День встречи

Кафе — модное, стерильное, с интерьером в стиле «мы не ждали эмоций». Мятные кресла, голый бетон, джаз в колонках, в меню — напитки дороже чувств.

Катя пришла первая. Как по инструкции.
Села у окна. Заказала чёрный кофе. Без молока. Без сахара. Без иллюзий.

Юля написала из машины:

«Объект движется. Подозрительно уверенный шаг. В рюкзаке — либо ноут, либо духовный тупик».

Ольга уже сидела у бара. С коктейлем "безалкогольный гнев".
Читала меню как досье: «Не доверяю ничему, что заканчивается на - латте».

Ася… Ася села не туда. Перепутала адрес.
В другом кафе она уже 15 минут обсуждала с бариста, почему "капучино — это брак с пеной".

Юля… вообще пришла на день раньше.
Сообщила об этом из дома, обернувшись в плед:

«Я всё сделала по плану. Только на сутки опережаю Вселенную».

Катя осталась одна.

Как тогда.

И он снова сел напротив.

***

Возвращение Виталия

— Ты одна? — спросил он. Без подводки. Как будто снова был частью её жизни.

— А ты ожидал, что я приду с шаманом?

Он улыбнулся. Кулак кармы. Опять в лицо.

— Я подумал, может, мы…

— Нет. Не «мы». Просто скажи, чего ты хочешь.

— Я… изменился. Хочу, чтобы ты увидела.

Катя медленно поставила чашку. В этот момент она была не просто женщиной. Она была военным кораблём, который не тонет — просто меняет курс.

— Ты не изменился, Виталий. Ты просто выучил новые слова. «Гхи», «вибрации», «душевный поток». Но суть осталась. Ты — мальчик, который боится взять ответственность. Только теперь ты это прикрываешь травами и благовониями.

Он потянулся за её рукой. Она отдёрнулась.

— Уходи, Виталий. Без мантр. Без масла. Без сценариев. Просто — уйди.

Он ушёл. Без пафоса. Без двери, хлопающей в сердце. И это было — прекрасно.

***

Штаб. Вечер. Победа

Катя вернулась. Девочки уже были на месте. Пицца, вино, лицо Ольги с выражением «ну, рассказывай».

— Он был таким же, — сказала Катя. — Только теперь он называет бегство — «духовный путь».

— И ты его… — Юля подняла бровь.

— Послала. Без нас. Но мысленно — с вами.

Ася пожала плечами:

— Я, кстати, так и не разобралась, зачем кофе пенится. Но за твою реакцию — аплодирую стоя.

Катя села. Спокойно. Как будто вернулась не с поля боя, а домой.

— Мне было страшно. Но я справилась. Потому что поняла: быть одной — не страшно. Страшно — потерять себя.

Ольга подняла бокал.

— За женщин, которые не поддаются. Даже когда хочется. Даже когда вспоминается. Даже когда бывший приходит с банкой «энергетического просветления».

Юля допила вино.

— А если он придёт ещё раз?

Катя улыбнулась:

— Пусть пробует. У меня теперь иммунитет. Штабный.

Они сидели в кухне уже третий час. Сыр закончился. Вино — почти.
Но никто не шевелился. Катя рассказывала, Ася делала пометки, Юля обнимала подушку. Ольга курила в окно, выдыхая, как будто вместе с дымом выпускала комментарии, которые всё ещё обдумывала.

— Девочки, — сказала Юля, глядя в потолок. — А вы вообще возвращались? Ну… не по пьяни. По-настоящему. Назад.

Катя взглянула в бокал.

— Я — нет. Мысленно, может быть. Но чтобы прямо «прийти» — нет. Я не умею возвращаться. У меня гордость, как у орла с надломленным крылом: лучше ползу, но в другую сторону.

— А я возвращалась, — спокойно сказала Ася. — К одному. После скандала. Он не ждал. И когда увидел меня на пороге — сказал: «Ты серьёзно?». Я тогда сказала «да». А он сказал: «Жаль». И закрыл дверь.

