Авторские истории

Он встал, подошел к окну. В отражении на мокром стекле угадывалось его собственное лицо – усталое, с тенью небритости и глубокими синяками под глазами. Тридцать пять лет. А ощущение – будто жизнь только начинается, и начинается она с какого-то тупика. Он отвернулся, и взгляд его упал на большой предмет, закутанный в старую, пыльную ткань и прислоненный к стене в углу. Его "наследство". Единственное, что он вынес из родительского дома после их смерти, кроме денег на образование. Антикварное зеркало в тяжелой, темной деревянной раме, покрытой замысловатой резьбой. Мать очень его любила, часто перед ним прихорашивалась. Артём же всегда испытывал перед ним странную, почти суеверную неприязнь. В нем было что-то… неживое, наблюдающее. Он засунул его в самый дальний угол и забыл. До сегодняшнего дня.

Что-то щелкнуло внутри. Может, отчаяние? Или просто потребность сделать хоть что-то, кроме тупого созерцания стены проекта? Он подошел к углу, схватил край ткани и резко дернул. Облако пыли закружилось в воздухе. Зеркало предстало во всей своей мрачной красе. Рама была действительно старинной, возможно, дубовой, почерневшей от времени. Резьба изображала переплетенные ветви деревьев и странных, полуптиц-полузверей существ. Но стекло… оно было идеально чистым, без единой царапины, хотя Артём был уверен, что не протирал его лет десять. Оно не просто отражало – оно поглощало тусклый свет комнатной лампы, делая отражение необычно глубоким, почти объемным.

Артём машинально провел рукой по стеклу. Оно было холодным, как лед. И вдруг… ему показалось, что в глубине, где-то за его собственным отражением, мелькнуло движение. Тень? Он резко отпрянул, сердце бешено застучало. "Галлюцинации от переутомления", – строго сказал он себе вслух. Голос прозвучал неестественно громко в тишине квартиры. Он решил проигнорировать это, повернулся, чтобы накрыть зеркало обратно. И в этот момент… оно заговорило.

Не звуком, нет. Слова возникли прямо у него в голове, тихие, но отчетливые, как мысли, но явно не его.

"Страшно?"

Артём замер, как вкопанный. Холодный пот выступил на спине. Он медленно обернулся. Его отражение в зеркале смотрело на него. Но это было не просто отражение. Выражение его лица было другим – смесью усталой мудрости и… жалости? Глаза казались старше, глубже.

"Не бойся, Артём. Я не причиню тебе вреда. Я лишь… свидетель. Хранитель."

– Кто… что ты? – прошептал он, не в силах отвести взгляд.

"Я – Зеркало. Точнее, его Суть. Я помню. Все, что видел. Все эмоции, что были передо мной. Особенно сильные. Особенно… твои."

Отражение Артёма в зеркале сделало едва заметный жест рукой – как бы приглашая подойти ближе.

"Ты потерян. Ты носишь боль внутри, как камень. И не знаешь, откуда она. Хочешь узнать?"

Сердце Артёма колотилось где-то в горле. Это был бред. Сломанный мозг на фоне стресса. Но… но это было так реально. И в предложении таилась невыносимая притягательность. Узнать. Наконец понять эту червоточину в своей душе.

– Что ты можешь знать? – голос его дрожал.

"Я покажу. Подойди. Коснись стекла. Дай мне твою боль. Я покажу тебе правду."

Рука Артёма, словно сама по себе, потянулась вперед. Разум кричал об опасности, но какая-то глубинная, израненная часть души жаждала этого. Он коснулся холодной, гладкой поверхности.

Мир взорвался.

Глава 2: Отражения Боли.

Не свет, не тьма. Поток ощущений, образов, звуков, запахов. Он не видел, он чувствовал.

Он – маленький Артём, лет пяти. Он бежит по парку, смеется, тянет за руку отца. Отец улыбается, но в его глазах – усталость, какая-то отстраненность. Мать сидит на скамейке, читает книгу, лишь изредка поднимая взгляд, и в нем – холодок. Артём падает, разбивает коленку. Рыдает. Отец поднимает его, но делает это механически. "Не реви, ты же мужчина". Мать даже не подходит. Боль от падения смешивается с болью от равнодушия. Зеркало висело в прихожей их старой квартиры. Оно впитывало эту сцену – детский восторг, сменившийся слезами, и ледяную стену родительского безразличия.

Поток сменялся. Артёму двенадцать. Он приносит первую "пятерку" по сложному предмету. Гордо распирает грудь. Он бежит домой, показывает дневник отцу. Тот, не отрываясь от газеты: "Молодец. Так и надо". Никакой радости, никакого тепла. Мать, помешивая что-то на плите: "Убери дневник, не мешай". Эйфория гаснет, оставляя горький осадок. Зеркало в гостиной отражает его счастливое лицо, которое медленно оседает в маску разочарования.

Еще кадр. Артёму шестнадцать. Он первый раз влюбился. Девушка из параллельного класса. Он весь день ходит окрыленный, напевает. Вечером пытается поделиться с матерью. Она отмахивается: "Учебу не забрось, это все ерунда". Отец молчит, уткнувшись в телевизор. Его восторг натыкается на бетонную стену непонимания. Зеркало в его комнате фиксирует блеск в глазах, который тускнеет под тяжестью их равнодушия.

Артём в своей квартире содрогался, прижав ладонь к холодному стеклу. Слезы текли по его лицу, но он не замечал. Он видел, чувствовал каждую микротравму, каждое невысказанное "я тебя люблю", каждое проигнорированное достижение, каждую обесцененную радость. Он понимал, откуда эта вечная неуверенность, этот страх быть отвергнутым, это ощущение, что он не заслуживает счастья. Его родители не были монстрами. Они просто… не умели любить. Не умели показывать любовь. Их собственные жизни были серыми, полными нереализованных амбиций и тихого отчаяния. И их холод отразился на нем, как в этом проклятом зеркале.

