Война и мир (Толстой)

Поблагодарив Анну Павловну за ее обворожительный вечер, гости стали расходиться.

Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с буграми крепких мышцами на огромных красных руках, кроме того, он был рассеян. Но движения его были пугающе быстры для человека такой тяжёлой комплекции.

— Надеюсь увидеть вас ещё, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения о этих ужасах, мой милый мсье Пьер, — сказала Анна Павловна.

Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на неё в лорнет.

— Идите, Аннет, вы простудитесь, — говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной.

— Па-звольте, сударь, — сухо-неприятно обратился князь Андрей по-русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти. — Я жду тебя у себя, Пьер.

Форейтор тронул и карета загремела колёсами.

Пьер, приехав в дом князя Андрея вперёд него самого, прошел в его кабинет и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу — это оказались Новейшие Способы Убиения Нелюдей – и принялся облокотившись, читать её из середины.

— Что ты сделал с мадемуазель Шерер? Она теперь совсем заболеет, — сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие белые ручки.

Пьер поворотился всем телом, так, что диван заскрипел, улыбнулся и махнул рукой.

— Нельзя, мон шер, везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что-нибудь? Советником по связям с упырями ты будешь или пойдёшь в Охотники? — спросил князь Андрей после минутного молчания.

Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.

— Можете себе представить, я всё ещё не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.

— Но ведь надо на что-нибудь решиться? Отец твой ждёт.

Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернёром за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста и мог ближе прочих наблюдать восхождение Алого Рассвета к вершинам власти. Когда он вернулся в Москву, отец сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на все согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги.». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потёр себе лоб.

— Вот он точно из ордена Охотников должен быть, — сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.

— Все это бредни, — остановил его опять князь Андрей, — поговорим лучше о деле. Был ты на пирах, где ели людей?..

— Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Зверя, коего считают абсолютным злом. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего существа в мире... это нехорошо.

Князь Андрей усмехнулся.

— Если бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было. – сказал он.

— Ну, для чего вы идёте на войну со Зверем? — спросил Пьер.

— Для чего? Я не знаю. Так надо. Кроме того, я иду... — Он остановился. — Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь — не по мне!

***

В соседней комнате зашумело женское платье. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.

— Отчего, я часто думаю, — заговорила она, усаживаясь в кресло, — отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер!

— Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет идти на войну с Алым Рассветом, — сказал Пьер.

Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.

— Ах, вот я то же говорю! — сказала она. — Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны, тем паче войны с упырями? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьёй.  Как вы думаете?

— Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, — сказал князь Андрей.

— Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из-за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.

— С отцом и сестрой, не забудь, — тихо сказал князь Андрей.

— Все равно одна, без моих друзей... И хочет, чтоб я не боялась.

Тон её уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выражение.

— Всё-таки я не понял, чего ты боишься, — медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.

— Я тебе давно хотела сказать, Андре: за что ты ко мне так переменился? — сказала маленькая княгиня. — Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты готов драться с чудовищами, чтобы только бы не быть со мной, ты меня не жалеешь. За что?

— Лизе, я прошу вас перестать, — сказал князь Андрей выразительно.

Пьер, все более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошёл к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слёз и сам готов был заплакать.

— Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что, я вас уверяю, я сам испытал... отчего... потому что... Нет, извините, чужой тут лишний... Нет, успокойтесь... Прощайте...

Князь Андрей остановил его за руку.

— Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.

— Нет, он только о себе думает, — проговорила княгиня, не удерживая сердитых слёз и вышла из кабинета.

Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою ручкой.

— Пойдём ужинать, — сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.

Они вошли в изящно, богато отделанную столовую. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:

— Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет. Я охотнее сойдусь в схватке с самым лютым упырём, нежели останусь гнить в этом доме. Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество — вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Да, не женись, душа моя, не женись!

Он энергически махнул рукой.

— Мне смешно, — сказал Пьер, — что вы себя, себя считаете неспособным, свою жизнь — испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы...

