Из четвертого класса тех, кто хорошо учился, отпустили на летние каникулы пораньше, объединив чаепитие на 9 мая с почти выпускным. Отстающих старушка-учительница решила стахановски подтянуть до конца мая, чтобы не оставлять на второй год в четвертом, и чтобы их не оставили через год на второй год в пятом. Четверо из оставшихся так и продолжали медленно читать по слогам и считать, пользуясь делениями на линеечке, до окончания школы.
Май в том году был на редкость теплый и мать вызвала бабушку с дедом сажать картошку. Они приехали и привезли мне в подарок велосипед. Я к тому времени надрессировалась чувствовать стыд при получении подарков, плюс мать с братом при удобных случаях попрекали тем, что оплата художки и проездного лежит на бабушке с дедом. Потому, держась за велик, я спросила у бабушки, почему все от них только мне, а брату ничего. Тут то и выяснилось, что бабушка с дедом с первого курса дают ему деньги на оплату жилья и дарят деньгами на праздники, потому что он взрослый. Сначала мать устроила скандал брату (ей часто приходилось занимать деньги, чтобы дать ему на жилье), потом во всем оказались виноваты бабушка с дедом, что не сказали ей (за прошедшие годы своих родителей она приглашала только на полевые работы, и они обычно говорили очень аккуратно, и только на те темы, что она сама заводила, чтобы не провоцировать), после того, как они уехали, виновата оказалась я, что спросила. Колхоз все равно еще не начинал пахать поля, и для посадки картошки было рано, в огороде у дома стояла вода, так что мать стала таскать меня с собой в садик, чтобы я не каталась на велике по деревне.
Около недели я ходила с ней в садик, красила веранды, песочницы, щиты для песочниц и остальное деревянное, убирала сухую траву и ветки с площадок. Чаще, когда она с группой уходила укладывать на сончас, мне можно было идти домой. Если погода была не слишком жаркая, оставалась до конца работы, это до восьми вечера. К концу работ был день, когда мы вышли к семи утра, а возвращались уже поздно, почти в девять вечера, потому что переворачивали кровати и укрывали вещи в одной из оставленных до осени групп. Войдя в квартиру, я сразу бросилась к кухне и стала что-то есть, на что мать брезгливо сказала что-то вроде "тебе бы только жрать, я вот совсем не хочу есть". Я ответила, мол, ты же в садике ела. Она так удивилась, сказала "Ой, а ты как будто нет". Я тоже удивилась и сказала, что нет, кто ж мне даст. У нее как будто что-то включилось, сообразила, что на меня и правда питание не рассчитано, сразу зашуршала в холодильнике, приготовила быстро поесть, потом несколько дней беспокоилась о том, чтобы собрать мне с собой еды, и в садике усаживала в переходнике с мойкой, давала что-нибудь неучитываемое, типа супа, компота. Потом привычно обвинила меня, что я езжу по деревне на велике, чтобы всем рассказывать, что меня мать не кормит, и велик мне подарили, чтобы ее опозорить. В начале июня посадили картошку, на этот раз без бабушки с дедом, потому что она не хотела их видеть, раз они договорились со мной ее позорить, и почти сразу после картошки отправила меня в лагерь на три смены.
Перед лагерем дали листовку с перечнем рекомендованного минимума вещей и одежды, но сумку собирала мать и заменила все шифоновыми платьями, чтобы было красиво и не жарко. На случай холодной погоды съездила в город и купила спортивный костюм, который ей понравился. Он реально был теплый, двухсторонний, то есть его можно было носить то одной стороной, то другой. То голубенькой шерстяной с серебряной вышивкой, то бархатной фиолетовой со стразами. В последний день перед отъездом я, паникуя, пока мать была на работе, таскала кухонный стол из кухни в прихожую и перерывала антресоли. Мои поиски увенчались успехом, и в сумку под платья я закопала наименее плесневелые джинсовые шорты брата десятилетней давности и пару его футболок тех же времен. По приезду в лагерь выяснилось, что это чужой лагерь. То есть все из нашей деревни, тоже поехавшие в лагерь, оказались в лагере через речку. А тот лагерь, куда я попала, был бывшим санаторием, в него отправляли в основном по социальным путевкам и программа с питанием были получше, чем в обычном, и корпуса только каменные.