Юля сжала подушку сильнее.

— А я… возвращалась. Раз пять. К первому мужу. Каждый раз думала — ну, вдруг теперь по-другому. А он был как старый холодильник: гудел, холодил, а внутри — пусто.

Ольга развернулась от окна:

— Я — не возвращалась. Никогда. Но знаешь, Юля… иногда не ты возвращаешься. Иногда чувство возвращается. Внезапно. Как запах — сигарет, духов, весны. И ты стоишь на кухне с пельменями — и вдруг снова любишь. На 2 секунды. А потом снова ненавидишь. И всё.

— Это как травма, — сказала Юля. — Психологическая. Ты её прожила, пролечила, проанализировала. А потом — бам! — «привет, воспоминание», и ты снова в той комнате. С тем. С собой из прошлого.

Катя встала, налила воды. Без театра. Просто потому что хотелось. И пока лилась вода, сказала:

— Знаете, что я поняла сегодня? Я не боюсь, что он вернётся. Я боюсь, что я снова подумаю, что он — вариант.

Молчание.

Ася записала что-то в блокнот. Потом подняла глаза:

— Катя. А если бы он вернулся не с банкой масла, а с кольцом? Без эзотерики. Просто: «Я был дурак. Вернись»?

— Тогда бы я спросила: «Ты принёс доказательства взросления?» И если он достал бы справку от психиатра, налоговую декларацию и подписанный договор на терапию — я бы подумала. Но нет. Шучу. Не подумала бы.

Ольга хохотнула:

— Если бы мой бывший вернулся с кольцом, я бы подумала, что это флешмоб. Или пранк. А если бы с вазелином — вызвала бы санитаров.

— А я… — Юля прикусила губу. — А я не знаю. Я до сих пор не уверена, что если он напишет: «Я скучаю» — я не сорвусь.

Катя подошла ближе, положила руку на её плечо.

— Тогда мы будем рядом. Чтобы напомнить, что «скучаю» — это не извинение. Это манипуляция с мягкой подкладкой.

Ася достала телефон, щёлкнула фото бокалов.

— Это будет открытка. Подпись: «Не возвращайся туда, где ты уже потерялась».

Ольга кивнула:

— И никогда не ведись на фразу «Я изменился». Пусть присылает сертификат. Заверенный. С печатью.

Юля засмеялась. И всё напряжение, копившееся с начала вечера, рассыпалось по комнате, как соль на кухонной доске.

— А знаете, что самое страшное? — сказала она, вытирая слёзы. — Что иногда ты возвращаешься не к нему. А к себе — прежней. И ненавидишь ту себя за то, что так любила.

Катя обняла её.

— Но теперь ты — новая. И у тебя есть мы.
И даже если однажды захочется шагнуть назад — мы подставим руки. Не чтобы тянуть. А чтобы напомнить, куда идти.

Ольга допила вино.

— Короче. Операция «экс» — закрыта. Виталий отправлен обратно во Вселенную. Без вазелина.

Ася записала:

«Иногда возвращение — это просто урок, как далеко ты уже ушла».

Катя лежала на диване, Юля гладила ей волосы, будто лечила не тело — нервную систему.

Ольга разбиралась с пультом от кондиционера, уверенная, что каждый пульт — это IQ-тест.

Ася пришла последней. Задумчивая. С телефоном в руках. Глаза — чуть шире обычного.

— Девочки… мне только что позвонили из театра.

— Умер кто-то? — спросила Ольга. — Или, может, они наконец поняли, что пьесы про женщин тоже продаются?

— Читка. Моей. Через неделю. На сцене. С актрисами. Публика. Режиссёр. Всё официально.

Молчание. А потом — взрыв радости.

— Да ладно! — воскликнула Юля. — Ася, ты же…

— …не хотела, чтобы это становилось «серьёзным»? — Ася кивнула. — Да. А теперь боюсь. Потому что если они сыграют нас плохо — это будет про меня. А если хорошо — то я… больше не владею этим.