— Что обо мне говорить? Расскажи мне подробнее об этом Алом Рассвете, — сказал князь Андрей, помолчав и грустно улыбнувшись своим утешительным мыслям.

Эта грусть в то же мгновение отразилась на лице Пьера.

—Что ж мне вам сказать? Начну с общеизвестного. По первости Франция услышала звуки его имени вскоре после возвращения Наполеона из Египетских походов. Молвят, что настоящее имя Зверя – Энхуш Махгуль. Да, да, и сказать только... звучит совсем по-варварски... дай Бог памяти, переводится сие с древнего языка народов Междуречья как Яростный Владыка, Могучий Разрушитель, не уверен, право... Ведь наш Бонапарте взял с собой не только блестящую армию, но и большую свиту из учёных, археологов, Бог знает кого. Пока войска располагались лагерем у подножия Великих Пирамид, учёные мужи рыскали по окрестностям в поисках своей славы. Конечно же, согласно законам начинавшейся шеспировской драмы, вместо славы они нашли свою погибель.

Князь Андрей пустыми глазами смотрел на него. Пьер продолжал.

— В трёх днях пути к западу от дельты Нила лежит оазис, он не отмечен ни на одной карте.  В оазисе том руины храма забытых богов, построенного древними, а в тех руинах гробница, которую как будто бы нашли совсем случайно. Случайный выстрел из пушки смёл вековые пески, и под ногами, представь себе, явились каменные рукотворные плиты, а как их сняли, так там и узкий лаз ведёт глубоко под землю. Как же звали того храброго малого, который первый спустился в лаз... да, Пьер Бушар! Этот лейтенант уже приобрёл себе имя, найдя Розеттский камень, тот самый, что испещрён античными литерами. Что же, ему хотелось большего, и большее он получил.

Пьер наконец нашёл себе внимательного слушателя и речь лилась сама собой.

— Никто из смертных более никогда не видел отважного лейтенанта. Остальные же, прождав некоторое время приказали египтянам-носильщикам спуститься за Бушаром, но туземцы отказались наотрез, и дело пошло только тогда, как скоро нескольких несчастных затолкали в лаз ударами ружейных прикладов. Никто более не видал и их. Оставшиеся египтяне молили французов уйти из проклятого места, но бросить своего лейтенанта было решительно невозможно. Только надвигавшаяся песчаная буря и симптомы кишечной болезни, которые одновременно начались у большинства оставшихся членов экспедиции, заставили их вернуться в Каир.

— Не понимаю всё же, — сухо отвечал князь Андрей, — как эти господа могли бросить своего офицера.

— Порой, — назидательно сказал Пьер, смешно морща брови, — порой обстоятельства бывают сильнее людей, и мы не в праве их винить... Через несколько недель в Каире появился и Алый Рассвет. Это был бледный человек — человек ли! — одетый в лохмотья, в глазах которого сияла неведомая сила. Позже мы все узнали, что кровь спустившихся в гробницу людей придала ему сил и освободила от тысячелетнего заточения. Он ходил по улочкам и базарам города, вслушиваясь в незнакомую ему речь, глядя на невиданные наряды. Вероятно, не один бедняга остался лежать высушенным в каком-нибудь тёмном переулке, но можем ли мы винить Махгуля... Рассвета за это... право, не знаю... Бог ему судия.

— Убийца, тем не менее, — сказал князь Андрей.

— Да, —сказал Пьер, — но кто тому виной? За какие прегрешения древние наложили на него проклятье, сотворив из человека чудовище, ведь он был человеком, Андре!.. мы не знаем, мы не можем знать, были ли эти прегрешения, или случился неправденый суд. Как бы не было ему тяжело в его первые каирские дни, Алый Рассвет не стал бросаться на толпу, раздирая её когтями ради быстрого удовлетворения своего чудовищного голода. Вместо этого он обратился к толпе. Право, не знаю, как он смог выучить коптский и арабский языки так быстро... а после и французский... его голос был так могуч и убедителен, а глаза сияли таким огнём, что люди не обращали внимание на его ужасный лик. Вскоре он стал их мессией. Вероятно, тогда же он обратил первых своих слуг, потому что пришёл во французский лагерь не один, а с целой свитой из вождей местных племён. Быть может, отдай Наполеон тогда приказ своей артиллерии... но корсиканец всегда был малодушным, ах, не спорь, Андре, всегда!

