Серия «Огонёк»

"Огонёк" №43 за 1950 г.

Изобретатель-конструктор железнодорожных систем автоматических тормозов, генерал-директор тяги III ранга Иван Константинович Матросов (1886-1965 гг) в тормозной лаборатории.
Автоматический тормоз Матросова был принят Коллегией Министерства путей сообщения в 1931 году в качестве типового для грузового подвижного состава железных дорог СССР. В 1932 году начат массовый выпуск воздухораспределителя М-320 системы Матросова.
Разработанные им воздухораспределители с модификациями до сих пор применяются в подвижном грузовом составе.
Всего Иван Константинович Матросов получил 53 авторских свидетельства на изобретения в области систем железнодорожных автоматических тормозов.

"Огонёк" №31 за 1948 г.

Юрий Петрович Власов (1935-2021 гг) - советский тяжелоатлет, заслуженный мастер спорта, олимпийский чемпион, рекордсмен.

"Огонёк" №2 за 1960 г.

ЗА КУЛИСАМИ КИНО.

Как делался „Доктор Мабузо".

В широких кругах посетителей кинематографов еще до сих пор не могут себе уяснить, как делается технически та или другая сцена в фильме. Все еще приходится выслушивать вопросы о том, как .сделан" дождь, как „устроена" битва и т. д.
В особенности много возникало таких вопросов после постановки фильмы „Мабузо", „сделанной" действительно замечательно чисто и давшей, главным образом, во второй части, много поводов для расспросов. Сейчас эта фильма идет в России, и думается, вызовет там тоже много недоумений и сомнений в том, что все показанное в ней не является трюком, а было, в действительности, с большим трудом, с стараниями и энергией, инсценировано в ателье.
Мне пришлось присутствовать на большинстве съемок „доктора Мабузо" и я видел с начала до конца все подробности инсценировки.

Здесь я буду говорить о битве и о революционной сцене, пожалуй, самых захватывающих местах второй части. Съемки происходили в ателье Иофа в Иоганнистале. Это, после бывшего аэропланного гаража в Стакене, самое большое ателье в окрестностях Берлина. Оно, собственно говоря, состоит из трех ателье, помещающихся в одном доме. Но ввиду грандиозности съемки на этот раз были сразу заняты все три помещения. За четыре дня начали строить декорации. Все ателье в длину было превращено в улицу с большими домами, магазинами и т.д. Улица вымощена искусственными булыжниками, представляющими собой маленькие доски, приклеенные к материи, которую раскладывают на полу. Было приглашено несколько десятков статистов, изображавших полицию. Их обмундировали, дали в руки ружья и ручные гранаты. Как водится, декорации не были окончены и съемка началась только в два часа дня. Режиссер Фритц Ланг— с перевязанным глазом, обожженным за два месяца до этого упавшим из юпитера углем, волновался и сердился. Технический директор „Деклы" Остермейер бегал взад и вперед, суетился и не знал что с собой начать. Нервность передается в ателье удивительно быстро. Делать нечего, а ни присесть, ни почитать не хочется. Все бегут. Все движется. И бежишь вместе со всеми. Наконец, часа в два — съемка. Статистами приглашены исключительно люди, владеющие оружием или бывшие на военной службе. Им дали приказ штурмовать дом, в котором находится Мабузо со своими сообщниками. Зажглись юпитера. Ланг объяснил сцену. Смирно! Съемка! И начался кромешный ад, продолжавшийся с двух часов этого дня до восьми часов вечера на третий день. Для успокоения неверящих в „настоящую" стрельбу в фильме, могу сказать, что стреляли очень "по настоящему “. Ружья стреляли, ручные гранаты бросались и разрывались, при чем не по-бутафорски. Было несколько несчастных случаев. Многие на день— два ослепли. Свет был такой нестерпимый, что вблизи юпитеров невозможно было стоять. И все покрывал голос режиссера, подбодрявшего измученных статистов на новые "штурмы" и новые „геройства". Из эпизодов этих дней мне особенно хочется отметить один. Ланг захотел достигнуть большого сценического эффекта. К одному из домов была приделана дощечка с надписью "Доктор Мабузо". По режиссерскому замыслу у дощечки должен был стоять полицейский, а в дощечку попадать пули одна за другой так, чтобы совершенно изрешетить ее. Стрелять взялся Ланг. Но оставалось самое трудное. Найти охотника стоять под выстрелами. Было сделано предложение статистам, но желающих не оказалось. Тогда пришлось „пожертвовать* собой кому нибудь из директоров или служащих „Деклы". Смельчак нашелся в лице директора О., который бесстрашно встал "под пули" и простоял пока дощечка не представила из себя сплошное решето.

