Моё плутание в туманной мгле по чужим огородам было частично и "похождением плутовки". Я искала (выбрав, естес-с-но, самую подходящую для слепошарого юнната погоду) похожее на то, что мне положили под дверь. Такой растущий метеозонд... Ещё частично — проблемой не странного подарка, а моего к нему отношения. Издержками не чужого диагноза, но собственного испуга..
Вперившись в серой дымке, как в столбы, в кукурузные стебли и отпрянув в ужасе, я воззрилась на вдруг показавшуюся дорогу. С большой надеждой, что это не мираж и что я не выпрусь опять в огороды, пошла прямо, вытаращившись и стараясь не сморгнуть желанное виденье. Вышла чётко на бойцовский гусиный отряд, перекрывший совершенно реальную, к счастью моему, дорогу. Однако счастье было моментом, сожранным уплотнявшимся туманом. (Хотя и в нём стало очевидно, что из всей доступной человеку мудрости у меня вылезли только зубы.) Птица, которую я и не видела никогда вблизи, зашипела, растопорщилась крылами, гагакнула удавьими шеями — и напугала меня до холодного пота. Повизгивая и снова каким-то нескончаемым чернозёмом обходя гусей, я упёрлась во что-то высокое. Ну разумеется, в четыре стебля кукурузы, будто в часовых... Замаячивший опять с той же точки асфальт встретил меня, и очень скоро, гусиной агрессией.
Не обретя смелости разогнать птиц, броситься напролом, я укрылась туманом с головой, словно большой шалью. Завернулась в него и прошла от выводка поодаль, ориентируясь теперь на одинокое деревце невдалеке. Перетаскивая сырые набрякшие чуни в неподъёмной почве, добрела до него, держа гусей на дороге позади, а квартет из кукурузных фигур как бы по левому плечу. И у этого фатально одинокого дерева, за которым скатывались с бугра поля, я и нашла овощ, что мне подарили.
Гибрид патиссона, видимо, с тыквой. Круглый, как вздутый, без поребриков, крупный с мою голову и дикого колера. (Этот цвет на банке с краской назывался бы непременно глупо, но няшно, наподобие такого: "Бурый мишутка кутуряется в ворохе осенних листьев". Тем милота бы и ограничилась, потому что при нанесении цвет выдал бы аллергенную кондитерскую смесь "Дерьмо с помадкой в глазури"...)
Короче говоря, я, раздражённая до противозного состояния, неприятная себе и крупно уставшая понимать блуждания по кругу, рванула одну эту недотыкву вместе с ботвой, которая плелась, наверное, до преисподней. А где бы ещё придумали такой отвратный гибрид?! И бедное чахлое деревце вздохнуло от моего рывка всем существом, аж дёрнувшись корнями в своей лунке. Покосившись в моём направлении, заскрипело и встало, но так и осталось кривеньким. А я, отбегая от него и загребая комьями напитанную влагой землю, уронила выдранный псевдоовощ.
Он хряпнул, разломившись, растёкся желтком — и выпустил в этот небожий мир живого гусёнка. Пушистый птенец сразу важно зашагал, по-чаплински вдоль переставляя лапки и чего-то балаболя. Недовольно, но тихо, словно прочищая пока горлышко. Я, ругаясь на всех языках, включая древнегреческий (от диплом-то пригодился, возрадуемся!), пошла за ним, держась больше звука его бормотания, чем видя контуры этого волшебного вылупленца. Туман тёк молоком по ногам, растворяя последнюю хлипкую опору и поглощая расхлябанную твердь.
Гусёнок выбрался к своим соплеменникам и был встречен приступом чисто семейного гогота. На меня не смотрели. Я обогнула их краешком дороги, тюкнулась в кукурузу и прошла через стебли насквозь. Ожидая, что попаду в капкан, колодец, катакомбы, но попала не на "К", а к гнутому деревцу с битым гибридом, желтеющим в "молоке" под ногами опрокинутой яичницей. Подпёрла страдальца плечом, потом спиной. Так и выправила, хоть немного. Дерево повздыхало, вставая на место, и навозилось вскоре, стихло. Я же, не чуя тела, закурила последнюю, мятенькую и обслюнявленную сыростью. И жалко засмеялась над тем, что меня сюда привело.