Князь Андрей рассмеялся, но быстро замолк.

— Пожалуй, я бы с тобой поспорил, но ведь теперь уже ведь всё равно. — сказал он.

— Любому человеку тяжело сохранить обладание собою в присутствии Махгуля, — отвечал Пьер. — Я видел как-то раз его вблизи... Но, право, уже поздно. Отложим остальное на потом... Я хотел посоветоваться с вами.

Князь Андрей пристально смотрел на него.

— Ты мне дорог. — сказал он. – Я знаю, о чём ты. Выбери, что хочешь: это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идёт тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё... Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?

— Честное слово!

***

Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел от своего друга. Ночь была июньская петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Доро́гой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина, второго сына князя Василия, нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.

«Хорошо бы было поехать к Курагину», — подумал он. Тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина, но, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать.

Подъехав к крыльцу большого дома у конногвардейских казарм, в котором жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь на втором этаже. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.

Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышалась возня, хохот, крики знакомых голосов и глухой рёв, как будто смутно знакомый Пьеру. Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Из окна было видно, как внизу во дворе твое возились с заросшим грязной шерстью одичавшим упырём, которого один таскал на цепи, пугая им другого.

— Держу за Стивенса сто! — кричал один.

— Смотри не поддерживать! — кричал другой.

— Я за Долохова! — кричал третий. — Разними, Курагин.

— Ну, спускайте Гульку, тут пари.

— Одним духом, иначе проиграно, — кричал четвертый.

— Яков! Давай бутылку, Яков! — кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. — Стойте, господа. Вот он, Петруша, милый друг, — обратился он к Пьеру.

Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна:

— Иди сюда — разойми пари! — Это был Долохов, семёновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.

— Ничего не понимаю. В чем дело? — спросил он.

— Стойте, он не пьян. Дай бутылку, — сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.

— Прежде всего пей.

Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рома, а затем поборет одичавшего упыря, которому предусмотрительно сточили когти и связали пасть. Упырь был изрядно отощавщий, но даже связанный представлял собою настоящую опасность.

— Ну, пей же всю, — сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, — а то не пущу!

— Нет, не хочу, — сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.

Вид одичавшего был знаком Пьеру, он видал таких во время своей жизни во Франции.

Алый Рассвет редко делился своим даром крови даже с ближайшими соратниками. Он никоим образом не желал обратить всё человечество в себе подобных, и так же хорошо было понятно — чем больше упырей, и меньше людей, тем меньше пищи. Но порою обращённые Алым Рассветом втайне пробовали заводить своих собственных обращённых при помощи собственной крови, нередко терпя неудачу в этом мероприятии. Чем больше звеньев в цепи обращений отдаляло новое обращение от истока, то есть от самого Алого Рассвета, тем скорее новый обращённый мог получиться одичавшим.

По первости такой обращённый ничем не отличался от своих обычных собратьев. Затем неутолимая жажда крови, та самая, которую умели сдерживать его старшие собратья, неудержимо охватывала его, полностью затуманивала разум и человек становился зверем. Никто уже не мог бы спутать такого обращённого с обычными людьми. Клыки уже более не умещались во рту, пальцы скрючивались от выраставших длинных когтей, тело болезненно искривлялось и покрывалось шерстью. Словом, зверь побеждал.

Алый Рассвет внимательно следил за всеми случаями обращений и тем паче одичаний, но, со временем, случаи одичания стали столь обильными, что стало решительно невозможно скрывать их от населения. Однако, вспышки одичания не ставились в вину Алому Рассвету, поскольку население было твёрдо убеждено в любви своего нового владыки к своему дорогому стаду. Не всех одичавших убивали на месте, многих из тех, что сохранили остатки разума и понимание человеческой речи, отправляли служить в войска.

