Серия «Путь имеющий сердце»

Я не видел ауру, не обладал магическими способностями, не знал, откуда берутся сказки. По всему выходило, что я не избранный. Но Макс — совсем иное дело! Он был полиглот, свободно говорил на английском, французском, испанском, узбекском, изучал фарси. Он изготавливал предметы силы, утверждая, что наставления по их созданию и применению приходят к нему во снах от неких «космических друзей». Он был с приветом в хорошем смысле этого слова! И ко всему прочему он являлся одарённым рассказчиком. Зинаида говорила, что его душа — огромная и древняя, воплотившаяся с особой миссией. Даже Пёч признавал его исключительность. Когда я попытался умничать в терминах оккультной философии, Пёч раздражённо оборвал меня и произнёс, а его указательный палец при этом дирижировал оркестром интонаций и слов:

— Костя, если ты будешь упорно работать, то достигнешь многого! Но пока ты неубедителен. Наберись терпения. Взгляни на Макса, есть чему у него поучиться!

Эти слова, как звонкая пощечина, оглушили меня, и в тот же день, не в силах справиться с замешательством, я открылся своим друзьям в том, что не вижу ауры и чувствую себя самозванцем в их компании. Зинаида расхохоталась, и в её смехе не было ни капли жалости.

— Ты же маг! — сказала она. — Просто ты слишком глубоко вжился в образ обычного человека. Твоя маскировка безупречна! У тебя ролевая амнезия. Такое иногда случается. Но ты скоро вспомнишь.

Макс ничего не сказал, но я заметил характерные валики на его щеках, появляющиеся обычно у людей, которые пытаются сдержать спесивое удовлетворение. Подумалось: ну вот, теперь он станет поучать меня! Однако он не стал.

На следующей встрече он появился с загадочным артефактом, напоминающим миниатюрную пирамидку. Он надел его на голову, подобно тому, как иудеи надевают тфилин, и с вытянувшимся торжественным лицом, будто доверяя нам самый важный из своих секретов, и при этом как бы слегка паясничал, загибая пальцы, проговорил:

— Во-первых, она раскрывает восприятие. Во-вторых, фокусирует внимание! А в-третьих — усиливает магические способности человека! Я начал видеть ауру благодаря именно этому предмету.

Макс закурил. Сделав несколько затяжек и окутав себя клубами дыма, с пирамидкой на голове, похожий на странного городского курандеро, он прищурился и добавил:

— Правда, с ней надо обходиться аккуратно. Я не уверен, но она как будто исполняет желания. Даже самые идиотские. Так что бойтесь своих желаний.

Макс сделал по одной пирамидке: для Зинаиды он взял софору, а для меня — дуб. Верхушки пирамидок были срезаны под особым углом, чтобы фокус золотого сечения смещался к их основанию. Затем он посвятил нас в практику, названную «Восхождением на пирамиду». Для достижения кумулятивного эффекта нужно было надевать пирамидку ежедневно, считать до сорока или медитировать на ощущениях. Ничего сложного, правда?
Когда впервые надел пирамидку, я ощутил физическое давление в центре головы, где-то в мозге. В пазухах черепа возникло распирание. Спина моя быстро нагрелась. Заложенная ноздря вдруг раскрылась, из нее вытекла жидкость.
...Прошла неделя с начала нашей практики, и мы вдруг заметили, как вокруг сгустилось движение и стали твориться странные вещи. Пространство словно проверяло нас на вшивость, воплощая то, что наилучшим образом соответствовало нашим тайным наклонностям. Оно вдруг наполнилось немыслимыми персонажами. Мне казалось, вещи в нём ожили, обрели сознание и память, способность спрашивать и отвечать. Например, в моем окружении черным силуэтом проступил какой-то иррациональный недоброжелатель, как черт из табакерки выскочил и ну без очевидных причин ставить палки в колеса! Пришлось учиться эти причины выявлять и как-то выкручиваться.

