Рак

– Смотри-ка, Пикассо на анальгине, – бросил он как-то, проезжая мимо ее открытой двери. Аня вздрогнула, чуть не уронив карандаш. Он уже исчез, оставив в воздухе колючее эхо.

Но Аня, вопреки усталости, была наблюдательна. И она подмечала моменты, не вязавшиеся с его образом колючего монстра.

Однажды утром привезли новенького. Мальчик лет восьми, испуганный, залитый слезами. Он отказывался выходить из приемной, цепляясь за маму. Персонал уговаривал мягко. И вдруг, откуда ни возьмись, появился Макс. Именно появился — резко развернул коляску перед мальчишкой. Снял наушники. Не улыбнулся. Его лицо оставалось каменным.

– Эй, чемпион, – его голос был грубоват, но без обычной язвительности. – Видал мою тачку? – Он похлопал по подлокотнику коляски. – Восемь лошадей под капотом, реактивный двигатель в запасе. Хочешь прокатиться? Коридоры тут – как гоночная трасса. Опасные повороты, секретные туннели... – Он наклонился чуть ближе, понизив голос до заговорщического шепота. – И Мария, которая пытается нас поймать за превышение скорости.

Слезы мальчика высохли мгновенно. Он смотрел на Макса, на его коляску, с восхищением и робостью. Через пять минут Макс уже демонстрировал ему крутой вираж у лифта, а мальчик, забыв про страх, смеялся. Аня видела, как уголок губ Макса дрогнул вверх, на долю секунды, прежде чем он снова нахмурился и сунул наушники на место, когда появилась сестра Мария с подозрительным взглядом.

Одним вечером на закате Аня сидела у своего окна, пытаясь поймать ускользающие краски неба – персиковые, сиреневые, багровые. В саду, на скамейке у дальнего забора, сидел Макс. Коляска стояла рядом. Наушники висели на шее. Он не двигался, запрокинув голову. Его профиль, обычно напряженный, был странно расслаблен. Он просто смотрел. Смотрел на уходящее солнце, на разгоравшийся пожар облаков. В его взгляде не было ни злости, ни цинизма. Была тихая, почти бездонная грусть и какое-то немое изумление перед красотой. Это длилось несколько минут. Потом он вздрогнул, словно очнулся, натянул наушники, резко развернул коляску и укатил в здание, проигнорировав Аню у окна. Но этот образ – замершего юноши, смотрящего на закат с открытым лицом – врезался Ане в память.

Их первое настоящее столкновение случилось в общей гостиной. Аня сидела в углу, листая журнал с репродукциями картин. Макс въехал, нацелился к телевизору, где показывали мультфильм. Его взгляд скользнул по журналу в ее руках.

– Фу, романтический понос, – фыркнул он, нажимая кнопку пульта и переключая канал на что-то с грохочущими машинами.

Аня почувствовала, как по щекам разливается жар. Не от стыда, а от внезапной злости.

– Это Моне, – сказала она тихо, но четко. – Импрессионизм. Он ловил свет.

– Свет? – Макс повернул к ней голову, его глаза сузились с преувеличенным скепсисом. – Здесь ловят только побочки от химии и приступы боли. А ты все в своих розовых очках ходишь, принцесса? Думаешь, фиалки на окне и красивые картинки что-то изменят? – Его голос был острым, как лезвие.

Аня закрыла журнал. Ее руки дрожали, но внутри что-то затвердело. Она подняла глаза и встретила его насмешливый взгляд. Не испугалась.

– А твои наушники и гоночные заезды по коридору – это не розовые очки? – спросила она, и ее собственный голос прозвучал неожиданно спокойно, почти холодно. – Только черные? Чтобы громче орало и не было слышно, как здесь тихо?

Макс замер. Насмешка сползла с его лица, сменившись на мгновение чистым удивлением, а затем – вспышкой гнева. Он сжал ручки коляски так, что костяшки пальцев побелели.

– Ты ничего не понимаешь, – прошипел он. – Ни-че-го. Здесь тихо только для тех, кто уже сдался. – Он ткнул пальцем в сторону ее журнала. – Продолжай ловить свой свет, Пикассо. Пока можешь.

Он резко дернул колеса, развернулся и выкатился из гостиной, нарочито громко включив в наушниках какой-то адский металл, заглушающий его уход.

Аня сидела, глядя на закрытую дверь. В груди колотилось сердце, но странным образом – не только от обиды. Было что-то еще – острое, живое. Раздражение? – Да, но и интерес. Как будто она разбудила спящего ежа и увидела не только колючки, но и черный, влажный нос, и настороженный взгляд. Он задел ее за живое своей грубостью, но и она, кажется, сумела дотронуться до чего-то настоящего под его броней. Он ненавидел ее «розовые очки. Она презирала его «черную броню». Они были антиподами. Колючки и стекло.