– Зачем? – выдохнул он, вырывая руку. Боль была невыносимой, физической. – Зачем ты мне это показываешь?

Отражение в зеркале выглядело изможденным, как и он сам. Голос в голове звучал тише, но все так же ясно.

"Чтобы ты понял. Боль – не твоя вина. Ты нес ее, не зная источника. Теперь ты знаешь. Знание – первый шаг к освобождению."

– Освобождению? – Артём горько рассмеялся. – От чего? От себя самого? Это я и есть! Этот вечно сомневающийся, неуверенный, боящийся близости…

"Нет. Это – твоя броня. Твоя защита от повторения той боли. Но она мешает тебе жить сейчас. Мешает видеть добро."

– Какое добро? – прошептал Артём, глядя на свое искаженное страданием отражение. – Вокруг одни шипы.

"Ты не смотришь. Ты видишь мир через призму старой боли. Я покажу тебе другое. Дай мне еще одну твою боль. Самую свежую."

Артём колебался. Первый опыт был как нож в сердце. Но что-то в словах Зеркала задело струну. Жажда… не избавления, а понимания. Он снова коснулся стекла.

На этот раз картина была яркой, почти осязаемой. Он видит себя вчерашнего, сидящего в кафе после работы. Он измотан, зол на себя за провал проекта (который, как он теперь понимал, был провалом только в его глазах из-за перфекционизма, рожденного вечной погоней за родительским одобрением). К нему подходит официантка, Аня. Они видятся не в первый раз. У нее добрые, чуть усталые глаза. "Все хорошо? – спрашивает она. – Вы выглядите уставшим. Может, кофе со сливками? Наш новый сорт, очень нежный". Он бурчит что-то невнятное. Она приносит кофе и… маленький кусочек шоколадного брауни. "За счет заведения, – улыбается она. – Иногда сладкое помогает". В тот момент он был слишком погружен в себя, чтобы оценить этот жест. Зеркало в туалете кафе (странно, он его даже не заметил тогда) отражало его хмурое лицо и ее искреннюю, чуть застенчивую улыбку.

Поток продолжался. Он видит соседку по лестничной клетке, бабу Нину. Она вечно ворчит, но сегодня, когда он вышел из квартиры без зонта, а на улице шёл сильный дождь, она вышла на лестницу и сунула ему в руки старый, но целый зонтик. "Чтоб не простыл, парень!". Он пробормотал "спасибо" и побежал, не придав значения. Зеркало в ее прихожей (оно было!) отразило ее морщинистое лицо с выражением искренней заботы.

Его друг детства, Макс, который звонил ему на прошлой неделе, просто спросить "как дела?", хотя у самого куча проблем. Артём отмахнулся, сказал "норм", погруженный в свои мысли. Зеркало в прихожей Макса (Артём теперь видел их везде!) отражало его озабоченное лицо, когда он слушал короткие ответы Артёма.

Артём оторвал руку от стекла. Он плакал. Но теперь это были слезы другого рода. Не только боли, но и… стыда? Прозрения? Мир вокруг не изменился. Дождь все так же стучал в окно. Проект все так же лежал недоделанный. Но что-то внутри перевернулось. Он видел. Видел крошечные лучики доброты, которые он всегда игнорировал, потому что его внутренний радар был настроен только на холод, на отвержение, на подтверждение его собственной "недостойности".

– Они… они же пытались… – прошептал он.

"Да, – отозвалось Зеркало. Его отражение выглядело спокойнее. – Мир не черно-белый, Артём. Он полон оттенков. Твои родители не смогли дать тебе тепло, но это не значит, что его нет вовсе. Оно вокруг. В мелочах. В жестах. Ты просто не позволял себе это видеть и принимать. Твоя броня отталкивала тепло так же, как и холод."

Глава 3: Трещины на Стеклах.

Следующие дни были странными. Артём жил в каком-то подвешенном состоянии между прошлым и настоящим. Работа над проектом пошла легче – как будто глыба внутри сдвинулась. Он не стал гением общения, но начал замечать.

Он пришел в то же кафе. Когда Аня подошла, он не буркнул, а поднял взгляд и улыбнулся. Слабо, неуверенно, но улыбнулся.

– Здравствуйте, Аня. Кофе, пожалуйста. И… спасибо за тот брауни. Он был восхитителен.

Девушка удивленно вспыхнула, потом широко улыбнулась.

– Пожалуйста! Рада, что понравилось. Сегодня тоже принести кусочек?

– С удовольствием, – кивнул Артём. И это была правда. Впервые за долгое время он почувствовал искорку простой человеческой радости.

Он встретил бабу Нину на лестнице. Вместо того чтобы пробежать мимо, остановился.

– Спасибо за зонтик, Нина Петровна. Выручили.

Старушка фыркнула, но в глазах мелькнуло что-то теплое.

– Да ладно тебе. Главное, не болей. Мужик, а мокрый как цуцик!

Он позвонил Максу. Не отмазываясь, а сказал: "Знаешь, Макс, в тот день я был не в духе, сорян. Как у тебя на самом деле дела?" Они проговорили час.

