Серия «Детская литература»

Дочка-второклассница пришла из школы расстроенная. У них была встреча с "Дениской" – сыном Виктора Драгунского, и тот сказал, что кашу из окна на шляпу прохожему не выкидывал, не было у него такой возможности – они жили в полуподвале...

«Значит, всё, что мы читали в книжке, неправда?!»

Детям нельзя этого говорить, но – да. И не только каша... Надеюсь, я об этом сказать могу, потому что нежно люблю детские рассказы Виктора Драгунского. И с каждым подрастающим ребёнком всё внимательнее и внимательнее их прочитываю.

Драгунский был клоуном (в буквальном смысле, по одной из множества своих профессий), а про клоунов часто говорят, что они грустные люди. Вот и Драгунский – писатель очень и очень грустный. И я люблю его за эту его умную грусть. А знаете, отчего он грустит?

"Это семейная история". Родился Виктор Юзефович в 1913 году в... Нью-Йорке. Годом раньше туда из Гомеля перебралась его семья: папа, мама и дедушка. Бабушку дедушка с собой не взял, он с ней развелся. В Америке у него появилась молодая жена.

Жизнь в Америке для родителей Драгунского оказалась несладкой. Им пришлось вернуться назад. Дедушка остался за океаном (и, кстати, занялся там детской литературой: издавал детский журнал, писал и переводил детские рассказы).

А семейная история вернувшихся Драгунских закручивается в немыслимую спираль... Отец будущего писателя из ревности стреляет в жену из пистолета. «Хотел попугать, выстрелил в землю, а попал в ногу.» – делится семейной историей Денис Драгунский, сын писателя, «подаривший» своё имя герою его рассказов Дениске Кораблёву.

Через несколько лет (на дворе уже страшный восемнадцатый год) его самого расстреливают, и вдова... выходит замуж за человека, который это сделал, а ещё через два года того тоже убивают. Но будущий писатель успел запомнить, как отчим сажал его рядом с собой в седло и давал в руки настоящую саблю.

Третий муж матери был актёром. Он часто ездил на гастроли, а потом исчез: уехал и не вернулся. Говорили, перебрался в Америку и обзавелся там новым семейством. (Этот семейный круг замкнулся.)

Виктору в это время шестнадцать лет. Он сменил множество работ: ученик токаря, лодочник, шорник (чинил конскую упряжь). Потом поступает в «Театрально-литературную мастерскую» и становится актёром.

В военные годы Драгунский защищает Москву в ополчении, потом возвращается в театр, ставший фронтовым, а в 1944 году работает в цирке на Цветном бульваре рыжим клоуном.

Воспоминания об этом легли в основу его повести «Сегодня и ежедневно». Главный герой – рыжий клоун. Он был на войне, и вот он вернулся. Его лицо теперь «в синюю крапочку». В самом начале повести клоун накладывает грим так, словно прячет свои раны за слоями ярких красок. И вот он выходит на арену и все тревоги отходят на второй план:

«Они смеялись, и слезы текли у них из глаз, они сморкались и задыхались и многое забыли в эти минуты, и, может быть, даже забыли, что еще не миновала ужасающая опасность войны, которая не дает мне спокойно спать по ночам, потому что я тревожусь за них, за тех, кто смеется сейчас здесь, в цирке, я тревожусь за них, за их любовь, за их жизнь, за их детей... И вот сейчас они смеются, и все во мне смеется в ответ, и они даже не замечают этого, а я все равно тянусь к ним всем сердцем и знаю, что делаю для них свое веселое и доброе дело».

В это самое время Николай Носов пишет свои знаменитые рассказы – весёлые, озорные и безоблачные – тоже делает доброе дело, чтобы дать людям отвлечься.

Ну, а Драгунский пришёл к литературному занятию через десять лет. Драматург Леонид Зорин вспоминал:

«Это было где-то в конце 50-х годов. Ему казалось, что жизнь надо кардинальным образом менять, должен был совершиться какой-то важный поворот. Он сидел на довольно холодной подмосковной даче зимой и в этом довольно мрачном состоянии написал тринадцать детских рассказов».

