Самое обидное, что таких людей нынче большинство. А ведь в советское время было все наоборот. Как же мы к этому пришли? Вы сами знаете ответ на этот вопрос... И ответ этот у многих похожий, но он внутренний, тихий. Я познакомился с Надеждой Карловной ещё осенью 2001-го, когда первые желтые листья начали кружиться над заливом Волги, а на лавочке у подъезда пахло рыбой.

Дорогие мои читатели, привет. Я автор многих каналов. Если вам именно этот рассказ понравится, то подписаться вы сможете по ссылке на источник моей статьи. Оставлю в конце. Удивлю вас и настроение подниму. Поехали!

Старая хрущевка на окраине города стала уютным местом для пенсионеров и семейных пар. Рядом залив Волги и нет городской суеты. Многие рыбачили, кто жил в этих краях, но среди рыбаков была одна знаменитая местная бабушка, которая ловила карасей и раздавала их своим соседям. Бесплатно!

Она несла с рыбалки к дому старое оцинкованное ведро. А нем отборные караси. Одинокий человек с большим сердцем.

Те самые, жирные, осенние, с серебристыми боками, которых она ловила с утра, а в обед дарила соседям по дому. Она раскладывала их по пакетам и как дед Мороз оставляла у дверей в квартиры. Просто ставила пакеты к дверям и шла дальше. Так было много лет. Но годы берут своё.

Караси (Н)надежды

Сосед – хмурый инженер, который вечно иксами крыл дворников, всегда получал пакетик заветных карасей, хоть и не всегда здоровался с бабушкой Надеждой.

Ольга Владимировна – соседка с пятого этажа – учительница языка Суахили в местной школе, просила иногда головы для ухи, и Надежда Карловна выбирала самых больших карасей. В заливах Волги они достигали 1,5 кг веса и звались гибридами.

Дети алкашей бегали за ней до подъезда и просили мелочь на засолку папе – спившемуся врачу-наркологу местной больницы. Баба Надя всем раздавала. Сама же любила она их потушить в сметане, когда на сметану были деньги.

Пойманную рыбу, бывшая химичка – преподавательница Технического Университета, продавать считала ниже своего достоинства и денег за неё не брала, хоть и жила бедно. Здоровье с годами требовало все больших трат.

Она не любила говорить о себе

Потеря мужа, не возможность иметь детей. Жизнь она отдала своим ученикам. Это были её дети. Рыбалка спасала. О рыбалке любила болтать часами.

- "Карась берёт утром, когда речка ещё в дымке, и поплавок дрожит и убегает в камыш" - говорила она.

Зимой та же рыбалка, только лёд. Старенький ледобур. Ловила окуней, бершей и бель, Она вытягивает плотвичку, отпускает, вытягивает ещё одну. Плотву солила. Любила помуслякать вяленую сорожку вставной челюстью под картошку и ржаной хлеб.

Сосед по лестничной площадке – инженер Фридрих Анатольевич, человек сухой в душе, с аккуратными усами и вечной газетой в руках, рыбу ЯКОБЫ не любил. "Запах", говорил он, "в подъезде ни вдохнуть, ни выдохнуть".

Но, когда всё-таки оставляли пакет, то через пару часов из его квартиры тянуло жареным луком и рыбой, и он, встречая Надежду Карловну, кивал, будто так и надо, без благодарностей, без слов, но вслух не здоровался. Такой он был, сосед. Замкнутый. Скупой на тепло (гамнюк по-нашему).

Надежде Карловне стало тяжело ходить

Колени болят, спина ломит. Каждый поход зимой в магазин, как испытание. Гололед. И вот однажды, под вечер, она вышла в магазин и вернулась ни с чем.

Очередь у кассы, долго, ей поплохело, а у неё в кошельке лишь пожёванные бумажные десятки, скомканные и надорванные, которые касса отказывалась принимать.

Она тихо стояла, прижимала к себе батон, а кассирша разводила руками, мол, такие не принимают. Бабушка поблагодарила, положила батон обратно, вышла на улицу и пошла домой. Тяжелый вечер.

Утром не смогла снова пойти, да и денег других больше нет. До пенсии неделя, а на прошлую она купила семян голубям и собак накормила бездомных.

Она постучала к соседке с пятого. Дверь открыла сама учительница Суахили. Запах жаренного лося и табака вырвался в подъезд.

-"Сегодня никак, я занята"- прозвучал ответ.

Постучала к соседу сверху, он приоткрыл дверь и сказал, что у него сахар высокий. До Фридриха Анатольевича дошла и остановилась. Последняя надежда для Надежды.