Каждый вечер Артём подходил к Зеркалу. Он не всегда касался стекла, иногда просто разговаривал. Рассказывал о своем дне, о маленьких победах, о том, что увидел доброго. Зеркало молчало, но он чувствовал его присутствие – как тихого, понимающего слушателя. Его отражение в нем постепенно менялось. Исчезала вечная складка между бровей, взгляд становился менее напряженным, более… живым. Он начал понемногу приводить квартиру в порядок, купил пару комнатных растений. Появилось ощущение, что он не просто существует, а начинает жить.

Однажды вечером он снова коснулся стекла, поделившись ощущением легкой, почти забытой надежды. И Зеркало ответило:

"Ты учишься. Это хорошо. Но помни – боль не исчезла. Она часть тебя. Прими ее. Не борись. Просто не позволяй ей управлять тобой."

– Как? – спросил Артём. – Как принять то, что причиняет такую боль?

"Прощением."

– Простить их? – голос Артёма дрогнул. – После всего, что ты мне показал? Их равнодушие? Их холод?

"Не только их. В первую очередь – себя."

Артём замер.

"Себя – за то, что злился на них. За то, что считал себя недостаточно хорошим для их любви. За то, что нес эту боль как знамя. За то, что не видел добра вокруг. Прощение – это не оправдание их поступков. Это освобождение себя от груза гнева и обиды. Это признание: да, так было. Это причинило боль. Но я выбираю не тащить это дальше. Я выбираю жить сейчас."

Слова Зеркала падали, как капли, растапливая лед в его душе. Он смотрел на свое отражение. В глазах стояли слезы, но это были слезы очищения. Он медленно кивнул.

– Я… попробую.

Глава 4: Исцеление и Трещина.

Прошли недели. Артём не стал другим человеком. Он все так же мог впасть в уныние, разозлиться из-за пустяка. Но фон изменился. Он стал… легче. Добрее к себе. Он начал видеть краски мира. Завязал более близкое знакомство с Аней – оказалось, у них много общего. Наладил отношения с Максом. Даже баба Нина как-то принесла ему банку своего соленья "для здоровья".

Он больше не боялся Зеркала. Оно стало его странным, но бесценным другом, наставником. Он делился с ним радостями и сомнениями, и Зеркало всегда отвечало мудро, помогая разобраться в чувствах. Его отражение в нем светилось спокойствием, которого не было никогда.

Однажды вечером, после особенно теплого разговора с Аней, Артём подошел к Зеркалу. Он был полон благодарности.

– Спасибо тебе, – сказал он искренне, глядя вглубь стекла. – Ты спас меня. Ты показал мне путь.

Отражение улыбнулось ему – теплой, почти отеческой улыбкой. Но в глазах его Артём вдруг уловил тень… печали? Или усталости?

"Я рад, Артём. Ты нашел в себе силы. Ты учишься любить и принимать любовь. Это главное."

Голос в голове звучал тише обычного, как будто издалека.

– С тобой все в порядке? – насторожился Артём.

"Все имеет свою цену, Артём. Я – вместилище боли. Старой, тяжелой боли. Твоей и не только твоей. Я впитывал ее веками. Твоя боль была… особенной. Сильной. Глубокой. Чтобы показать ее тебе, чтобы помочь тебе ее вынести и трансформировать… мне пришлось взять ее на себя. Всю."

Артём почувствовал ледяной укол страха.

– Что ты хочешь сказать?

Вдруг на идеально гладкой поверхности зеркала, прямо посередине, появилась тонкая, но отчетливая трещина. Она зигзагом прошла сквозь отражение лица Артёма, как шрам.

"Я выполнил свое предназначение для тебя, Артём. Но силы мои не бесконечны. Боль, которую я ношу… она требует выхода. Или… поглотит то, что я есть."

– Нет! – вскрикнул Артём. – Не может быть! Ты же… ты же вечный! Ты хранитель! Что я могу сделать? Как помочь?

Отражение в треснувшем зеркале смотрело на него с бесконечной нежностью и смирением.

"Ты уже помог. Ты исцелился. Твоя боль больше не отравляет тебя. Она трансформировалась в понимание, в способность любить. Это – величайшая помощь. Но моя ноша… она слишком велика. Трещина – лишь начало. Скоро я не смогу удерживать все то, что вобрал. И тогда…"

Зеркало умолкло. Трещина казалась зловещей. Артём чувствовал отчаяние. Этот странный, фантастический друг, который вернул его к жизни, теперь сам умирал? Из-за него?

– Нет! – повторил он, сжимая кулаки. – Я не позволю! Должен быть способ! Скажи!

Долгая пауза. Голос в голове прозвучал как шепот:

"Есть… один. Но он опасен. И требует огромной силы духа. Той самой, что ты обрел."

– Говори!

"Я могу… передать боль. Всю накопленную боль, что во мне. Не только твою. Боль всех, кто когда-либо стоял передо мной с разбитым сердцем. Но не в одного человека. Это убьет его. А… рассеять ее. Выпустить в мир. Маленькими, почти неощутимыми частичками."

Артём не понимал.

– Рассеять? Как?

"Через тебя. Ты стал… проводником. Ты научился чувствовать глубоко. Ты можешь стать каналом. Но это будет как… пройти сквозь ад. Вся боль, которую я копил веками, хлынет через тебя. Ты должен будешь ее почувствовать. Каждую слезу, каждое разбитое сердце, каждую утрату, каждую предательскую иглу равнодушия. И не сломаться. Не дать ей поглотить себя. А затем… отпустить. Выпустить в мир, как легкий пепел, как дождевую пыль. Она растворится, станет частью фона, но уже не будет концентрированной, разрушительной силой. Она станет… эмпатией мира. Его скрытой памятью."

Артём побледнел. Мысль о том, чтобы добровольно принять на себя океан чужой многовековой боли, была чудовищна. Он едва выдержал свою собственную.

