Истории и легенды

Этот ролик на ютуб: https://www.youtube.com/watch?v=qfl-R6w96sI

В этом ролике мы собрали самые странные мифы о сотворении мира со всего света. Откуда появилось все, что нас окружает? Люди всегда задавались этим вопросом (и задаются им до сих пор), а вариантов ответа на него - великое множество.

Мы привыкли, что мир творит высшее существо, но индейцы хопи, например, верят что мир появился из песни, а представители народа ЯО - что мир соткали искусные мастера, а еще в этом видео я расскажу про Аннунаков с планеты Нибиру и пришельцев с Сириуса. Приятного просмотра!

Уже ближе к завершению учёбы в Вузе (самый конец 50-х), матушка встретила моего реального отца и жизнь пошла по новому руслу. Меня назвала в честь того погибшего Вадима. Отец с этим согласился. Собственно пост именно об этом, - в результате какой такой случайности (роковой или счастливой) ваша жизнь пошла совершенно по новому сценарию. Ждём историй!

Великий русский историк С. М. Соловьев тонко почувствовал влияние семейных неурядиц на формирование характера маленького Петра: «Спокойная, правильная обстановка во время младенчества способствует правильности развития, не ускоряет его в ребенке; напротив, печальная доля в младенчестве, гонения, бури способствуют раннему развитию в детях способных».

С пятилетнего возраста началось обучение Петра. Необходимо было подыскать подходящего учителя. Наталья Кирилловна просила царя Федора найти для этой цели человека «кроткого, смиренного, божественное писание ведущего». Присутствовавший при этом разговоре боярин Соковнин сказал: «Есть на примете муж кроткий и смиренный и всяких добродетелей исполнен, в грамоте и писании искусен, из приказных – Никита Моисеев сын Зотов».

Федор Алексеевич тут же отдал приказ представить ему Зотова. Когда тот явился, государь принял его милостиво, пожаловал к руке и «велел читать перед собой и писать». Присутствовавший при этом экзамене знаменитый ученый, архиерей Симеон Полоцкий одобрил кандидатуру Зотова на роль учителя.
Тогда Никиту отвели к Наталье Кирилловне, которая встретила пришедших, держа за руку маленького Петра.
– Известна я о тебе, – сказала она Зотову, – что ты жития благого и Божественное Писание знаешь; вручаю тебе единородного сына моего. Прими его и прилежи к научению божественной мудрости и страху Божию и благочинному житию и писанию.
Тот упал к ногам царицы и вне себя от страха проговорил: «Несмь достоин прияти в хранилище мое толикое сокровище…».
Наталья Кирилловна велела ему встать.
– Прими от рук моих, – настоятельно проговорила она, – не отрицайся принять; о добродетели и смирении твоем я известна.
Зотов остался лежать, «помышляя свое убожество». Тогда царица решительно повелела ему встать, пожаловала к руке и приказала явиться утром, чтобы начать обучение царевича.

На следующий день в присутствии царя Федора патриарх отпел молебен, окропил нового ученика святой водой, благословил его и вручил Зотову. Тот посадил царевича на стульчик, раскрыл букварь, дал ученику указку и, «сотворив ему земное поклонение», начал учение.

Никита Моисеевич оказался хорошим педагогом, учитывавшим особенности темперамента маленького Петра, которому трудно было усидеть на месте. Зная общую для всех детей любовь к книгам с картинками, он попросил Наталью Кирилловну дать указание о подборе соответствующей литературы. Царица повелела дьякам найти в домашней государевой библиотеке «книги с кунштами (от немецкого kunst - искусство), и книги многая знатных во вселенной городов». Были там и миниатюры, изображающие «грады, палаты, здания, дела военные, великие корабли и вообще истории лицевые с прописьми», то есть иллюстрированные с текстами.
Эти «куншты» Зотов развесил по стенам комнаты царевича, создав наглядную картину всемирной истории и современного состояния европейских стран. Когда мальчик «в учении книжном слишком утруждался», Никита «в увеселение» рассказывал ему «о блаженных делах родителя его, царя Алексея Михайловича, и царя Ивана Васильевича, храбрые их и военные дела, и дальние нужные походы, бои, взятие городов и колико претерпевали нужду и тяготу больше простого народу, и тем коликие благополучия государству приобрели, и государство Российское распространили». При этом учитель водил Петра из одной комнаты в другую, снимал с полок нужные книги, а попутно знакомил его не только с «историями», но и с азами других наук.

Разумеется, Зотов мог вести преподавание лишь в рамках собственных, не очень обширных, знаний, но для начального образования этого было вполне достаточно. Царевич быстро и легко научился читать «остро и памятью», то есть наизусть, Евангелие и Апостол, знал порядок церковной службы, умел петь на клиросе «по крюкам» (нотам). Правда, писал он неразборчиво; его почерк до сих пор служит предметом мучений специалистов по Петровской эпохе. Кроме того, Петр навсегда остался не в ладах с орфографией и допускал на письме ошибки, от которых был свободен любой грамотный канцелярист того времени.
В целом же, по оценке историка Н. И. Павленко, Петр получил образование «весьма скромное, если не скудное», не пройдя в годы обучения даже курса, который обычно преподавали царевнам. «Между тем, – отмечает историк, – в зрелые годы Петр обнаруживал глубокие познания и в истории, и в географии, артиллерии, фортификации. Этим он обязан собственной одаренности, неутомимой тяге к знаниям и готовности всегда учиться».

