Матисса называют мастером цвета – он был убежден, что цвет имеет особую силу и именно цвет в первую очередь действует на зрителя. Мало кому из художников довелось столкнуться с такой же стеной непонимания публики, как Матиссу. Его картины презрительно называли обоями, а манеру живописи – дикарством. Он не возражал, полагая, что у дикарей есть чему поучиться.

Новогодний подарок

Матисс жил в бурную эпоху мировых войн, цивилизационных сдвигов и социальных потрясений, но если изучать историю по его картинам, то можно подумать, что первая половина ХХ века была временем райского благоденствия.

Объясняется это просто: цели Матисса отличались от того, к чему стремились другие художники. Он не собирался отражать действительность – ни буквально, как реалисты, ни символически, как авангардисты. Он даже не хотел удивить или шокировать зрителя, как многие его амбициозные современники. Задачи Матисса были куда скромнее: вызвать у смотрящего на его работы чувство радости, легкости, покоя. Матисс стал одним из самых светлых и безмятежных художников в истории. Родившийся под Новый год, он нес людям настроение радостного праздника.

Планов стать живописцем у него не было ни в детстве, ни в юности, которые прошли в городе Боэн-ан-Вермандуа на севере Франции. Матисс родился в семье торговца зерном и, как старший сын, должен был продолжить дело отца. Но Анри оказался таким болезненным, что в конце концов эту обязанность переложили на его младшего брата.

Будущий певец гармонии был довольно беспокойным подростком, поэтому родители обрадовались, когда после метаний он отправился учиться в парижскую Школу юридических наук, а, вернувшись с дипломом, устроился клерком в местную адвокатскую контору.

Из клерка в «бездельники»

В 19 лет Матисс попал в больницу с острым аппендицитом и потом два месяца восстанавливался после операции. Чтобы сын не скучал, мать принесла ему краски и бумагу. Сама она занималась росписью керамики, так что в доме Матиссов художество в какой-то степени жило всегда, просто не воспринималось как серьезное занятие для мужчины.

Арт-терапия дала неожиданный результат: рисуя, Анри чувствовал себя почти как в раю. Ничего подобного прежде ему испытывать не приходилось.

Так у молодого клерка появилось хобби. Вскоре он тайком начал заниматься в художественной школе, готовившей дизайнеров для текстильной промышленности. Родной город Матисса был знаменитым текстильным центром и славился пестрой красочной продукцией, явно повлиявшей на яркую живопись нашего героя, как и занятие его матери – роспись керамики.

В 22 года Матисс огорошил семью сообщением: он хочет оставить работу, чтобы заняться исключительно живописью. Семья горевала: художники в тех краях считались бездельниками, но все же отпустила сына в Париж оттачивать навыки. В надежде поступить в Парижскую школу изящных искусств Анри занимался у Вильяма Бугро, убежденного классициста, учившего работать в строго традиционной манере.

Эффект Ван Гога

Не поступив в Школу, Матисс сменил учителя на Гюстава Моро, художника более широких взглядов. Он не подгонял учеников под единый шаблон, как Бугро, а подолгу общался с каждым, выясняя личные предпочтения, чтобы помочь найти собственный стиль. Моро учил, что упрощением часто можно добиться куда более сильного эффекта, чем усложнением, и Матисс хорошо это усвоил.

Несколько лет Матисс писал во вполне классической манере, к удовольствию преподавателей Школы изящных искусств, в которую таки поступил. В Лувре он копировал старых мастеров, например своего любимого Жан-Батиста Шардена.

Перемены начались в 1896 году, когда на отдыхе в Бретани Анри познакомился с художником Джоном Питером Расселом родом из Австралии, другом и почитателем умершего несколькими годами ранее Винсента Ван Гога. Рассел не только познакомил Матисса с творчеством гениального голландца, но подробно объяснил ему суть импрессионизма, теорию цвета. Впоследствии Матисс называл Рассела одним из главных своих учителей.

Можно провести параллели между биографиями нашего героя и другого великого художника того времени Василия Кандинского. Оба – юристы, ставшие живописцами, оба разрабатывали теорию цвета, и для обоих стала поворотной встреча с импрессионизмом в 1896 году; в случае Кандинского это была московская выставка французских художников.

