- Она работала у нас на заводе корзиноплёточных изделий простым учётчиком, — начал рассказывать главный инженер предприятия, — Сначала всё было хорошо. Странности мы стали замечать, когда к нам устроился на работу обычный корзиноплётчик. Она стала оказывать ему знаки внимания. Да не просто знаки, а окружила материнской заботой. Дальше больше, она начала ревновать его ко всем и всему. Как цербер, следила, кто и как смотрит на её корзиноплётчика, каким тоном говорит с ним. Горе тому, кто косо на него взглянет и, не приведи бог, скажет, что корзинки-то он делает кривобокие. Дошло до того, что она стала бросаться в драку с любым, кто не хвалил изделия любимого подопечного. Руководство было вынуждено уволить её, а жаль, она была хорошим учётчиком. Работала быстро, много, в документах всегда был порядок, когда бы ни спросил нужный, она мигом из своих файлов вынет и предоставит тебе. Она же всё по папочкам собирает. Аккуратистка, въедливая, дотошная, мозг, как калькулятор. Цепкими паучьими лапками цоп-цоп всю документацию, — он засмеялся, — вот, правда, так и выглядело. А сейчас такого специалиста трудно найти. Это же старая гвардия, на вес золота. Потом они с этим корзиноплётчиком артель образовали, работали сдельно. Дальнейшую её судьбу знаю плохо, по слухам болезнь начала прогрессировать, говорили, что она бросалась с кулаками на людей вокруг, кто без уважения смотрел на её этого сына-несына, в общем, парня этого. А потом и вовсе укусила кого-то средь бела дня, полицейского что ли, увезли её с белой горячкой. Я не доктор, терминологией не владею, но с бешенством вроде, нет, не настоящим, а по типу абстинентного синдрома что ли. Вы лучше с нашими сотрудниками поговорите, они молодые, больше знают, подробнее скажут.
— Ребята, подойдите сюда, — окликнул занятых плетением корзин работников инженер, — расскажите вот товарищу о нашем бывшем учётчике.
Молодёжь запереглядывалась. Кто-то прыснул и зажал рот рукой, сдерживая смех. Но потянулись к нам, готовые к беседе.
— Вот, у меня до сих пор укус не зажил, — одна из девушек показала руку, завернув рукав свитера.
— Ядовитая слюна была, — хихикнул кто-то.
— Накинулась, когда я промолчала и не стала хвалить корзинки её парня, — продолжила девушка, — сказала, что я завидую его корзинкам, потому что не умею так сексуально плести.
Подошла женщина в возрасте, с папиросой «Беломор-канал», зажатой в уголке рта с узкими сухими губами, и хриплым голосом сообщила:
— Да сумасшедшей она была с самого начала! Когда со своим артель эту организовала, так меня специально не пускала туда, прям вот так встанет в дверях и не пускает, — она показала, сложив руки на груди, — Как будто я туда рвалась.
Все заулыбались, закивав, да, мол, такое бывало.
— А меня наоборот из артели не хотела выпускать, — одна из сотрудниц неловко рассмеялась, — Когда я уходила, она гналась за мной и била тапкой, потом схватила какую-то палку и огрела по спине — долго синяк не сходил — и материла вслед.
— Это да, она очень сильно материт всех вслед и вообще по жизни, — загалдели все, — а ещё считается интеллигентной женщиной с учётным образованием.
— Меня, кстати говоря, тоже Галинмаксимовна не пускала в свою артель, — к группе товарищей подошёл худой мужчина средних лет в растянутом сером свитере типа рыбацкого, — считала соперником своему детсадовцу и ненавидела. А с чего я соперник-то? Я опытный старый корзиноплётчик. У меня тоже, кстати говоря, своя артель, так она приходила грызться со мной. Человек просто такой, больной. Вот у нас есть ещё Ефим Николаевич, ему тоже есть что сказать. Ефим Николаевич, подойди сюда, голубчик.
Все обернулись к дальнему столу. Там сидел мужчина в возрасте с седеющими волосами, в старомодном пиджаке, надетом на свитер, и очках в роговой оправе. Он взглянул на нас и отмахнулся, продолжая делать корзинки.
— Так вот она его боялась, потому что Ефим Николаевич уважаемый корзиноплётчик, думала, что он может навредить её пацюку.
Тут активно подключились все присутствующие:
— Она всех старых корзиноплётчиков боялась и ненавидела, потому что они обладают весом в коллективе, годами нарабатывали опыт и уважение.
— Ой, это точно. Для неё существовало только два лагеря: за её парня и против. Она не понимала, что многим просто пофиг и на неё и на подопечного.
— В последнее время перед увольнением она совсем с ума сошла, кидалась драться по любому поводу, и постоянно сплетничала и интриговала. Это прям нереально! У неё ещё любимое матерное слово было — «блядь», она так смачно его произносила «б-бля-адь», знаете, с такой ненавистью к людям вообще, как к виду.
— Жалко её. Нормальная была женщина. Яркая, симпатичная, очень активная, прирождённый лидер, а вот крыша съехала и заперли её в психушку.
— Чего только не было с ней. Всякого насмотрелись, свистопляска стояла та ещё, огни святого Эльма, — хриплая корзиноплётчица подкурила новую папиросу от потухающей.
— Она ещё футболку носила, — вспомнила девушка с укусом, — чёрную такую, молодёжную, с серебристо-серым принтом на груди…
— Кстати, да, принт такой крутой! Цербер с распахнутой зубастой пастью!
— А с клыков слюна течёт! Очкрутой принт! Тоже хочу такой!
— Тоже хочешь быть, как Галина Максимовна?
— А что стало причиной столь странного для нормального прежде поведения вашего учётчика, как думаете? — спросил я.
