- Да, - ответили мы в один голос, невольно поддавшись его обаянию. Мы чувствовали себя достаточно хорошо и здесь, но этот человек излучал доверие.

- Хорошо, - заметил он, как бы признавая нашу сделку. – Вам нужно будет взять с собой личные вещи и матрасы. У меня вас будут хорошо кормить. Я знаю, что, когда немца хорошо кормят, он и работает хорошо.

Я быстро попрощался с Машей, которая вряд ли плакала больше, когда ее мужа увозили в Сибирь [До работы в новом колхозе автор рассказа был назначен помогать колхозницам в работе и дома, жил он в доме с одной из них - Машей], и впрыгнул в грузовик, где уже сидели мои товарищи. Нас отвезли примерно на восемь километров в направлении на Смоленск. Место, куда мы приехали, оказалось хозяйством, принадлежащим НКВД, а человек, который нас отбирал, был его директором и имел звание майора. По прибытии он лично проверил, что всех нас устроили достаточно удобно. Нас поселили в здании бывшей бани, где мы устроили себе кровати из досок. Мы радовались, как дети, приводя в порядок этот домик, расположенный в глубине сада. Всегда приятно, когда к тебе относятся по-человечески. Следующим днем было воскресенье. Нам выдали хлеб, картошку и молоко, и мы приготовили себе еду в немецком армейском котле, что сделало эту пищу особенно вкусной для нас.

Мои товарищи были типичными скромными немецкими солдатами. Эрнст, которого мы выбрали поваром, очень гордился этой работой. Если какое-то непродолжительное время мы испытывали перебои с продуктами, он демонстрировал чудеса изобретательности, проявив себя непревзойденным «организатором и импровизатором». Он говорил на живописном тюрингском диалекте и, если был в хорошем настроении, радовал нас типичными для этой местности песенками, такими как Unser Gas de hat zwa Hеrnа («У нашей козы два рога»). В прежней гражданской жизни Эрнст был помощником мясника и, как мы подозревали, пользовался большим успехом у женской части клиентов. Когда он женился, его жена пыталась бдительно контролировать его жизнь, чтобы не дать ему завести флирт на стороне, но у нее не всегда это получалось. Живописные рассказы о его приключениях, большая часть которых, я уверен, была выдумана, всегда вызывали у нас взрыв безудержного хохота.

Бывший портной из Нижней Баварии Отто обладал совсем не таким характером. Скромный, как девица, невинный, как ангел, он становился пунцовым от смущения, когда начинались споры вокруг «темы номер 1», то есть о женщинах. А поскольку разговоры на эту тему были довольно частыми, Отто краснел постоянно, за что его немилосердно поддразнивали.

Альбрехт обладал разнообразными талантами. Дома у него осталась процветающая плотницкая мастерская, и при наличии инструментов он мог творить в этой области настоящие чудеса. В нашей бригаде он исполнял обязанности ремонтника. Он умудрялся поддерживать в рабочем состоянии нашу обувь, которая была настолько изношена, что должна была годиться только на свалку. Будучи настоящим мастером, Альбрехт не мог удовлетвориться только однообразным монотонным трудом. Он предпочитал решать сложные задачи и находил для них самые изящные решения. Но любовью его жизни была музыка, и нам казалось, он мог бы сыграть на любом инструменте, который попадет в его руки.

Вилли, напротив, был готов заниматься чем угодно. Он был надежным, как камень, импровизатором. Нам нужны полки? Сковородки и кастрюли? Несколько стульев для дома? Вилли было достаточно только подумать, и вскоре все было готово. Человек, который сочетал бы в себе энергию и умение приспосабливаться Вилли, мастерство Альбрехта и искусство попрошайничать Эрнста, был бы способен завоевать мир! Увидев, как строят одну из огромных русских печей, ту самую, на широкой верхушке которой можно было с комфортом спать, Вилли загорелся идеей построить такую же. Он строил свою печь для женщины, работавшей в колхозе. Готовое изделие, по крайней мере, с виду ничем не уступало тому, что было построено русским мастером. И все же, хорошо зная Вилли, я не стал бы платить за его детище те же деньги.

Одного из наших бригадиров звали Хейнрих. Он был родом из Бад-Тёльца (к югу от Мюнхена), где, как он утверждал, пользовался репутацией завзятого сердцееда. Стремление к сексу превратилось у него в хобби, которое отнимало все время и не оставляло рабочих часов для чего-то другого. Если нам вдруг требовалось срочно его разыскать, мы неизменно находили его в женской компании.