Точность и истина

В том же 1896 году Матисс впервые показал свои работы в парижском Салоне Национального общества изящных искусств. Это были его ранние картины в почти традиционном стиле, хотя и не без новых веяний, как, например, «Обеденный стол», главный объект которой – собственно, накрытый стол – будто не помещается в рамки полотна, что создает динамический эффект быстро брошенного взгляда.

Выставка принесла признание и статус члена-корреспондента Салона; картину «Читающая» купили для летней резиденции французских президентов в Рамбуйе. Казалось, художника ждет респектабельное будущее; никто не мог предположить, что через 10 лет Матисса станут обзывать варваром, а его картины – мазней.

Матисса не устраивала классическая техника. Как и многие другие художники его эпохи, он понимал, что с развитием фотографии живопись освобождается от необходимости копировать реальность. Импрессионисты показали, что она способна на большее: передавать не внешнюю «картинку», а сложный внутренний мир человека. Как говорил позже Матисс, «точность не есть истина».

Господин оформитель

Ища того, кто мог бы подсказать ему путь развития, Матисс обратился к Эжену Карреру, одному из основоположников символизма в живописи. Среди учеников Каррера он нашел себе друзей и будущих соратников по фовизму – Андре Дерена и Мориса де Вламинка.

К тому времени 30-летний Матисс уже был женат. Вместе с Амели, преданной супругой, помощницей и моделью, они воспитывали троих детей: сыновей Жан-Жерара и Пьера и дочь Маргерит, родившуюся ранее от романа художника с натурщицей Каролин Жобло.

Учитывая, что деньги Матиссу нужны были не только на бытовые расходы, холсты и краски, но и на покупку нравившихся ему картин, а также решительно необходимых для работы предметов вроде коллекции бабочек редкой расцветки, средств всегда не хватало.

Чтобы покрыть финансовый дефицит, он подрабатывал художником-оформителем. Для иного живописца это было бы ударом по самолюбию, как вынужденное занятие «низким» ремеслом, но у Матисса искусство декорирования, расположения красок в пространстве всегда вызывало интерес, и в работах зрелого периода это отчетливо проявилось.

Сила цвета

Десять лет, с середины 1890-х до середины 1900-х, Матисс потратил на поиски своего стиля, которые были настолько изнурительными, что несколько раз он собирался вообще бросить живопись.

Матисс опробовал разные передовые направления того времени – от импрессионизма до пуантилизма, к которому пришел под влиянием друга Поля Синьяка. Пуантилизм, или дивизионизм (от слова «разделение»), вместо смешивания красок на палитре предполагал нанесение их на холст отдельными точками – сегодняшний зритель признал бы в них пиксели, единицы изображения. В этой технике Матисс написал свое первое знаменитое полотно «Роскошь, покой и наслаждение» (1904). От пуантилизма он скоро отошел, а вот тема безмятежного отдыха и всеобщей гармонии осталась с ним навсегда.

Развивая идеи дивизионизма, разделения цветов, Матисс нашел то, что так долго искал: новый язык красок, на котором мог говорить «в полный голос». Это произошло летом 1905-го, когда три друга – Матисс, Дерен и Вламинк – жили в рыбацкой деревне на Средиземном море.

Мало того, что Матисс начал использовать в чистом виде яркие краски, которые художники прежде старались всячески приглушить: красную, оранжевую, бирюзовую, пронзительно-синюю, но и располагал их на холсте в таких сочетаниях, на которые в его эпоху могли решиться разве что рисовальщики уличной рекламы. Но, в отличие от рекламщиков, он шел на это не ради привлечения внимания. Его цветовая игра приводила к тому, что картина оживала, начинала пульсировать энергией. Уступая ведущую роль цвету, все остальные детали максимально упрощались: формы становились плоскими, перспектива очень условной.

Как и Кандинский, Матисс был заворожен силой цвета, его воздействием на смотрящего. Однако он не стал полностью освобождать свою живопись от предметов, как это сделал русский художник. Человеческие лица, фигуры и прочие привычные нам объекты присутствуют на картинах Матисса, но они полностью подчинены цвету – он здесь главный герой, а изображенные предметы – скорее повод для его присутствия. Они помогают цвету говорить, а не он им.