Второй круг замкнулся.

В правильном, почти идеальном мире придуманной им семьи мальчика Дениски Кораблёва много вымысла, много такого, о чём самому писателю только мечталось. Но разве не для этого и существует литература – чтобы делать жизнь лучше? Пусть даже – лучше, чем она есть...

Так вот, о вымысле и реальности.

Помните, в рассказе "Поют колёса тра-та-та" папа хочет взять Дениску с собой в командировку, а мама против? (Это похоже на правду, в жизни так у многих пап и мам бывает.) Но папа в рассказе говорит "пристегни его к своей юбке", и у мамы глаза становятся "зелёные как крыжовник" (ух!.. замечательно! Тут же вспоминается катаевское "жёлтые от зависти, как у козы" – в сказке "Цветик-семицветик"). Литературная мама говорит"Делайте что хотите! Хоть в Антарктиду" и выходит из комнаты. И папа с Дениской едут. Вот это уже не очень-то похоже на правду... Но дело в другом.

Зачем вообще было сообщать в рассказе об этой детали? Какое это имело отношение к рассказу о поездке в поезде? Это же рассказ о поездке в поезде? Или нет?

Нет, не об этом. Да, имело.

Но сперва ещё похожий пример: в "Девочке на шаре" к папе в воскресенье пришли друзья, и они много курили и спорили над каким-то чертежами, в результате чего "у мамы разболелась голова". А об этом зачем было сообщать в рассказе о первой мальчишеской влюблённости?

Эти два рассказа, кстати, прекрасны. Они стоят в ряду лучших рассказов на русском языке, написанных в ХХ веке. Но... в отличие от остальных "Денискиных рассказов" они не детские. "Поют колёса, тра-та-та..." – это рассказ о семейном одиночестве.

Одиночество тут – сквозной мотив. "Я подошёл к окошку и стоял, и смотрел, как мелькают в темноте огоньки..." "А потом папа подошёл ко мне, и мы с ним вдвоём помолчали..." А потом они ложатся спать – вместе, на одной полке, но подробно оговаривая свою отдельность: "Ты где ляжешь? К стенке?" – "Лучше ты к стенке, а я с краю".

Потом случается вот что: Дениска просыпается, когда все вокруг него спят. Помните, как принц Гаутама стал Буддой? Он внезапно проснулся, когда все слуги вокруг него спали, и впервые оказался в одиночестве. И тогда он задумался о смерти и смысле жизни – повстречался со своей душой.

Что-то похожее случается с Дениской, когда он просыпается в спящем плацкарте. Только вместо души он встречает мужчину, который догнал замедлившийся на подъёме поезд, "хрупая сапогами по камешкам". И мужчина раскрывает перед Дениской свою душу – рассказывает историю, которую вложил в его уста автор.

История простая и короткая, всего из двух пунктов: 1) не складываются отношения с женой; 2) жена забрала сына – вот такого же, как Дениска. И скармливает Дениске малину, которую собрал – зачем? Наверное, тоскуя по сыну, собирая будто бы для него...

Вот и весь рассказ. А теперь вспоминаем его начало:

– Возьму-ка я Дениску с собой!

Я сразу посмотрел на маму. Но мама молчала.

Молчание – терпеливое, протестное или бессильное – лейтмотив этой своеобразной дилогии из двух "самых взрослых" рассказов цикла. Молчит мама, молчат (каждый по отдельности, о своём ) отец и сын, а драматичный финал "Девочки на шаре" увенчан грандиозным, апофеозным молчанием отца, который крепко сжимает Денискину руку и всё прибавляет и прибавляет шаг...

Словно хочет убежать – от чего? От угрызений совести за то, что не отвёл сына в цирк вовремя? Мне думается не только. Молчать и прибавлять шаг – это образ жизни самого Виктора Драгунского.

В его семье не было красивой и мудрой Денискиной мамы (была только красивая) и не было Дениски Кораблёва – отважного, но вместе с тем нежного, лиричного, способного расплакаться перед "другом детства" – плюшевым мишкой и променять дорогущий игрушечный самосвал на светлячка, потому что тот "живой и светится".