— Это и есть искусство, — вставила Катя. — Отдавать и не требовать обратно.

— А вдруг я подставлю вас? — шепнула Ася. — Там же — про нас. Про меня. Про «эту кухню». И этот клуб. Вдруг кто-то узнает себя и скажет: «Ася — предала»?

Ольга встала, налила бокалы.

— Я скажу только одно: если хоть одна актриса сделает меня менее сексуальной, чем я есть — я приду туда и порву её шпилькой. С любовью.

Юля рассмеялась.

— Ася. Ты не обязана рассказывать всё. Но если уже начала — делай это честно. Без лака. Без «углаживания». Без желания, чтобы тебя любили.

Катя поставила пустую чашку на стол.

— Хочешь — мы пойдём с тобой. Будем в первом ряду. И если зал замрёт — мы хлопнем. И крикнем: «Так не говорит Ольга! Она матерится чаще!»

— А если я не выйду? — прошептала Ася.

— Тогда я выйду. И прочту вместо тебя.

Юля — даст мудрую речь.

Ольга — испугает публику.

А ты просто будешь знать: тебя не осудят. Потому что всё, что ты написала — правда.

Ольга кивнула:

— И если ты напишешь там, что я — злая, грубая и колючая — я соглашусь. Но только если будет сцена, где я спасаю кого-то из ада своими каблуками.

Ася засмеялась. Впервые — без тени.

— А можно… я предложу им, чтобы читку сыграли мы? Настоящие. Без актрис.

— Что? — ахнула Юля.

— Мы. Четыре. На сцене. Без игры. Просто — говорим. Как есть. Про разводы, оргазмы, чакры и любовь к себе. Честно. С иронией. Со слабостью. Со всем этим бардаком.

Катя переглянулась с Ольгой. Потом с Юлей.

— А давай. Только не называй это спектаклем. Это будет… сеанс самопринятия. Под светом рампы.

Юля закрыла глаза.

— Мне страшно.

Ольга усмехнулась:

— А мне — жарко. Но если мы пойдём — я надену свой лучший костюм. С вырезом. Чтобы зал знал: сильные женщины — это не оксюморон.

Ася посмотрела на них — своих.

И в её глазах вдруг блеснуло не вдохновение. А вера.
Та самая, которая не просит одобрения. А просто идёт и делает.

— Мы правда это делаем? — спросила Катя, снимая пиджак и оглядывая пустую репетиционную комнату. — Мы — на сцене?

— Ну, почти. Пока просто репетиция, — сказала Ася. — А сцена… это потом. Если не сдохнем от паники.

— Это же не сцена. Это… склад с занавеской, — прокомментировала Ольга, садясь на подоконник. — Где мой свет? Где мой бокал? Где мой монолог «я устала быть сильной, но всё ещё в пиджаке»?

Юля держала текст в руках.

— Я боюсь. Не сцены. А того, что скажу не то. Или… что скажу всё.

Ася подошла к центру. Глубоко вдохнула.

— Девочки. Это не про театр. Это — про голос. Мы столько лет молчали. Прикрывались сарказмом, терапией, делом, карьерой.
А теперь — просто скажем. Что болит. Что бесит. Что важно.

Катя встала рядом.

— А если нас не поймут?

— Пусть. Мы и друг друга не всегда понимаем. Но мы — слушаем. Это и есть главное.

Ольга шагнула к ним.

— Я начну. У меня короткий. И нецензурный. Как обычно.

Она достала лист. Прочитала громко:

«Меня зовут Ольга. Мне 39. Я врач. Я устаю от чужих тел, но не могу справиться со своим. Я не люблю терапию, но мечтаю, чтобы кто-то залез в мою голову и всё разложил. Я матерюсь не потому что злая. А потому что боюсь быть доброй».

Тишина. Юля опустила глаза.

— Это… красиво. Грубо. И правда.

Катя взяла лист.

«Катя. 37. Юрист. Разведена. Без детей. С собакой, которая писает из тревоги. Я умею защищать других. Но не себя. Мне часто кажется, что я — это просто набор аргументов, а не человек».