Откуда у конногвардейцев взялся одичавший, Пьер не знал, да и не хотел знать, ведь, если задуматься, стоило бы донести на эту безответственность — владеть живыми упырями в России тогда запрещалось – но не мог же Пьер выступить причиной серьёзных неприятностей своих хороших знакомых. Быть может, один из сбежавших одичавших добежал из Франции до польских лесов, где был отловлен и привезён в Петербург для увеселения, а может Курагины выкупили дикого упыря у одного французских эмигрантов.

Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчётливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.

Он был человек среднего роста, курчавый и с светлыми голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры и был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы.

Бутылка рома была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо, торопившиеся и робевшие от советов окружавших господ и стонов упыря внизу.

Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что-нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.

— Ну-ка ты, силач, — обратился он к Пьеру.

Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском где сломал, где выворотил дубовую раму.

— Всю вон, — сказал Долохов.

— Англичанин хвастает... а?.. хорошо?.. — говорил Анатоль.

— Хорошо, — сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.

Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно.

— Слушать! — крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.

— Я держу на пятьдесят империалов, хотите на сто? — прибавил он, обращаясь к англичанину.

— Нет, пятьдесят, — сказал англичанин.

— Хорошо, на пятьдесят империалов, — что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте, затем спрыгну во двор, хорошенько поколочу одичавшего и выйду со двора на своих двоих.

— Очень хорошо, — сказал англичанин.

Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать её, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и распершись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, отпустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.

— Господа, это глупости; его упырь поломает, — сказал этот более благоразумный человек.

Анатоль остановил его.

— Не трогай, ты его испугаешь, он убьётся. А?.. Что тогда?.. А?..

Долохов обернулся, поправляясь и опять распершись руками.

— Ежели кто ко мне еще будет соваться, — сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, — я того сейчас спущу вот сюда. Ну!..

Сказав этого, Долохов осушил бутылку и спрыгнул к упырю, которого предварительно спустили с цепей.

Раздалось необыкновенно страшное рычание, у большинства присутствующих побледнели лица. Пьер внимательно смотрел вниз. Долохов, дразня упыря подобранной с пола палкой, медленно обходил одичавшего, стараясь отвлечь его внимание круговыми замахами своего импровизированного оружия.

— Долохов, брось палку, это нечестно! – выкрикнул кто-то.

Долохов сплюнул и отбросил палку в сторону. Упырь метнулся вперёд, разбрызгивая по сторонам клочья кровавой пенистой слюны. Долохов также, отбросив осторожность, рванулся навстречу, затем, рухнув на бегу на колени, проскользил под кряжистыми ногами упыря и дёрнул его сзади на ноги, повалив на землю спиною кверху – и тут же прыгнул на него, заломав одичавшему руки. Упырь ревел и бился, как бьётся тяжело раненый зверь, чутьём осознавая последние минуты своей жизни, но всё не мог никак скинуть со своей спины Долохова, который смеялся, как обезумевший. Внезапно Долохов отпустил упыря, и, воспользовавшись его секундным замешательством, быстро и тяжело три раза ударил упыря кулаком по затылку, затем отскочил и зайцем подбежал к стене, подпрыгнул, схватился руками за раму и влетел обратно в комнату.

Внизу во дворе упырь продолжал заходиться в истошном рёве, который, впрочем, стал перемежаться с сиплым кашлем. Пытаясь подняться на ноги, он окончательно запутался в цепях.

— Отлично! Молодцом! Вот так пари! Черт вас возьми совсем! — кричали с разных сторон.

Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов, отряхивая с себя клочья грязной свалявшейся шерсти, хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.

— Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, — вдруг крикнул он. — И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю... вели дать.

— Пускай, пускай! — сказал Долохов, улыбаясь.

— Что ты, с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, — заговорили с разных сторон.

— Я выпью, давай бутылку рома! — закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.

Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.