– А если я сломаюсь?

"Тогда боль поглотит нас обоих. И вырвется наружу не рассеянной, а цунами отчаяния. Это риск. Огромный."

Артём посмотрел на трещину на зеркале. Она будто пульсировала. Он посмотрел на свое отражение – спокойное, взрослое, живое. Он вспомнил улыбку Ани, заботу бабы Нины, дружбу Макса. Он вспомнил, как учился прощать себя и своих родителей. Как в его душе наконец появился свет.

Он не хотел терять это. И не хотел терять своего странного спасителя.

Он глубоко вдохнул. В его глазах загорелась решимость, которой не было даже в самые отчаянные моменты работы.

– Делай.

Глава 5: Пепел и Свет.

"Ты уверен?" – голос Зеркала был едва слышен.

– Да. – Артём твердо положил обе ладони на холодное стекло, прямо по обе стороны от трещины. – Вместе. До конца.

Он закрыл глаза.

И мир рухнул.

Это не было потоком образов. Это был океан. Океан чистейшей, неразбавленной агонии. Боль разлук. Боль предательств. Боль неразделенной любви. Боль утрат. Боль одиночества. Боль непонимания. Боль физических и душевных ран. Она врывалась в него через ладони, как ледяная лава, заполняя каждую клетку, каждую мысль, выжигая все на своем пути. Он закричал, но не услышал собственного крика – его заглушил рев тысячелетнего страдания. Он почувствовал, как его сознание трещит по швам, как его "я" растворяется в этом бесконечном море муки. Он видел лица – миллионы лиц, искаженных горем, глаза, полные слез, руки, протянутые в пустоту. Он был каждым из них. Он умирал с каждым.

"Держись, Артём! – сквозь рев боли едва пробивался знакомый голос, но он звучал искаженно, слабея. – Чувствуй! Но не цепляйся! Пропусти сквозь себя! Как воду! Помни, кто ты! Помни Аню! Помни свет!"

Свет... В кромешной тьме отчаяния мелькнул крошечный огонек. Улыбка Ани. Тепло ее руки. Потом – облегчение на лице Макса, когда он просто выслушал его. Добродушное ворчание бабы Нины. Гордость за хорошо сделанный кусок работы. Первый луч солнца после долгого дождя. Аромат кофе. Простое "спасибо". Эти крошечные, хрупкие искорки тепла начали вспыхивать в бушующем океане боли, как звезды в урагане.

Он не боролся с болью. Он позволил ей течь через себя. Страшной, всесокрушающей волной. Но он цеплялся за эти искорки. За свое "я". За то чувство дома, которое наконец начало теплиться в его душе. Он не впитывал боль. Он был проводником. Он чувствовал ее с нечеловеческой интенсивностью, но не становился ею. Он представлял, как эта темная, густая субстанция, проходя сквозь него, дробится на миллиарды мельчайших частиц, становясь легкой, как пепел, и рассеивается в невидимых потоках мира.

Это длилось вечность. Секунды? Часы? Он не знал. Он был на грани. Казалось, еще мгновение – и он исчезнет, растворится в этом хаосе. Но искорки тепла внутри него крепли. Они сливались в маленькое, но упорное солнце в его груди.

И вдруг... напор ослабел. Боль не исчезла, но ее яростный поток стал редеть, превращаясь в ручей, потом в тонкую струйку. Стало... тише.

Артём открыл глаза. Он стоял на коленях перед Зеркалом, весь мокрый от пота и слез, дрожа как в лихорадке. Ладони все еще лежали на стекле. Но стекло... Оно было покрыто паутиной трещин. Десятками, сотнями тончайших, расходящихся из одной точки линий. Отражение в нем было разбитым на тысячи осколков, в каждом из которых угадывались его черты – изможденные, но... спокойные. Очищенные.

Он убрал руки. Зеркало не подавало признаков "жизни". Ни голоса, ни ощущения присутствия. Оно было просто... разбитым старинным зеркалом.

– Зеркало? – прошептал Артём охрипшим голосом.

Тишина.

Он поднялся на ноги, чувствуя невероятную слабость, но и странную... легкость. Как будто гиря, которую он тащил всю жизнь, наконец исчезла. Не только его собственная. Та, что была тяжелее во сто крат.

Он подошел к окну. Рассвет только начинался. Город просыпался. И Артём вдруг почувствовал его. Не шум и суету, а ... пульс. Теплый, живой, сложный. Он почувствовал легкую, едва уловимую грусть, витающую в воздухе – как эхо той рассеянной боли. Но поверх нее – надежду. Упорство. Радость нового дня. Доброту, спрятанную в миллионах сердец. Это была не его эмпатия. Это было... эхо эмпатии мира. Его скрытая память, как сказало Зеркало. Теперь он мог ее слышать. Чувствовать.

Он глубоко вдохнул свежий утренний воздух. В груди горело маленькое солнце – его собственное, завоеванное в страшной битве. Он знал, что боль мира никуда не делась. Она была частью жизни. Но теперь он знал и другое – она не всесильна. Ей противостоит любовь. Простая, человеческая, повседневная любовь. И он научился ее видеть. И дарить.

Он повернулся, чтобы взглянуть на разбитое Зеркало в последний раз. И вдруг заметил на полу перед ним маленький предмет. Он нагнулся. Это был осколок стекла, выпавший из рамы. Идеально гладкий, размером с монету. Он поднял его. В его глубине, как в капле воды, отражался рассвет за окном – чистый, розовый, полный обещаний.

