Серия «Колыбельная для дрекавачки»

― Внушает надежду.

Прасковья постучала по каменной стене и прислушалась. Затем, кивнув, непонятно, кому, двинулась дальше. Вскоре пещера расширилась, впуская путников в основное жилище дрекавачки. К удивлению Велимира, его не устилали окровавленные кости, да гниющие останки. Там было практически пусто, не считая тонкого, спутанного слоя сухой травы, да тлеющего огарка свечи в коряво сбитой нише. Чуть дальше, на самой большой охапке, свернувшись клубком, как кошка, спала и хозяйка всего этого богатства. Однако, почувствовав посторонние запахи, она мгновенно проснулась, и лазурные блюдца злобно сверкнули в слабом свете свечи. Велимир услышал ее утробное рычание, и медленно потянулся за спину, где висел его верный товарищ ― старый, но все еще крепкий и надежный лук с двенадцатью стрелами в колчане.

Не то, чтобы он не доверял Прасковье. Скорее, боялся, что почти что материнская любовь ее ослепит, и та опомниться не успеет, как окажется разорванной в клочья собственной племянницей.

― Тише…тише. Подойди ко мне, ― проворковала Прасковья, аккуратно протягивая худую руку в сторону дрекавачки. Та зарычала сильнее. Вместе с тем с ее губ вырвался какой-то странный звук, напоминающий стон и шипение одновременно. ― Иди же. Все хорошо, радость моя. Это я.

― Прасковья, не обессудь.

Несмотря на полумрак, царивший внутри, Велимир за годы тренировок приучил свои глаза различать в темноте малейшие движения. Этот навык не раз спасал ему жизнь, вот и сейчас воин без труда рассчитал, что существо сжалось, скрипнув длинными ногтями кистей по камню, и готовится к прыжку.

― Не смей!

Мужчина выхватил меч как раз в ту секунду, когда дрекавачка кинулась на них, обнажая два ряда длинных острых зубов, и…буквально застыло в воздухе.

― Ой, баю, баааааю, бааююююю. Нее ложиися на краю. Приидет серенький волчок. И укусит за бочок. И потощат во лесок.

Это была колыбельная. Прасковья стояла все на том же месте, в одном шаге от собственной гибели, безоружная, и тихо пела старинную славянскую колыбельную. На глазах Велимира скрюченные когти дрекавачки расправлялись, а дикая, нечеловеческая ненависть в водянистых зрачках исчезала, уступая место туману. Когда все члены ее полностью расслабились, она упала на землю и глядела оттуда на Прасковью уже совсем иначе, жалобно и печально. Возможно, Велимиру и привиделось, но по сморщенному лицу ее текли мокрые дорожки, как ручейки из двух океанов. А Прасковья продолжала, все так же продолжала ласково и напевно:

― Ооой, баю, баю, потерял мужик душу, шарял, шарял, ни нашел. И заплакал, и пошел…Ой, ты, люли, ой люли. Хоть сегодня ты умри…

― А чего ты смерти желаешь ей? ― дождавшись окончания строки поинтересовался Велимир. ― Она же и так почти того?

― Я не желаю ей смерти, воин. Я обманываю злых духов. Пусть думают так, как и ты.

После этого женщина подхватила на руки притихшую дрекавачку и передала на руки Велимиру.

― А теперь нам пора.

Велимир ощущал, как под ладонями его дрожит маленькое худощавое тельце. Было в этом пении что-то чистое, всеобъемлющее, какое-то глубокое родство и принятие тебя любым, какой вот ты есть. И ни внешний облик, и проступки твои, ни гнев не могли погасить эту любовь ― наоборот, они растворялись в ней, как в теплом море. Все матери на Земле поют своим детям колыбельные, но представить, что переродившееся существо где-то в самой глубине своей озлобленной окаменевшей души могло бы тянуться к свету…невероятный все-таки дар у этой Прасковьи, подумал Велимир, перехватывая поудобнее совсем не сопротивляющеюся девочку.

― Куда?

― Перепекать ее будем.

***

Оказалось, что Прасковья жила неподалеку.  Ее заросшая мхом избушка приветливо светила им своими круглыми оконцами, за которыми виднелась то ли лампадка, то ли лучинка зажженная.

Отперев дверь, Прасковья прошла в единственную комнату в доме, отворила печную заслонку и с удовлетворением кивнула ей навстречу.

― Почти готова. Чуть теплая уже.

Велимир огляделся. Несколько деревянных полочек, баночки-скляночки, пряно пахнущие всеми временами года сразу, коврики грубой вязки, на полу да на паре скамей, и покосившийся столик с деревянной миской, в которой сиротливо засыхала краюха черного хлеба. Вот и все убранство.

― Ты это тут, не рассиживайся, молодец. Ношу свою давай мне, а сам ступай за водой, в ручье наберешь. И лаванды нарви на обратном пути. Найдешь там.

Велимир только усмехнулся, но ничего не сказал. Бережно передав дрекавачку Прасковье, он взял старенькое, чудом не худое ведерко, и отправился обратно в лес.

Не успел он выйти за порог, как наткнулся на что-то шерстяное и очень недовольное.

― Ну куда ж без тебя-то, ― вздохнул воин, изучая зеленые, горящие во тьме две кошачьи Луны. ― Опоздал ты, друг, на все самое интересное. Идем лужу искать теперь.

Баюн еще какое-то время буравил его гипнотизирующим взглядом, но потом передумал играть в гляделки, сердито махнул хвостом и прошел вперед с подчеркнуто независимым видом.

Лес был наполнен влагой и темнотой, которую, как плотную ткань, время от времени разрезали скрипучий стрекот сверчков и уханье одинокой совы. Колодец Велимир нашел быстро и вскоре ведро было наполнено до краев. Разумеется, не забыл он и в шутку брызнуть ледяной струёй в сгусток еще более черной, чем ночь, темноты, именуемой котом. Тот обиженно зарычал и исчез где-то в кустах ежевики. Запах лаванды ощущался в воздухе достаточно отчетливо и мог бы стать своего рода волшебным клубком-поводырем ― настолько легко по нему можно было найти избушку Прасковьи. Нарвав несколько цветков, Велимир зашел внутрь.

Когда он вернулся, Прасковья уже заботливо укладывала на дрекавачку на кружевное одеяльце, которое, в свою очередь, покоилось на печной лопате.

― Вот и славно, вот и полежи тут маленько.

С этими словами Прасковья медленно приподняла лопату и сунула прямо в печь.

― Что ты делаешь?

Велимир прислонился к дверному косяку, оставшись на пороге. Женщина обернулась к нему с озорной, теплой улыбкой.