Драгунский этих людей выдумал. Такими, как ему хотелось.

Я бы никогда об этом не догадался, если бы сын Виктора Драгунского сам об этом не рассказывал...

Журнал «Лучик»

Мне кажется, что искусство детской иллюстрации в последнее время слишком разошлось с задачей воспитания художественного вкуса.

Я не претендую на определение, но, по-моему, художественный вкус – это вроде умения читать. Можно читать буквы, ноты, а можно – цветовые пятна и линии на бумаге. Что значит читать? Вы видите перед собой закорючки, а в воображении у вас полощутся паруса или дрожит под копытами прерия. Видите закорючки – а ваше сердце сжимается от обиды и горечи – или расплывается лужицей от любви. Правда?

Художественный вкус – это развитое воображение, способность к сотворчеству и умение читать на изобразительном языке. И тут важна ("мне кажется") вот какая штука: чем сильнее развит у человека вкус, тем более простые образы он способен воспринимать.

Не "менее сложные", а именно "более простые", потому что простота "достигается упражнением". Всё гениальное просто, если это "просто" – результат проделанной работы.

Это, опять же, как с буквами: ведь букв всего... (сколько – тридцать две, три? Вечно с зубами путаю), а чувств и мыслей многие миллионы. Нельзя каждому движению души или каждому состоянию вселенной присвоить отдельное, специальное слово. Приходится догадываться, что означает то или иное слово в каждом отдельном случае. В этом великое достоинство человека – в умении творить, создавать смыслы, а не перебирать строгие соответствия, как машина.

И вот поэтому, друзья, в искусстве не хватает принципа "похоже – не похоже" (то есть "соответствует – не соответствует"). В искусстве надо уметь домысливать и догадываться. Надо ощущать, скрипит ли снег – или он рыхлый и снежнобабистый – там, где художник лишь едва провёл по бумаге кистью. Уметь влюбляться лишь только в линию щеки и чёрточку ресниц, будто девушки прекраснее не встречал.

У современной детской иллюстрации в большинстве случаев другая задача – способствовать продажам. Поэтому она не развивает вкус, а наоборот, следует за "массовым" – то есть, извините, неразвитым. (Ангел, тяжело махая крыльями, улетел.) Чем "нажористее" – сочнее, ярче, подробнее, – тем лучше. Чем больше валентностей закрыто, чем меньше остаётся простора для воображения, тем лучше.

Это как куклы и мягкие игрушки продаются в магазине с готовым именем. (Когда впервые с этим столкнулся, меня это потрясло. Разве не ребёнок должен игрушке имя давать?!.. "Не-не-не, мы не будем полагаться на случай".)

Художники (пока ещё) рисуют так не потому, что им самим так нравится, а потому что "выполняют заказ", но, боюсь, скоро тех, кто при этом про себя напевает "нет, ребята, всё не так, всё не так, как надо", останется совсем мало...

Что думаете?

Приводить примеры "нехороших иллюстраций" не стану. Приведу примеры хороших. Есть тут и современные!

Например, иллюстрация к "Марке страны Гонделупы". Классические знаю. Последующие, ужасные, знаю. А этих не видел. И до чего хорошо! Не хуже классических.

Правда, когда нашёл это издание и полистал... Да, эта, на которой к Кирилке бегут Петя, Петина мама, Вовка и Кирилкин папа (и Тяпа), наиболее удачная, скажем так.

Давайте поиграем! На следующих картинках каждая пара иллюстраций – к одному произведению, как видно. Какие именно произведения проиллюстрированы?

Журнал «Лучик»

Наш Telegram канал здесь.

Вроде бы Николай Носов и сердечная боль – "две вещи несовместных". Николай Николаевич бережно выстраивал мир без несправедливости, без непоправимой обиды, без болезни и смерти. И только один раз отступил от этого правила. В повести "Витя Малеев в школе и дома".

