Вспомнят

С ним и радость, и печаль.

Тут есть взлеты и падения, и главное —

ведет к сильному влечению.

Бывает и такое, что находится между скал.

Оно может быть

тихое, как озеро,

то дикое, как волчий оскал.

Порой в этом нужно подбирать ключи,

искать ту самую дверь и нужный проход.

И знай, если сердце этой горы ты откроешь —

знай, что нашел то, что так долго искал.

Можно поговорить еще глубже,

коснуться разного дна и искать ответ.

Есть то, за что держаться нужно,

а где ждать беды и совет.

Об этом можно говорить долго —

о том, что упомянуто лишь раз.

Оно теплое, родное, мы часто оставляем его

в людях и в разных работах,

и скрыто от посторонних глаз.

Нельзя его потрогать,

лишь подпустить и дать свободу,

и пробегать в мыслях, как песни и ноты.

Оно одно, индивидуально,

о нем пишут много стихов, проз и рассказов.

Много романов, драм и комедий —

то, что останется тайной.

В нем нет никаких мотивов,

теплоты или холодных дорог.

Оно просто есть и рисует круги.

Можно легко сказать: «Прости»,

хоть ты или я сжег мосты.

Говорит спокойно, тихо:

«Отпусти и прости...»

Этот текст — просто капля в море.
Не жду оценок, но тем, кто задержался здесь — искренняя благодарность

Лет до пяти я жил в крошечной деревне. Сначала в общежитии, потом в однушке на первом этаже. Маленькое окно, старые стены, за которыми всё время кто-то ругался или хлопал дверьми. А потом мы переехали в другой город, в бабушкину трёшку. Для меня это был почти дворец. Но попали, по сути, в ту же деревню, просто побольше: всё те же дома, те же подъезды с облупленными перилами. Были даже девятиэтажки, на которые я любил смотреть с понтонного моста. Они казались мне небоскрёбами.

И там я познакомился с одной девочкой. Её звали Оля. Она жила в том же доме, что и бабушка. Оля была моей ровесницей, может, немного постарше. У неё были русые волосы, высокий рост и всегда озорной, дружелюбный взгляд. Кажется, у неё тоже не было друзей.

Она была первым моим настоящим другом, ещё до того, как у меня появились те самые «настоящие друзья», про которых я забыл почти сразу, как закончил школу.

Мы дружили недолго. Возможно, год или два. Но они были очень насыщенными. Мы шлялись по городу и, бывало, творили абсолютную дичь: пихали семечки в глушители машин; цеплялись за автобусы, а потом уносились прочь, прячась от водителей за гаражами; делали из бутылок водяные ружья и поливали друг друга водой: я — её ледяной, она — меня чуть ли не кипятком; лепили из пластилина персонажей из мультиков и кидали их с четвертного этажа её квартиры на проезжающие мимо машины.

Смех, пыль, ссадины, липкие пальцы.

Рядом с нашим домом был завод. Не знаю, что там производили, но помню, что туда можно было перелезть через забор по дереву, а с другой стороны спрыгнуть на песчаную гору, будто в чужой мир. Там было много щебня, бетонных колец, старой арматуры. Часто гудел кран, поднимал что-то, катался по рельсам. В те моменты мы скрывались и выжидали. А потом бегали, прыгали, карабкались, залазили туда, куда явно нельзя.

Как-то мы искупались в свежезалитой бетонной ёмкости, барахтались там, а потом жёстко получали по щам от родителей и отмывались часами.

Эти воспоминания будто вырезаны в памяти. Я помню, как мы падали в пыль. Как я дремал на бетонной плите, и она сидела рядом, тихо копаясь в песке. Помню запах лета, вечерний воздух, ощущение полного счастья.

Я могу вспомнить многие наши безумные приключения, но не могу вспомнить её лица.

Но что самое грустное, я не могу вспомнить, когда она пропала из моей жизни.

Иногда я думаю, что самые важные моменты в жизни — это не успехи, не решения, не поворотные точки. А такие вот крошечные, полузабытые мгновения, когда ты кому-то нужен. Когда ты не один. Когда ты живёшь без мыслей о будущем. Просто прыгаешь в песок и кричишь от восторга, потому что рядом с тобой человек, которому тоже весело.