Юля всхлипнула. Ася подошла, молча обняла.

— Я читаю, — сказала Юля. — Только не смейтесь.

«Юля. 36. Психолог. Анализирую всех. Кроме себя. Плачу под видео с котами. До сих пор храню письмо, которое он мне не отправил. Мечтаю, чтобы кто-то обнял и сказал: ‘Ты не сумасшедшая. Ты — чувствующая».

Ольга подошла, обняла её сзади.

— Ты не сумасшедшая, Юля. Ты — наш якорь. Даже когда тонешь.

Наступила тишина.

А потом Ася встала в круг.

«Ася. 35. Креативщица. Никогда не была замужем. Влюбляюсь в невозможных. Пишу про подруг, потому что боюсь, что иначе забуду. Думаю, что если расскажу про нас — мы станем вечными. И может, кто-то тоже перестанет себя стыдиться».

Катя вздохнула.

— Чёрт. Это и правда… спектакль. Только живой.

— И мы сыграем, — сказала Юля. — Без текста. По памяти. По боли.

— По любви, — добавила Ася.

— С матом, — кивнула Ольга.

Они встали в круг.

Без режиссёра.

Без костюма.

Без страховки.

Но с собой.

Театр был старый.

Не в плохом смысле. Скорее — с морщинами, как мудрое лицо: потертый бархат, запах пыли и времени, кресла, пережившие больше спектаклей, чем большинство отношений.

Они стояли за кулисами. В руках — текст. В голове — всё, кроме слов.

Катя поправляла рукав, будто от этого зависела дикция.

Юля гладила платье, как будто это платье — щит.

Ольга пила воду. С видом, как перед хирургией.

Ася смотрела в пустоту сцены и повторяла про себя: «Это не спектакль. Это — правда. Просто правда».

Зал был почти пуст. Несколько студентов, пара критиков, один неуверенный мужчина в очках, который пришёл «поддержать эксперимент».

Ася вышла первой. Микрофон скрипнул. Она вдохнула:

— Добрый вечер. Мы — не актрисы.

Мы — женщины. Которые больше не хотят молчать.

Мы просто расскажем. Без героизма. Без пафоса. Только — как есть.

И началось.

***

Катя говорила жёстко. Чётко.

Без интонации «понравиться».

— Меня зовут Катя.

Я умею выигрывать дела.

Но не умею проигрывать отношения.

Я не хочу быть «умной женщиной». Я хочу быть — счастливой.

Иногда — глупо. Иногда — нежно. Иногда — с ошибками.

Но — своей.

***

Юля говорила тихо.

Иногда — шептала.

Но каждая её пауза звучала громче слов.

— Мне сказали: «Ты слишком чувствительная».

Я носила это как проклятие.

Пока не поняла — это мой дар.

Я чувствую.

Боль. Радость. Страх. Надежду.

И это — не слабость. Это — я.

***

Ольга говорила громко. Грубо. И от этого — ещё честнее.

— У меня трое бывших. Два стресса. Один шокер.

Я не ищу принца.

Я просто хочу, чтобы меня не перебивали, когда я говорю «не хочу».

И да — я матерюсь. Потому что это — мой способ не плакать.

***

Ася завершала.

Её голос дрожал.

Но взгляд — был твёрдым.

— Я боюсь, что если замолчу — исчезну.

Поэтому пишу. Про женщин, которые боятся.

Про тех, кто возвращается. Про тех, кто остаётся.

Про тех, кто не идеален — но настоящий.

Если кто-то узнает себя — значит, мы всё сделали правильно.

***

В зале была тишина.

Не неловкая.

А настоящая.

Та, в которой каждое слово — осело.

Катя вышла вперёд.

Глянула в глаза публике.

И сказала:

— Если это провал — пусть он будет наш. Настоящий.
Потому что лучше провалиться собой, чем нравиться, притворяясь.

И зал — встал.

Медленно.
Без оваций.

Но с уважением.

С тишиной.