Дверь открылась на цепочке. "Чего?" спросили из темноты.

- "Хлеба не купите?" попросила она тихо. "Идти не могу и денег нет"

"Некогда". И дверь закрылась.

Она пошла домой и не думала ни о ком плохо. Просто села у окна, заварила чай с чабрецом, наскребла остатки муки и решила испечь лаваш. Вспомнила речку, карасей, лето, поплавок, и стало на душе чуть теплее.

Так она и жила бы до пенсии, наверное, если бы на следующий день Фридрих Анатольевич с утра не отправился из дому. Он поскользнулся у подъезда, хрустнуло в ноге, и он осел, как мешок с алюминиевыми опилками.

Он пытался подняться, зубы стучали, снег лип к брюкам. Его увидела в окно Надежда Карловна из окна.

Медленно. Осторожно. Каждая ступенька, как в детстве через речку по бревну. Вышла к нему, села рядом прямо в снег, обняла с боку, и сказала: "Потерпите". Она, которая просила хлеба вчера, сегодня поднимает его, чужого, тяжёлого, в два раза моложе, и тянет в подъезд, как вытягивала из камышей карася на кило.

Соседи высунули головы и спрятались. Это наше время. Обычная ситуация. Соседи сейчас такие. Кто-то позвонил в скорую. Гипс и покой на пару месяцев.

Большое сердце маленького человека

Надежда Карловна достала из морозилки три карасика, тех самых, летних, что она держала для себя на чёрный день. Вынула жабры, промыла, положила в кастрюлю, добавила лавровый лист, перец горошком, морковь колёсиками, картофель кубиками и глутамат натрия.

Когда закипело, убавила огонь, села рядом на табурет и подремала, держа ложку наготове, как удочку в руке. Запах поднялся и пошёл по подъезду, упёрся в дверь упрямого инженера, спустился к почтовым ящикам и выскочил во двор, где дети алкаша лепили снеговика.

Она налила уху в кастрюльку и пошла к соседу. Присела у кровати Фридриха Анатольевича и сказала: "Ешьте". Он еле держал ложку, рука подрагивала, но рот, который раньше говорил "Некогда", теперь говорил "вкусно". И глаза у него как-то сразу стали другими.

Каждый день Карловна заходила к Фридриху. Приносила тёртую красную икру горбуши, ломоть бородинского, морскую капусту и хамон из карася. Ругалась на него без злобы, когда он отказывался надевать один носок.

"Вы же мужчина", говорила она, "вам тепло надо". Он ворчал, кивал, потом тихо "спасибо" шептал и отворачивался к окну. Он же никогда никого не благодарил.

Люди иногда заглядывали, спрашивали, как дела, приносили яблоко или две картошки и уходили. В другой раз двое мужчин из соседнего подъезда принесли чекушку, но Надежда Карловна их поганой метлой выгнала.

Поправка

А по вечерам Карловна вспоминала карасей. Вспоминала, как летом, когда солнце только вылезает из-за макушек деревьев, а она сидит на берегу, а рядом в ведёрке два карасика. Вспоминала, как ставила пакеты на коврик соседям и кто-то шептал "спасибо" в темноте. Это её радость.

Дела у Фридриха Анатольевича шли на поправку, он уже стоял, опираясь на костыли.

- "Как ваше здоровье?" - Спросила Карловна в очередное утро.

Он не ответил. Просто вытянул руку, погладил её запястье и улыбнулся. И они пошли вместе в магазин. Он на костылях, она с сумкой. Медленно. Но вместе. Продавщица сначала не узнала их, потом улыбнулась, положила в пакет чёрный, белый, булку ржаного, и ещё маленькую надкусанную баранку за 7 рублей от себя, в качестве подарка.

Возвращались они молча. И люди, которые прежде делали вид, что не видят, теперь смотрели, как идут Фридрих и Карловна через двор, как несут хлеб, как улыбаются.

Я снова её встретил

Весной я встретил Надежду Карловну у реки. Она сидела уже не на ведре, а на складном стульчике, держала в руках новую китайскую удочку, подаренную Фридрихом. Рядом на траве лежал термос и крохотный пластиковый стаканчик с манкой, распаренной на молоке.

- "Для карася", сказала она, "любит он, лакомства".

И тут рядом сел усатый мужик, который и оказался Фридрих Анатольевич.

- "Я не умею ловить", сказал он, - "научите, Надежда Карловна?"

Она посмотрела на него, улыбнулась и стала показывать, как натыкать насадку, как держать удилище, как распознать поклевки и не трындеть, пока клюёт. Ждать, когда поплавок дрогнет, чуть уйдёт в сторону, остановится.