Конечно, были устроены маленькие приспособления. дававшие директору уверенность, что ни одна пуля в него не попадает... но факт остается фактом. Ружья стреляли, пули попадали, а человек из мяса и костей стоял рядом с дощечкой. По неизвестной мне причине эта сцена в фильму не вошла. Из этого трехдневного ада вышла прекрасная сцена, естественная и жизненная. После, когда мы смотрели ее в кинематографе — мы удивлялись, как из хаоса, который царил в Иоганнистале, вышла сцена боя, произведшая на всех глубочайшее впечатление.

Вторая, замечательно сделанная сцена, была совсем актуальна. Те, кто видели "Мабузо", помнят, быть может, то место, где Мабузо переодевается в русского революционера и при помощи этого заставляет вывести из кареты своего арестованного сообщника, которого он же потом и убивает. С утра в Иоганнисталь начали прибывать толпы статистов, которые после переодевания превратились в рабочих, работниц, проституток и т. п. Была построена целая анфилада узких улиц, причем одна нз них, спускаясь сверху вниз, сливалась с главной улицей, в том месте, где находился ресторан. В ресторане разместили всех статистов, и так как большинство из них составляли безработные русские, вскоре послышались русские песни, зазвучал „Стенька Разин" и „Пожалей же меня..." Мабузо (Клейн Рогге) сидит за столом. Вбегает его товарищ (Шлетто). Кричит, что арестован известный революционер Гутер. Мабузо вскакивает на стол и начинает уговаривать посетителей кабака спасти Гутера. Все выскакивают из трактира на улицу. В это время въезжает карета с арестованным (конечно не Гутером, а товарищем Мабузо)... Толпа требует, чтобы ей показали арестанта. Возница повинуется. Показывается голова арестанта. Мабузо стреляет в него. Тот падает. Мабузо убегает! Вот содержание этой сцены, из-за которой нас продержали в ателье в течение 8—10 часов. Сначала не было полицейской кареты. Наконец, когда она прибыла, то никто не умел впрячь в нее лошадей. Началась репетиция. Эти репетиции происходили не приувеличивая в течение пяти часов. Никак не могла быть достигнута нужная сыгранность. В особенности не нравился Лангу тот момент, когда толпа под влиянием Мабузо выскакивает из харчевни и бросается на карету. И действительно. Дверца узкая. Народу — не меньше сотни. И вот, когда все эти люди бросались по следам Мабузо через стулья, столы-то неизбежно происходило падение, вызывавшее хохот и шутки и портившее всю сцену. Но. наконец, все готово. Начинается съемка. Все сидят, курят, разговаривают. Вбегает помощник Мабузо. Мабузо на столе. Все выскакивают. И вместо того, чтобы броситься в одну сторону, как один человек, бросаются в другую. Эга сцена повторялась без конца. Думается, что из испорченной пленки можно было бы сделать хорошую одноактную фильму. Но в конце концов затруднения были преодолены и вышла прекрасная картина. Нужно заметить, что режиссер Ланг умел высасывать из каждого статиста все, что можно. И если Мабузо пользовался большим успехом, то не благодаря посредственным артистам, игравшим в нем, а именно Лангу, проникшемуся фильмой и доведшему ее с огромными трудностями до благополучного конца.

Евгений Мандель

Берлин.

"Огонёк" №5 за 1923 г.

ДВОЙНИК-СМЕРТЬ

Настоящий герой головокружительных кино-трюков, смертельно-опасных прыжков, автомобильных катастроф находится в скромной безвестности. Имя его не кричит аршинными буквами с ярких плакатов, но ему аплодирует жадная до сенсационных зрелищ публика. За "звезду" рискует головой аноним, тень "некто“. Этот некто именуется в Америке "дублером".

Одни из таких дублеров, работавший в Голливуде, недавно опубликовал свои воспоминания. Здесь мы помещаем выдержки из них.