Матисс не копировал природные краски, а скорее выдумывал их. Он помнил слова Моро: «Чтобы найти цвет, нужно мечтать». И искал, какой цвет может вызвать чувство счастья, а какой – печали, и как вроде бы «враждебные» друг другу цвета можно сложить в гармоничное единство.

Горшком в лицо

Осенью того же года друзья выставили свои новые работы в Париже. Публика была в недоумении. Ей казалось, что мастера живописи за одно лето разучились рисовать и теперь марают холсты, как дети, пренебрегая правилами и выбирая краски поярче. «Это все равно что взять горшок красок и бросить нам в лицо!» – кипятился критик Камиль Воклер. Другой, Луи Воксель, констатировал: «Донателло (символизировавший выставленное в салоне классическое искусство) оказался в окружении дикарей».

Именно эта фраза и дала название новому направлению – фовизм (от fauve – «дикий, хищный»). И хотя многие коллеги думали, что Матисс сошел с ума или дурачится, именно с этого времени он дал повод говорить о себе как об оригинальном, самобытном художнике.

Самую скандальную картину той осенней выставки 1905 года, «Женщина в шляпе», купил Лео Стайн, американский коллекционер и брат Гертруды Стайн, писательницы-модернистки, а заодно хозяйки салона в Париже, выискивавшей все новое и интересное в искусстве. Матисс стал частым гостем салона Стайн, где познакомился с почти еще никому не известным Пабло Пикассо – так началась дружба-соперничество двух самых знаменитых художников эпохи. Хотя, по сути, кроме славы, делить им было нечего: Пикассо был одержим поиском формы, а Матисс – поиском цвета.

Компания фовистов распалась через пару лет, но Матисс к этому времени окреп достаточно, чтобы двигаться в искусстве, не оглядываясь на коллег. Кубизм, экспрессионизм и прочие модные в ту пору веяния не слишком сильно затрагивали его, кроме разве что увлечения народным искусством Африки. Его Матисс разделял с Пикассо и другими европейскими художниками, видевшими в «варварской» культуре мощную энергию жизни и творчества, утрачиваемую Западом.

Не только хулители

Между тем, с точки зрения лидеров мнений того времени, Матисс продолжал не развиваться, а деградировать. Полотно «Радость жизни» (1906) осудил даже его старый приятель Поль Синьяк. Трава, деревья и небо были написаны в желто-красных тонах, и этот вполне привычный сегодня прием вызвал возмущение. Для Матисса же это была картина-манифест не только в смысле техники живописи, но и самой цели искусства воспевать жизнь, радость, легкость, любовь.

В конце концов он решил объясниться с публикой и критиками прямым текстом, опубликовав в 1908-м «Записки живописца», в которых утверждал, что его новые работы – это не хаотичная мазня, а результат длительного размышления. Работал, кстати, Матисс над каждой картиной долго и основательно.

Сам по себе он меньше всего походил на разнузданного дикаря. Всегда в аккуратном костюме, сдержанный и уравновешенный, Матисс не разделял свойственного многим художникам богемного образа жизни и сопутствующих ему алкогольно-наркотических безумств.

По настоянию друзей и меценатов в 1908-м он основал Академию Матисса, где преподавались как основы живописи, так и принципы фовизма. Все-таки, кроме насмешников, были и те, кто ценил его или по крайней мере чувствовал, что он делает что-то пусть и непонятное, но очень важное. К таковым относились русские промышленники и коллекционеры Сергей Щукин, купивший в общей сложности 37 картин Матисса, и Иван Морозов, купивший 11 полотен. Именно по заказу Щукина Матисс написал свои самые известные произведения – панно «Танец» и «Музыка» (1909).

Москва и русская икона

Перед отправкой в Россию диптих был выставлен в Париже и, как водится, оплеван критиками. Только поэт Гийом Аполлинер позволил себе возвысить голос в защиту живописца и его работ, построенных на энергичном взаимодействии трех насыщенных цветов. Наблюдая столь резкую реакцию, Щукин впал в малодушие и отказался было приобретать панно, но за два дня дороги до Москвы окреп духом и решил не отступаться от своего.