― Хлеб пеку.

― Ну, пеки-пеки, да не перепеки, ― подмигнул ей в ответ Велимир, и та вытащила лопату из печи, чтобы девочка не задохнулась, а потом отправила ее туда обратно. Так она сделала еще несколько раз, пока обряд ни был закончен. После него Прасковья окунула свежую лаванду в теплую воду и окропила ей кожу ребенка.

― А я и не думала, что ты о наших традициях знаешь, ― проговорила Прасковья, бережно перекладывая девочку на скамью под полатями.― Но спасибо за помощь.

― Да, к маме в детстве приходили перепекать малышей…― Велимир тоже сел у печи, грея уставшую спину. ― Вот и запомнил как-то.

Прасковья только ласково кивнула ему и протянула крынку молока.

― На вот, выпей. Сегодня достала в деревне.

― Да ты лучше этой своей…русалочке дай.

― Ей уж дала. Еще как пришли…теперь она спит.

Парное молоко уже давно стало для него редким лакомством. Как и, наверное, для дрекавачки, да и любого существа, которое с людьми не в ладах. Велимир взял крынку и опустошил ее несколькими крупными глотками.

― И что теперь? ― он прислонился к горячему сероватому камню, чувствуя, как печь наполняет уставшее тело теплом, пропитывая старую, местами штопанную рубаху и не раз погрызенные кем-то штаны.

― А теперь она, можно сказать, заново родилась. Но, пока ее облик станет человеческим, пройдет еще три полных Луны. Мы на это время схоронимся, уйдем с русалками на твоем плотике, да попросим Мару о покровительстве.

― Марену? ― Велимир изумленно вскинул брови. ― Ты не нашла никого лучше богини смерти?

― Чтоб ты знал, глупая головушка, она еще богиня жизни и времен года. Да и у кого еще просить за проклятое дитя, как не у нее? Она ведь сама стала жертвой проклятья.

― Это я и без тебя знаю. Да только…

― Что? ― Прасковья склонила голову набок, хитро глядя на своего гостя из-под опущенных ресниц. ― Жалко стало девочку? Али привязался?

Это было очень забавно слышать, а еще забавнее было промолчать на эти слова и прислушаться к доныне незнакомому слабому голосу в душе. Он, как зароненное незаметно для него самого кем-то семечко, дал первые ростки почти забытого после смерти матери чувства.

Велимир усмехнулся сам себе и, нехотя, поднялся.

― Пора мне. Собирайтесь, и завтра встречаемся у реки, у спуска под раскоряченной елью около полуночи. Плот я вытащу сам.

― Добро. Ступай да будь на стороже. Вон Баюн тебя проводит.

Услышав о своей новой миссии, кот возмущенно мявкнул что-то, пряча нос под пушистым хвостом. Он совсем недавно обустроился на полати и слезать ему оттуда совсем не хотелось.

― Иди, усищи длинные, кому сказала! ― притопнула Прасковья, легонько хлопнув кота по боку. Тот что-то еще поворчал себе под нос, как дед старый, но послушался-таки и с печки слез.

До княжеского двора шли они молча. Там, где лесная чаща заканчивалась и начиналась тропинка к деревянным воротам, кот вдруг остановился, принюхался и вздыбил шерсть, глядя немигающим взглядом куда-то наверх. Велимир тоже присмотрелся, но никого не увидел.

― Баюн, ты чего? Случилось что?

Но кот продолжал стоять, как вкопанный. Потом медленно развернулся и кинулся прочь в лес.

«Чудной какой-то», ― подумал Велимир, но на душе отчего-то стало неспокойно. Князь его уже давно не трогал, словно и забыл о его существовании, и вот до этой ночи воин спал замечательно, но сегодня он почти не сомкнул глаз. Какие-то смутные тени бродили по его комнате, щекотали ледяными пальцами, забирались под одежду, кричали что в уши. К рассвету мужчина чувствовал себя совсем измученным. Однако уговор есть уговор.

Он приготовил свою дорожную сумку, отдал инструменты обратно Остапке и попросил передать от него поклон князю, ибо тот был на охоте, а ждать его Велимиру не хотелось. Остапка лишь развел руками, помахал ему как-то загадочно, дал страже знак, чтобы мужчину выпустили из дворца, и исчез.

***

Когда последние лучи солнца скрылись из виду, Велимир добрался до реки и увидел, что Прасковья уже ждет его, запахивая плотнее опробованный молью платок, а рядом лежал Баюн, грея присмиревшую дрекавачку. Велимир так и не понял, или это свет Луны так падал на нее, или и вправду она начала меняться. Черты лица ее стали мягче (по правде говоря он наконец мог назвать эту часть ее тела лицом), будто все зубы лишние повыпадали, когти куда-то исчезли и на их месте появились вполне человеческие кисти рук и ног. Только цвет кожи остался землисто-серым, да волосы длинные и редкие колыхались на ветру, как расплетенные паутинки.

Его плот, спрятанный от любопытных глаз в камышах, ждал своих путешественников, и оставалось только погрузить на него все ароматные льняные мешочки Прасковьи и пару котомок с нехитрым добром из избушки.

Вытолкав плот на воду, Велимир уперся в него руками и почувствовал, что тот будто сильнее прогнулся вниз. Нахмурившись, Велимир хмыкнул и тут же дернулся назад, потому что из воды с плеском вынырнули три русовласые головки с уже знакомыми ему темно-бирюзовыми глазами. Тонкие бледные руки легли на плот, поглаживая веревки. Даже в сумеречном, мутноватом свете Велимир видел, что девушки задорно улыбаются и машут Прасковье, попутно отряхивая тину с гладких, словно ленты, волос.

― Это мои девочки-русалочки, ― Прасковья грустно улыбалась им в ответ, благодарно кланяясь. ― Они пришли нам помочь. И это они все это время ловили рыбу и приносили мне со дна речного нужные коренья. Ты уж их не обижай.

― Да и не собирался, ― ворчливо пробасил Велимир, подталкивая плот вперед. Сам он уже по колено был в воде и чувствовал, как зыбкий песок понемногу засасывает его сапоги в липкую трясину. ― Ну, пора прощаться.

― Пора.

Велимир смотрел в ее лучистые глаза, напоминающие прогретые солнцем изумруды, и понимал, что ему будет ее не хватать. Да и всех их, включая напыщенного, толстого Баюна с его пушистой шубой и глазастую дрекавачку.

― Спасибо тебе за все, добрый воин. Будем у тебя в долгу.