К нашему удивлению, в том колхозе было довольно много симпатичных девушек. Они прибыли туда как «осужденные», термин, который в России пользуется для определения лиц, совершивших многочисленные проступки, очень часто вполне безобидные. В июне 1945 года для таких людей была объявлена амнистия, но некоторые решили добровольно остаться в колхозе, а не возвращаться домой. Будучи сами бывшими заключенными, эти люди были нам чем--то близки, и многие, в особенности Хейнрих, всегда были готовы этим воспользоваться.

Герман и Фриц из Швабии по праву пользовались репутацией настоящих обжор. Они могли поглощать огромные количества даже самой непритязательной пищи. Например, когда не было картошки, мы готовили еду из травы и крапивы. Эти двое могли сесть у восьмилитрового ведра и дважды в день с аппетитом есть оттуда эту зеленую субстанцию. Когда картошка снова вернулась в меню, они вновь стали поглощать и ее в таких же количествах. К осени в колхоз доставили несколько реквизированных в Германии лошадей, но они прожили в изгнании еще меньше нас, людей. Им не подходил корм, а холодный русский ветер, продувающий конюшни насквозь, стал для них фатальным. Но по злому капризу судьбы именно мы, военнопленные, получили больше всех выгоды от смерти несчастных животных. Фриц и Герман наедались до такого состояния, что мы, остальные, начинали заключать пари, у кого из них первым лопнет брюхо. Самым смешным в этом состязании обжорства была разительная разница между его участниками: Герман становился все толще и толще, и вскоре он догнал по комплекции Вилли. Фриц же оставался тощим, как глист.

- Тебе нужно побольше есть, Фриц, - подбадривали мы его, - а то тебя совсем не станет видно.

- Я стараюсь, - отвечал он серьезно во время коротких пауз между пережевыванием пищи, - но Герман берет себе больше, и это нечестно.

- Мне нужно поддерживать свой организм, - резко возражал Герман.

- Не тратьте драгоценное время на разговоры, вы двое! - выкрикивал Эрнст. - Назад, к корыту!

Так в довольно приятном времяпрепровождении проходили месяцы. Нам нравилась наша жизнь, а директор часто заявлял нам, что доволен нашей работой. В ответ он, в свою очередь, старался держать слово и хорошо нас кормить. По местным меркам, наш колхоз был процветающим хозяйством, его прекрасно снабжали. Здесь было тринадцать лошадей, пятьдесят коров, восемьдесят овец и стадо свиней, за которыми присматривала пожилая женщина по имени Евгения. Всю свою жизнь она провела среди свиней.

Она очень любила своих питомцев, что выражалось и в ее неряшливом внешнем виде, и в том, что она часто ела их корм в дополнение к обычному хлебу с кашей. Евгения часто сидела у свинарника и вела долгие разговоры со своими подопечными. Завидев приближающегося мужчину, эта женщина сердито кричала:

- Уходи! Знаю я вас, мужчин. Всем вам нужно одно и то же, но от меня вы этого не получите.

К счастью, более привлекательные колхозные дамы не были такими неприступными. После работы я много времени провел с Хейнрихом, которому удалось добиться своей цели: он стал самым популярным для женского населения мужчиной в колхозе. Помимо других, менее серьезных вещей, мне удалось значительно продвинуться в знании русского языка. Это знание очень мне пригодилось в дальнейшем.

Когда наступила зима, директор вызвал меня к себе.

- У меня для вас особое задание, - заявил он. - Вы знаете, что лес вокруг принадлежит колхозу. Но окрестным жителям нечем топить печи, и они рубят наш лес. Все это незаконно. И вы будете выполнять работу лесника и не позволите им делать это. У каждого пойманного следует отбирать топор, а самого виновного приводите ко мне для наказания. Я выбрал для этой работы вас, потому что вы показались мне человеком, заслуживающим доверия. Вместе мы должны спасти лес, иначе, проснувшись однажды утром, мы вдруг обнаружим, что вокруг совсем не осталось деревьев. А что это за лес без деревьев?