День заезда был пасмурный, так что я была в теплом костюме, серебряной вышивкой наружу, и настолько выделялась таким богатством наряда среди приехавших по социальным путевкам, что ко мне подошла хореограф и спросила, глядя на вышивку, являюсь я звездой танцев или пения в мире снаружи. Голос у меня всегда был тихий, но со временем жизни с матерью развилась пластичность движений и походки (потому что звук, типа скрипа мебели, или, не дай бог, шагов и звяканья ложки в чашке, мог вызвать обвинения в желании смерти родной матери), так что я сказала, что танцев. И не прогадала, потому что поющие все три смены пели Смуглянку и песенки типа голубого вагона, рисующие все три смены переводили мел на асфальте, а вот хореограф все три смены садила свою группу пару раз в неделю смотреть Триллер Майкла Джексона, чтобы посмотрели на движения настоящих мастеров. Чаще она забирала для просмотра на время тихого часа, чтобы завистники не мешали, иногда уходила, оставив нас с видиком, и мы смотрели Зубастиков, Гремлинов и фильмы с Джеки Чаном с ее кассет. В конце последней смены она привезла только вышедшую Смертельную битву в гнусавой озвучке и смотрела вместе с нами, призывая думать о том, как двигаются актеры.
В общем-то, это было единственное счастливое лето. Бабушка с дедушкой приезжали почти каждую неделю, купили и привезли мне купальник, брали под расписку меня и двоих-троих на речку на весь день, привозили сладости. Как-то они, уже прощаясь со мной и друзьями, стояли у ворот лагеря, в это время к воротам подъезжал оранжевый пазик. Сначала я подумала, что у нас такой же возит детей с отделений в школу, а потом мы все трое одновременно заметили высокую белую прическу, как у матери, за пыльным окном. И втроем замолчали и застыли, но это оказалась не она, до сих пор помню то облегчение. Я еще в первые дни первой смены наменялась одеждой с малоимущими, включая королевский костюм, и дико боялась после первой смены ехать домой на перерыв в несколько дней. Но мать ничего не заметила, у нее была проблема поважнее - брат заканчивал техникум, вместе с окончанием техникума у него кончалась отсрочка, и надо было где-то брать денег, чтобы он мог спрятаться от ужасов Чечни. Она даже не была против того, чтобы оставшиеся до второй смены дни я жила в городе у бабушки с дедушкой, но успела меня упрекнуть, что пока я отдыхаю в лагере, в огороде ничего не посажено. Вдохновленная ее равнодушием к чужим шмоткам на мне, я выгребла наменянную одежду под кровать, набила сумку другой одеждой, которая мне не нравилась, и уехала обогащаться. Одни штаны, полученные в результате такого обмена, я носила до 18 лет, потом у меня их украли соседи по квартире, а балахон с волком тоже оттуда похоронила вместе со своим псом в позапрошлом году.
Всего за то лето я прибавила почти 20см роста, и больше 10 кг веса, во время последних измерений в лагере была 150 с мелочью см и почти 50кг веса. Такой рост остался у меня еще на 4 года. Из лагеря уезжала с напутствием хореографа заниматься танцами - из ее группы только у меня без усилий получалась лунная походка, и она была в восторге от моей ритмики.
Вернувшись, обнаружила пропажу велика, тамагочи и брелков - мать все раздарила бедным детям алкашей, которым не так повезло в жизни, как мне, но они не такие жадные, и конечно же, поделятся этим чертовым великом, который негде хранить (балкон в квартире, сараюшка у дома, подвал с картошкой). Бедные дети не поделились великом, потому что их бедные родители успели его пропить.