― Я ничего такого и не сделал, ― Велимир почему-то замялся и смущенно прокашлялся. ― Наш уговор остается в силе. Не суйтесь сюда.

На это он услышал лишь тихий, мелодичный смех Прасковьи.

― Не нужно больше прятать свое смущение за враждебностью. Я же знаю, что мы тебе понравились.

― Это ты, бабка, на двое сказала, конечно.

Велимир присел на корточки и, по-доброму прищурившись, протянул свою широкую ладонь к девочке. Та пристально следила за ней взглядом, но не двигалась. Ладонь аккуратно приземлилась на ее голову, покрыв ее практически полностью.

― Благословляю тебя, маленькое чудище, на добрый путь.

Может ему и показалось, но уголки бледных губ дрекавачки дернулись в робком подобии улыбки, но почти тут же она спрятала лицо в складках юбки своей тетки.

― Ну и тебя, мохнатая нянька, ― Велимир погладил кота между ушей. Баюн что-то рыкнул в ответ, что на его языке, наверное, означало что-то хорошее.

Выпрямившись, Велимир хотел еще что-то сказать, но вылетевшая откуда-то ни возьмись стрела воткнулась куда-то в районе его левой лопатки и выбила из легких весь воздух.

Вторая такая стрела попала в лапу Баюну. Кот зарычал и бросился вперед, но выбежавши из леса дружинники князя ужк успели накинуть сверху на него какую-то мудреную сеть с вплетенными внутрь пучками полыни и еще какой-то травы.

― Одолень-трава, ― выдохнула Прасковья, загораживая собой дрекавачку. Велимир видел, что кот под сетью слабеет на глазах. Резкий пряный запах был таким ощутимым, что легко мог перебить человечий дух. От того, видимо, Баюн их и не почувствовал.

― Вот не зря я тебе не доверял все-таки, Велимир, да к ведьме из соседней деревне обратился, ― князь, разодетый в кольчугу и алый плащ, вышел из тени леса, лениво шагая в их сторону.

― Зачем вот так? Дай им уплыть, и они больше сюда не вернутся.

Жжение на спине усиливалось. Велимир краем глаза видел, как двое дружинников подвешивают сеть с Баюном на дерево. Русалки исчезли, а это значило, что, кроме него, подтолкнуть плот будет некому.

― Неееет, дружище, тебе доверия больше нет. Сегодня уйдут, а завтра нам опять кур пересчитывать? А то и не только кур.

Велимир действительно мог пойти на риск и рассказать ему все, как есть, попытаться договориться, убедить его, но…но то, что сейчас творил князь, в очередной раз убедило его в том, что он не ошибся в своем решении. Никто бы не дал им уйти живыми, и все, что они могли бы выиграть  ― лишь немного форы.

― Прасковья-душечка, сколько зим. Да покоится сестра твоя с миром.

― Как смеешь желать такого после всего, что ты сделал?

― Так потому и смею, что сделал. Вы поди, чай, скучаете по ней? Скоро встретитесь!

Князь сделал знак своей страже, и те бросились на раненного Велимира. К счастью, опыт жизни в лесах и степях его и здесь не подвел, и, несмотря на множащиеся раны, Велимир укладывал на землю одного воина за другим, однако те продолжали теснить его к лесу, и Велимир понимал, что где-то там в сумраке прячутся оставшиеся лучники. Иными словами, его вели на убой, и он только надеялся, что Прасковья с дрекавачкой как-нибудь успеют уплыть от князя не без помощи русалок. Сам он с белым светом мысленно уже попрощался.

Когда кровавая пелена почти полностью застилала глаза, он успел увидеть, как князь, вытащив свою палицу, направился к нему. Собрав последние силы, Велимир отпихнул от себя крепко схвативших его дружинников и швырнул меч в сторону веревки, на которой подвесили сеть с котом. Мгновение, и веревка уже была перерублена, а черное облако шерсти, укрытое сетью, снова зашевелилось.

― Живой…― прошелестел Велимир. Он закрыл глаза в ожидании последнего удара и вдруг услышал крик. Белесая тень рванулась ему на встречу и напрыгнула на князя, обернув длинные худые пальцы вокруг его шеи. Со стороны нельзя было сказать, признала ли она в нем своего отца или просто пыталась защититься или…защитить. Ошеломленная оставшаяся в живых стража не могла сдвинуться с места, пригвождённая к земле мурлыканьем кота. А дрекавачка продолжала тянуть князя за шею к реке.

Через мгновение ночь огласил еще один страшный крик. Пошарив за поясом, князь выхватил оттуда маленький кинжал и вонзил его прямо в бок дрекавачки, куда-то между ребрами. Но та не сдавалась и продолжала крепко держать его, пока они оба ни свалились в реку, и русалки ни потащили его на дно.

Борясь с дрожью и слабостью, Велимир поднялся на ноги. Вокруг него вечным сном крепко спала княжеская стража. Прасковья с горестным воплем кинулась к воде и, обняв руками окровавленное тело дрекавачки, потянула его к берегу. Велимир помог ей переложить ребенка на траву. Рана была глубокая, и лужа под ней продолжала растекаться густым, липким пятном.

― Ть…ти…тише, моя хорошая, теперь все хорошо. Тише.

Прасковья гладила девочку по щекам дрожащими, мокрыми ладонями и шептала ей какие-то успокаивающие заклинания, известные только матерям. Велимир тяжело опустился рядом с ней. Он горестно молчал, потому что видел такие ранения множество раз и мог с точностью сказать, что нож задел сердце и, возможно, протаранил кость. После такого почти невозможно было выжить.

― Нужен луб березовый, и отвар их кровохлебки и пастушьей сумки. Давай же скорее, вот возьми мой платок, прижми сюда.

― Прасковья…да тихо ты, подожди.

― Чего ты останавливаешь меня? ― ее глаза сверкали в темноте, в них плескалось отчаяние глубины неизмеримой и еще какое-то безумие последней надежды. ― Я смогу ее вылечить, я же знахарка! Пусти меня!

― Просто побудь с ней. Ты ведь знахарка. Понимать должна.

Он видел, как внутри нее гаснет свет. Как горечь осознания топит все живое в душе, как сама душа превращается в высушенный колодец, в котором больше не отражаются звезды.

― Нет…

Едва касаясь бледного лица дрекавачки кончиками пальцев, Прасковья наклонилась к ее лицу и нежно поцеловала в лоб.