Сомнения Щукина основывались не только на мнении французского истеблишмента. «Из-за Вас надо мной понемногу издеваются. Говорят, что я причиняю вред России и русской молодежи, покупая Ваши картины», – писал он Матиссу, устав слышать от снобов, что коллекционирование авангарда – это очередное бескультурное развлечение купечества.

Щукин честно признавался, что не в восторге от покупки, но «надеется однажды ее полюбить» и полностью доверяет художнику. Чутье не подвело мецената.

В 1911 году по приглашению Щукина Матисс приехал в Москву, от которой пришел в восторг. Он писал друзьям, что это настоящий фовистский город: яркий, красочный, витальный. Но еще больше его поразило собрание древнерусских икон в Третьяковской галерее. «Все то, над чем билось современное искусство и только что дошло, – все это было у русских еще в XV веке», – утверждал Матисс.

«Будьте как дети»

Русские живописцы и критики по-разному отреагировали на самого скандального художника Европы. Илья Репин называл Матисса «нахальным недоучкой», Валентин Серов говорил, что хотя картины Матисса и не дают ему чувства радости, но после них почему-то все остальное выглядит скучным.

Ближе других к сути подошел Александр Бенуа, написав, что Матисс в первую очередь нацелен на решение проблемы «новой стенописи, новой декоративной живописи, не живописи для тонких ценителей… не виртуозной, а прекрасной, цельной, радующей и поднимающей душу, воздействующей одним бегом и ритмом сплетающихся линий и одним звоном красок. От Джотто он устремляется назад, в темную глубь варварства, надеясь найти там то, что недостает современному искусству, – здоровье, искренность, непосредственность, детскость. "Будьте как дети" – помнит он священнейший из заветов». Однако, по мнению Бенуа, «откат» в прошлое не есть достойный путь для художника.

Следом за Россией Матисса начали бурно обсуждать и в США, где в 1912-м состоялась его первая выставка. Сам Матисс предпочитал в эти годы путешествовать по Марокко – искусство и реалии этой североафриканской страны отражались в его картинах (например «Арабская кофейня»).

Время почестей

Вскоре после начала Первой мировой художник хотел пойти добровольцем на фронт, но его не взяли из-за состояния здоровья. Война стала рубежом, после которого началась новая эпоха. Не только в послереволюционной России, но и в странах Европы и Америки старый уклад жизни рушился, сменяясь отчаянной модой на все новое. Наступили так называемые ревущие 1920-е, и именно в это время Матисс, которому уже перевалило за 50, оказался актуален и широко признан. Его яркие, энергичные, радостные картины теперь были «самое то». На родине ему дали орден Почетного легиона.

В 1920 году по предложению Сергея Дягилева Матисс создал декорации и костюмы к балету Игоря Стравинского «Песнь соловья». Он также оформил балет Дмитрия Шостаковича «Красное и черное». В этот период художник вернулся к работе над скульптурами, которой увлекался в молодости, но потом оставил.

По заказу американского врача и коллекционера Альберта Барнса Матисс создал «сиквел» щукинского «Танца» – панно-триптих «Танец II». Для такой монументальной работы пожилому художнику был нужен помощник, и Матисс расклеил по Ницце, где жил в то время, соответствующие объявления. На них откликнулась молодая русская эмигрантка-сирота Лидия Делекторская. Она плохо читала по-французски и ничего не знала о Матиссе, но добросовестно выполняла свою работу, кроме того, ухаживая за больной женой живописца. После завершения проекта она осталась в семье как секретарь Анри, помощница по дому, а позже и главная модель художника.

Русская муза

Всегда предпочитавший яркие южные типажи Матисс долгое время не видел в «ледяной принцессе» Делекторской объект, достойный кисти живописца. И только в середине 1930-х, впав в творческий кризис и в очередной раз подумывая об уходе из искусства, он однажды взглянул на свою помощницу будто бы новыми глазами и начал одержимо ее рисовать.