Артём улыбнулся. Небольшой, но самой искренней улыбкой в своей жизни. Он бережно сжал теплый осколок в ладони. Не как талисман. Как напоминание. О боли. О цене света. О том, что самое сильное волшебство – это способность любить и прощать, даже когда мир кажется жестоким. И о том, что иногда спасение приходит из самых неожиданных, даже пугающих мест.

Он подошел к телефону и набрал номер Ани.

– Привет, это Артём. Извини, что рано... Не хотел ли ты сегодня встретиться? На завтрак? Мне есть что тебе рассказать. Очень важное. И ... я хочу тебя видеть.

Голос в трубке ответил что-то теплое, сонное и радостное. Артём смотрел на осколок в своей руке, в котором играли первые лучи солнца. Он больше не был один. Он был дома. И мир, со всеми его тенями и светом, был бесконечно прекрасен. Он заплакал. Слезами благодарности и бесконечной, выстраданной доброты. И где-то в глубине души ему показалось, что очень тихий, почти неуловимый голос прошептал: "Спасибо..."

Глава 6: Отражение в Осколке.

Прошли годы. Квартира на окраине Москвы давно сменилась на светлую, уютную в центре. В ней пахло кофе, свежей выпечкой и детским смехом. Артём сидел на полу в гостиной, строя башню из кубиков с кареглазым четырехлетним сорванцом, Мишей. София, их годовалая дочка, сосредоточенно пыталась засунуть погремушку в рот плюшевому мишке.

Аня, теперь уже его жена, поставила на стол поднос с круассанами и двумя кружками кофе. Она улыбнулась, глядя на мужа и детей. Улыбка ее была такой же теплой, как и в тот день в кафе, только теперь в ней было еще и глубокое, зрелое счастье.

– Папочка! Падай! – требовательно крикнул Миша, указывая на почти достроенную башню.

Артём с преувеличенным ужасом подул на конструкцию. Кубики с грохотом разлетелись по ковру. Миша залился счастливым смехом. София, испугавшись грохота, надула губки, но увидев смех брата, тоже засмеялась своим булькающим смехом.

Артём поднял взгляд на Аню. В ее глазах он читал ту же бесконечную благодарность за эту простую, совершенную сцену, что и в его душе. Он встал, подошел к жене, обнял ее и поцеловал в макушку.

– Спасибо, – прошептал он.

– За что? – улыбнулась она.

– За все.

Он отошел к старому книжному шкафу. На самой верхней полке, в красивой, неглубокой тенистой шкатулке из темного дерева (напоминавшей зеркальную раму), лежал тот самый осколок. Он достал его. Крошечное стеклышко, отполированное временем и прикосновениями до идеальной гладкости, лежало у него на ладони, отражая свет лампы и улыбки его семьи.

Артём смотрел на осколок. В нем не было больше голосов, не было потока чужих воспоминаний. Но когда он смотрел в его глубину, он чувствовал... связь. С тем, что было. С той болью, что его сломала и переродила. С тем странным существом, которое пожертвовало собой, чтобы дать ему шанс.

Он чувствовал эхо мировой боли – легкую грусть в песне за окном, тревогу в новостях, чье-то одиночество в толпе. Но теперь это не подавляло. Это делало его более чутким. Более человечным. Он научился не просто видеть добро, но и быть его источником. Для своей семьи. Для друзей. Даже для незнакомцев. Он понял, что прощение – это не разовый акт, а ежедневная практика. В первую очередь – прощение самого себя за не идеальность.

Он поднес осколок к губам и тихо прошептал:

– Спасибо. Я помню.

За окном светило солнце. Жизнь, со всеми ее сложностями и радостями, шла своим чередом. И в маленьком осколке разбитого зеркала, как в капле утренней росы, отражался целый мир. Мир, который Артём научился не бояться, а любить. Со всеми его тенями и светом. Потому что он знал: самые сильные чары – это не фантастика. Это способность любить, прощать и видеть искру добра даже в самых темных осколках жизни. А самое главное волшебство – это сотворить дом и семью там, где когда-то была лишь холодная пустота. И это волшебство было вполне реальным, стоило лишь поверить в него и заплатить свою цену.

Он положил осколок обратно в шкатулку, вернулся к жене и детям, подхватил на руки визжащего от восторга Мишу и прижал к себе. Сердце его было полно. Полно любви. Полно жизни. И легкой, светлой грусти, которая лишь оттеняла счастье настоящего момента. Он был дома. Навсегда.

Его хозяева — чемпионы мира по игре в Шерлока. Он прятался за шторой, в ванной, под кроватью и за диваном... Однажды его долго не могли найти, и он очень расстроился, когда они отодвинули мусорное ведро. Он сидел за ним, не издавая ни звука, и робко надеялся. Каждый раз, когда его находили, он тяжко вздыхал и шёл, как на распятие, надевать ошейник. На всякий случай перед выходом он смотрел на хозяев взглядом: «Подайте, Христа ради, люди добрые», — но это никогда не срабатывало.

Хозяева пытались тянуть за ошейник, но он тормозил всеми лапами и прижимался к ноге. Мне ничего не оставалось, как встать — и он медленно, лениво и обречённо поплёлся дальше. Перед поворотом он оглянулся на секунду, глянул на меня с прищуром — мол, «Ну и скотина же ты, Димка. Хорошо же сидели!» — и понёс нажитое за день туда, на полянку, куда его каждый день водят хозяева.

— Зато не лает, — как-то робко пытались оправдать чемпиона мира по лени его хозяева. — Даже это ему лень. Он, когда злится, тяжело, обречённо вздыхает и уходит в ванную, — не без улыбки подытожили владельцы мировых запасов вселенской кручины.