Кстати, знаете ли вы, что эта повесть – плод советского "планового хозяйства"? В феврале 1949 года Министерство просвещения РСФСР и Отдел школ ЦК ВКП(б) обратились к детским писателям с призывом создавать произведения, в которых плохо учащийся школьник преодолевает себя и начинает учиться хорошо.

Заставить художника творить нельзя, но ставить перед ним задачу – можно и нужно. Рафаэль и Микеланджело, Бах и Моцарт работали на заказ. Носов откликнулся на призыв и справился с заданием превосходно. Повесть получилась живой, проникнутой характерным носовским тонким юмором (вспомним споры главного героя с сестрой Ликой) и по-хорошему дидактичной. Например: как решать арифметические задачи, если у тебя, как у главного героя Вити Малеева, не развито "вычислительное" мышление? Правильно – задачу надо нарисовать!

Как исправить испортившееся настроение, как преодолеть себя, когда "опускаются руки", как избавиться от гложущего чувства тревоги? Надо вычленить проблему, обдумать причины, выбрать пути решения и наметить план действий. Это и многое другое Носов подробно объясняет простыми словами – "из головы" своего одиннадцатилетнего героя.

В статье "Как рассказы Носова заменяли детям отцов" мы писали о том, что в его произведениях матери важнее отцов. Мамы действуют в произведениях активнее и чаще. Папы или вовсе не упоминаются, или проходят фоном. Почему?

Так вот, именно в повести "Витя Малеев..." Носов объясняет причину. Ровно один раз. Только один. Но очень понятно. Раз – и навсегда. Читаем:

"...Когда я пришел, Костя, его мама и тетя Зина сидели за столом и пили чай. Над столом горела электрическая лампочка под большим голубым абажуром, и от этого абажура вокруг было как-то сумрачно, как бывает летним вечером, когда солнышко уже зашло, но на дворе еще не совсем стемнело.

Все очень обрадовались моему приходу. Меня тоже усадили за стол и стали угощать чаем с баранками. Костина мама и тетя Зина принялись расспрашивать меня о моей маме, о папе, о том, где он работает и что делает.

Костя молча слушал наш разговор. Он опустил в стакан с чаем половину баранки. Баранка постепенно разбухала в стакане и становилась все толще и толще. Наконец она раздулась почти во весь стакан, а Костя о чем-то задумался и как будто совсем позабыл о ней.

– О чем это ты там задумался? – спросила его мама.

– Так просто. Я думаю о моем папе. Расскажи о нем что-нибудь.

– Что же рассказывать? Я тебе уже все рассказала.

– Ну, ты еще расскажи.

– Вот любит, чтоб ему об отце рассказывали, а сам ведь и не помнит его, – сказала тетя Зина.

– Нет, я помню.

– Что же ты можешь помнить? Ты был грудным младенцем, когда началась война и твой папа ушел на фронт.

– Вот помню, – упрямо повторил Шишкин. – Я помню: я лежал в своей кроватке, а папа подошел, взял меня на руки, поднял и поцеловал.

– Не можешь ты этого помнить, – ответила тетя Зина. – Тебе тогда три недели от роду было.

– Нет. Папа ведь приходил с войны, когда мне уже год был.

– Ну, тогда он забежал на минутку домой, когда его часть проходила через наш город. Тебе про это мама рассказывала.

– Нет, я сам помню, – обиженно сказал Костя. – Я спал, потом проснулся, а папа взял меня на руки и поцеловал, а шинель у него была такая шершавая и колючая. Потом он ушел, и я больше ничего не помню.

– Ребенок не может помнить, что с ним в год было, – сказала тетя Зина.

– А я помню, – чуть ли не со слезами на глазах сказал Костя. – Правда, мама, я помню? Вот пусть мама скажет!

– Помнишь, помнишь! – успокоила его мама. – Уж если ты запомнил, что шинель была колючая, значит, все хорошо помнишь.

– Конечно, – сказал Шишкин. – Шинель была колючая, и я помню и никогда не забуду, потому что это был мой папа, который на войне погиб.

Шишкин весь вечер был какой-то задумчивый. Я так и не поговорил с ним, о чем хотел, и скоро ушел домой".