В пятом классе после нового года мы с классом поехали в музей, там в коридорах стоял запах старого лака и дерматина, напомнивший мне занятия в клубе лагеря, так что в конце экскурсии повторяла лунную походку, одноклассников это впечатлило, они пытались повторить и требовали объяснений, как я это делаю. Я объяснить не могла, замедляла движения, под конец от попыток сама запуталась и стала вспоминать, как же это, уже перед выходом. По лестнице спускались долго, с остановками, классная собирала отставших, мне стало скучно, я пыталась еще раз вспомнить движения, что привело к тому, что спустилась я вниз, пересчитав ступеньки задницей и хватаясь руками за перила. Всем было смешно, кроме отставших - они не застали зрелища, классная тоже поржала. Через пару дней у меня заболела жопа, сильно. На уроках сидела, перекосившись на одно полужопие, дома попробовала пожаловаться матери, что болит спина, она отмахнулась, что жопе легче, и я уже не видела возможности пожаловаться на жопу. Через пару недель, проснувшись, я не смогла встать, почти не чувствовала левую ногу, правая была как онемевшая после судороги. Когда сказала об этом матери, она сказала не придуриваться и резко дернула меня за плечо, в ответ у меня как будто дернуло током через плечо и шею и я упала в обморок. Когда очнулась, боль в жопе ушла на последний план, жгло шею и плечо, болела поясница, фельдшер стоял надо мной со скорбным видом и ждал скорую. В районной больнице выяснился вывих и перелом копчика и редкий компрессионный поясничном, через несколько дней в областной нашли нередкий компрессионный в шейно-грудном, небольшие грыжи в поясничном и растяжение какой-то там мышцы в плече. Всего в больницах я пролежала до начала мая, из гипса был только ошейник. В начале мая меня выписали домой, почему-то не дали табель с оценками, под конец мая мать пошла со мной в школу, договориться, чтобы я сдала годовые контрольные. Там нам встретился физрук, который выразил сожаление, что меня больше нет в его секции по баскетболу (в том году я была выше всех в классе), и сказал, что проблемы с позвоночником исчезнут, если спать на досках.
Итого, в конце мая мать заказала щит из фанеры и досок народному умельцу, и с начала июня я спала на нем. Сначала было нормально, но потом или после картошки, или из-за щита, утром стала просыпаться с деревянной спиной. И дико хотелось в туалет несколько раз за ночь, что было проблемой - потому что надо было тихо встать, что уже проблема, когда сразу под простыней начинаются доски с фанерой, потом тихо подойти к двери в комнату, где спит мать, открыть свою дверь, стараясь не скрипеть ей, пройти через комнату к двери туалета, не скрипнув полом, открыть дверь туалета, не скрипя ей, и вот оно! Если по дороге я чем-то скрипела или брякала, мать шипела сквозь сон, что днем не высраться, еще и ночи захватит, и у меня не получалось расслабиться на унитазе, так что приходилось возвращаться, ждать, пока она заснет, и повторять по новой. Итого, если раньше, пока матери нет дома, а я пришла из школы и не еду в этот день в художку, я могла почитать или посмотреть телевизор, попытаться прибраться в ванной (дико ценные тряпки и банки, упиханные по всем углам, нельзя было трогать при матери), перебрать свои сокровища, то теперь я приходила из школы и срочно преступно спала часов с 2-3 дня до 7-8 вечера на диване, закрыв дверь на цепочку. Иногда я высыпалась за день и ночью уходила в туалет или ванну читать, там всегда было достаточно хлама, чтобы сунуть книжку под него, если мать вдруг просыпалась.
Перед шестым классом ездили на осмотр и невролог уточнил насчет спального места, мать похвасталась щитом и его ценой, тот ее грубо отчитал и нарисовал на бумаге, как должны выглядеть слои ортопедического матраса. После этого мне постелили на щит два ватных одеяла, и это было прекрасно целый год. Потом именно эти одеяла понадобились брату, и их заменили, по выражению матери, пуховой периной. Это было старое пуховое слежавшееся комками шелковое одеяло. За счет шелка оно ездило от малейшего движения, и часто я просыпалась опять же на щите, но уже без прослойки в виде одеяла и простыни.