С пониманием.

***

Позже, на кухне

Юля уже закуталась в плед. Ольга пила пиво из бокала с надписью «Сильная. Саркстичная. Свободная».

Ася смотрела в экран — сообщения от театра с предложением «поставить это официально».

Катя листала фото: сцена, свет, лица. Настоящие.

— Девочки, — сказала она. — Мы сделали это.

— Мы вышли, — кивнула Юля.

— Мы выжили, — добавила Ольга.

А Ася прошептала:

— И мы остались собой.

Началось всё с выборов. Закончиться должно было оргазмом. А по дороге Юля успела потерять интерес и к тому, и к другому.

Кофейня на углу, где они сидели, была из тех, что стараются быть «винтажными» — облупленные рамы, вьющийся плющ, скрипучие стулья и музыка, которая звучала так, будто пластинка заканчивалась, но никто не решался её выключить. Сентябрьский ветер шептал о переменах, но без энтузиазма.

Юля сидела напротив мужчины, который напоминал ожившего героя из постмодернистской пьесы — Пётр. Высокий, в тёмно-синем пальто и очках с тонкой оправой. Волосы чуть в беспорядке, как у человека, который всю ночь размышлял над судьбой мира, а с утра просто забыл расчёску. Голос — мягкий, тягучий, с тем едва уловимым бархатом, который обычно бывает у актёров или лекторов по истории европейского символизма.

— Я не голосую, — заявил он, сдвигая чизкейк в сторону, будто этот десерт олицетворял буржуазную фальшь. — Всё это — иллюзия выбора. Симулякр. Демократия без субъектности.

Юля моргнула. Потом медленно отпила кофе, крепкий, как разочарование в Tinder.

— А кунилингус ты тоже считаешь иллюзией выбора?

Он кашлянул. Улыбнулся. Слишком долго. Слишком театрально. Она тоже усмехнулась — в уголках рта, в глубине глаз. Внутри неё негромко, как звон чайной ложки о фарфор, прозвенело: «Флажок. Красный. Первый».

***

Вечер в штабе

— Он прекрасен, — с пафосом сказала Юля, обмахиваясь салфеткой, словно ею можно было остудить парадокс. — Прекрасен, как философия, которую никто не просил.

Катя, в строгой рубашке и с карандашом в волосах, посмотрела поверх очков:

— То есть — бесполезен?

— Нет. Он красив. В нём есть голос, аромат «интеллектуального смятения», и… массаж стоп.

— Перед или после? — буркнула Ольга, разливая пиво в кружки, как святую воду. — Это важно.

— До, — ответила Юля. — Почти с благоговением. Я чувствовала себя богиней. Или, на худой конец, статуей.

Ася, завёрнутая в плед, кивнула:

— Предлагаю тост. За мужчин, которые не голосуют, но делают куни. Хоть где-то берут на себя ответственность.

***

Сексуальная дилемма

На второй встрече всё было как по нотам: вино, джаз, свечи. Книги с заложенными сухоцветами. Он говорил о Бодрийяре, она — о Бахе. Между ними витал парфюм из печали и предвкушения.

Он касался её, как археолог, нашедший нечто древнее. Поцелуи были неспешны, словно он боялся разбудить призраков её прошлого.

Секс был… идеален. Почти учебный. Его движения — выверены, дыхание — ровное, как в йога-студии, которую открыли в библиотеке.

Но после он повернулся и сказал:

— Твоё тело сопротивляется. Это не ты. Это система.

— Какая ещё система?

— Патриархальная. Ты не можешь кончить, потому что в тебе встроен механизм подавления. Ты — социальная конструкция.

Юля села. Медленно. Как человек, заказавший «вино на вечер», а получивший бутылку кефира.

— То есть ты не довёл меня до оргазма из-за… политики?

Он кивнул. Серьёзно. Как будто только что подписал Гаагскую конвенцию.

***

Экстренное собрание

— Он сказал, что мой оргазм — жертва капитализма, — с отчаянием сообщила Юля.