Будто в прошлой жизни случился этот порыв ищейки... В подброшенный на мой порог овощ, какой разломился пополам просто на столе (надрез поперёк не вынес переноски или переклада), был вложен комок.
Зёрна кукурузы в гусином пухе, обмотанные какой-то лозой. Но я поняла смысл. Тут есть местная присказка, я на память свою версию приведу:
За деревянной спинкой, на гусиной перинке
Не стаиться тебе от Мотуна, Пыла да Жердинки.
Никуда не деться со своей красой,
Затуманят путь, заберут босой.
Как раз чуни тут мои увязли, и если бы в топи воспоминаний! За утомлённостью я и не приметила, насколько развезло вокруг.. Но опять же, возвращаясь к этому коробящему и, согласитесь, тревожному акту.. Кто и зачем пожелал мне плутать в тумане, попасться босой к здешним натуральным, как земляное хозяйство, божкам? И если Жердинка — кукуруза, так её тут прозывают, то Пыл — гуси, видимо? Вспоминая перья в посылке и моих врагов на дороге. По теме сказать, их здесь уважают, гусей, главная птица это у деревенских. А Мотун, что мотается и мотает, заматывает, выходит, дерево. Туман и без присказок повсюду, осенями он здесь лежит (или стоит) постоянно. С подкидышем на крыльцо тоже тайна, недотыква-то дикаркой оказалась, под ничьим деревом вызревающая. Не место путает — люди. Жаль, что это так.
Но по сказочной, тёмной этой просеке если дальше идти, то к чему придёшь? Мотуна я же чуть не загубила, однако повинилась и сейчас бесстрашно около него стою, Пылу привела гусёнка, а вот Жердинку едва не завалила, шуруя напролом. А какой пролом, поди разбери, всего четыре жерди вымахали?? Не разберу ничего, конечно. Устала, промёрзла, голова чугунком, туман уже стойко дымный, сизый — вечереет, с полдника по сказкам лазаю. Сейчас бы спинка с перинкой очень пригодились.. И я зашла за горемычное дерево, залезла на бугор и почмакала полями. Пришла домой под звёздами, носящимися под своим верховным туманом: облаками-паутинками, вроде уцелевшими в катаклизме уборки, сиротски мечущимися по чужим углам после срыва шваброй всей конструкции.
Пришлёпала фактически босой, в грустных от слоя грязи носках. Чуни вросли в компост где-то в полях и заколосятся, знамо дело, в срок каким-нибудь новым монстром "от прекрасных здешних мест", обязательно небывалого цвета. До перинки, спасибо, донесли, а то уже спала в ванной и во сне пасла гусят в кукурузе под лёгкие кивки ужасно одинокого деревца...
— Давай-ка гусей разведём, что ли. Чего мы тут как неродные.
— Разведём, прям завтра, а как же. Спи давай, непутёвая женщина, ушедшая без телефона. Я уже людей собирал тебя искать. И все согласились, вся улица! А ты переживаешь, не любят тут тебя.
— Прям все?
— Ну, кроме Глаши Лущихиной. У неё гуси ушли к дереву жить. Это там, перед полями. И огород её второй кто-то весь вытоптал, даже кукуруза полегла.
— Это которая влюблена была в тебя?
— Тридцать лет назад. В школе, боже мой, зачем я рассказал, идиот.. Тридцать!!! Спи, отдыхай, неуёмность моя.
Да хоть бы триста (плюсуем тракториста) лет тому назад... Туман на сердце под перинкой не затаить — но Пыл, Жердинка, Мотун, кажется, и в тумане видят лучше нашего брата. Или сестры.