Вот поэтому Носов и не писал о папах. То отцовское воспитание, которое должны были, но не могли получить его читатели в своих семьях, он перекладывал на плечи своих "рассудительных" персонажей – таких, как Витя Малеев или как Коля из цикла рассказов о Коле и Мишке.

Почему в этом случае Носов нарушает своё правило?

Во-первых, этот эпизод помогает Вите Малееву почувствовать, что ответственность за Костину судьбу лежит на нём. (У Кости страшная тайна: он уже много дней подряд тайком прогуливает школу.)

До этого Витя мечется: с кем поделиться, у кого попросить совета? У мамы? У учительницы? Но ведь и выдавать друга нельзя... А тут он интуитивно понимает, что должен сам принять решение. Ведь он мужчина – а в семье Кости мужчины нет. А решать проблемы – мужская обязанность.

Не привилегия, нет! Не обижайтесь, мамы и тёти Зины! Именно обязанность, перекладывать которую на женщин нельзя, неправильно. Им и так достаётся.

Ну, а во-вторых (и в-главных), это скрытая кульминация повести. Явная кульминация – визит к якобы болеющему Косте товарищей (обман вскрывается, и решать проблему принимается коллектив – как положено в произведениях "социалистического реализма").

Это кульминация фабульная. А кульминация эмоциональная, психологическая (у Носова именно психологическая проза – сродни толстовской, и это не преувеличение, Носов и Толстой действительно похожи в своём пристальном внимании к психологическим оттенкам и парадоксам) – так вот, психологическая кульминация повести – это сцена за столом. Точка взросления героя.

Сначала Носов нагнетает атмосферу тоски и безвыходности, когда долго живописует злоключения Кости Шишкина, а потом – эта колючая шинель... Если раньше мы скорее осуждали нерадивого Костю, но теперь автор приблизил его к нам, заставил (научил, помог) сопереживать, сочувствовать. Острая боль, испытываемая читателем (у меня всегда комок в горле, когда читаю эту страницу детям) означает, что пик достигнут, наступил кризис и впереди – выздоровление.

Конечно, в детстве я не обращал внимания на этот эпизод. "Какие-то скучные разговоры..." И только потом, "пожив", послушав рассказы собственного отца о послевоенном детстве, стал понимать. И мне хочется, чтобы мои дети не "прозевали" этот эпизод. Поэтому я всякий раз в этом месте откладываю книгу и завожу с ними разговор...

Вообще, по-моему, читать вслух детям не так уж плохо. Хороший повод поговорить о жизни.

Журнал «Лучик»

Помните, как Лёля из книги «Кондуит и Швамбрания» подружился с девочкой Таей? Он решил посвятить её в тайну игры в Швамбранию и придумал для неё красивое швамбранское имя – «герцогиня Каскара Саграда». А девочка обиделась и в игру играть не стала. Почему?

Да потому что каскара саграда (в переводе с испанского «священная кора») – это популярное 100 с лишним лет назад лекарство, препарат из коры американской крушины, попросту говоря, порошок от обыкновенного запора...

Много таких бытовых секретов таит в себе карта Швамбрании.

Что такое «мыс Клёк» и «мыс Рич-Рач», города «Серсо» и «Бильбоке», равнины «Сок-Панок» и «Козны»?

Клёк (у этой игры есть много других названий – например, «палки-банки» или «пекарь») – это старинная детская дворовая игра, один из самых дальних предков крикета и американского бейсбола. На игровой площадке чертятся линии со «званиями»: «солдат», «сержант», «офицер», «генерал», а в круге внутри «дома» ставится «клёк», или по-другому «рюха». Бросая деревянную биту, нужно сбить клёк – тогда можно перебежать вперёд и получить «повышение по званию».

Серсо – тоже игра на свежем воздухе. Для игры в серсо нужны две деревянные шпаги и кольцо (обруч). Один из игроков надевает кольцо на свою шпагу, замахивается и кидает в сторону соперника. Другой должен поймать кольцо на свою шпагу, а затем снова кинуть своему оппоненту. Чем-то похоже на бадминтон, только вместо ракеток и волана – шпаги и кольцо.

