Александр Сергеевич Пушкин

Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньe жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Пушкин, 1828

«Москва неблагородно поступила с ним», — вспоминал Шевырев о пребывании Пушкина в Москве в 1826—1827 гг., имея в виду отношение к поэту после стихотворения «Стансы» («В надежде славы и добра…»), — «после неумеренных похвал и лестных приемов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на него обвинения в ласкательстве, наушничестве и шпионстве перед государем». Ответом на такого рода обвинения и явилось стихотворение «Друзьям».

Россию вдруг он оживил // Войной… — вероятно, имеется в виду война с Персией 1826—1828 гг., а также участие России в Наварринской битве (1827) против Турции во время войны Греции за независимость.

Надеждами, трудами — надежды возлагались на деятельность «секретного комитета 6 декабря 1826 года», который должен был заняться обсуждением вопроса о положении крестьян. Оживилась надежда и на изменение внутренней политики в связи с отставкой 30 апреля 1826 г. А. А. Аракчеева.

Он скажет: просвещенья плод // Разврат и некий дух мятежный — слова льстеца повторяют слова Бенкендорфа из письма его от 21 декабря 1826 г. к Пушкину по поводу записки «О народном воспитании»: «Его величество при сем заметить изволил, что принятое Вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей».

Беда стране, где… небом избранный певец // Молчит, потупя очи долу — намек на собственное положение Пушкина, когда он, освобожденный из ссылки, должен был посылать все свои готовящиеся к печати произведения царю, а во всех своих поездках, чтениях произведений друзьям — отчитываться перед шефом жандармов; когда за отрывок из «Андрея Шенье» его неоднократно вызывали на объяснение к московскому и петербургскому полицмейстерам.

Пушкин представил свои стансы «Друзьям» на цензуру Николая I. Тот наложил резолюцию: «это можно распространять, но нельзя печатать».

Пушкину же Бенкендорф ответил: «Что же касается до стихотворения Вашего под заглавием «Друзьям», то его величество совершенно доволен им, но не желает, чтобы оно было напечатано».

…Эта история произошла несколько лет назад, когда я гостил в Италии. В Неаполе на Пьяцца Данте расположена книжная барахолка, где можно купить любую букинистическую редкость. Пыль там такая древняя и такая мелкая, что все продавцы обвязывают нижнюю часть лица платками, как гангстеры, собирающиеся ограбить почтовый поезд.

В одной лавке я увидел забавную книженцию. На обложке был изображен чернокожий паренек с бакенбардами, а ниже заголовок: Pushkin «Eugene Onegin». Я открыл первую страницу и прочитал эпиграф: «To live he hurries and to feel makes haste. Prince Vjazemsky», что, в принципе, можно перевести как «И жить торопится, и чувствовать спешит».
Продавец (такой же шоколадный, как Пушкин на обложке) узнав, что я – носитель великого и могучего, затеял со мной сюрреалистический разговор.
«Вы знаете, что Пушкин гордился своим происхождением?», - спросил он. «Йес, ай ноу, - ответил я, - он всегда повторял, что его предки были неграми». Продавец строго выпрямился и отчеканил: «Не неграми, а афроамериканцами!». «Какими еще афроамериканцами! – оторопел я, - он и за границей-то никогда не был, а в Америке – тем более!». «Он не был, - заметил продавец, - а его предки были». Действительно, я вспомнил, что почти все родственники Абрама Ганнибала были увезены в рабство, а его сестра Лагань даже кинулась в море вслед за уходящим кораблем.
И дальше книготорговец мне рассказал, что в Америке у людей с черной кожей Пушкин – поэт особо уважаемый. Хотя мало кто его читал. У людей с белой кожей Пушкин тоже в авторитете. И хотя его там тоже никто не читает, поэта очень любят в Лас-Вегасе, потому что он написал «Пиковую даму».
Я купил книжку и задумчиво побрел с ней по шумному портовому городу. А ведь в самом деле – те же американцы ценят Достоевского (полагая, что это что-то вроде Фрейда), Толстого (потому что смотрели кино Джо Райта), Солженицына (потому что он супротивился большевизму), а вот Пушкина как-то не жалуют.
Да и я бы не жаловал, если бы прочел такие строки: «Все наше поколение просто было в школах, где каким-то образом получило незначительное образование». Имеется в виду «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь»…
Перевести Пушкина на нынешний супермобильный английский язык – язык программирования и мессенджей – невозможно. Современные американцы даже любимого Уитмена не выносят из-за его старомодной тяжеловесности. Какой уж здесь Пушкин! Один из публицистов как-то подметил: «Со сцены Карнеги-холл читали первую главу «Онегина». Я вслушался в зазубренное - и не узнал. Сквозь ловкие английские строки угадывалось слабое сходство с автором, строфы казались болтовней, и не «гениальной», как сказал об «Онегине» Шкловский, а легковесной: table-talk. Слушая этот треп, не было никакой возможности понять, почему мы два века молимся на «Онегина». Не то что иностранцы, я бы сам не поверил, что такой занудный роман можно выучить наизусть, как это сделал мой отец, каждый вечер декламировавший сам себе главу на выбор».
К чему я все это пишу? К тому, что мы за два с лишним десятка лет тоже отвыкли от живого слова. Кто из нас, скажите, читал в последний год Пушкина? Или Чехова? Или Айтматова, Сулейменова? Про подрастающее поколение и говорить не буду. Как там сказал тот же Александр Сергеевич: «Он рыться не имел охоты в хронологической пыли…». Открой «Яндекс», набери «Краткое содержание поэмы «Евгений Онегин». Пожалуйста: 32 тысячи ответов, три странички текста – и весь семилетний труд гения как на ладони. На запрос «Краткое содержание эпопеи «Путь Абая» - 2000 ответов, текст занимает пять страниц…
И это печально. У каждого народа есть свой светоч, помнить о котором нужно обязательно. У русских – Пушкин, у казахов – Абай, у немцев – Гете, у греков – Гомер, у грузин – Руставели. Они и есть самое большое национальное достояние.
© Андрей Зубов

Советский районный суд Махачкалы полностью удовлетворил иск главы Национальной библиотеки Республики Дагестан Али Алиева о лишении Александра Пушкина звания создателя литературного русского языка и передачи «высокого титула» советскому писателю и поэту Расулу Гамзатову.

Как удалось доказать истцу, творчество Пушкина полностью потеряло свою актуальность и отражает нравы только «николаевской царской России», в то время как произведения Гамзатова посвящены «насущным вопросам, в том числе трудовым подвигам многонационального советского народа».

«Мы рады, что судья принял нашу сторону и Расул Гамзатович теперь навеки будет главным поэтом нашей великой страны. Уверен, что ещё незнакомые с творчеством великого аварца граждане влюбятся в его героев», – сказал Алиев на пресс-конференции.

В ближайшее время активисты планируют добиться внесения изменений в школьную программу и заменить произведения Пушкина стихами Гамзатова. Если Минпросвещения добровольно не выполнит это требование, то дагестанские библиотекари готовы повторно обратиться в суд.