— Это надо лечить. Желательно — молча, руками, — заключила Ольга. — Или электричеством.

— Он прислал мне видео котёнка, играющего с цитатой Камю.

Катя потёрла виски:

— Это уже не флаг. Это демонстрация.

***

План «Третья попытка»

Ася достала блокнот:

— Инструкция. Идёшь. Не слушаешь. Только тело. Только практика.

— Я дам тебе лубрикант, — сказала Ольга. — Без запаха революции.

— Я дам тебе речёвку, — сказала Ася. — Читай как заклинание, если он начнёт говорить про архетип.

— Я дам тебе камень, — кивнула Катя. — Метни, если скажет «матрица». И вот ещё электрошок. Добей.

***

Баня. Финальный акт

Он пригласил её в баню. Там было всё: чайная церемония, соль, хокку, тишина. Горловое пение. Камень на живот.

— Это твоя точка рождения, — шептал он.

Юля смотрела на него, как на пазл, в котором нет ни одной угловой детали. Она дышала. Молчала. И раздвинула ноги — в надежде, что он наконец замолчит.

И он замолчал. И сделал. Без теории. Без манифестов. Без Бодрийяра. Он просто — был. И она — была. И это случилось. Оргазм. Без повестки дня.

***

Пост-аналитика

— Он назвал это марксистским актом, — сказала Юля.

— И ты осталась?

— Да. Потому что он гладил меня полчаса. И молчал. И это была не забота с подтекстом. А тишина. Без анализа. Как ласка.

Юля улыбнулась. Тихо.

— Я впервые не объясняла себя. Не защищалась. Я просто чувствовала.

***

Финал

Они снова сидели на кухне. Свет тусклый. Вино — как всегда. Шоколад — горький. Но смех — громкий.

— За мужчин, которые учатся молчать, — сказала Юля.

— За женщин, которые учатся говорить, — добавила Ася.

— За куни без комментариев, — буркнула Ольга.

— За тела, которым не надо больше себя оправдывать, — закончила Катя.

И это был не просто смех. Это была революция. В каждой клетке. Без лозунгов. Но с освобождением.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 1)
После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 2).

https://www.litres.ru/book/gleb-dibernin/posle-seksa-zhizni-...

Утро было серым, как будто Москва пыталась скрыть свой похмельный вид. Снег таял на подоконнике, капая в такт кофе, закипающему на плите.

Катя стояла у окна. В мужской рубашке, на три размера больше. Она принадлежала бывшему. Но теперь — её. Потому что уют — не всегда про любовь. Иногда — про память, пережитую и приручённую.

На диване, завернувшись в плед, храпела Ольга. По диагонали. Как будто даже во сне ей было тесно в любых рамках.

Юля сидела на полу, медитируя с чашкой какао, а не с чакрой. Утро — её священное время. Когда можно быть собой, не объясняя, почему не надо быть другой.

Ася… Ася спала в обнимку с мегафоном. Во сне она что-то шептала. Может, себе. Может, будущей героине.

Катя тихо заварила чай. С лимоном. Без сахара. Добавила щепотку «своё время».

Юля открыла глаза и прошептала:

— Где я?

— На территории эмоциональной безопасности, — улыбнулась Катя.

— Ммм. С периметром из вина и юмора?

— Именно.

Ольга застонала. Поднялась, держа в руке пульт, как оружие.

— Я что, снова заснула в одежде?

— Нет, ты заснула как легенда, — сказала Ася, потягиваясь.

Катя поставила чашки на стол. Молча. Но с любовью.

— В следующий раз, — сказала она, — я выдам вам всем идентификационные браслеты. С уровнями поддержки: «обнять», «налить» и «молча сидеть рядом».

Ольга зевнула:

— Можно «накричать от любви»? Мне подходит.

Юля улыбнулась, потянулась.

— Девочки… Спасибо. За эту ночь. За то, что можно было быть собой. Без хештегов. Без фильтров. Без «как дела».

— Это не ночь, — сказала Ася. — Это начало.

Катя подошла, села рядом.