Бильбоке – детская «комнатная» игра. Бильбоке представляет собой ручку с чашечкой («кубок»), к которому тонкой ниточкой привязывается шарик. Шарик нужно подбросить в воздух и ловко поймать кубком. Побеждает тот, кто поймал шарик большее количество раз.

Рич-рач – настольная игра, популярнейшая в России в начале XX века. В этой игре нужно бросать кубики с точками (игральные кости) и передвигать по игровому полю фишки разных цветов; цель игры заключается в том, чтобы довести все свои фишки в «дом». Фишки соперника по определённым правилам можно «сбивать» или «блокировать» – наверняка вам знакомы самые разные варианты похожих настольных игр.

Козны – это местное название старинной народной игры в бабки, или альчики. Бабки – это игровые битки, сделанные из костей животных.

Цель игры заключается в том, чтобы ловко выбить брошенной бабкой бабки противника, находящиеся в очерченном на земле круге (обратите внимание, это опять игра на свежем воздухе!). Кстати, игра в «ушки», описанная писателем В.Катаевым в повести «Белеет парус одинокий» – это «городская» разновидность бабок, где крупные косточки заменялись для экономии места пуговицами или монетами.

Сок-Панок – это снова из области игры в бабки. Бабки у каждого игрока были свои, ими обменивались, их можно было выиграть или проиграть. Крупная тяжёлая бабка-биток, которой было легко выбивать чужие бабки, называлась «панок» или «сок-панок». Существовали ещё битки с вбитым внутрь гвоздём – «гвоздыри», а также самые дорогие и ценные битки, залитые внутри свинцом – «свинчатки». Именно такую драгоценную бабку-свинчатку Стёпка Карнаушкин подарил Никите в повести А.Толстого «Детство Никиты».

Названия на придуманной Лёлей и Осей карте могут рассказать не только об играх и игрушках! Скажем, «мыс Гиальмар» – что это? А дело в том, что в сказке Ганса-Христиана Андерсена про Оле-Лукойе описывается мальчик по имени Яльмар, а по-датски Hjalmar . В самых первых русских переводах мальчика звали «Гиальмар» – так что теперь вы можете сразу сказать, какая книжка у Лёли с Осей была одной из самых любимых.

А вот город Биомальц. Когда-то этот самый «биомальц» продавался в каждой аптеке – это был солодовый витаминный сироп с добавлением сахара, который регулярно (каждый вечер после ужина) давали всем детям от мала до велика. Считалось, что это помогает им расти и защищает от болезней.

А вот загадочные «порты» – Порт-у-Пея и Порт-Янки. Современным детям слово «портупея» малознакомо, а вот 100 лет назад его знал каждый мальчишка. Потому что через плечо любого офицера или городового висела та самая портупея с пристёгнутой шашкой (от французских слов «porter » («носить») и «epee » («шпага», «меч»).

А какие названия на карте сможете расшифровать вы?

Почитать отзывы о журнале «Лучик» можно здесь.

Литературный герой – штука очень непростая. Вот вы как думаете, какой он – такой, каким его видит автор, или такой, каким его видит читатель?

Особенно это касается литературы детской – дети как никто другой обожают перевоплощаться в любимых героев.

Именно поэтому возраст литературного героя – в представлении читателя! – часто не совпадает с тем возрастом, который изначально «придумал» автор. В идеале литературному герою должно быть столько же лет, сколько его читателю!

Очень глубоко понимал эту своеобразную психологию читателя Марк Твен. Возьмите в руки книгу про Тома Сойера – а попробуйте скажите, сколько Тому Сойеру лет?

Двенадцать? Или десять? Или восемь? Единственный «указатель» на возраст Тома – это то, что он ходит в школу. Именно поэтому маленький читатель любого возраста может смело отождествлять себя с Томом и его друзьями и вместе с ними хулиганить, проказничать, путешествовать, отправляться навстречу приключениям.