— Нет, его так не уломаешь ни за что, — говорил Анатоль, — постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к ***.

— Едем, — закричал Пьер, — едем!.. И Гульку с собой берем...

И он, прыгнув к ошалевшему упырю, обнял его и подняв, стал кружиться с ним по двору.

Предисловие

Война И Мир – безусловно, великое произведение великого писателя. Это аксиома. Идеи Льва Николаевича Толстого о том, что не личности руководят Историей, а сама История направляет нужных ей личностей в нужные моменты по нужным ей же путям, не обязательно являются непреложными истинами. Это теория.

Как и любую другую теорию, её можно попытаться доказать или опровергнуть. Станет ли произведение менее великим, если, прикоснувшись кощунственной рукой, попытаться нащупать в нём новые смыслы? Является ли святотатством попытка диалога с автором? Нет. Исходная огранка алмаза не потеряет своего блеска от того, что кто-то посмел взглянуть на неё под иным углом.

История Европы не пошла бы по-другому, если бы ей не явился Наполеон Бонапарт, утверждает граф Толстой; маленький корсиканец был всего лишь орудием в руках неизбежных исторических процессов. Возможно, так и есть. Но что бы случилось, если бы Наполеон был сметён с шахматной доски Истории прежде, чем успела развернуться его партия, сметён кем-то гораздо более могучим и ужасным?

Какой человек, заняв трон Императора Франции, смог бы провернуть шестерни Истории в совершенно неожиданном, заранее непредсказанном направлении? И мог ли это сделать ЧЕЛОВЕК?

Представьте, что во время египетских походов Наполеона было найдено нечто более таинственное и судьбоносное, чем Розеттский камень. Нечто такое, что было погребено многие тысячелетия назад, в надежде навсегда избавить мир от зла, запечатав его в тщательно спрятанной усыпальнице.

«Сорок веков истории смотрят на нас с высоты этих пирамид!» – произнёс, по уверениям, будущий император перед началом битвы у берегов Нила. Но что, если иногда для того, чтобы впечатлить Историю, сорока веков может оказаться недостаточно?..

Том Первый

Часть Первая

«Человек — это существо, ищущее смысл»

Платон

«Называть ли человеком существо, которое ищет нечто иное?»

Энхуш Махгуль, Алый Рассвет

—  Ну, князь, Генуя и Лукка — бывшие поместья фамилии Бонапарте, которые нынче, как вам известно, принадлежат Зверю... Нет, я вам вперед говорю, если вы мне не скажете, что у нас война, если вы ещё позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого Антихриста — я вас больше не знаю, вы уж не друг мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите... Я вижу, что вас пугаю, но садитесь и рассказывайте.

Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия Курагина, первого приехавшего на её вечер.

—  Господи, какое горячее нападение! — отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь в придворном, шитом мундире, с бесстрастным выражением плоского лица.

Он подошел к Анне Павловне, поцеловал её руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.

— Прежде всего скажите, как ваше здоровье, милый друг? Успокойте меня – сказал он. Анна Павловна кашляла уже несколько дней.

Князь Василий говорил всегда лениво, как актёр говорит роль старой пьесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.

— Как можно быть здоровой... когда нравственно страдаешь? Разве можно, имея чувство, оставаться спокойною в наше время? — сказала Анна Павловна. — Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцева?

— Как вам сказать? — сказал князь сдержанным тоном. — Что решили... Решили, что Зверю приелась густая кровь Европы, и что мы тоже, кажется, в его вкусе.

Нервная улыбка заиграла на лице Анны Павловны.

— Ах, не говорите мне про густоту их крови! Она жидка! Я ничего не понимаю, может быть, но ведь даже Австрия, которая противилась Зверю, ах, как же они именуют его – Алый Рассвет! – Австрия теперь не хочет с ним войны. Она предаёт нас. На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?.. Англия с своим коммерческим духом не поймёт и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту от заселивших несчастный остров одичавших упырей. Что они сказали Новосильцеву? Ничего. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уже объявила, что Алый Рассвет непобедим, и что вся Европа ничего не может против него... Нашему доброму государю предстоит величайшая роль в мире, Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить чудовищную гидру, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Он спасет Европу!.. — Она вдруг остановилась, испугавшись своей горячности.