Но ничто человеческое ему не чуждо, и когда все уже спят, он выходит из ванной, запрыгивает на кровать, ложится на подушку между ними — и ему снятся сны про то, как завтра никуда не надо будет идти.

Так что странные товарищи есть и среди животных.

И собаки. Той самой, с хитрой искоркой в бесконечно умных глазах. С хвостом, что вечно описывает самые безумные траектории.

Мы будем идти вечно. У нас не будет цели.

Будет только она и я.

Когда она устанет, я дам ей воды, поцелую в нос и поглажу. Когда устану я, она прижмется своим тëплым боком и мы уснëм.

В моей флажке не закончится коньяк. А в рюкзаке вода и вкусняшки для нас двоих.

Наш путь будет вечен. Мы пройдëм бесчисленное количество дорог.

Леса, горы, поля... Я не буду еë торопить. Пусть нюхает каждый куст. Нам больше некуда торопиться.

Мы достигли цели... Наша цель это мы. Мы.

Я понимаю, что не готов с ней расстаться. Никогда.

Вы можете спросить, а как же жена, ребенок, друзья наконец?

Всë просто. Мы все изначально свободны и у каждого свой путь. Свой рай. Я был бы бесконечно рад встретить их в этом невероятном путешествии. Поцеловать, обнять, пожать руку и перемолвится парой-сотней слов. Но потом мы пойдем дальше... Я и моя собака. Мир бесконечен, как и наша с ней дорога.

Недолго думая сантехник затрамбовал пакет с мусором в рядом стоящую урну и смачно плюнул.

— Какой кошмар! — возмутилась Людмила. — Ну разве так можно, Валерий Иванович? Люди ведь потом жалуются.

— А хочешь, я тебе анекдот матерный расскажу? — улыбнулся сантехник. — Вчера в интернете вычитал. Значит так...

Голос у Валеры был басовитый, громкий.

— Нет уж, увольте. Вы, Валерий Иванович — гопник, а я человек интеллигентный. У меня шок случится, от ваших анекдотов.

— Какие мы нежные, — усмехнулся Валера.

Наконец, их беседа закончилась, и они направились в дом под номером тридцать пять. Валера шёл позади Людмилы и любовался её точёной фигурой.

"Да, хороша... И почему она так реагирует на мои анекдоты? Наверное, считает себя самой умной. Видали мы и не таких".

Оказавшись рядом с домом, они поспешили к чердачной лестнице и уже через минуту проникли внутрь крыши. Там было темно. Растянутые повсюду провода, словно бельевые верёвки мешали идти. Пахло голубиным помётом.

— Валерий Иванович, сюда! — крикнула Людмила.

Сантехник шёл на её голос, попутно запинаясь о всякий хлам. Он слышал гул, сквозь который пробивался мат и хохот. Валера знал этот гул, ведь ему приходилось не раз посещать подобные чердаки. Теперь это была обязанность каждого жителя города, да и не только города. Тонкие, похожие на человеческие голоса были повсюду.

— Кажется, здесь, – сказала Людмила.

Чтобы не испугать обитателей чердака, женщина достала мобильный только тогда, когда они подошли к нужному месту. Вспыхнул фонарь, и белый холодный свет проявил небольшое пространство вокруг. Повсюду были деревянные ячейки, заполненные гномами. Гномы щурились, прикрывая маленькими ручонками глаза, бранились. Новорождённые гномы плохо переносили свет.

— Ну, и? — обратился к Людмиле Валера. — Что случилось-то? Я по твоей милости на заявку опоздаю.

— Вот, полюбуйтесь! — воскликнула Людмила, указав на маленького гнома рукой. — Матвейка, шесть месяцев, отказывается есть кашу. Третий день голодом. Пьёт одну только воду.

— Так-так-так, — покачал головой Валера и навис над гномом. — Кто это тут у нас такой бесстрашный?

— Урод! — пропищал гном. — Хамло подвальное!

— Только вы полегче с ним, Валерий Иванович. Он ещё маленький.

Сантехник замахнулся газовым ключом и воскликнул: — Ешь! Я кому сказал!

— Понял! Понял! — пропищал гном Матвейка и засуетился.

Он уткнулся мордой в железную миску и начал жрать засохшую кашу. Миска то и дело подпрыгивала, грохотала. Матвейка чавкал, словно молочный поросёнок.

— Вы наш спаситель, — сказала Людмила. — Ведь погиб бы малыш. Жалко.

— Да ладно, не благодари. Обращайся, если что. А сейчас мне пора.

Валера спускался по ржавой лестнице и вдыхал утренний воздух города. С железной дороги доносился скрип колёсных пар. Трубы ТЭЦ привычно отравляли атмосферу.

"Дурные создания, глупые, — думал Валера. — Вот если бы не Люда, то не полез бы в эту преисподнюю. Ну а с другой стороны, помер бы гном, так управляющую бы нашу затаскали по судам. И когда они улетят в свою Андромеду? Устали уже все".

Через несколько секунд Валера оказался на тротуаре. Стряхнув чердачную пыль с куртки, он направился на заявку в тринадцатый дом. Там потекла чугунная батарея, и жильцы ждали сантехника уже целый час.

* * *

Шли дни и недели. Валера трудился, выполняя однообразные заявки. Всё те же угрюмые лица жильцов, всё те же вонючие подвалы.

В свои пятьдесят Валера был бобылём, но мысли о дамах его посещали частенько.

"Найти бы добрую, за сорок, — думал Валера, лёжа в кровати. — Чтобы понимала меня, как мужчину. Можно с ребёнком, а ежели его нет, то можно и усыновить мальчишку. Я ведь должен кому-то передать свои знания".