На первых порах я систематически выходил патрулировать лес и препроводил несколько пойманных правонарушителей в кабинет к директору, не обращая внимания на их протесты. Тот обращался к ним с яростной речью о порче государственного имущества, антиобщественном поведении и необходимости соблюдать законы. Но он и сам нарушал закон, не сообщая обо всех этих нарушениях наверх, как должен был поступать. После потока ужасающих угроз директор отпускал нарушителей по домам, удовлетворившись конфискаций орудий преступлений в виде топоров. Это само по себе было тяжелым наказанием. Кроме того, такое наказание приносило пользу колхозу, где постоянно ощущался недостаток инструментов.

Но через какое-то время мой характер стал меня подводить. Пойманные женщины рыдали и сквозь слезы бормотали о маленьких детях, которые мерзли в неотапливаемых избах. Я знал, что они говорят правду. Поэтому вместо того, чтобы задерживать бедняжек, я отпускал их по домам, а иногда, когда был особенно склонен поддаваться жалости, даже помогал им поскорее нарубить и собрать дрова, чтобы их не успели заметить жители колхоза. Природа создала меня таким, что я совсем не подходил на роль полицейского или судьи на игровом поле. Мне были слишком симпатичны эти «преступники» и «браконьеры», а их искренняя благодарность за то, что я хоть как-то помогал им в их бедственном положении, заставляла меня все больше пренебрегать своими обязанностями.

Наконец, меня снова вызвал к себе директор.

- Как могло получиться, - начал он допрос, - что количество пойманных при рубке леса так резко сократилось? Я хорошо знаю от местных жителей, что лес так и продолжают вырубать, просто вы больше не ловите нарушителей. Как такое может быть? На вашем посту слишком холодно, чтобы спать, но, если бы вы следили за происходящим, вы обязательно что-нибудь увидели бы. Как вы все это можете объяснить?

Я ответил:

- Я не буду прибегать к отговоркам, а скажу вам правду. Эти женщины с их рассказами о замерзающих в холодных домах детях ранят мне сердце. Я просто не могу арестовывать их. Как мне возвращаться с холода и ветра в теплый дом, зная, что у этих людей нет места, где они могли бы согреться? Я человек, а не зверь.

- От вас никакой пользы, - констатировал директор. - Думаю, что своим поведением вы еще больше поощряете этих людей. Нужно убрать охрану, и, может быть, кражи прекратятся сами по себе.

Тем самым он как бы искал себе оправдания за то, что не делал то, что должен был делать по закону. Подозреваю, что и он сочувствовал бедным крестьянам. Я был рад встретить в качестве примера такой доброты сотрудника зловещего НКВД в чине майора. Время, которое я провел в тех двух колхозах, было лучшим периодом моей жизни в плену. И половиной этого времени я обязан директору-майору. Как когда-то при других обстоятельствах генерал Дрешер, этот человек сумел заслужить мое самое глубокое уважение. Это был один из лучших людей, встретившихся на моем жизненном пути. Он всегда вел честную игру, был открытым и трудолюбивым человеком и отдавал окружающим все, чего мог для них добиться. Под его руководством наши повседневные работы - сев и сбор урожая, заготовка дров, строительство свинарников и коровников - начинали доставлять настоящее удовольствие. Человек всегда счастлив, когда он ближе к своему естественному состоянию, а здесь мы никогда не чувствовали себя пленниками и рабами. Мы были полезными членами общества, мы помогали производить продовольствие, чтобы прокормить себя и других.

Может, кому-то нужно шампанское и пуховые перины. Я же чувствовал себя по настоящему счастливым в той почти примитивной жизни в колхозе.

Беккер Ханс – «На войне и в плену». Воспоминания немецкого солдата 19З7 -1950

То, что и у охранников имелись свои женщины, было правдой, они поддерживали связь с самыми привлекательными женщинами-заключенными, поскольку по соседству не было других существ женского пола. На этих территориях практически не было поселений свободных людей. (Большинство из представителей лагерной администрации и охраны сами были ссыльными, совершившими те или иные проступки против режима, в основном служебного характера).

Секс в Карабаше был абсолютно лишен флера тайны. Очень часто уголовники вдвоем или втроем по очереди занимались любовью с одной из своих женщин на виду у двух сотен прочих обитателей барака. При этом они вели себя так, будто занимаются совершенно обыденным делом и именно так и подобает вести себя в обществе. Закончив занятие любовью, они садились вместе, ели, курили и договаривались о том, когда дама придет к ним снова.