— Лубоф! — дурашливо-высокопарно произнесла одна из девушек.
— Да ну, какая лубоф тебе! — женщина с папиросой махнула рукой, стряхнув заодно пепел, — Это жажда власти над миром! Желание контроля!
— Всё равно какая-то связь, -ответила девушка с фиолетовыми волосами до плеч, — ну не духовная и не физическая, а… даже не знаю, как объяснить, — она смешалась.
— Нет, правильно уже сказали, это жажда власти, — добавил один из парней, — она властелин мира, пусть и крохотного.
— Да, чёто-то такое было, — подтвердил второй парень в кепке и с шарфом на шее.
— Вы ничего не понимаете в психологии женщин! — воскликнула утончённая привлекательная блондинка, приблизившись к нам легкой походкой уверенной в себе общепризнанной красавицы, — Каждая женщина хочет лепить мужчину, как пластилин, и вылепить его по своей внутренней модели. Вот она и лепила его, и контролировала, и безумно ревновала, потому что это её изделие, без неё он бы не состоялся, как корзиноплётчик! Ясно вам?
— Ясно, ясно, пришла Матильда и расставила всё по местам.
— В другой раз не мучайтесь в догадках, а приглашайте Матильду, — улыбнулась блондинка.
Когда уже уходил, меня догнала на проходной дама в возрасте с седыми волосами.
— Подождите, пожалуйста, — она чуть запыхалась, — здравствуйте. Вы же о Гале пишете? Меня зовут Ирина Ильясовна. Я работаю здесь калибровщиком корзинок уже тридцать лет. Из них двадцать знаю Галю. Она настоящий фанатик. Трудяга. Очень работящая. Когда она с этим паразитом связалась, так совсем покой потеряла. Знаете, до чего доходило, — понизив голос, она приблизилась, — Галя ему даже трусы сама покупала, нет, может, на его деньги, но факт, что полностью окружила его заботой. Квартплату, коммунальные, покупку продуктов — всё контролировала. Несколько раз встречала я её на улице, тащит пакеты. Спрашиваю: «Ты чего, Галя?». Она мне: «Сейчас продукты унесу». Сутками на его благо пахала. Придёт на работу, глаза красные. Галя, говорю, пожалей ты себя. Жалко мне её, очень жалко, вот плачу, вспоминаю, как мы с ней в молодости работали на заводе. Очень мне её сейчас не хватает, дорогую подругу мою боевую.
Я нашел контактные данные психиатрической клиники, где содержалась героиня моего расследования, и созвонился с главврачом, чтобы выписали пропуск. По дороге думал, кого увижу вскоре, что из себя представляет одиозная персона, о которой столько наслышан противоречивых вещей.
— Проходите, вот она, — лечащий доктор печально известной пациентки распахнул передо мной дверь палаты.
На краю кровати сидела женщина с аккуратно собранными в узел русыми неравномерно поседевшими волосами. Тело её было облачено в длинную полосатую рубашку, где светлые и тёмные вертикальные полосы чередовались. Рубашка с подолом до пят имела очень длинные рукава, которые были обёрнуты вокруг туловища и завязаны сзади.
— Галина Максимовна, голубушка, как вы себя сегодня чувствуете? — обратился к ней доктор.
Женщина молчала, плотно сомкнув губы, и глядела в окно. На её ровном круглом лице не было ни постылой печали, ни горечи, ни иных эмоций. Голубые глаза были пусты.
— То есть она сейчас не агрессивна? — поинтересовался я, зная о её прошлых «подвигах», а про себя подумал: «Да уж, обкололи лекарствами, любой станет растением».
— Всплески немотивированной агрессии в ней наблюдаются, особенно если напомнить о её друге-подопечном…
— А-ар — ррр -рявкх -ррр! — пациентка так резко бросилась на нас, что мы не успели среагировать и поймать её.
Упав на пол, она начала биться, пытаясь освободить руки. Рот бессильно кусал воздух, а из уголков полных некогда красивых губ лилась слюна.
— Сестра! Сестра! — крикнул доктор, выглянув в коридор, а потом обратился ко мне, — Пойдёмте в кабинет, я расскажу вам о её лечении, острых периодах и ремиссиях.
Вбежали медсёстры и санитары. Мы пошли в кабинет доктора. Я оглянулся, женщина лежала на полу и хрипела, глаза её закатывались до белков, а около рта натекла лужица слюны.
После выхода материала эта история получила широкую огласку. Героиню обсуждали, осуждали, жалели. Кто-то был готов забрать её из клиники и поселить у себя. Некоторые группы молодёжи-волонтёров устраивали пикеты, требуя выпустить пациентку на свободу. Включилась даже западная пресса с подачи прозападных русофобов, которые писали, что раша угнетает свободный народ, и тоже требовали свободы для Галины Максимофф.
Однако когда пациентку привезли на пресс-конференцию для американских журналистов, дело закончилось довольно печально — Галина Максимовна очень сильно покусала одного из присутствующих за руку, когда тот протянул её для рукопожатия.
Грозил разразиться международный скандал. Журналиста увезли в Склиф, наложили около пяти швов. Происшествие постарались по возможности замять.
Шло время. Об этой истории постепенно стали все забывать.
И вот спустя десять лет один блогер решил разыскать пациентку. Он был современным чувствительным молодым человеком и со слезами рассказал в своём блоге:
— Куда, куда делась та активная бизнесвумен, что ворочала артелью?! Ребят, я плачу… Я не могу… Вы знаете, кого я увидел в этих серых застенках? Это была унылая, серая, уставшая, равнодушная, вялая, постаревшая тётка! Я не могу, ребят… Что с ней сделали время и клиника…
У него лились слёзы из глаз. Не выдержав, он разрыдался и выключил камеру.