И, может быть, именно эти воспоминания — мгновения эмоционального слияния с человеком и беззаботного, искреннего наслаждения жизнью — и есть самое настоящее в существовании.

Я реально думал, что это у меня белочка. Цветная просто. Позитивная. Свадебная.

Бляха, а люди уже уселись поудобнее, настроили приёмники, чаю заварили. Пришлось написать, что я пошутил.
Мать моя женщина… Это уникальная способность русских людей — сначала носить на руках, а потом отравленного четвертовать перед расстрелом - не знает границ. Так изысканно и в таком количестве меня нахер ещё никогда не посылали.

Мол:
— Что ж ты, скотина, делаешь?! Я отгул взял! Приёмник купил! Верни чай, падла!
И это ещё интеллигентный человек писал.

Меня удалили из Facebook(а) тогда даже те, кого у меня в друзьях никогда не было.

Трагическая история, конечно… но смешная — до безумия.

Светка, помимо того что была не дура, ко всему ещё была и редкой сволочью. Та никогда не пила кровь как-то банально и предсказуемо. "Жизнь коротка, и надо прожить её красиво, ярко", — считала она и всегда начинала с контрольного полёта вокруг головы жертвы. Жертва зачем-то морщилась и бессмысленно размахивала руками в темноте. Лицо — всегда самый опасный аэродром. Крови мало, а риск получить по морде — велик. В этой связи, истрепав все нервы пациенту, Светка улетала туда, в особое место под коленкой, куда при всём желании удары рукой никогда не долетают.

Танька была комарихой опытной, практичной, без этих вот изысков — впилась в палец большой ноги у самого ногтя и ни в чём себе не отказывала. А у них традиция есть, подруги-то давнишние: они всегда оставляли место на один глоточек и делали его интеллигентно — из коленной чашечки. Эстетствовали, чего греха таить.

Нинка уже давно обожралась и просто издевалась над клиентом, тяжело жужжа то у одного уха, то у другого. Иногда она на секундочку присаживалась на плечо — и сразу улетала. Клиент, что-то ворча, бил себя со всей дури по плечу, а подруги ржали в голос. Громче всех всегда ржала повидавшая на своём веку комичных ситуаций Ирка. Вообще, если бы можно было не пить кровь — Ирка бы и не пила. Она бы топтала грудь, беззвучно ходила бы по волосам и травила бы бесконечные байки про внука Виталика. Мужики же кровь не пьют — так он на хоботе музыку играет.

И тут неожиданно в комнату влетела комариха Галочка из соседних кустов. Раньше она с Наташкой и Олькой прилетала, но те погибли при исполнении. Галочка была неразборчивой и жалила, как пчела, куда ни попадя. На юмор не реагировала — прилетела чисто пожрать. Укусила в пузо, чуть не получила за наглость — и отбыла восвояси, обиженная на судьбу, клиента и безвременно почивших Наташку с Олькой.

Пациент тем временем окончательно проснулся и нервно почесал пузо. Ушёл курить с расстройства, бормоча под нос что-то о тварях, сволочах и прочих скотинах неблагодарных. Во избежание эксцессов, все уселись на потолке слушать Иркины байки про то, как она искусно уворачивалась от газеты, чудом выжила после всасывания в пылесос и как пережила отравление дихлофосом.

Пока еда курила, Нинка вспомнила, что у её сестры день рождения, и решила и ей, и гостям сделать подарок с барского плеча. Как раз к возвращению клиента в комнату влетели голодные гости во главе с именинницей Людочкой. Были все: и Тамарка, и Валюха, и Машка, и даже Вера Николаевна — несмотря на почтенный возраст и неприлично длинные ноги. Клиент продолжал дирижировать оркестром, размахивая руками, а гости куражились, пили, жужжали. И только одинокий Виталик сидел в углу и наигрывал какую-то классическую мелодию из «Мухи-Цокотухи».
— А мне завтра на работу, между прочим, — сказал пациент, сидя на кровати с очень злым лицом.

Все расхохотались. Даже Виталик, скотина.

Все герои вымышленные, и случайные совпадения — случайны.