— Я думаю, — сказал князь — что, ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?

— A кстати, — молвила Анна Павловна, успокаиваясь, — из детей ваших сегодня будут только Ипполит и Элен, а блудный Анатоль?.. Нынче у меня два очень интересные человека. Виконт  Мортермар, одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом аббат Морио. Вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?

— А! Я очень рад буду, — сказал князь и равнодушно замолк.

***

Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.

Приехала и молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Как это бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток её – короткость губы и полуоткрытый рот – казались её красотой. Княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкой на руке и села на диван, около серебряного самовара.

— Я захватила работу — сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.

— Смотрите, Аннет, — обратилась она к хозяйке. — Не сыграйте со мной злой шутки, вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я укутана.

И Болконская развела руками, чтобы показать своё серенькое изящное платье, опоясанное широкой лентой.

Вскоре после маленькой княгини вошел массивный молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Это был незаконный сын знаменитого екатерининского вельможи, графа Безухова, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил ещё, только что приехал из-за границы, где он ранее воспитывался и где уже властвовал Зверь, и был первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне, в котором ,однако, изобразились ещё и беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего-нибудь слишком огромного и несвойственного месту

— Очень мило с вашей стороны, мосье Пьер, что вы приехали навестить бедную больную— сказала ему Анна Павловна. Пьер пробурлил что-то непонятное и продолжал отыскивать что-то глазами.

— Вы не знаете аббата Морио? Он очень интересный человек... — продолжила она.

— Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно...

— Вы думаете?.. — сказала нервно Анна Павловна.

И, отделавшись от молодого человека, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома

Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребёнка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего-нибудь особенно умного.

***

Общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, — красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и маленькая княгиня Болконская. В третьем — виконт Мортемар и Анна Павловна.

Виконт был миловидный, с мягкими чертами, молодой человек, очевидно, считавший себя знаменитостью. Анна Павловна сервировала его своим гостям, как хороший метрдотель подаёт кусок говядины. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении императора Бонапарте. Виконт сказал, что Бонапарте погиб от своего великодушия и что были особенные причины озлобления Алого Рассвета.

— Переходите сюда, милая Элен, — сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.

Княжна Элен, слегка шумя своею бальною робой и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, прошла между расступившимися мужчинами и подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту.

— Я, право, опасаюсь напугать публику обстоятельствами произошедшего, — сказал виконт, наклоняя  голову.

— Виконт был лично знаком с Бонапарте — шепнула гостям Анна Павловна.

Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что-либо сказать. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола. Князь Ипполит перенес ридикюль, над которым она работала и, близко придвинув к ней кресло, сел подле неё. Ипполит поражал своим необыкновенным сходством с сестрою-красавицею и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурён собой.

— Это не история о упырях? — сказал он и торопливо пристроил к глазам лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.

— Увы, — пожимая плечами, сказал расстроенный рассказчик.

— Дело в том, что с некоторых пор я терпеть не могу истории о упырях, — сказал князь Ипполит таким тоном, что видно было, — он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.

Из-за самоуверенности, с которою он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал.

Виконт рассказал, что Наполеон Бонапарт, публично отказавшись от намерения короновать себя императором, на следующий день тайно направился в Кале для встречи с английским и испанским послами, на которой он собирался предложить создание коалиции против Зверя. Бонапарт не знал, что испанский посол был обращён Зверем более года тому назад, и что враг его заранее был извещён о этой встрече. Английскому послу тотчас оторвали голову, Наполеон же был заклеймён, закован в цепи и отправлен обратно в Париж. Никто не взялся защищать несостоявшегося императора в суде, и Алый Рассвет лично вырвал сердце из предательской груди. Останки Бонапарта были съедены ближайшими приспешниками Зверя. Говорят, утверждал виконт, что герцог Энгиенский лично просил Зверя отдать ему печень изменника.