И автор совершенно сознательно отказался делать «продолжение» Тома Сойера – он не хотел своего героя «растить»! Вот как Марк Твен пишет об этом сам: «Наша летопись окончена. Так как в ней изложена биография мальчика, она должна остановиться именно здесь; если бы она двинулась дальше, она превратилась бы в биографию мужчины. Когда пишешь роман о взрослых, точно знаешь, где остановиться, – на свадьбе; но когда пишешь о детях, приходится ставить последнюю точку там, где тебе удобнее».

Правда, по многочисленным просьбам читателей (и издателей) он всё-таки был вынужден написать продолжение: «Том Сойер за границей он» и «Том Сойер – сыщик». Однако изначальное чутьё автора не обмануло – «продолжения» про «взрослого» Сойера не снискали и тысячной доли той популярности, которая обрушилась на «настоящего» Тома Сойера.

На эту же «подводную мину», связанную с возрастом литературного героя, относительно недавно «напоролась» писательница Джоан Роулинг, автор книг о Гарри Поттере. Первая книжка об одиннадцатилетнем мальчике-волшебнике, «Гарри Поттер и философский камень» – это написанная живым языком детская сказка, полная приключений и чудес, в которой Добро побеждает Зло. Однако издатели (и читатели, само собой!) стали требовать от писательницы продолжения истории. И Гарри Поттер, повинуясь руке автора, начал взрослеть.

Но вот в чём беда – между 11-летним мальчиком и 18-летним юношей, по сути, взрослым человеком (а в последней книге Роулинг Гарри именно восемнадцать лет) разница не просто большая, она непреодолимая! Другие интересы, другая жизненная философия, другое «всё». И из обаятельной волшебной детской сказки книга Роулинг сама собой превратилась во «взрослый» приключенческий роман – с бесконечными логическими увязками, рассуждениями, политикой, историей, психологией, социальными конфликтами, занудными объяснениями, «почему произошло так-то, а не иначе» и так далее.

Если внимательно и беспристрастно сравнить «Философский камень» с «Дарами смерти», то разница сразу же выплывает наружу. «Философский камень» – жизнерадостная детская сказка, которую полюбили (и любят) именно дети. «Дары смерти» – довольно слабая, скучная и мрачная, абсолютно взрослая «сага», в которой нет «сказочного» деления на добро и зло – дескать, «всё сложно». Нам кажется, что если бы Роулинг начала свою серию с седьмой книги, вряд ли её ожидал бы такой оглушительный успех. Тем более у детей.

Вот российский фантаст Кир Булычёв, автор многочисленных книжек о приключениях Алисы Селезнёвой, сумел в эту возрастную ловушку не попасть. Он чисто «по-марктвеновски» понимал, что взросление героини автоматически приведёт к взрослению читателя, то есть книга для детей неизбежно превратится в книгу для взрослых. Поэтому писатель – который сочинял истории об Алисе больше 40 лет, первая книга об Алисе вышла в далёком 1965 году! – всеми силами «сопротивлялся» и «не давал» девочке «расти». Совсем не взрослеть девочка, конечно же, не могла – однако за сорок «настоящих» лет Алиса «подросла» от пятилетней посетительницы детского сада («Девочка, с которой ничего не случится») до тринадцатилетней школьницы («Война с лилипутами»). Дальше – всё, финиш! Нельзя! Табу!

Литературные герои, герои мультфильмов не должны стареть. И уж тем более... В общем, закончить хочется мудрыми стихами Сергея Михалкова:

Ветеран Степан Степанов,

Если здраво посмотреть,

Должен поздно или рано,

К сожаленью, умереть.

Удивительное дело:

День за днем, за годом год,

Столько весен пролетело,

А Степанов все живет!

Он и пенсию имеет,

И преклонные года,

Но уже не постареет

Ни за что и никогда!

Те, кто знал его когда-то

И ходил с ним в детский сад,

Те сегодня бородаты

И знакомят с ним внучат.

Дядя Стёпа с ними дружит –

Он ребятам верно служит

И готов всегда, везде

Им помочь в любой беде.

Знают взрослые и дети,

Весь читающий народ,

Что, живя на белом свете,

Дядя Стёпа не умрет!

Журнал «Лучик»

Наш Telegram канал здесь.