Затем мимолётно пронеслись внезапные отношения с фантастически красивыми барышнями, короткие и символичные, подобные жизни мотылька! Некие силы прогнали меня через строй гнева и стыда, как солдата, приговоренного к шпицрутенам.

После этого я вдруг обнаружил у себя целительский дар и мог избавлять от боли наложением рук, и поэтому начал изучать мануальные техники! Однажды во время бесцельной прогулки нашел на дороге триста долларов — огромные деньги по меркам Ташкента тех лет. Я поднял их и не мог понять, что это за знак.

Мир вокруг нас открывался в новых измерениях, полных чудес и аномалий. Как-то мы втроём наблюдали огромное НЛО, которое заняло треть неба. Объект был похож на прозрачный треугольник и бесшумно летел с невероятной скоростью. Он слегка искажал свет звезд и исчез за горизонтом через несколько секунд. Мы стояли и смотрели на это чудо, не веря своим глазам.

Но самое удивительное — это сновидения!

На каждой нашей встрече Макс делился своим сновидным опытом. Его сны населяли незримые сущности, они всегда помогали ему, их голоса наставляли, инструктировали. Напоминали, что надо посмотреть на свои руки — так можно было понять, что ты спишь: разглядывая руки.

Затем и Зинаида включилась в этот процесс. Она стала замечать, как законы физики нарушаются, а реальность превращается в нечто абсурдное и изменчивое. Осознав себя во сне, она кричала изо всех сил. Её крик каждый раз порождал объёмную карту какого-то мира, который она мечтала увидеть. Контуры материков и океанов были незнакомыми, но при этом удивительно узнаваемыми! Она выбирала место на этой карте, концентрировалась на нём, пытаясь перенестись туда, но всегда просыпалась!

Их живые, красочные описания сплетались в единый узор, создавая иллюзию ожившего гобелена. Каждый стежок был полон тайн и обещаний, словно неведомая сила тянула меня внутрь этого мира. Я чувствовал, как энергия нарастает, словно волна, готовая обрушиться на меня. И вот, наконец, это случилось. Я впервые осознал себя во сне.

Мы с Максом шли по тенистой аллее высоких чинар. Тени скользили по земле, воздух, казалось, был наполнен предчувствиями. Впереди виднелся старинный особняк — Дом Культуры. В какой-то момент я поднял руки к лицу и воскликнул:

— Макс! Это сновидение! Ты осознаешь? Мы в сновидении!

Татуировка ползала по коже, и это был еще один неоспоримый признак сна. Она была густо-синяя, иногда расплывалась в кляксу. Макс смущённо оглядывался по сторонам, опасаясь, что кто-то может заметить наше присутствие. Я был в полном восторге!

— Это же сон! — снова воскликнул я. — Только мы здесь настоящие!

Но тут меня пронзила ужасная мысль: настоящий здесь только я один. Лицо Макса вдруг исказилось, его скептические морщины, тянущиеся от крыльев носа к уголкам губ, углубились, рот превратился в маленькую точку и исчез вовсе. Мне стало противно на него смотреть. Я ощутил, как энергия моей осознанности истощается, и тут же вернулся глазами к рукам. Кисти рук были опухшими и с красным оттенком, как изображение на старой испорченной кинопленке. Затем я перевёл взгляд на деревья. Их серые облупившиеся стволы казались выпуклыми и округлыми, словно я смотрел на них сквозь линзу. Я поднял голову, сконцентрировался и зашагал к Дворцу Культуры.

Всю следующую неделю я жил в эйфории, но вместе с этим нарастала и тревожность. Я чувствовал, что мы уже пересекли черту, за которой нет возврата, и груз уплотнившейся событийности мог в любой момент раздавить нас.