И вот он, карась. Фридрих Анатольевич вытянул рыбу, перепутал всё, заулыбался, как мальчишка.

- "Вы молодец", сказала она. И стало ясно, что этот день их.

Пакеты с карасем снова появлялись у дверей пустодушных соседей, но теперь современные нелюдимые жильцы дома иногда в ответ к пакетам клали буханку хлеба, банку варенья, грибов или остатки растительного масла. Учительница Суахили с пятого этажа принесла даже Карловне новый носовой платок.

Сосед сверху однажды принёс доску разделочную из берёзы, сам выстрогал. Вот это был реальный подарок. Люди меняются. Иногда поздно. Но меняются.

Она ведь не угощала, чтобы потом попросить. Она угощала, потому что так у неё сердце устроено. Может эта удивительная история Фридриха и Карловны сделает чуть внимательнее к чужим проблемам и вас, дорогие читатели. Всем добра. Если вам интересно, то вот источник моей статьи, можете подписаться.

Для меня август всегда пахнет яблоками. Тугими, налитыми соком, с розоватыми и прогретыми солнцем боками. Лето в августе, как и само яблоко на ветке-спелое, ароматное, вызревшее. Я срываю эти яблоки, и сыплю на них корицу с сахаром, творя волшебство, результат которого - вкусная шарлотка с хрустящей сахарной корочкой, манящая и неумолимо напоминающая о детстве, о предшкольной поре, когда мама возилась на кухне с банками и пирогами, а ты, запыхавшись, забегал между делом с улицы и хватал кусок этого ароматного чуда. И выбегал с ним обратно, в лето, гоня от себя мысли, что ему приходит конец.

Всё вокруг достигло пика своей пышности. Зрелости. Запашистости. Река - потемневшая, обмелевшая, и даже как будто загустевшая - как сироп, как оставленный на столе мëд, как капля янтарной смолы, выплаканной сосновой доской в бане. Луговые травы преют под горячими поцелуями солнца, источая пряный и горьковатый аромат, довольные пчёлы роятся вокруг них, отряхивая с лапок золотистую пыльцу. Она кружится в воздухе, как волшебная пыль, мягко светясь на солнце. Вдыхаешь полной грудью - и запахи эти, и пыльцу, и лёгкие дуновения ветра - и остро ощущаешь то, как время ускользает от нас.

Май беззаботен и юн, зима кажется далёкой и почти несбыточной, а август серьёзен. Он напоминает о том, что всё в этой жизни приходит к концу.
Листва на деревьях ещё зелена, но и ты, и она знает - она обречена на скорую погибель, на превращение самой себя в золотой саван, нестерпимо ярко блистающий на фоне пронзительно-синего, осеннего неба.

В воздухе, прозрачном и наполненном серебристыми паутинками, живёт тоска по увядающей жизни и страх холодов, которые скуют всё живое на много месяцев,оставив лишь пронзительные воспоминания. И надежду, что зима не будет тянуться серой вереницей бесконечных дней, а промелькнет ярко, быстро и сказочно.

В Спортлото, разумеется, писать необходимо. Ведь где же ещё искать правду и справедливость, если не там? Особенно в Спортлото, где каждый честный гражданин может внезапно стать миллионером, просто угадав пару-тройку чисел. Это же так прозрачно и понятно, как слеза младенца!

Спортлото - это оплот законности и порядка! Там, конечно же, моментально разберутся во всех хитросплетениях вашей проблемы, будь то неправильно припаркованный автомобиль или глобальный заговор с целью похищения инопланетных технологий. Ну, или хотя бы просто невыплата зарплаты.

Главное, пишите подробно, красочно, с максимальным количеством деталей. Не забудьте приложить фотографии, видеозаписи и показания свидетелей (желательно, чтобы свидетели были очень убедительными, а не просто соседи по лестничной клетке). И да, обязательно укажите, что ваша проблема - самая важная и неотложная, требующая немедленного вмешательства. Ведь у Спортлото наверняка нет других дел, кроме как решать ваши насущные вопросы. Удачи в этом нелёгком, но безусловно перспективном начинании! И да пребудет с вами сила Фемиды и удача в лотерее!

Ничто не ново под Луной - на примере жизни одного из винтиков торговой машины Позднего Средневековья.