― Ей больше не будет больно и страшно. Мы ведь сняли проклятье, теперь все будет хорошо. Не бойся милая, ты…засыпай. Отдохни…

Она продолжала убаюкивать девочку и пела ей ту самую колыбельную, которую Велимир уже слышал в пещере. Снова поднялся ветер. Деревья шумели, вторя тревожному плеску реки и шепоту камышей. А дрековачка смотрела на них своими озерами, наполненными детской растерянностью и печалью. От нее веяло обреченностью и покоем, и невольно казалось, что она все понимает, хоть пока и ни одного слова в своей недолгой жизни не успела сказать. Она попыталась протянуть к Прасковье руку, та, моргая мокрыми ресницами, помогла ей поднять крепко стиснутый кулачок. В нем оказалась слегка примятая белая кувшинка.

Постепенно девочка перестала дрожать. Члены ее обмякли, а глаза, устремленные в свежее ночное небо, подернулись туманом. Она снова заснула. На этот раз навсегда.

Велимир закрыл глаза на несколько секунд, борясь с тяжестью, что легла на сердце, как княжеская палица. Прасковья тихо плакала, все еще прижимая дрекавачку к себе. Кот жалобно замяукал и лег у ее ног, и кувшинка, выпав из ослабевших пальцев, приземлилась прямо в его густую шерсть.

Велимир не знал, сколько времени прошло прежде, чем ее спина перестала вздрагивать, а рыдания затихли, ознаменовав, что боль немного притупилась

― Как ты хотела назвать ее?

― Полуницей. Она…очень любила смотреть на Луну, когда та сияла на небе ровным кругом. И спать под ее светом. Ей так было спокойнее.

Прасковья сняла с себя теплый платок и укутала им тело дрекавачки.

― Идем, воин. Пока полнолуние не закончилось, похороним ее.

Вместе они собрали целую охапку мелиссы, лаванды и мяты и соорудили из всего этого что-то вроде колыбели на плоту. Русалки принесли им кувшинки и украсили ими могилку. Велимир уложил дрекавачку в это облако из трав, затем отошел, давая Прасковье последнюю возможность попрощаться. Мысленно он пожелал девочке найти дух своей матери и больше никогда не возвращаться туда, где ей будет страшно или грустно. Увы это все, что он мог сделать для «маленького чудовища», которое спасло ему жизнь.

В своем кармане он всегда таскал два волшебных камушка: если потереть их друг об друга, можно было добыть огонь в любом месте на Земле, хоть на вершине горы. Он оттолкнул плот подальше от берега, поджег стрелу и выпустил ее в воздух. Описав дугу, стрела упала точно в колыбель, и рыжие язычки пламени принялись медленно окутывать душистые зеленые листья. Велимир знал, что совсем скоро северные ветры унесут дрековачку куда-то очень далеко, туда, где будет расти много-много кувшинок, где будет светить круглая, гостеприимная Луна.

Прасковья все еще стояла по щиколотку в воде, не обращая внимания на пронизывающий холод. Она больше не плакала, но ее ясные, выжженные горем глаза наблюдали, пока пламя костра гасло, превращаясь в несколько вспыхнувших на горизонте искорок света.

― Что ты теперь будешь делать?

― Останусь тут, ― отозвалась она. ― Людская молва, что вода. Все перемелется, придет новый князь, и все позабудется. А я в память о Полунице буду заботиться о русалках да местных детях, кому что понадобится.

Велимир смотрел, как чернильное небо понемногу светлеет, и вспыхивает лазурным сиянием на востоке.

― Тебе нужна будет помощь?

― Только, если того просит твоя душа.

Подобрав мокрый подол, Прасковья вышла на берег и, приблизившись к Велимиру, осмотрела его раны.

― Снимай рубашку.

Глубоко вздохнув, она молча развернула какие-то из своих мешочков и наложила на полосы раскроенной кожи вязкие кашицы из измельченных кореньев и речной воды. После того, как все они были обработаны и перевязаны, Прасковья так же проворно уложила все свои лекарства обратно.

― Та, что на спине, болеть будет дольше, постарайся этой рукой не таскать ничего. А так не умрешь, состаришься еще.

Велимир смотрел на нее и очень хотел ее обнять. Но так и не решился. Он надеялся только, что в ее душе тоже сейчас шумит лес, и что однажды она сможет залечить и свои мучающие сердце шрамы или хотя бы притупить боль, спев им какую-нибудь колыбельную.

― Благодарю тебя.

― Нет, воин…это я тебя благодарю. За все. Береги себя.

Прасковья положила свою прохладную ладонь на его руки и легонько сжала.

― Ступай с миром.

***

И вот сейчас вокруг них по-прежнему шумел лес, и мурлыкала что-то себе под нос река. Не было только Баюна, что нашел Марену да так и остался жить с ней, и дрекавачки, спящей на травяном плоту.

Русалки лечили ее душу. С веселым гомоном они приходили в избушку Прасковьи, поедали пироги и водили свои русалочьи хороводы, вовлекая в них и хозяйку дома. Они помогали ей заботиться о подстреленных охотниками животных и по-прежнему приносили в ее дом все возможные заготовки для лекарств, то из дальних лесов, то из тины речной, то из лодки прикорнувшего на ловле рыбы рыбака.

Так было и в этот раз. Усмехнувшись, Велимир прошел к реке и присел на берегу, пока последние лучи солнца ложились на гладкую поверхность воды, отдавая свое последнее тепло. Он любил эти вечерние цвета. Почему-то в них виделись ему чистые распахнутые глаза ребенка, и в такие моменты он закрывал глаза и всегда ощущал невесомые пальцы на своем плече.

― Будь здорова, девонька. Благословляю тебя на добрый путь.

― Чего?

Прасковью, казалось, ничуть не пугал промозглый ветер, разносящий вокруг липкую влагу. На ее лице была та спокойная решительность, которая свойственна только действительно повидавшим многое людям. И потому Велимир решил выслушать ее безумное (в чем у него не было никаких сомнений) предложение.

― За этим лесом есть старая заросшая тропа. Если прийти туда в третье полнолуние от русального дня, да в лодочку сесть, лунный свет укажет верную дорогу в навь. Отвезу ее туда, может, Мара разрешит ей увидеться с матерью, а там и людей пугать перестанет. Мне ведь тоже их жалко, хоть они иногда и похлеще зверей себя ведут.

Вот с этим спорить Велимир не стал, ибо на своем то ли долгом, то ли коротком веку очень многих успел встретить. И зверей с благодарным сердцем, и людей с душами вечно голодных волков. Возможно поэтому, совсем неожиданно для себя, он буркнул:

― И что я должен сделать?

― Построй нам плот. И проложи путь до реки, чтобы князь не узнал, где мы. О большем я тебя не попрошу. Если сможешь, век тебе будем обязаны.