Рассказ был тревожен, но интересен, особенно в том месте, где испанский посол, сняв с головы малиновый берет, раскрывает широкую ощеренную пасть, сверкая длинными жёлтыми клыками, и дамы, казалось, были в волнении.

— Прелестно, — сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.

— Прелестно, — прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в ридикюль, как будто в знак того, что интерес рассказа мешает ей продолжать работу.

Тем временем во втором кружке Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии и аббат, видимо, заинтересованный простодушной горячностью молодою человека, развивал перед ним свою любимую идею.

— Средство — это своевременное осознание нависшей над миром опасности и осиновый кол, безжалостно воткнутый в сердце чудовища, — говорил аббат. — Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью лечение Европы, — и оно спасет мир!

— Что же вы имеете в виду под лечением? — начал было Пьер; но в это время в гостиную вошло новое лицо.

Это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини, весьма красивый молодой человек небольшого роста с определенными и сухими чертами. Все бывшие в гостиной не только были ему знакомы, но и надоели так, что и смотреть на них и слушать ему было очень скучно. Лицо его хорошенькой жены, казалось, надоело больше всех. Князь Андрей поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел все общество.

— Вы собираетесь на войну со Зверем, князь? — сказала Анна Павловна.

— Генералу Кутузову угодно меня к себе в адьютанты, — сказал Болконский.

— А Лиза, ваша жена?

— Она поедет в деревню.

— Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?

— Андре, — прошептала его жена, — какую историю нам рассказал виконт о Бонапарте и Алом Рассвете!

Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку.

— Вот как!.. И ты в большом свете! — сказал князь Андрей Пьеру.

Он что-то хотел сказать ещё, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и мужчины встали, чтобы дать им дорогу.

— Вы меня извините, мой милый виконт, — сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтобы он не вставал. — Мне нужно ехать на другую встречу. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер.

Дочь его, княжна Элен, слегка придержав складки платья, пошла между стульев. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо его.

— Очень хороша, — сказал князь Андрей.

— Очень, — сказал Пьер.

Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.

— Образуйте мне этого упырька, — сказал он. — Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.

***

Анна Павловна вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать о чудовищном пире над останками несчастного Бонапарта.

— Но как вы находите всю эту последнюю комедию коронации Зверя в Милане? — сказала Анна Павловна. — Народы Генуи и Лукки изъявляют свою покорность Алому Королю. И Зверь сидит на троне и довольно рычит, видя покорность народов. О! Это восхитительно! Нет, от этого с ума можно сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.

Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.

— «Древние Боги дали мне корону. Горе тому, кто её тронет», — пересказал он слова Зверя, сказанные при возложении короны. — Говорят, Зверь был особенно внушительным, произнося эти слова. Он начертал кровью слова древних пророчеств на стене миланского собора, и его мантия была вся забрызгана тёмными пятнами. Говорят, запретили оттирать капли с мостовой.

— Надеюсь, — продолжала Анна Павловна, — что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан.. Государи не могут более терпеть этого нелюдя, который угрожает всему.

— Государи? — сказал виконт учтиво и безнадежно. — Государи, мадам? Но что они сделали для Людовика XVI, для королевы? Ничего, — продолжал он, одушевляясь. — И, поверьте мне, все мы несём наказание за убийство Бурбонов, вся Европа, Россия и прочие христианские страны. Это наше бездействие вызвало к жизни величайшее зло. Государи! Они готовы приветствовать пожирателя людей. Ежели еще год Алый Рассвет останется на престоле Франции, то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, актами каннибализма, ритуальными казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда...

Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что-то: разговор интересовал его, но Анна Павловна перебила.

— Император Александр, — сказала она с грустью, сопутствующей всегда её речам об императорской фамилии, — объявил, что, победив Зверя, он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, — сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.

— Это сомнительно, — сказал князь Андрей. — Господин виконт совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.