Вот только с женщинами у него всё как-то не складывалось. Они считали его грубым и лишённым романтики человеком. Валера страдал из-за своего скверного характера, но ничего поделать не мог.

Иногда он приходил на очередную заявку в добротном костюме, который когда-то подарил ему богатый брат из Сургута. От Валеры даже приятно пахло дорогим одеколоном. Дамы часто встречали его с улыбкой и предлагали чашечку чая или чего-нибудь покрепче. Всё рушилось, когда Валера начинал шутить или рассказывать матерные анекдоты из интернета. Женщины охали, а иногда даже падали в обморок.

Порой Валера вспоминал пыльный чердак тридцать пятого дома, плакал. Маленький гном Матвейка всё же не давал ему покоя.

"Как он там? — думал Валера. – Наверное, горюет, чертяка".

* * *

— Ты мне скажи, Люда, когда спецодежду привезут? – спросил Валера.

Они сидели в кабинете управляющей и обсуждали рабочие моменты.

— Привезут, Валерий Иванович. Обязательно привезут. А хотите чайку с вареньем?

— Не откажусь. Редко когда за мной какая-то дама ухаживает. Приятно даже.

Людмила улыбнулась и начала хлопотать, а Валера изредка поглядывал на неё. Когда их глаза встречались, Валера улыбался, поблёскивая стальными коронками. Людмила сразу же краснела и отводила взгляд.

"Может, сказать ей об этом? – думал Валера. – Нет, не поймёт. Лучше промолчу".

Уже через несколько минут они пили чай. Людмила сидела за столом, подперев подбородок ладонью, и смотрела в монитор, а Валера прихлёбывал кипяток из чашки, озираясь по сторонам.

— Люда, вот хочу спросить.

Валера кашлянул и начал брякать пальцами по лакированной столешнице.

— Конечно, Валерий Иванович, спрашивайте. Я помогу.

– А вот как ребёнка усыновить? Нет-нет, ты не подумай чего. Знакомый интересуется. Мне это точно не нужно.

Людмила улыбнулась.

– Да я ничего такого и не подумала, Валерий Иванович...

В воздухе повисла неловкая пауза. Люда рассеянно водила пальцем по ободку чашки.

— А знаете, есть у меня один человек. Если хотите, я могу всё выяснить.

— Лады, буду должен. С меня анекдот.

— Нет уж, – засмеялась Людмила. — Давайте как-нибудь без ваших анекдотов.

* * *

В один из будничных дней наш герой менял батарею на заявке. Он насвистывал популярный мотив из интернета и улыбался пожилой хозяйке. Наконец, работа была сделана, и Валера отправился ванную комнату, чтобы помыть руки.

— Вот, возьмите, — сказала женщина и протянула Валере горсть конфет. — Детишки будут рады. Вкусные конфетки, свежие.

— Да нет у меня никого, — засмеялся Валера. — Один я как в поле ветер.

— Да как же? Такой красавец и один.

— Ну, ничего, — Валера положил руку на плечо бабушки. — Скоро всё изменится. Усыновлю. В общем, возьму приёмыша.

— Ой! Бог ты мой. Ну это ведь дело-то хорошее. Мальчишку?

— Нет, этого, милая леди, я вам не скажу. Секрет! Если кто-то узнает, будет крутить пальцем у виска. Скажут, сбрендил. А хотите, я вам анекдот расскажу? Хотя нет, в этот раз не буду.

Уже через минуту Валера спускался по лестнице и думал о Людмиле: "Нет, дружище, это не любовь, это что-то зрелое и осознанное. И всё же она не чужой для меня человек".

После заявки Валера забежал в книжную лавку и купил собрание стихов Есенина, а потом позвонил Люде, пригласил её на речку. Она колебалась, но всё же приняла предложение.

* * *

— Мне приятно, Валерий Иванович, что вы меня пригласили, — сказала Людмила.

Они сидели на берегу реки у костра и любовались закатом. Над огнём висел закопчённый чайник, а назойливые комары лезли во все щели.

– Мне тоже. Я давно так близко не общался с женщинами.

— Какой красивый закат, – сказала Людмила. — В городе такого заката не увидишь.

Валера накрыл ладонью руку Людмилы, и они просто молчали.

— Вы как-то спрашивали про усыновление. Я кое-что узнала.

Костёр потрескивал, шипел и стрелял искрами в разные стороны.

— Ты помнишь Матвейку?

— Да, кажется, помню. Чердак тридцать пятого? Верно?

— Верно... Я хочу его усыновить.

Людмила мгновенно изменилась в лице.

— Но зачем?! Он всего лишь глупый и ленивый гном. С тех пор как они приземлились на Землю, всё стало только хуже.

Повисла неудобная пауза.

"Я был лучшего о тебе мнения, — думал Валера, глядя в её прекрасные голубые глаза. — Ну коли так, справлюсь. Мне не привыкать".

Какое-то время они сидели молча. Чайник пыхтел, позвякивая крышкой. Берёзки шелестели листьями на ветру.

— Мне кажется, — нарушил тишину Валера, — он добрый и нуждается в человеческой теплоте.

— Странно всё это... Вы меня огорчаете, Валерий Иванович.

Свидание закончилось. Валера убрал палатку в "УАЗ", затушил костёр, и они отправились в город.

* * *

— Этот — двойка, а вон тот — тройка, — говорил Валера, разложив газовые ключи на столе. — Тройка больше, длиннее.

Матвейка сидел в кресле и глядел вдаль, словно искал чего-то в глубине комнаты.

— Нет, корешок, так не пойдёт. Смотри и запоминай.

– Батя! — внезапно оживился Матвейка. — А ты пельмени сваришь?