— Предлагаю официально: каждую пятницу. Здесь. Или по очереди. Вино, подруги, штаб спасения.

— И «лубрикант» в качестве пароля на вход, — добавила Ольга.

— И табличка: «Мы тут просто чувствуем, не учим жить», — сказала Юля.

Ася достала телефон. Записала в заметки:

Клуб «Секс за 30». Условия членства: хотя бы одна разбитая иллюзия, чувство юмора и запас вина».

Они рассмеялись. Легко. Как дышать. Как будто что-то отпустило.

Ольга достала с кухни вчерашний сыр.

— Завтрак чем богат. Но без оценок.

— Завтрак как жизнь, — сказала Юля. — Неидеальный, но свой.

Катя взяла один бокал. Подняла.

— Последний тост этой главы. За то, что мы собрались. Что не убежали. Что остались. Даже если не обязаны.

Они чокнулись. Осторожно. Почти священно.

За окном шёл мартовский снег. Слишком тёплый, чтобы быть зимним. Слишком упрямый, чтобы быть весенним.

А внутри — была весна. Пусть ещё тихая. Пусть робкая. Но была.

И никто из них больше не чувствовал, что «после секса жизни нет».

Жизнь была. Вот она.

В утреннем чае. В подушке под спиной. В этих лицах.

И в пятницах, которые отныне были их священным временем.

Через пару часов после прощаний, Москва снова загудела привычной рутиной.

Каждая из них разъехалась — обратно в свою «одиночку», «двушку», «съёмную» или «переходную».

Но что-то осталось. В сумке. В теле. В сердце.

Катя зашла в свою пустую, слишком чистую квартиру.

Сняла пиджак. Посмотрела в зеркало.

И вместо привычного вопроса «как выглядеть сильной», она впервые спросила:
— А как мне хочется выглядеть сегодня?

Она открыла ноутбук, забила встречу на пятницу:

«Клуб. Главное дело недели».

И впервые написала не отчёт, а… планировать выходные. Без чувства вины.

Юля вошла в лифт с кофе.

На пятом этаже к ней зашёл сосед.

Он улыбнулся. Не влюблённо. Просто по-человечески.

Юля улыбнулась в ответ — не как «женщина на выданье», а просто как человек, который вчера выжил.

Когда она открыла свой телефон, то увидела новое сообщение от бывшего.

Она не открыла его. Не потому что играла. А потому что не было желания.

Вместо этого она открыла «заметки» и написала:

«Я не тревожная. Я просто больше не прячусь».
Сохранила. Назвала: «Манифест живой женщины».

Ольга вошла в ординаторскую, сняла куртку и услышала:
— Доктор, вас ждали. Там пациент с вопросом про… оргазм.

— Ну наконец-то кто-то с настоящей болью, — пробурчала она и пошла.

И вдруг, уже у двери, вернулась.

Взяла чашку. Написала на ней маркером:
«Клуб. Пятница. Сильные не отменяются».

Ася шла по набережной. Солнце выныривало из облаков, как будто решалось — быть или не быть.

В руках — распечатка пьесы.

На первой странице было написано:

«Женщины. Не истории. Не героини. Просто живые».

Телефон завибрировал.

Сообщение от театра: «Ваша заявка принята. Читка в 19:00. Есть актрисы. И ждём вас».

Ася написала:

— А давайте без актрис. Только мы. Четыре. Живые. На сцене. И не играем. Просто рассказываем, как есть.

В ответ — молчание. Но уже не страшное.

Она выдохнула.

Жизнь — не сцена. Но иногда надо выйти в свет. Даже без репетиции.

***

Вечером того же дня, в общем чате, появился первый сигнал.

Катя: «Пятница, суки. Вы знаете, что делать».

Юля: «Я приготовлю киноа. И шутки про Фрейда».

Ольга: «Я — мясо и пиво. И анатомический атлас».

Ася: «Я — пьесу. И свою новую улыбку».

Клуб «Секс за 30» официально открыт.