Но в этом первом столкновении проскочила искра. Маленькая, тревожная, но искра. И Аня вдруг поняла, что больше не хочет просто сидеть у окна и рисовать свое угасание. Ей захотелось понять эту бурю на коляске. Потому что в ней, вопреки всему, чувствовалась какая-то неистовая, отчаянная жизнь.

Комната. Не палата. Одна. С большим окном, выходящим в сад. Простая кровать с разноцветным покрывалом, тумбочка, кресло. На подоконнике – горшок с фиалкой, синие цветочки тянулись к свету. Ни капельниц, ни мониторов у кровати. Это сбивало с толку. Здесь не боролись, здесь жили. До конца.

– Тут тихо, – сказала сестра Мария, помогая Ане сесть на край кровати. Мама тут же начала раскладывать вещи из чемоданчика, папа замер у окна, глядя в сад, но не видя его. – Ты можешь отдыхать, когда захочешь. Или читать, рисовать, если силы будут. Есть игровая, комната с телевизором... И сад. Там сейчас сирень цветет. Чудесно пахнет. – Она поправила подушку. – Главное – слушай свое тело. Не заставляй себя. Хочешь побыть одна – скажи. Хочешь поговорить – я рядом, или Ирина, наш психолог, придет позже познакомиться. Или родители, конечно.

Ее слова были простыми, но в них не было фальшивого оптимизма или шелеста медицинских терминов. Была просто забота. Как будто она понимала. Действительно понимала. Аня кивнула, не в силах сказать ничего. Ком в горле мешал дышать. Этот покой, эта забота – они были признанием.

Сестра Мария что-то тихо сказала родителям, намекая дать Ане минутку. Они вышли, оставив дверь приоткрытой. Аня осталась одна. Тишина снова накрыла ее, мягкая, но тяжелая. Она смотрела на синие фиалки. На улице щебетали птицы. Парадокс: здесь было спокойнее, чем в шумной, вечно спешащей больнице. Но это спокойствие было другого рода. Оно не обещало победы. Оно обещало только достоинство. И конец.

Она встала, опираясь на тумбочку. Ноги подкашивались, но ей нужно было пройтись. Увидеть. Понять это место. Аня вышла в коридор. Длинный, светлый, с теми же белыми стенами и детскими рисунками. Вдалеке слышался тихий детский смех – и тут же смолкал. Где-то из-за двери негромко играла незнакомая музыка.

И тут появился он.

Словно тень, вырвавшаяся из боковой двери. Макс. На низкой, спортивной коляске. Он несся по коридору с такой скоростью, что резина колес шипела по гладкому полу. Голова опущена, взгляд уперся куда-то перед собой. На голове – огромные, черные чашки наушников. Из них доносилось нечто бьющееся, ритмичное – басы отдавались в костях Ани даже на расстоянии.

Он пронесся мимо нее, не подняв головы, не заметив. Ветерок от его движения коснулся ее щеки. И вот тогда Аня увидела до самого верха подвернутую правую штанину спортивных брюк. Вместо ноги – высоко, почти у самого таза, – культя и пустота там, где должно было быть колено, голень, стопа.

Он исчез в другом конце коридора, резко свернув за угол. Только гул басов остался в воздухе на пару секунд, потом растворился в тишине.

Аня замерла, прислонившись к прохладной стене. Не с испугом, с пониманием. Глубоким, леденящим пониманием. Здесь все были сломлены. По-своему. У нее кровь превратилась в яд, пожирающий изнутри. У него – отсутствующая нога, многочисленные метастазы и ярость, рвущаяся наружу под аккорды невидимой музыки. Белые стены. Серые от усталости, горя, принятия лица. И тени, несущиеся по коридорам навстречу своему концу, пытаясь обогнать его или хотя бы оглушить музыкой.

Сестра Мария появилась снова, тихо, как ее собственная тень.

– Все хорошо, Анечка? – спросила она, ее темные глаза уже читали ответ на лице девочки.

Аня медленно кивнула, отрываясь от того места, где исчезла коляска.

– Да... – прошептала она. – Просто... познакомилась с местными достопримечательностями.

Сестра Мария мягко улыбнулась, но в ее взгляде мелькнуло что-то понимающее, печальное.

– Максим. Он у нас реактивный. Но сердце – золотое. Когда захочет его показать. Пойдем, родители волнуются.

Аня позволила Марии обнять себя за плечи и повести обратно в комнату. Запах теплого хлеба снова коснулся ноздрей. Где-то далеко за стеной тихо заиграла другая музыка – медленная, грустная. Белые стены. Серые лица. И тень на коляске, несущаяся в никуда под аккомпанемент собственной бури. Это теперь ее новый дом.

Запустить систему в коммерческое использование планируется в конце 2025 года.

P.S. Ещё у меня есть бессмысленные и беспощадные ТГ-каналы (ну а как без них?):

Вот тут про молекулярную биологию, биотех и новых исследованиях: https://t.me/nextmedi;

Мой личный, куда сваливается наука и всякое гиковское: https://t.me/deeplabscience.