— Ты, Матвейка, лучше бы уму-разуму набирался. Ты ж теперь мой сын. Я ещё лён научу мотать. Увлекательнейшее дело.

— А колбасу копчёную купишь? Очень хочется.

— Тьфу ты!

— А икру... кабачковую?

— Вот отправлю тебя в галактику Андромеды, если не перестанешь паясничать.

— Местный я! — огрызнулся Матвейка. — Родился на чердаке тридцать пятого дома. Стало быть, землянин.

"Славный парень, — думал Валера, глядя на гнома, – смышлёный. Я из него сделаю человека. Ну а Люда меня всё равно не поймёт. Ничего-ничего, как-нибудь проживём".

Теперь Валера каждый вечер проводил с новоиспечённым сыном. Он учил ленивого гнома сантехническому ремеслу. И надо сказать, учил успешно. Уже через месяц Матвейка мог запросто заменить сифон какой-нибудь одинокой старушке, или поменять кран-буксу в смесителе. Гном даже научился делать липовые чеки, если была возможность замутить немного деньжат.

Когда у Матвейки что-то хорошо получалось, Валера хлопал его по плечу и говорил: — Молодец, Матвейка, моя школа. Весь в батю.

Бывало, по ночам Матвейка бредил, кричал сквозь сон: — Не хочу на чердак! Там страшно.

Сразу же в спальню забегал взволнованный Валера, и гном успокаивался.

— А где находится галактика Андромеды? — спрашивал сонный Матвейка.

— Далеко... Очень далеко. Там жили твои предки, сынок.

— Должно быть, там красиво?

— Конечно, красиво. Засыпай, нам завтра на работу.

После мужчина уходил в ванную и подолгу стоял перед зеркалом.

"Не примет она меня с Матвейкой, — думал Валера, разглядывая свою седую щетину. — Ой не примет. Да и грубый я как гусеничный трактор, а меняться не хочу. Слабак".

* * *

— Давай, Матвейка, немного осталось! — пыхтел Валера, обхватив трубу.

Они взбирались по водостоку на четвёртый этаж. Валера был облачён в свой добротный костюм, а Матвейка — в перешитые под гнома рубашку и брюки. Матвейка одной рукой держал букет хризантем, а другой обнимал водосток.

"Страшно... – думал Валера, попутно разглядывая трещины на серых кирпичах фасада. — А что она скажет? Может, прогонит прочь. Хотя зачем сейчас об этом. Главное, с трубы не сорваться. Ещё и Матвейку втянул в это дело, романтик хренов".

Через несколько минут они перелезли через бортик и постучали в окно. Какая-то пожилая женщина открыла форточку и сразу же обложила их отборным матом, дав понять, что Людмила этажом выше.

— Я ж тебе говорил, плохая идея, — сказал Матвейка.

— Заткнись! Батя знает, что делает.

Они вернулись на водосток и уже через минуту оказались на нужном этаже.

Люда, облачённая в домашний халат, распахнула балконную дверь.

— Валерий Иванович?! — воскликнула она, прикрыв ладонью рот.

— Это мы, Люда. Сынок мой Матвейка и я.

Они стояли перед ней как два бедных родственника. Матвейка держал букет и смотрел в пол.

— Ну же! — Валера ткнул гнома в бок. — Я тебя как учил?

— Это вам, мама, — сказал Матвейка и протянул букет.

Женщина разразилась смехом.

— Тьфу на тебя! — выругался сантехник. — Людмила Макаровна, вы нас неправильно поняли. Он не это имел ввиду.

— Людмила Макаровна? Вы ещё меня так никогда не называли. А хотите чаю с рыбным пирогом?

— Не откажусь, — сказал Валера. — Очень хочется чаю.

— Ну так пойдём те же.

Женщина отодвинула тюль и поманила рукой. Нежданные гости вошли в комнату.

— Красиво тут у вас, — сказал Валера, окинув взглядом помещение.

— Да что вы, Валерий Иванович, обычная квартира.

Матвейка сбросил свои штиблеты, которые были немного не по ноге, и рванул в коридор. Когда Людмила и Валера вошли в кухню, перед ними открылась следующая картина: дверца холодильника была открыта. Короткие ноги, облачённые в похожие на шорты перешитые брюки, свисали с верхней полки. Чавканье разносилось по кухне.

— Матвейка! — рявкнул Валера.

— Ничего-ничего, – улыбнулась Людмила. — Малыш наверняка голодный.

— Да что вы, Людмила Макаровна. Он перед выходом кастрюлю перловки навернул. Это обычная жадность.

— Ладно вам, он же ещё ребёнок. Растущий организм.

Весь вечер они пили чай и смеялись. Валера рассказывал стихи Есенина, которые выучил накануне свидания, а Людмила слушала и восхищалась.

* * *

Гном Матвейка вырос и вместе с собратьями улетел в галактику Андромеды искать новую планету для проживания. Его всё же потянуло в родные места, несмотря на любовь приёмной семьи. Валера, конечно же, горевал, плакал, но потом решил, что так действительно будет лучше, ведь с Людой они жили, что называется, душа в душу. Вскоре Валера бросил профессию сантехника и начал писать стихи. Его настолько впечатлил Есенин, что теперь он не представлял и дня без творчества. Со временем он здорово изменился, стал носить очки, а мусор выбрасывал теперь исключительно в мусорный бак. Валера обрёл своё долгожданное счастье. Он встретил любовь всей жизни и, наконец, перестал рассказывать матерные анекдоты.

Вот такая история, друзья, приключилась в небольшом сибирском городке. Хотите — верьте, хотите — нет.