Велимир смотрел, как за ее спиной с угрюмым, натужным скрипом раскачивались ели и выла, еще не успевшая обрести силу, буря. В конце концов, предложение Прасковьи теперь звучало вполне разумно и даже могло помочь ему исполнить данное князю обещание, правда, немного иначе, чем тот рассчитывал.

― Ладно, ― вложив оружие в ножны, мужчина еще какое-то время не сводил глаз с черного клубка вдали.

― Значит, говоришь, это маленькое чудовище навсегда покинет это место?

― Ну что уж ты заладил, чудовище да чудовище…Это же дитя малое. Безымянное дитя, которое не виновато, что с ним сотворили такое зло. Можно подумать, маленькие уже в колыбели и ложку держать умеют и в пояс кланяться хозяйке.

― Ты сказала, она без имени? Почему?

Прасковья с тяжелым вздохом оставила в покое свои травы, которые заботливо отделяла от кореньев, и принялась очищать корневища от налипшей после дождя земли маленьким самодельным ножичком. Велимир уже думал, что не дождется от нее ответа, но тихий скрипучий голос вдруг зазвучал, казалось, из самой глубины ее души так печально, что в горле стало горько.

― Такие младенцы рождаются никому не нужными, и все ищут, ищут свою семью, которая бы им сказала, чьи они. Как деревце без корней, что не может прочно сидеть в земле. Они скитаются, подгоняемые ветром, и от тоски этой черной бросаются к каждому человеку, да, не понимая своей силы, тянутся к нему и убивают, а потом плачут. Вот почему люди слышали этот вой в окрестностях каждый раз, когда всходила Луна. То ревела моя дрекавачка, пока я ее ни нашла. Да, видишь…любопытная она. Мы с Баюном ее успокоим, она поспит, поспит, да все равно идет на людей смотреть, интересно ей. Вреда она им не причинят, только смотрит. Но как углядят они ее, ууу…сразу к князю бегут, а то и на нее с вилами своим, ох! Потому-то Баюн ее и защищает.

― Выходит, ты знаешь, как избавить ее от проклятья. Нужно просто дать ей имя? Так что ж, назовем ее Прасковьей, в честь тебя. Делов-то!

Тонкий хруст сухого, полусгнившего стебля стал ему сердитым ответом.

― Будь все так просто, думаешь, я попросила бы тебя о помощи? Недостаточно просто дать ей имя. Нужно провести особый обряд под полной Луной, да лаванду перед тем настоять. Тогда она сможет стать обратно младенцем, а там уж я ее воспитаю. Подальше от всех этих…нелюдей. Уйдем с русалками, и все тут.

Велимир задумчиво подбросил в угасающий огонь пару хворостинок. Несколько минут он молча смотрел на янтарные язычки пламени, что лизали заиндевевший воздух, стремясь дотянуться до синевато-черного неба.

С детства мать наставляла его защищать слабых и беззащитных от подлых и сильных, но различать тех, кто эту силу во благо применяет, а кто ― во вред. И все же перед смертью она так и не успела поведать ему о тех, кому изначально не дали право быть среди людей. Он снова и снова задавал себе вопрос о том, почему его первой реакцией на Баюна и дрекавачку было желание навредить им, еще до того, как те попытались напасть. Потому что он знал, что они способны на зло? Или же потому, что даже не хотел этого узнавать? И что было бы, если бы он все-таки выпустил ту злосчастную стрелу? И где вообще эта граница между предусмотрительной защитой и хладнокровным губительством более слабого существа?

Прасковья не торопила его с ответом. Она продолжала копаться в своих травах, да нанизывать на кривые деревянные веточки белые грибы и сыроежки.

― Ладно, душа лесная, твоя взяла. Сделаем так: я говорю князю, что придумал, как от чудища избавиться, а вы перебирайтесь дальше в лес, ближе к реке. Буду приходить на закате и уходить с последними петухами, делать заготовки для плота. И смотри, не выпускай свою кровиночку никуда дальше ближайшей полянки с мухоморами, а, как уйдете, и носа сюда не показывайте, иначе больше помочь не смогу.

― Уж наговорил-то всего, важный какой, ― ласково ворчала Прасковья, не в силах скрыть мелких морщин от улыбки. Она еще некоторое время вертела румяный белый гриб на осиновой палке и, наконец, протянула Велимиру.

― Будь здоров, богатырь. Тогда уговор. Завтра мы тебя тут ждать будем.

Вернулся Велимир в княжеский дом далеко за полночь. Но не успел он снять меч, да размять плечи, к нему уже постучал-поскребся в дверь юркий Остапка-прислужник.

― Вас князь к себе требует, сию минуту, говорит, ― пискнул он, одолев дверь ровно настолько, чтобы в ней появилась щелочка. ― Уж не гневайтесь…

Хмуро вздохнув, Велимир кивнул сгорбившемуся мужичку с длинной редкой бородкой, и дверь тяжело затворилась обратно. Идти к князю ему совершенно не хотелось. Он и до этого не внушал ему особой охоты к общению, но теперь…вспоминая его застывшее какой-то нечеловеческой жесткостью глаза, Велимир почувствовал приступ брезгливости. Этот с виду смелый и статный правитель с крепкой рукой на деле продал свою душу вперед собственной дочери, чтобы скрыть свое трусливое нутро. Ну что за человек…да и человек ли? Может и права Прасковья, называя и его и его преданных слуг нелюдями.

В коридоре почему-то погасили все свечи. Велимир медленно шел по холодному каменному полу в сторону княжеской палаты, обдумывая свой план. Важнее всего было не выдать себя, ибо князь был хитер как лис и внимателен, как голодный коршун.

― Ну что, Велимир, друг мой, чем порадуешь? ― опираясь на правый подлокотник видавшего виды расписного кресла, князь вперил тяжелый взгляд в своего собеседника. ― Когда мой народ вздохнет спокойно?

― Дай мне две недели, топор, черту да веревку.

― И что ж ты…― князь насмешливо приподнял бровь. ― Виселицу ей сделаешь?

― Ей? А ты, выходит, знаешь, что чудовище женского пола?

Серая холодная тень пробежала по лицу князя и тут же исчезла в жарком свете от огня в небольшой печи.

― Женского, мужского ли…все одно. Избавься от него и проси, что хочешь.

― Прошу только то, что сказал. Большего мне не нужно.

― Отчего это добрый воин да от платы отказывается? Неужто так приглянулись тебе наши деревни, что уж и родными стали?

Велимир вспомнил грустные то ли голубые, то ли зеленые глаза Прасковьи, напоминающие летние лучистые воды реки.