Первой под молох попала Зинаида. Она имела разряд по альпинизму. Во время очередного восхождения в горах Тянь-Шаня инструктор решил изменить маршрут, чтобы пройти через места "невероятной красоты". Он сказал, что такая возможность выпадает раз в жизни. Группа шла по дикому пути, где не было троп, кроме козьих; прыгали по камням и продвигались против течения реки.

Когда они начали взбираться по отвесной стене, сверху раздался пронзительный крик: «Камень!»

Зинаида не успела ни увернуться, ни уклониться. Её руки и ноги застряли в трещинах. Страшный удар сшиб её со скалы прямо в воду.

Очнулась она на берегу. Кровь заливала лицо. Люди вокруг словно за экраном, нечёткие, приглушённые. На вершине скалы стояло светящееся существо ростом в три человеческих роста. Оно пристально смотрело сверху на Зинаиду, проникая глазами прямо в её душу. То был не ангельский взгляд, а пронзительный, сосредоточенный, как у хищника, выжидающего момент.

Спасательная операция была сложной и рискованной. Пострадавшую долго несли с гор на закорках. Когда связь восстановили, вызвали вертолёт.

Мы с Максом встретились с Зинаидой Сергеевной через пару недель в ташкентской больнице. Её трудно было узнать. Перед нами стоял худющий, контуженный мальчик с огромными, как синие блюдца, удивлёнными глазами. Это был словно инопланетянин, случайно попавший в наш мир. В нём с трудом угадывалась прежняя Зинаида Сергеевна.

Следующим под молох попал я.

Внезапно от инфаркта скончался мой дед.

Во время похорон случилось нечто невообразимое. Ждали его брата, тот летел из Москвы. Приехав, он сразу вошёл в комнату, где стоял гроб, в котором покоилось тело усопшего. Дед был диабетиком. Наверное, формалин не сработал — в мёртвом теле закипела брага, оно на глазах оцепеневших родственников вдруг раздулось от переполняющих его газов. Изо рта, как на пружине, вылетела челюсть. Из уголков глаз брызнули струи крови. Всё это произошло, как по заказу, именно в тот момент, когда брат вошёл в комнату, ни раньше, ни позже! Бабушка закричала: «Там кровь! Там кровь

Все они в ужасе выбежали из комнаты. Лицо покойника стремительно посинело и натянулось, как поверхность воздушного шара, глазные яблоки вылезли из орбит. Я и муж моей тётки, не сговариваясь, действовали слаженно, по наитию: схватили крышку, накрыли ей гроб, обмотали его стальной упаковочной лентой. Мы работали спокойно, но в воздухе витало напряжение. В машине гроб трещал, потому что из него наружу рвался покойник.

А потом дед пришёл ко мне ночью. Я стоял на лестничной клетке в подъезде, а он медленно, грузно поднимался по пролёту этажом ниже из темноты. Освещалась только площадка, с которой я смотрел вниз. Когда он повернулся ко мне, я окаменел от ужаса. Лицо деда было в точности как то, что я видел в гробу: синий с кровью шар, на поверхности которого угадывался рельеф знакомых черт, глаза, как узбекские амулеты кузмунчок, только багровые, с лазурным льдом в них. Я точно знал, во-первых, что это сон, а во-вторых, что это не дед мой, а демон в его обличье. Вдруг прорвалась ясная мысль: демоны питаются страхом. Надо убрать страх!

Эта мысль была как дверь, которую я захлопнул, отгородившись от жуткой какофонии, бренчавшей внутри. Демон замедлился, словно большая страшная кукла, и остановился. Я смотрел на его кошмарное лицо, изо всех сил удерживая внутри себя спасительную тишину, но снаружи, со всех сторон, сверлил, гудел, стрекотал адов джаз, стремясь добраться до моей амигдалы. Я чувствовал, как теряю контроль, и меня вновь захлестывает ужас. Демон продолжил движение.

Я крутанул невидимую ручку громкости, пытаясь уменьшить страх, но безуспешно.

Следующая мысль вспыхнула, как луч маяка: нельзя фокусироваться на нём! Я отвернулся и теперь следил за ним периферическим зрением.

