Дым сигареты вился над столом, как призрак прошлого. Чиновник из ЦК не просто просил — его глаза метали стальные иглы:
— Похлёбкин, если проиграем арбитраж, вас не станет. Не вас — вашего имени. Понимаете?
Он не упомянул, что за мной уже следят. Вчера, возвращаясь из архива, я заметил чёрную «Волгу» с варшавскими номерами. Поляки не собирались играть честно.
Архив Госплана, куда меня впустили по спецпропуску, оказался ловушкой. Полутьма, стеллажи до потолка, и запах — будто столетия гнили заживо. На третий день я нашёл первую зацепку: реестр поставок «огненной воды» в Ливонский орден, 1468 год. Но когда вернулся утром, страницы были вырваны. На их месте — обгоревшая спичка и записка на ломаном русском: *«История горит ярче водки»*.
Ночь. Я пробирался в закрытый отдел через подвал, где пахло сыростью и страхом. Фонарь выхватил из тьмы ящик с грифом «Монастырские акты. Уничтожить». Внутри — пергамент с печатью Василия Тёмного: *«Запрещаю игумену Сильвестру курити вино двойное, понеже бесы в нём множатся»*. 1443 год! Сердце колотилось: это на два века раньше Польши! Но шаги на лестнице заставили схватить документ и броситься к запасному выходу.
На улице меня ждали. Трое в плащах, лица в тенях.
— Отдайте пергамент, профессор, — голос с акцентом. — Ваши коммунисты уже продали водку американцам. Какая вам разница?
Один щёлкнул ножом. Я отпрянул, ударив спиной о фонарный столб. В кармане — только бутылка «Столичной» для храбрости. Не думая, швырнул её в ближайшего. Стекло разбилось, спирт брызнул на лицо нападавшего. Он закричал, а я рванул в переулок, сжимая пергамент как свидетельское показание.
Суд в Гааге начался с сенсации: поляки представили грамоту 1534 года о «первой польской водке». Их адвокат улыбался, как палач. Когда же я поднялся, зал ахнул — лицо в синяках, рука в гипсе.
— Ваша честь, — голос хрипел от бессонных ночей, — а вот что пили в Москве за 90 лет до этого.
Проектор замигал, показывая фото пергамента Василия Тёмного. Но вдруг экран погас. Из динамиков раздался хрип:
— Ложь! Это подделка! — Чёрно-белая плёнка заскрипела: кадры 1952 года, где молодой архивист... я сам... принимаю папку от человека в польском мундире. Меня подставили.
В зале взорвался гул. Польская делегация вскочила:
— Шпион! Доктор Похлёбкин сотрудничал с нами!
Ловушка захлопнулась. Но я успел заметить деталь: на плёнке у «меня» на правой руке часы. Я же ношу их на левой с детства.
— Это монтаж, — бросил я в тишину. — Проверьте оригинал плёнки. Следы склейки будут на 35-м кадре.
Судья нахмурился, но поляки уже бледнели. Они не ожидали, что я помню каждую секунду своей жизни.
Когда вердикт огласили в нашу пользу, ко мне подошёл тот самый чиновник из ЦК:
— Вы знали, что пергамент Василия — фальшивка? Мы сами подбросили его в архив в 50-х.
— Знаю, — усмехнулся я. — Но настоящий документ я нашёл ещё раньше. — Я достал из портфеля берестяную грамоту 1420 года с описанием «хлебного огня». — Ваши фальшивки мне только помогли.
Теперь водка останется русской. Но когда я вышел из здания, чёрная «Волга» вновь медленно проехала мимо. Война за историю только начинается. А правда, как и хорошая водка, должна быть крепкой и чистой. Даже если для этого её приходится... перегонять.