― Может и стали. И еще кое-что. Я люблю работать один. Не посылай за мной свою дружину, ибо и богатырей потеряешь, и чудовище упустим.

― Смелый ты такой или же безрассудный? Да и леший с тобой. Ступай.

Князь устало махнул рукой с крупным изумрудным перстнем в сторону двери. Двое стражей молча распахнули широкие двери в темноту коридора.

― Уговор. Ну, доброй ночи, княже.

Велимир вернулся к себе, но еще долго не мог заснуть, глядя на дрожащее пламя лучинки, что отражалось в маленьком блюдце с водой. Временами ему казалось, что это Луна сияет для него молочным кругом, а иногда виделись ему в этом странном свете зеленые всполохи, напоминающие два глаза-уголька.

***

Спустя несколько часов глаза-угольки стали вполне живым котом, что хмуро поглядывал на него, пока Велимир простукивал стволы деревьев в поисках подходящего материала для плота. Но кажется в этот раз Баюн не собирался нападать. Облюбовав себе местечко на толстой ветке дуба, стоящего в сторонке, он качал своим хвостом, как мятником, туда-сюда, что-то себе помурлыкивая. Из вредности Велимир дошел и до этого дерева и, обхватив крепкий ствол, сделал вид, что собирается залезть на него, используя хвост, как веревку. Баюн угрожающе зашипел, раздувшись до размеров кабана, и еще долго не мог успокоиться под хохот уходящего воина.

Дрекавачки нигде не было видно. Прасковья же сидела неподалеку, как обычно занимаясь своими травами да снадобьями непонятными. Велимир видел, как ее беспокоит каждое срубленное дерево, как она подходит к нему тихонько, гладит кольчатый срез, чем-то смазывает, да шепчет, будто с лесными духами разговаривает.

― Не прощения же она просит, ― ворчал мужчина, откладывая черту и беря наощупь маленький топорик.

Работа тем временем спорилась. В какой-то момент Велимир так углубился в свое занятие, что не заметил, как притаилась рядом с ним дрекавачка. Он почувствовал ее присутствие, когда его плечо несильно сжали три цепких пальца. Возможно, если бы не железные наплечники, подаренные когда-то знакомым кузнецом, там остались бы глубокие царапины. Велимир осторожно обернулся и заметил, что существо с любопытством смотрит на топорик в его руке. Заметив, что он счищает кору, дрекавачка вытянула вперед руку. Больше похожую на тросточку, и выпрямив один палец с длинным когтем царапнула кору несколько раз, пока небольшая полоса ни отслоилась.

― Ты чего это, помочь мне решила? ― Велимир перебросил топор в другую руку. ― Вот, смотри, как надо.

Существо еще какое-то время смотрела за ним и пыталась повторить его движения. Надо сказать, что ее помощь действительно пригодилась, и с тех пор она регулярно навещала полянку, пытаясь быть полезной.

Поздно ночью Велимир разжег костер, чтобы поджарить на нем только что выловленной самодельной удочкой рыбы. Нанизав ее на прутья, он начал прокручивать добычу, посыпая ее солью из принесенного Прасковьей холщевого мешочка. Та уже соорудила неподалеку скатерть-самобранку с помидорами, огурцами, всякой зеленью, домашним хлебом и родниковой водой в крынке.

Наверное, Велимир подпрыгнул бы от неожиданности, если бы дал себе волю, когда совсем рядом с ним появился черный мокрый нос и два зеленых озера. Шерсть Баюна сливалась с окружающей темнотой, и от того казалось, что глаза висят в воздухе.

― Что те надо, троглодит?

Кот склонил огромную голову на бок, с явным интересом поглядывая на подрумяненного осетра.

― Голодный, что ли?

Сначала Велимир хотел припугнуть кота и кинуть в него чем-нибудь, чтобы не совался, куда не звали, но вдруг осознал, что, защищая все это время дрекавачку, тот едва ли мог нормально питаться чем-то, кроме мелких грызунов да птиц, которые встретились на пути.

― Эх, ты…комок печали. На вот, отведай!

Стащив одну рыбину с прута, Велимир кинул ее в сторону, и Баюн черной молнией метнулся за ней. Почти сразу же из травы, куда улетел осетр, донеслось громкое, довольное урчание.

― А ты, сдается мне, добрый человек. Хотя столько жизней отнял.

Велимир обернулся к Прасковье, которая бесшумно села у костра и с благодарностью кивнула на протянутую рыбу.

― Твой дух в меня вселился, не иначе.

Почему-то здесь вечный странник Велимир чувствовал себя на удивление спокойно. Все вокруг, казалось, заросло миром и какой-то мудростью мирозданья, от прохладной мякоти звезд до льнущих к земле шелковых трав, от задорно потрескивающих язычков пламени до капель росы на пушистом мехе Баюна. Велимир думал обо всем это, но делиться этими мыслями с кем-то ему не хотелось. А хотелось просто сидеть вот так, в засыпающем лесу, и больше никогда не возвращаться в деревню. Тем временем пришла дрекавачка.

Ее белесая фигурка отделилась от ночной кромки леса и начала приближаться в их сторону. В который раз Велимир сжал руку в кулак, чтобы не достать оружие, но сдержался, посмотрев на Прасковью. У той в глазах было столько любви, будто на всем белом свете не было для нее никого дороже этого страшного карлика, вопящего похлеще стаи выпей. Она распахнула ей навстречу худощавые руки в шерстяной накидке, и та покорно подошла к ней и улеглась на колени, совсем как трехлетний ребенок. В пламени костра Велимир впервые смог разглядеть ее глаза. Впрочем, обратить на них внимание было нетрудно: на всем ее несуразном, тощем, бледном, как у мертвеца, голом тельце, едва покрытым редкими серыми волосами с головы, эти глаза выделялись своей красотой. Они были почти такими же, как у Прасковьи, только синевы в них было больше, как если бы в ручье растворили сумеречное зимнее небо.

Велимир видел подобное лишь раз, в далеких северных землях, где снег никогда не тает, а в небе сияют причудливые узоры. Дух захватывает.

― Почему она сейчас такая спокойная?

― До Луны еще далеко.

Прасковья ласково гладила существо по волосам, а то, зевнув пару раз, закрыло свои огромные глаза, и будто окаменело. Заснуло, видать. Так и прошла ночь, а за ней и еще с дюжину.

― Камнеломку я для венков оставила. В печи пироги щавелевые томятся, пришлось на пне положить. Надеюсь, ты не сшиб ее там своей котомкой. Смотри, лихой, порчу наведу.