Он остановился, когда был всего в шаге от меня. А затем я проснулся.

Помню, сидел потом в маленьком сквере им. Пушкина на корточках. Набегали волны апрельской печали, накрывая меня пеной обреченности. Словно всё предрешено, будущее уже наступило, и любви нет, смысла тоже нет. Есть только угасание.

Я стоял, как чёрный пористый сугроб посреди этой буйной весны, и упрямо не желал сдаваться, не хотел таять. Созерцал свои руки блуждающим взглядом, поворачивал их, как будто во сне, шевелил пальцами и вдруг ощутил, как из кончиков пальцев вырвались мерцающие лучи, словно струны, на которых я играл невидимую мелодию. Вокруг кистей засиял ореол, и всё вокруг замерло. Только ветер шелестел листвой старых чинар, переплетая их световыми потоками, создавая калейдоскопические узоры в бесконечной высоте.

Чёрный сугроб во мне разлетелся на куски. Я освободился от чего-то тягостного и теперь ясно видел. Не представлял, не рисовал в воображении, а видел!

Ауру.

Самую настоящую.

Макс также открыл для меня книги Карлоса Араньи. Когда я начал загибать уголки страниц, он возмутился «до сердцевины своего существа» и принялся меня отчитывать, словно старый сухой педант. Я хохотал, держась за живот, а он при этом что-то сосредоточенно шептал в черные с золотом корешки. Книжки все же поистрепались потом от многократного перечитывания.

Однажды мы гуляли с ним по Ташкентскому Бродвею, где в то время торговали всяким интересным барахлом. Макс остановился у букинистического развала, и мы присели. Он начал листать дорогие книги по магии, словно искал что-то особенное.

Продавец, пожилой алкаш, вдруг сказал:

— Эзотерика - не ваше, молодые люди! Убьётесь! Не надо вам оно! В мире столько всего интересного! Слышите меня? Убьётесь!

Я запомнил эти слова.

Но... увязли коготки глубоко, а точка сборки сдвинулась далёко. Мы с Максом нашли друг друга и теперь искали третью фигуру, которая могла бы стать связующим звеном в нашей новой реальности.

Мой учитель по литературе, Пётр Викторович Ермаков, известный как Пёч, был раздосадован тем, что я не оправдал его надежд - не поехал поступать в институт им. Горького, как обещал.

Он, безусловно, читал Кастанеду, книги которого были для него жанром художественной литературы.

— Это не художественная литература, — возразил я, — это полевой отчёт! Кастанеда - антрополог.

Пёч ответил с нажимом, будто бы отбрасывая все возможные возражения:

— Это настоящая литература, — произнёс он, и его голос, казалось, пронзил пространство. На мгновение он замолчал, и лицо его озарилось внезапной мыслью.

— Тебе и Максу, — сказал он, потрясая длинным указательным пальцем, — было бы полезно встретиться с Зинаидой. Помнишь Зинаиду?

Когда я был школьником, она расслабленно преподавала у нас биологию. Молодая, привлекательная женщина, Зинаида Сергеевна Есенина выставляла нам те оценки, какие кто просил. Она приходилась правнучкой поэту Сергею Есенину. У нее были бирюзовые глаза. А еще у нее был золотой зуб. Это всё, что я помнил.

— Она — посвящённая, — сказал Пёч, и его брови изогнулись в грозном величии. — И, боюсь, с вами, профанами, не станет говорить.

Словно опомнившись, он достал из кожаного пухлого портфеля книгу. Это была «Роза мира».

— Здесь собраны все ключевые понятия эзотерики! — сказал он. — Прежде чем идти к Зинаиде, тебе нужно хотя бы это изучить.

Эзотерика — как красиво звучит это слово! Словно орнамент, вырезанный искусным мастером.

— Дайте почитать, пожалуйста, — попросил я.

Но Пёч неожиданно отказал мне.