***

— Не забудьте, - сказал мне Брауни Вильсон, когда мы еще сидели в лодке, — постараться, чтобы вы действительно попали прямо на воду.
Об этих словах я думал, стоя наверху и глядя вниз, где на глубине 137 футов находилась вода, в которую я должен был спрыгнуть. Это могло стоить мне жизни, несмотря на то, что меня одели в стальную сетку, плотно облегающую мое тело.
Когда я взбирался на гору, от скалы оторвался кусок камня и попал мне в голову. Я потерял равновесие и упал п воду, меня вытащили, врач наложил мне три шва на голову и дал мне столько брэнди, что я снова почувствовал себя работоспособным.
Теперь, после целого часа тяжких усилий, я находился уже на самой вершине.
Было условлено, что сигналом к прыжку послужит поднятый директором кверху усилитель. Я стоял и ждал. Колени мои подгибались. Мне казалось, что я никогда не смогу превозмочь страха.
Наконец сигнал был дан. С минуту я не мог сдвинуться с места, но наконец самолюбие мое придало мне силы.
Нет, это был не всплеск, а выстрел. Как надутый резиновый мяч, отскочил я от холодной поверхности моря. Я почти что нырнул под воду. Кровь, стекая с моей головы, омывала лицо. Автоматически я двигал руками, выплывая из поля зрения камеры. Меня выудили из воды. Кожа на моей голове висела лохмотьями. Игла врача прибавила к моим трем швам еще десять.
Так началась моя кино-карьера.

В течение трех лет я был дублером на опасные трюки.
Не могу сказать, чтобы образ жизни кино-дублера был приятен. Все тягости, все опасности кино-ремесла выносятся нами; а за наши прыжки, за наши переломанные кости, аплодируют кино-героям, кожа которых осталась цела и невредима. Это вовсе не значит, что кино-актеры лишены отваги и ловкости. В большинстве случаев кино-компании запрещают своим премьерам рисковать собой, так как они слишком дорого стоят. Если герой экрана свернет себе шею, то компании, начавшей съемку боевика, придется потерпеть изрядный убыток. Шкуры дублеров дешевле.В Голливуде всего пять таких смельчаков, для которых нет невозможного в выдумках сценаристов и режиссеров. Но каждый год компания должна искать двух или трех новых „прыгунов", так как старые неизбежно погибают или калечатся.

Артист Монте-Блю однажды снимался в трюковой фильме. Я был его дублером. Там была одна сцена, по время которой я должен был спрыгнуть с моста на крышу идущего поезда.Итак, я лежал на рельсах на мосту и ждал поезда. Когда я дал сигнал о том, что можно начинать, поезд, стоявший на расстоянии в полмили, отправился но направлению к мосту. Инженер иа паровозе контролировал его скорость.
Я оттолкнулся от чего-то, прыгнул, мои глаза и мой нос наполнились дымом, дым ослепил меня. Я поскользнулся, хватаясь за что-то; но быстрота движении оглушила меня, и я свалился с крыши вагона на землю.

В одну из зим я участвовал в съемке фильмы Вильяма Фокса, которую я долго буду помнить.
В самом оживленном, деловом квартале Лос-Анджелеса я должен был спрыгнуть с 11-этажного дома и повиснуть руками на пожарной лестнице. Одиннадцать этажей подо мной, внизу асфальт и сто долларов вознаграждения. Площадка, по которой я мог разбежаться для прыжка, имела только 8 футов (2,5 м) в длину, а от земли меня отделяло 120 футов (36,5 м). К поясу моему была привязана тонкая и крепкая стальная проволока. Уверенности в том, что она выдержит меня, у меня не было. Я прыгнул. Вечером дома я устроил пирушку.

Одна из кинофабрик снимала воздушную сцену с аэроплана. Я дал свое согласие участвовать в ней, так как мне сказали, что это будут пустяки.
Когда же я прибыл на место, выяснилось, что речь идет о прыжке с аэроплана на парашюте. Этого я никогда еще не делал и мне было страшно.
Мы стали подниматься вверх на аэроплане, а вслед за нами летела другая машина с кино-аппаратом. Я хорошенько не знал, что мне нужно будет делать. Необходимо было проделать какую-то манипуляцию над парашютом, но в чем она состояла— я не знал.
Сквозь шум пропеллера пилот кричал мне какие-то слова. Внезапно я понял всю опасность, которая мне грозит. Я решился наконец и спросил его о том, как надо спрыгивать, как надо открывать парашют. Он уставился на меня удивленный, губы его задвигались, и мне казалось, что он произнес слово „идиот". Все же затем мне удалось разобрать слова, которые он мне надсадно кричал в лицо: „При прыжке считайте... десяти... дергайте кольцо... считайте коротко—не дальше десяти".
Медленно приближался к нам другой аэроплан, и наконец я увидел условные сигналы. Я должен был влезть на крыло и спрыгнуть оттуда. Теперь это звучит просто...