― Каждый год обещаешь.

Велимир устало прислонился к холодной печи, расположившись прямо на земельном полу. Его рубаха, мокрая от пота, неприятно липла к телу, вызывая мурашки, а на штанах виднелся алый след от свежей царапины.

― Обещаю, да добрая слишком. А раны свои золой из печки смажь. У меня березовая вода где-то была…― женщина засуетилась, перебирая старенькие льняные мешочки, стоящие на криво сколоченной полке вперемешку с глиняными кувшинчиками непонятного назначения. Впрочем, проверять их назначение опытным путем Велимиру не хотелось.

Мужчина хрипло усмехнулся.

― Сколько лет прошло, Прасковья?

― Уж, наверное, пятнадцать, минуть должно в это лето.

― Пятнадцать, говоришь…выдавали б её замуж в этом году.

Шорох за его спиной в мгновении прекратился.

― О том не говори больше. То моя вина, что сестру не уберегла, да дитя ее, что... ― А ты давай, шевелись там. Березу попей, да ступай полынь рвать, да жечь, от дома моего подальше. Времени почти не осталось.

Видать, сердце её ещё болело…и звенела та боль холодным свинцом в ее хриплом голосе, заставляя ломать сухой хворост в руках все резче и быстрее. Велимир вздохнул, наблюдая, как последние солнечные лучи соскальзывают с окна, уступая место сумеречной серой дымке. Ещё немного и она станет такого же цвета, как его волосы, рано потерявшие свой цвет за десятки загубленных жизней.

Он отпил ещё глоток сладковатой жидкости, вспоминая, как много лет назад пришёл в эти леса из своей северной деревушки по просьбе местного молодого князя. Выучившись ратному ремеслу, Велимир с юных лет помогал людям, сражаясь с дикими зверями, что мучили деревенских жителей, или с кем похлеще. С чудищами дивными, да такими, что кому расскажешь, не поверят. Вот он и молчал.

Однако, молва о нем разрасталась пуще бурьяна, и докатилась колобком до Побужской Червени. Тогда, бодро укладывая свои стрелы в колчан, он и подумать не мог, чем это путешествие для него обернется.

***

Князь Милорад встретил его учтиво, выделил ему просторные палаты, да позвал отведать стерляди к себе на ужин, и вот на этом самом ужине, как бы невзначай упомянул, что была у него, дескать, девица, влюбленная в него до крайности. И так как девушка эта была из семьи, о которой молва ходила нехорошая, он её принять не мог. На этом моменте князь поднёс к губам кубок с вином и долго пил его крупными глотками. Напившись, он с грохотом поставил кубок на место, а взгляд его стал тяжелым. Посему, продолжил он, решила та девица утопиться. И все бы хорошо, да перед тем прокляла она и его и его княжество. Теперь поселилось в лесу его существо, злое и жестокое, и кошмарит все ближние поселения. Князь даже дружину отправлял извести его, да только без толку. Всех их мертвыми в лесу нашли.

За избавление от беды Милорад обещал вознаградить его роскошным наделом и даже участок леса выделить со всей дичью. Велимир же, привыкший ночевать под деревьями, недолго думая взвалил свой колчан на спину и с первыми лучами солнца отправился на встречу судьбе следующим же утром.

В чаще было замогильно тихо. Не только птицы молчали, но и комары вокруг не летали, словно кто-то выпил жизнь из прежде цветущего, душистого леса, наполнив воздух его недвижимым, густым страхом. То тут, то там белели в сумраке обглоданные кости, да слышался вдалеке чей-то жуткий, нечеловеческий крик. Он то прерывался, то снова звучал так отчетливо, что у бывалого воина немели жилы.

Возможно, именно поэтому его внимание привлекло…мурлыкание.

Велимир медленно обернулся и понял, что за ним следят. В ветвях старого поваленного ветром дерева горели два зеленых уголька огромных кошачьих глаз. И тут все разрозненные кусочки мигом сложились в одну картинку.

Кости, мертвая земля и жуткие расправы. Конечно, Велимир и раньше слышал о Баюне, да только и не думал никогда, что после встречи с ним кто-то оставался в живых. Ещё в детстве мать ему рассказывала, что далеко-далеко, в дремучих лесах живёт волшебный кот, огромный, как дерево, и сильный, как тысяча крепких дружинников. Его шерсть, что ночь безлунная, растворяется он в темноте, как дух, а лапы большие и пушистые, так что ходит он тише ветра. Даже трава рядом стоит и не шелохнется. Говорят, кот этот на службе у самой смерти. А узнать его можно по глазам ― горит в них ведьминский изумрудный огонь. Коли увидел эти глаза во мраке, знай ― пришел твой час.

Но любит кот сначала поиграть со своей жертвой. Начинает он мурлыкать колыбельные, подманивает к себе путника, и тот идёт к нему, сам идёт. У кого сил хватит сопротивляться, те могут убежать, ну а если нет…съест тебя Баюн и крошки не оставит.

Иногда мальчику даже снились эти два зеленых озера, наблюдающие за ним из тени.

― Если заблудишься в лесу и почувствуешь, как кто-то тебя усами щекочет, беги, что есть мочи и не оглядывайся, ― просила его мать, собирая сына в дорогу. ― С Баюном только юродивый не побоится тягаться. И ты к нему не лезь. Не вздумай!

― Так, значит, это ты, клубок зловредный, во всем виноват?

Кот, казалось, понял его. Озера превратились в две злые щелки, а мурлыканье стало напряженнее, и Велимир почувствовал, как этот звук обволакивает его уши, и веки тяжелеют с каждой секундой. Отряхнув голову, он резво выхватил из-за спины свой лук со стрелой и прицелился. Кончик стрелы смотрел прямо в черный пушистый лоб между двумя огромными ушами и, казалось, вибрировал. Дрема наваливалась на него, как медведь, медленно-медленно сдавливала его плечи, но рука Велимира оставалась твердой.

Обычно воин никогда не промахивался. Его первый наставник, местный богатырь Святогор, учил его, что мастерство стрельбы из лука кроется не в руках, а в голове. Сперва, нужно забыть обо всем, что тебя окружает и думать только о своей цели. Затем и о ней забыть, и слиться со стрелой воедино, чтобы она не вылетела, но появилась там, где должна быть. И вот сейчас, натягивая прозрачную, как паутинка, звонкую тетиву, Велимир был спокоен и тверд, как корка черствого хлеба.

Однако, то ли он недооценил противника, то ли самого себя, но внезапно контуры деревьев вокруг исчезли, и тьма сомкнулась перед его глазами. За секунду до падения на землю Велимир осознал, что на него напали, и это был не кот. Уже теряя сознание, он всё ещё видел перед собой две колдовские искры.