Поборов дурную обиду, морщась, я показал ему толстую книгу Кастанеды с рельефным символом Хунаб-Ку на обложке. В результате мы сторговались.

Я взял с собой Макса на встречу с Зинаидой. Не помню точно, но, кажется, он так и не узнал о нашей рискованной сделке. В голове у меня крутились странные названия из «Розы мира» — шаданакар, брамфатура, шрастры, энроф. Нужно было запомнить их все.

После учебного дня Зинаида Сергеевна вела кружок, который назывался «Косморитмобиология» — какие были времена! Мы поднялись по школьным ступеням на четвертый этаж, заглянули в класс и увидели детей, которые то ли играли, то ли медитировали, то ли упражнялись в сверхспособностях. Мы наблюдали, как мальчик, держа в пальцах кончик нити, раскачивал маятник силой мысли. Девочка открывала конверт, извлекала из него листок с изображением фигуры и сосредоточенно передавала информацию, а другая, с завязанными глазами, считывала послание и вслух называла эту фигуру. Худощавый парень тренировался с ложкой! Нет, он не гнул ее, как в «Матрице», но магнетически удерживал её на своем лбу.

Это был 1994 год.

Фильм «Матрица» вышел в 1999-м. Мальчик сказал Нео: «Ложки нет».

Но я знал, что дело не в ложке. Меня интересовал суп, который можно хлебать без ложки — как это делают китайцы.

Нас затягивало в воронку мифа об "избранном". Я чувствовал, что всё неслучайно. Впереди нас ждало нечто чудесное. Я хотел верить, что "избранный" — это я. Всё указывало на меня: следящие глаза богов, события, сны. Но я понимал, что природа не могла пойти на такой риск — сделать ставку на одного.

Минимум двоих привели к Пифии — смуглого и блондинчика.

И даже двое — это мало. Весь класс — комната претендентов.

Но дети не могли тягаться со мной. А вот Макс — другое дело! Я посмотрел на него иначе.

Казалось, он ни о чём таком не думал. Зинаида Сергеевна увидела нас и пригласила жестом. Мы сели перед ней за парту, как два школяра.

— Зачем пожаловали? — с улыбкой спросила она. Я открыл рот, чтобы ответить, но Макс опередил:

— Нас интересуют оккультные науки!

И в этот момент её глаза вспыхнули...

Путь, имеющий сердце III

Третьим тактом стал распад СССР. Произошла колоссальная разгерметизация. В замкнутый нарнийский, затерянный мир советских людей хлынули вирусы и патогены, к которым не был выработан коллективный иммунитет. Наступила великая боль, помрачившая рассудок миллионов людей. Это помрачение укоренилось, было признано нормой и передавалось из поколения в поколение, как эволюционная мутация. Исчезло ощущение родства, объединявшее всех. Всем вдруг стало друг на друга наплевать.

Были те, кто словно знал, кто подготовился к этому, сразу бросились отгрызать куски, но в целом люди оказались беспомощны, наивны, слишком светлые, слишком чистые. В обители богов умер титан. Его смерть сопровождалась ужасными катастрофами, войнами и террором. А мы хихикали, как слабоумные дети над трупами своих родителей.

Мир сдвинулся и поплыл к пропасти, страшно меняясь обликом.

Наша соседка этажом выше, Гавхар, вдруг стала говорить моей матери, встречаясь с ней на лестнице, что русские плохие, что мы шовинисты, империалисты и колонизаторы, нам пора убираться из Ташкента, «пока не стало слишком поздно». Моя мать была преподавателем научного коммунизма и, конечно же, беленилась. Стиснув зубы, она вступала в перепалку. Гавхар не сдерживала крик, голосила, а после поднималась к себе наверх, и слышно было, как она лютует, как лупит своих детей.

Мать цедила с ненавистью: «Если бы не советская власть, так и ходила бы в парандже, туртушка!