И ни у одной из них больше не было сомнений:

после секса жизнь точно есть.

Иногда она начинается с боли.

Иногда — с чипсов.

Иногда — с других женщин.

Но главное — она начинается.

После Секса жизни нет. Глеб Дибернин. (Глава 1. Часть 1)

https://www.litres.ru/book/gleb-dibernin/posle-seksa-zhizni-...

Разговор двух друзей:

🤯 Дети не “не замечают” — они запоминают навсегда

«Мы старались не ссориться при нём»,
«Он же маленький — не поймёт»,
«Это наши взрослые разборки, он тут ни при чём».

На деле — при чём. И ещё как.

📊 По данным исследования Центра семьи и демографии РАН (2023):

• 62% детей из семей с частыми ссорами демонстрируют признаки повышенной тревожности

• 37% подростков, чьи родители регулярно кричали друг на друга, жалуются на хроническое напряжение

• В 70% таких семей дети боятся открыто выражать эмоции

📉 Как конфликты между взрослыми влияют на психику ребёнка

1. Формируется базовая тревожность
   Дети чувствуют угрозу, даже если не понимают слов. Повышенный голос, напряжённая мимика, агрессивные жесты — всё это запускает стрессовую реакцию. Организм “запоминает”, что дом = нестабильность.

2. Развивается чувство вины
   Дети склонны принимать вину за происходящее. Особенно в возрасте от 3 до 10 лет:

«Если бы я хорошо себя вёл — они бы не ругались».

1. Нарушаются привязанности
   В условиях эмоциональной нестабильности дети хуже формируют доверие к миру и себе. Это может выражаться в будущем в трудностях с построением близких отношений.

2. Формируется деструктивная модель поведения
   Если в семье конфликты решаются криком или молчанием — ребёнок усваивает эту стратегию как норму.

По данным СПбГУ, в 83% случаев взрослые с неуправляемыми вспышками гнева сами росли в семьях, где эмоции подавлялись или выражались агрессивно.

🧠 Что такое «эмоциональная безопасность» в семье

Это не про то, чтобы “все всегда были спокойны”.
Это про атмосферу, в которой:

• чувства признаются и называются

• есть чёткие, но добрые границы

• взрослые умеют извиняться

• ребёнка слышат, а не только воспитывают

📌 Исследование Гарвардской школы образования (Harvard Graduate School of Education, 2021):

Дети, растущие в эмоционально безопасной среде, демонстрируют более высокий уровень эмпатии, концентрации и устойчивости к стрессу.

🗣 Почему важно говорить с ребёнком о чувствах

Дети всё равно чувствуют напряжение — даже если его не называют.
Но если взрослые умеют обсуждать чувства, это снижает тревожность.

Например:
🧒 «Я слышал, вы кричали»
👩‍🦰 «Да, мы поругались, потому что не договорились. Но мы любим тебя, и ты ни в чём не виноват».

Так формируется опыт: конфликты — не катастрофа, их можно прожить и обсудить.

🛠 Как создать в семье атмосферу психологической устойчивости

1. Признавайте чувства ребёнка, а не обесценивайте
   ❌ «Ну не плачь, ничего страшного»
   ✅ «Я вижу, тебе сейчас грустно. Хочешь об этом поговорить?»

2. Работайте со своими реакциями
   Дети учатся не на словах, а на вас. Тон, интонация, как вы ссоритесь, как миритесь — это их будущие алгоритмы общения.

3. Объясняйте, что происходит
   Даже простыми словами. Умение "обрамлять" стресс делает его переживаемым.

4. Создайте “острова безопасности”
   Уютные ритуалы, вечерние разговоры, совместные обеды без гаджетов. Всё это — про безопасность. Не внешнюю, а эмоциональную.

🔚 Вместо вывода

Дом — это не стены. Это атмосфера.
И если в ней много напряжения, недосказанности и страха — ребёнок уносит это с собой в жизнь.

Мы не можем дать ребёнку идеальный мир.
Но можем дать ощущение: что бы ни случилось — дома меня поймут.