***

Его разбудил негромкий треск веток и саднящая боль в затылке. Потянувшись в голове, мужчина попытался встать, но тело онемело и перестало слушаться.

― Кто ты? ― прохрипел Велимир невысокой женщине в полинялом коричневом платье и в таком же платке, которая что-то бурчала себе под нос, протирая травы в маленькой ступке. Иногда она отвлекалась, чтобы покормить пламя остатками хвороста.

― Прасковья. Лежи и не дергайся, а то хуже будет.

Велимир так и не понял, угроза это была или оценка его состояния. Он попытался оглядеться. Вокруг него мирно колыхались цветы и кустарники, окруженные плотным слоем леса. Полянка была небольшой, но очень живописной. Кое-где проглядывали ягоды дикой земляники, а невдалеке журчал ручей. Небо над ним мутно темнело, окаймленное живой кроной деревьев, как девичье зеркало. Кроме чудной женщиной вокруг больше никого не было.

― Где кот?

― Ишь чего удумал, животинку беззащитную колотить! ― вскинулась женщина, грозя ему первым попавшимся под руку камнем. ― Вот я тебе…Смотри, в следующий раз сильнее кину, будешь знать.

― Так это ты меня по голове ударила? Безумная, ― Велимир закашлял, потому что горло пересохло и отказывалось слушаться. Нужно было где-то достать воды. Мужчина взглядом нашел ручей, но голова все еще кружилась, а потому вставать и идти в эту сторону было не лучшей мыслью. ― Эта животинка людьми питается и деревню пугает. А меня сам князь сюда послал.

― Как пришел, так и уйдешь.

Велимир хотел бы ответить, но тут в глубине леса раздался страшный вопль.

Если бы в округе жили птицы, то, наверняка, все они разом поднялись бы в воздух. Но вокруг по-прежнему было очень тихо, и от того вопль казался особенно жутким. А, может, он их всех и погубил?

Велимир представил поле, сплошь усеянное мертвыми птицами, и поёжился.

― Мне надо идти.

Борясь с приступом дурноты, мужчина поднялся на ноги, но на его локоть легла маленькая цепкая рука. Выхватив меч, он приставил его к горлу Прасковьи.

― Ты лучше не вставай у меня на пути, я два раза предупреждать не буду.

Впервые, он не видел на лице противника ни тени страха. Её глаза напоминали цветущую реку покоя и мира. И на самом дне этой реки была такая горечь, что Велимир едва не пожалел о своем поступке.

― Выслушай мою историю, воин, а потом сам решай, как быть. Захочешь ― убей, я препятствовать не стану.

Какое-то время Велимир мял потертую рукоять пальцами, борясь с самим собой. Наконец, вздохнул и, перебросив мяч в другую руку, воткнул его в землю. Он снова сел напротив Прасковьи, молча кивнув в знак согласия.

― В нашей деревне когда-то жила очень красивая девушка. Все её любили, да и была она из уважаемого рода, хоть и небогатого. И вот посватался к ней отважный юноша, да в тайне от семьи своей, ибо жили те в палатах роскошных и искали ему ровню. А он вот полюбил…Но вот любил ли? Кто теперь скажет. Скрыл он, что род-то его был княжеский, а старшего брата в князья готовили. Но тот возьми, да и на охоте пропади. Да…умер он.

Велимиру показалось, что он точно где-то уже слышал об этой истории, но в то же время что-то важное вертелось, как суетливый птенец, на кончике мысли, и никак не удавалось вспомнить, что же это…его внимание снова привлек голос рассказчицы.

― И вот, стало поди, пришлось младшему тяжелую шапку княжескую надеть. А её оставить. А сказал он ей…те слова, как камни, ложатся на душу, да на дно тянут. Вот и она…утонула.

Велимир буквально слышал этот грохот камней на её душе. Прасковья потянулась к груди, поглаживая её с той стороны, где должно было биться её сердце. Она смотрела вперед себя, но взгляд её был мутным, как если бы Прасковья могла видеть землю насквозь.

Небо потемнело от приплывших неведомо откуда косматых туч, воздух стал холоднее и как будто острее.

― Люди болтают, что прокляла она его, но это чушь несусветная. Она его до самой смерти любила. И дитя его с собой в чреве унесла. Вот его русалки и нашли, заботились,  да видно сам князь чего-то боялся, вот и обратился к темной магии. А дитя-то стало…― в этот момент Прасковья подняла свои водянистые глаза, вглядываясь прямо в его душу. ― …дрекавачкой.

Словно в ответ на её слова в лесу снова раздался громкий, пронзительный вопль.

― Дрекавачка…Уж не о том ли ты чудище говоришь, в которого мертвые младенцы превращаются?

Лес сотрясался от бешенного ветра. Костер давно потух, и теперь первые крупные дождевые капли падали в серебристый пепел, смешанный с землей.

Князь упоминал, что пострадали не только люди, но и скот, притом, что следы от ран были подозрительно мелкими.

― Те мертвецы у опушки…выходит, это был не Баюн?

Прасковья вскинула голову, не обращая внимание на упавший платок и липнущие к лицу пряди.

― Пусть и дальше этим утешаются, а нас не трогают.

― Нас? Это ты про кого сейчас говоришь?

Теперь чудилось, что жуткий крик приближался. И тут из пелены дождя показалась маленькая фигурка без одежды с длинными, покрывающими все голое тельце жидкими волосами. Пошатываясь и спотыкаясь, оно двигалось в их сторону. Велимир вскочил, схватив меч.

― Нет! Нет…― отчаянно, как раненый зверь, Прасковья кинулась вперед, перехватывая его руку. Судя по всему, существо действительно не собиралась причинять им зло. Оставаясь абсолютно безучастной к путникам, оно двигалось куда-то вглубь поляны, прямо к…Только сейчас Велимир заметил на другом его конце большое черное облако прилизанной дождём шерсти. Это был Баюн, которого он сразу и не приметил.

Кот лег прямо на траву, громко мурлыкая, и страшное создание послушно шагало прямо ему в лапы. На секунду Велимир решил, что кот просто сделает всю работу за него, но вместо того, чтобы полакомиться жертвой, Баюн неожиданно стал нянькой. Он свернулся так, чтобы между передними лапами и грудью образовалось нечто вроде гнезда, и дрекавачка (теперь Велимир был уверен, что это она) улеглась прямо в него, перестав кричать на всю округу. Кот продолжал урчать, укрывая ребенка от бури.