Я стал вскарабкиваться на крыло. Сначала медленно, потом с лихорадочной поспешностью. Я держался за какую-то перекладину, одна нога моя висела уже в воздухе, а другая никак не могла оторваться от крыла. Наконец и она повисла в пространстве, и я начал погружаться в бездонность. Уголком разума уцепился я за счет, быстро досчитал до десяти и дернул за шнурок на моем плече. Мне казалось, что я непрерывно верчусь вокруг собственной оси. Внезапно раздался гулкий треск, тонкий шелк распростерся надо мной крылом —я был спасен!

Однажды утром, входя в ателье, я был встречен режиссером:
— У меня есть хорошее дело для вас, мы вертим картину с Сидом Чаплиным. Я думаю, что смогу дать вам самостоятельную роль.
Я воспылал самомнением и гордостью и изъявил свою готовность.
Я должен был стоя на крыше кареты угрожать Чаплину револьвером и в известный момент соскочить с кареты, ухватиться за ветку дерева. Казалось, в этом нет ничего мудреного. Вероятней всего, .что так и было бы, если бы не неожиданное осложнение. Сцену снимали в холмистом парке, крыша кареты была выпуклая, и стоять на ней было очень трудно. Я стоял на крыше кареты с револьвером в вытянутой руке, Чаплин сидел на козлах с поднятыми кверху руками, вожжи болтались по земле. Все было в порядке. Но... ноги мои скользили по крыше и лошадь внезапно понесла. Я не успел соскочить, перевернулся в воздухе и со всего размаха шлепнулся на землю. Режиссер потребовал, чтобы мы повторили сцену. Я поднялся. Каждое движение было пыткой. Мы начали сначала. На этот раз Чаплин держал вожжи, лошадь не понесла, и мне удалось ухватиться в нужный момент за сук. При этом я мог действовать только правой рукой, так как левая оказалась переломленной...
Таким образом я стал членом „Клуба 2083“. Так называем мы государственное страховое общество Калифорнии для инвалидов.

Незадолго до того, как я расстался с кино-фабрикой в Голливуде, мне пришлось пережить одно нз самых неприятных моих приключений. Мы снимали картину „Питер Пэн" и отправились для съемок на остров Санта-Круц. Мы находились на корабле и играли пиратов. Внезапно набежавший ураган сорвал нас с якоря и понес в открытое море. Волны захлестывали палубу, ливень потоками обрушивался с неба. Вся наша компания была в плачевнейшем состоянии. Внезапно мы увидели недалеко от нас лодку-плоскодонку. Нужно было, чтобы кто-нибудь доплыл до нее и дотянул ее до корабля. Этот „кто- нибудь" был, конечно, я. Я скинул промокшее до последней нитки платье, мне говорили ласковые, ободряющие слова. Несколько мгновений стоял я голый и смотрел в черные клочья воды. Мужество покинуло меня и мне было холодно. Очень трудно было плыть навстречу волнам. Несмотря на отчаянную борьбу с ними, они отбрасывали меня назад. После долгих и мучительных усилий мне, наконец, удалось достигнуть лодки. Ветер будил мое гаснущее сознание. Весел на барже но было и, несмотря на смертельную усталость, мне пришлось снова прыгнуть в воду и тащить за собою лодку, держа ее за нос и работая ногами. Сердце мое болело, острыми толчками колотясь о ребра. Наконец меня вытащили из воды и завернули в одеяло. Поочередно, по трое за раз, 80 человек, находящихся на корабле, отправлялись на лодке с корабля на берег. В семь часов утра следующего дня я попал в постель.
Через неделю я был уволен за то, что опоздал на работу.

Перевела с немецкого Е. Кальмеер

"Огонёк" №22 за 1928 г.

"Огонёк" №39 за 1952 г.