История стремительно менялась: в одно мгновение герои революции превратились в палачей, а басмачи стали героями. А еще говорят, что прошлое неизменно! В тот момент исчезло всё, на что можно было бы опереться. Зеркало, в котором раньше отражался образ будущего, разлетелось на осколки. Впереди осталась только тьма, и лучше было не пытаться вглядеться в неё.

Тогда я начал искать путь. Мне не оставили шансов его не искать. Из всех возможных вариантов, из всех выборов, которые предоставились мне, я совершил самый странный в глазах окружающих.

Наверное, я ощущал смысловой вакуум. Не хватало чего-то важного, настолько важного, что я не мог принять реализацию, предложенную обществом. Меня никогда не вдохновляли идеи о богатстве и карьерном успехе, поощряемые в обществе. Ни наука, ни культура, ни предпринимательство — ни одно из этих занятий не привлекало моего внимания.

Возможно, я мог бы стать литератором, ведь у меня был хороший учитель. Однако мать убедила меня выбрать медицинскую специальность. После школы я должен был поступить в Московский медицинский институт. Для этого требовалось сдать экзамены по химии, биологии и русскому языку. Биологию и русский я худо-бедно, на три четверти, мог одолеть, подготовившись. Но вот с химией у меня не было ни единого шанса.

Я был далёк от химии и не намеревался вникать в этот предмет. В моём уме сам собой зародился коварный план — воспользоваться ситуацией, не приложив усилий, прокатиться, что называется, на шару. И до сих пор я недоумеваю: неужели моя мать была столь наивна? Неужели она не осознавала, что мои намерения были далеки от серьёзности, когда мы садились в купе?

В тот год, как я поступал, случился ГКЧП. По телевизору крутили «Лебединое озеро». Там были белые лебеди, а среди них — одна чёрная, как пиратская метка.

Помню, на тесте я расслабился и стал отвечать наугад. Думаю: «А вдруг получится?» И тут вижу — в аудитории сидит взрослый дядя, старше всех. Спокойно так, сосредоточенно решает тесты. И вид у него такой, будто он не экзамен сдаёт, а в морской бой играет! Как легко это ему даётся! Он осознан, взвешен, подготовлен, уверен в избранном направлении и неуклонно стремится к своей цели.

Итак, СССР рухнул, а я провалил поступление. Вернувшись в Ташкент, на следующий год я всё же поступил, но не в институт, а в медучилище имени Боровского, которое теперь гордо именовалось колледжем. Но я всё ещё не стремился стать медиком. Ни фельдшером, ни акушером. Ни на скорой. Ни в деревне. Нигде. Никогда.

Мне претила коррумпированная сущность современной медицины, видящей в человеке лишь набор органов или нечто вроде мха.

Но в этом самом медучилище я встретил человека... не менее странного, чем я сам. А может быть, и гораздо более странного. Его звали Максимилиан.

(продолжение следует)

Следующее важное событие произошло, когда я пошел в школу 1 сентября. Мне не исполнилось и семи лет. Помню фойе, переполненное школьниками. Оглашали список первоклассников, но моя фамилия так и не прозвучала. Я балансировал на пике напряжения.

В конце концов, вопрос решился, но утро было тяжёлым, полным незнакомцев, толкающих меня со всех сторон. Я потерялся среди них, не понимал, что делать и куда идти. Мне показали мое место, объяснили правила, я стал частью поголовья, ощущая беспомощность и собственную ничтожность!

Отчаянно хотелось отличиться, доказать себе и другим, что я уникум, а не поголовье! Но никто не хотел меня слышать. Потом я оказался с другими новоиспечёнными первоклассниками недалеко от дома. Там росли кусты черёмухи. Я предложил полакомиться спелыми ягодами. Они свисали с ветвей гроздьями и манили сочным чёрным глянцем. Один мальчик заявил, что это ядовитая ягода и её нельзя есть. Видимо, он тоже хотел выделиться. Мы поспорили. Я демонстративно съел горсть ягод.