Отношения между художником и Лидией были предметом пересудов, и в конце концов Амели настояла на том, чтобы Лидию выгнали. Та пыталась застрелиться, но выжила. Тем временем супруга Матисса все равно добилась развода, и, оставшись один, Матисс, уже 70-летний больной человек, снова позвал Делекторскую. С тех пор она была с ним до его смерти. Во время Второй мировой (Матисс, несмотря на уговоры друзей, отказался покидать родину) она не только добывала еду и дрова, но даже брала уроки бокса, чтобы защищать дом от мародеров.

Последнее слово мастера

Несмотря на любые тяготы – войну, болезнь, горе, – на картинах и рисунках Матисса царила гармония и безмятежность. «О чем я мечтаю больше всего – это об искусстве равновесия, чистоты, спокойствия, без сюжетов сложных и мятежных, которые были бы неизменно хороши как для интеллигентного работника, так и для делового человека и писателя: смягчая и успокаивая мозг, они будут аналогичны тому хорошему креслу, которое дает ему отдых от физической усталости», – говорил художник.

Всегда помня о райском восторге, который он испытал в больнице, делая самые первые рисунки, Матисс сохранял это ощущение до глубокой старости. Он никогда не путал реальный мир с миром искусства. Когда ему пеняли на то, что женщины на его портретах выглядят порой не очень привлекательно, Матисс отвечал: «Да, повстречайся мне такая на улице, я бежал бы без оглядки. Но я рисую не женщин, а картины».

В старости во многом из-за того, что ему было трудно двигаться после операции по удалению опухоли в кишечнике, работы Матисса становились все более лаконичными. Он все чаще работал не с красками, а с вырезками из цветной бумаги, которые располагал на холсте (техника декупажа), как в случае с картиной «Улитка» (1953).

Накануне 80-летия Матисс приступил к работе, которую назвал итогом всей своей сознательной жизни, – оформлению капеллы в небольшом доминиканском женском монастыре в городе Ванс. Открытая в 1951 году, она получила название Капелла Чёток (Капелла Розария); также порой ее называют Капеллой Матисса.

Работа заняла четыре года. Матисс писал: «Несмотря на все ее недостатки, я считаю ее своим лучшим произведением». Во многом эта капелла – ключ к пониманию Матисса.

Настенные росписи (особенно «Крестный путь») напоминают небрежные и очень условные карандашные наброски. Тот, кто вникнет в эту обескураживающую простоту, ставшую итогом «четырех лет исключительно усидчивого труда», может утверждать, что по-настоящему подружился с Матиссом.

Художник и потомки

Матисс умер 3 ноября 1954-го в возрасте 84 лет. Хотя здоровье едва позволяло ему двигаться, он продолжал рисовать практически до последнего дня. Накануне ухода он сделал несколько рисунков своей русской музы и одним остался особенно доволен.

За долгую жизнь Лидия Делекторская собрала много картин, гравюр, рисунков и скульптур Матисса. Что-то ей дарил художник, но большинство предметов она приобрела сама. Все это она передала в дар СССР. Свой прах она также завещала похоронить в Павловске, под Петербургом.

Делекторская также была переводчиком книг Константина Паустовского на французский язык. Знаменитое фото Марлен Дитрих, на коленях целующей советскому писателю руку, – следствие ее работы. «Я подарила России Матисса, а Франции – Паустовского», – говорила Лидия.

Весь ХХ век одно авангардное направление в искусстве сменялось другим, но Матисс был первым из больших художников, кто пошел против течения, принял на себя град насмешек и издевательств и, не сломавшись, продолжал гнуть свою линию всю жизнь. Теперь же потомки с удовольствием используют его достижения в дизайне и прочих областях поп-культуры, порой даже не ведая ни о «Красной комнате», ни о «Голубой обнаженной». Думается, узнав об этом, художник вряд ли сильно расстроился бы, ведь в конце концов это только подтверждает верность и важность его экспериментов.

Источник: https://profile.ru/culture/mechta-o-chistote-i-ravnovesii-15...

P.P.S. Еще больше интересных фактов и картинок от нейросети, проверенных авторами на канале "ИскусныйИнтеллект"