— Сколько я слышал, — краснея, опять вмешался в разговор Пьер, — почти все дворянство перешло уже на сторону Алого Короля.

— Это говорят обратившиеся упыри, — сказал виконт, не глядя на Пьера. — Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.

— Это говорит Алый Рассвет, — сказал князь Андрей с усмешкой.— «Я показал им путь истины, они не хотели; я разверз им рты и дал пищу, они бросились толпой»

— После убийства Наполеона даже самые пристрастные люди перестали видеть в Звере античного героя. Если он и был героем для некоторых людей, — сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, — то после убийства того, кто едва не стал законным императором, одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.

Не успели еще Анна Павловна и другие оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна уже не могла остановить его.

— Казнь императора Бонапарте, — сказал Пьер, — была государственная необходимость; и я именно вижу величие души Зверя в том, что он не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.

— Бог мой! — страшным шёпотом проговорила Анна Павловна.

— Как, мосье Пьер, вы видите в убийстве и поедании тела человеческого величие души? — сказала маленькая княгиня, нервически улыбаясь и придвигая к себе ридикюль.

— Ах! Ох! — сказали разные голоса.

— Превосходно! — сказал князь Ипполит на входящем в моду древнем египетском языке, каковой звучал в его исполнении словно шипение змеи, и принялся бить себя ладонью по коленке. Виконт только пожал плечами.

Пьер торжественно посмотрел сверх очков на слушателей.

— Я потому так говорю, — продолжал он с отчаянностью, — что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; Наполеон умел понять революцию, победить ее, но в итоге стал новым Бурбоном, а Алому Королю чуждо тщеславие власти и потому его власть хороша для общего блага, пусть даже для этого стоит поступиться жизнями немногих людей

— Не хотите ли перейти к тому столу? — сказала Анна Павловна. Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.

— Нет, — говорил он, все более и более одушевляясь, — Алый Рассвет велик, потому что он стал выше Бурбонов, революции и Бонапарта, подавил их злоупотребления, удержав все хорошее — и равенство граждан, и свободу слова и печати, — и только потому приобрёл власть.

— Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы её законному королю, — сказал виконт, — тогда бы я назвал его великим.

— Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от тирании Бонапарта, и потому, что народ видел в нем величие древних. Коронация Алого Короля было великое дело, — продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё поскорее высказать.

— Кровавые жертвы и поедание трупов великое дело?.. После этого... да не хотите ли перейти к тому столу? — повторила Анна Павловна.

— Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в древних идеалах, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Алый Рассвет удержал во всей их силе.

— Свобода и равенство, — презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, — всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедовал свободу и равенство. Разве после прихода Алого Рассвета стали счастливее? Напротив. Мы хотели свободы, а Зверь уничтожил ее.

Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, напала на оратора.

— Но, мой любезный мосье Пьер, — сказала Анна Павловна, — как же вы объясняете великого человека, который мог казнить императора без суда и без вины?

— Я бы спросил, — сказал виконт, — как месье объясняет ритуальный каннибализм, который якобы даёт бессмертие? Разве это не обман?

— А та экспедиция с учёными в Африке, которые выкопали его гробницу и которых он съел? — передёрнула плечами маленькая княгиня. — Это ужасно!

— Наполеон был выскочка, что ни говорите, — сказал князь Ипполит.

Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, как у других людей. У него вдруг мгновенно исчезало серьёзное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое — детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.

Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот зверепоклонник совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.

— Как вы хотите, чтоб он всем отвечал вдруг? — сказал князь Андрей. — Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца, короля или жителя древности. Мне так кажется.

— Да, да, разумеется, — подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.

— Нельзя не сознаться, — продолжал князь Андрей, — Алый Рассвет был велик при обращении к толпе в Каире, где он впервые открыто показал себя народу, в госпитале в Яффе, где он чумным цедил целительную кровь из своей руки, но... но есть другие поступки, которые трудно оправдать.

Князь Андрей, видимо, желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, собираясь ехать и подавая знак жене.

Разговор рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.