Иногда происходили эксцессы, причиной которых было либо грубое обращение со стороны уголовников, либо непомерно алчные требования, выдвигаемые партнершами по временному досугу. Тогда приходилось убирать тело женщины из мужского барака. А если она все еще была жива, вызывали подруг из ее барака, чтобы ее отнесли обратно. Обычно такое происходило ночью, но иногда и при свете дня. Если женщину убивали, уголовники давали своим подручным указание под покровом темноты отнести тело куда-нибудь поближе к ее бараку и оставить там. Позже женщины-уголовницы найдут способ занести ее внутрь и сделать все дальнейшие распоряжения.

Вокруг подобных происшествий никогда не поднимали шум. Лагерное начальство полагало, что жертва получила то, что заслуживала. Как-то я случайно услышал замечание женщины-заключенной, брошенное при виде одной из таких процессий:

- Ну вот, еще одна, которую так и не смогли удовлетворить. И вот теперь она заработалась до смерти. А может быть, лучше умереть, как она, чем жить так, как я?

-1950 год. Возвращение из Сибири домой по амнистии

Через шесть недель ожидания нас наконец отправили из главного лагеря сначала в Карабаш, а оттуда, как мы горячо надеялись, по дороге на Запад.

В Карабаше ничего не изменилось с тех времен, которые я там провел прежде. Все те же дикие выходки бандитов, и, несмотря на колючую проволоку, все та же продажная любовь. Многих женщин убивали за отказ выполнять роль проституток при бандитах, многие согласились с этой poлью перед лицом явной угрозы для своей жизни и здоровья. Некоторые женщины-заключенные настолько опустились, что были готовы легко вступить в связь с любым мужчиной, который этого хотел. И все-таки на фоне общей деградации какое-то, пусть очень небольшое количество женщин cyмeли сохранить в себе в заключении чувство достоинства и при этом выжить. Это было что-то новое для лагерей, и, наверное, такие люди и составляли последнюю надежду в этих краях.

Беккер Ханс – «На войне и в плену». Воспоминания немецкого солдата 19З7 -1950

Общую численность гитлеровских солдат и офицеров, которые были взята поляками в плен с 1 сентября по начало октября 1939 г., установить сложно. Многие польские авторы упоминают случаи пленения военнослужащих вермахта, особенно частые в период битвы на Бзуре (9-19 сент.), однако точного подсчета пока ни у кого не встречал. "Википедия" предлагает цифру в примерно 4 тыс. только в вышеупомянутом сражении, однако источник не указан. Но, скорее всего, в польском плену оказались многие сотни "гансов".
При этом отношение Войска Польского к военнопленным (имеются в виду именно военнослужащие вермахта, а не участники вооруженных формирований, созданных нацистскими спецслужбами из представителей немецкого меньшинства, проживавшего в Польше - последних поляки могли "шлепнуть" на месте) было, как правило, вполне соответствующим законам войны. Вот что пишет об этом американский журналист Харрисон Форман, работавший в сентябре 1939 г. в Варшаве: «Офицерам были предоставлены отдельные камеры и оказывалось надлежащее их чинам уважение. Должен признаться, поначалу я думал, что значительная часть этих мер была принята специально для снимавшейся мной кинохроники. Но все подозрения быстро развеялись, когда в один прекрасный день я увидел отделение польских солдат, ведущих по улице двух немецких пилотов, только что сбитых во время воздушного налета на Варшаву. Их сопровождали крики и угрозы толпы, шедшей позади, размахивая кулаками и осыпая пленных проклятиями. От того, чтобы наброситься на летчиков и расправиться с ними, людей удерживали штыки их собственных солдат.

Я последовал за пленными на территорию тюрьмы. Особенно запомнился эпизод, когда польский капрал помог одному из раненых пилотов снять сапог с поврежденной  ноги» (Harrison Forman. (1939). "Filming the Blitzkreig." Travel. December 1939. Vol. 74 No. 2.). Многие из приведенных фотографий сделаны именно Х.Форманом, остальные - различными польскими военнослужащими.

К фото - Общее построение немецких военнопленных во дворе военной тюрьмы в Варшаве. Конвой - вероятно, резервисты Войска Польского во главе с младшим командиром, для случая облачившимся в парадно-выходную форму с характерными петлицами, украшенными позументом.