Через два часа, сидя дома за столом, я увидел друга семьи и, указав на него пальцем, громко произнёс: «Врун с ушами». У него действительно были несоразмерно большие уши и маленькая голова, и я был уверен, что он лжёт.

Внезапно на меня отовсюду надвинулись страшные тени. По стене пополз ковёр из тараканов. За окном — а жили мы на четвёртом этаже — шастали враждебно настроенные чужаки, которые заглядывали в комнату, скалились и угрожали. Я не кричал и не плакал, но ужаснул всех, агрессивно бросаясь на окна.

Мать вызвала скорую. Фельдшерица спросила на ломанном русском, не было ли у нас в роду сумасшедших? Предложила отвезти меня в психоневрологическое отделение. Мать выгнала ее и продолжила звонить. В результате к нам прислали психиатра, доброго дядечку, который с улыбкой, успокаивающе и как-то напевно проговорил: «Это он ягодок наелся». Промывать желудок было поздно — действующее вещество уже в кровь вошло. Добрый доктор рекомендовал питьё и наказал следить, чтобы я не навредил себе. Через несколько часов симптомы должны были пройти.

Ночью галлюцинации усилились. По углам шебуршились белые мыши. Мать я не узнавал и не подпускал к себе, видя вместо неё какую-то страшную Алмауз Кампыр. Она плакала и стенала, еще больше пугая меня.

Я блуждал в лесу качающихся шепчущих теней, а когда изредка выбирался из него, испытывал удушье, словно на меня навалили кучу пыльных ватных одеял. Хватая ртом воздух, я вновь скрывался в лесу. Утром сознание мое очистилось, я вернулся в мир яви и уснул. Как и обещал доктор, всё обошлось.

Но что-то изменилось. Я уже не был прежним. Отлежавшись неделю дома, я пошёл в школу, как все. Но мой двор, дома, деревья и дорога казались иными. Тело тоже изменилось, словно я вытянулся вверх. Ноги при каждом шаге странно пружинили.

Теперь я чувствовал, что пережил опыт, недоступный большинству сверстников. На обратном пути после уроков я осознал, что смертен. Подумал, что в будущем умру, ведь все умирают, и попытался представить, как это будет, когда меня нет. Меня охватил ужас, потому что ум не мог проникнуть сквозь этот барьер. Продлить себя во тьму, в небытие не вышло. Существование обрывалось! Отчаянно не хотелось верить, что такое возможно. Там должно быть что-то ещё — пространство, путь. Но глубина внутри меня знала. Я был расщеплён надвое этим радикальным знанием.

Одна моя часть странствовала сквозь череду перерождений, зная, что бессмертна, другая не верила ничему, сомневалась во всём, утратившая цель и смысл, гаснущий в сумраке огонёк.

Я пребывал в замешательстве, словно обнаружив в себе трещину, сквозь которую завывал сквозняк непознаваемого. С тех пор я не мог ничем наслаждаться в полной мере, ничему не мог отдаться всецело, никакому чувству, никакому делу, ко всякому переживанию добавлялась горечь — ведь это когда-нибудь закончится: любое созидание, всякий союз, даже самое светлое стремление — всё тщетно. Мой ум выцеплял из окружающей действительности моменты смерти. Я не избегал их, не отворачивался, не закрывал глаза, а как завороженный созерцал их. Мертвые жуки, которых дети складывали в спичечные коробки, мертвые птицы, подбитые хулиганами из рогатки, мертвые собаки и кошки, задавленные машинами и разлагающиеся где-нибудь на обочине. Однажды в соседнем доме хоронили старика, я не мог оторваться, смотрел на его лицо. У него почему-то был открыт рот. Меня затягивало в этот рот, как в воронку, я словно проваливался в дырку, и ничто не могло мне помочь.

Зачем человеку достоинство, если в конце его низводят до праха?