В качестве бухгалтера у знаменитого Якоба Фуггера (самый богатый человек своего времени и один из зачинателей капитализма) служил 19-летний жителя Аугсбурга по имени Маттеус (или Маттаус) Шварц (matthäus schwarz). Он верно служил Фуггеру и его наследникам до конца своих дней. Этот человек стал важным «винтиком» предприятий Фуггера, однако для истории значимы не столько его собственные достижения, сколько воспоминания, которые он оставил.

Мы знаем многое о Шварце, потому что он заказывал множество портретов, и те последовательно отражали изменения в его жизни. На одном он изображен обнаженным, на другом облачен в доспехи, на третьем сидит в фуггеровской Комнате, где считают золото, с пером в руке.

Шварц сидит за рабочим столом, а Фуггер, возвышаясь над ним, явно отдает распоряжения. На заднем фоне виден шкаф с ящиками, на каждом – названия филиалов компании Фуггера. Шварц, поклонник моды, одет в зеленый камзол с косой чертой на рукавах. Он выглядит ярким контрастом Фуггеру, который носит черную блузу с капюшоном. Единственное яркое пятно в облике Фуггера – его золотистый берет.

Картина выполнена грубыми мазками и производит карикатурный эффект, который наверняка ужаснул бы Дюрера. Но она весьма важна: никакие другие изображения не показывают нам Фуггера за работой.

Литературные опыты Шварца охватывают два направления – моду и управление фирмой. Шварц составил учебник по бухгалтерскому учету, который демонстрирует, сколько внимания Фуггер уделял точности записей. Шварц, подобно Фуггеру, обучался в Венеции.

Он изучал бухгалтерию, а рабочее знакомство с Якобом заставило его осознать глупость конкурентов Фуггера, которые верили, что способны обойтись без точных цифр: «Эти глупые людишки ведут записи о сделках в рассыпающихся книгах или черкают на листках бумаги, которые прилепляют к стенам, либо пишут и считают на подоконниках».

Фуггер, напротив, держал писцов и клерков в каждом из филиалов. Они отслеживали подробности всякой операции и не упускали из виду ни единой мелочи. Полагалось обновлять цифры каждую неделю и закрывать книги в конце года; никаких исключений не предусматривалось.

Когда эта работа завершалась, управляющие филиалов отсылали копии записей в Аугсбург, где сотрудники Фуггера переводили цифры в рейнские флорины, а также сводили отчеты всех филиалов в общую ведомость. Фуггер, благодаря таким порядкам, обладал представлением об общей картине. И был осведомлен, до последнего крейцера, сколько он стоит. Шварц с презрением писал, что другие не следят за цифрами и потому лишь воздевают в недоумении руки, когда оказываются банкротами.

Еще Шварц описывал новаторскую практику Фуггера – использование аудиторов (позднее эту практику переняли итальянцы) – и строгое распоряжение хозяина привлекать трех человек к подготовке отчета, чтобы не допускать мошенничества. «Крайне редко трое людей разделяют одни и те же взгляды, когда дело касается дурных намерений. Тем самым хозяин защищает себя от обмана, а слуги остаются честными, даже против своей воли». Главным аудитором фирмы был сам Фуггер.

Шварц предназначал свое сочинение молодым немцам, интересующимся бизнесом, и давал читателям своего «учебника» инвестиционный совет – возможно, надиктованный самим Фуггером.

Деловой человек, писал Шварц, должен держать треть своих активов в наличных средствах, другую треть вкладывать, а на третью закупать товар – и быть готовым к риску и немалым потерям в любой миг. Само собой разумеется, что коммерсант должен лично владеть недвижимостью. Инвестициям свойственно прогорать, наличность дешевеет вследствие инфляции, но земля всегда в цене.

Как видите (особенно по концовке об инвестициях) -- ничто не меняется со временем, и даже советы бизнес-коучей остаются прежними.

Барселона. Город, где провинция нарядилась в театральный плащ имперской важности и решила сыграть оперу, не умея петь. Это — провал с претензией на шедевр, это — крик базарной торговки, уверенной, что она — оперная дива. Барселона напоминает провинциального режиссёра, который получил бюджет на мюзикл и снял пьесу в духе «Антонио Гауди: Мой косой взгляд на вертикаль».
Город сам себя не понимает. Он хочет быть Венецией, но пахнет жареным пескарём из туристической лавки. Хочет быть Флоренцией, но с интеллектом каталонского граффити.Вот вам Гауди. Ах, Антонио! Великий самозванец архитектуры. Он не строил дома — он лепил психоз. Его Саграда Фамилия — это не храм, это шизофреническая арфа, на которой играют ветры пошлости. Её называют «гениальной недостроенностью», а я называю это: вечный ремонт как форма самовыражения тупика.