Царь Федор, слабый здоровьем, умер 27 апреля 1682 года, за месяц с небольшим до того, как Петру исполнилось десять лет. Мальчик был провозглашен царем в обход другого старшего брата, Ивана (полнокровного брата умершего Фёдора, но бывшего недееспособным), что привело к стрелецкому бунту – страшному событию в жизни ребенка. На глазах маленького государя родственников и друзей его матери поднимали на пики, рубили на куски, били кнутом, жгли раскаленным железом.
Впоследствии приближенные к Петру люди рассказывали иностранцам, что во время ужасов мятежа юный царь сохранял удивительное спокойствие и даже нисколько не изменился в лице, наблюдая дикие кровавые сцены. Современники были склонны видеть в подобном самообладании «признак будущего величия».
Но если взглянуть на ситуацию с высоты современных представлений о детской психологии, то можно констатировать, что, по всей видимости, ребенок находился в шоковом состоянии, включилась защитная реакция организма, не позволяющая впасть в истерику или потерять сознание при виде зверских убийств. Ужас был загнан вглубь, что сказывалось впоследствии: проявлявшиеся на протяжении всей жизни Петра Великого нервные тики, частые пароксизмы эпилепсии (полного подтверждения у Петра этого недуга нет), внезапные приступы животной ярости – всё это возникло оттуда, с кремлевской площади. Можно не сомневаться, что нервный впечатлительный ребенок в кошмарах вновь и вновь переживал страшные сцены майского дня 1682 года: видел перекошенные от ненависти лица озверевших стрельцов, отрубленные части человеческих тел и лужи крови на мраморных плитах, слышал яростный вой толпы, предсмертные хрипы и вопли истязаемых. И он вырос таким, каким мы его знаем, – личностью с удивительным смешением пороков и добродетелей.

Итогом стрелецкого бунта стало провозглашение диумвирата царей Ивана и Петра при регентстве их сестры Софьи. Наталья Кирилловна была низведена до положения опальной царицы и сочла за благо держаться подальше от кремлевских палат. В 1683 году она вместе с сыном и маленьким двором переехала в Воробьево, а затем – в Преображенское; в этих подмосковных селах они жили преимущественно в теплое время года. С 1685 года Коломенское и Преображенское становятся основными местами их обитания. Здесь вдовствующая царица с сыном, по выражению современника, князя Бориса Ивановича Куракина, жила «тем, что давано было от рук царевны Софьи», постоянно нуждалась в средствах и вынуждена была тайком принимать денежную помощь от иерархов Русской церкви.

Тем не менее им приходилось бывать и в Кремле: юный Петр по положению царя был обязан принимать участие в придворных церемониях, которых насчитывалось великое множество. По установленной Алексеем Михайловичем традиции царская семья периодически отправлялась в Троице-Сергиев, Чудов (кремлёвский) и другие монастыри. Оба царя и правительница участвовали в крестных ходах в Кремле. Неукоснительно отмечались многочисленные семейные праздники и памятные даты: именины всех членов царствующего дома, годовщины смерти царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича.
Тяжелым испытанием для непоседливого Петра являлись пышные и величественные церемонии приема иностранных послов, где молодым царям отводилась декоративная роль. Для Ивана и Петра был изготовлен двойной трон из серебра с высокой и широкой спинкой; за ней скрывались русские дипломаты (а иногда и сама Софья Алексеевна) в роли своеобразных суфлеров, подсказывавших мальчикам, как надо себя вести и что говорить чужеземным гостям.

Одну из таких церемоний описал в 1683 году секретарь шведского посольства Кемпфер: «В приемной палате, обитой турецкими коврами, на двух серебряных креслах под святыми иконами сидели оба царя в полном царском одеянии, сиявшем драгоценными каменьями. Старший брат, надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя, сидел почти неподвижно; младший смотрел на всех; лицо у него открытое, красивое; молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью. Удивительная красота его поражала всех предстоявших, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских. Когда посланник подал верящую грамоту и оба царя должны были встать в одно время, чтобы спросить о королевском здоровье, младший, Петр, не дал времени дядькам приподнять себя и брата, как требовалось этикетом, стремительно вскочил с своего места, сам приподнял царскую шапку и заговорил скороговоркой обычный привет: "Его королевское величество, брат наш Карлус Свейский, по здорову ль?"».

Одиннадцатилетний Петр, по отзывам очевидцев, в то время более походил на шестнадцатилетнего юношу. Он был высок ростом, силен, отличался пытливостью ума, быстротой реакции и умением мгновенно оценить происходящее. В то же время в его характере сохранялись детские черты: непоседливость, непосредственность, нетерпеливость. Впрочем, они были свойственны Петру и в зрелые годы. Надоевшие в детстве пышные кремлевские ритуалы на всю жизнь определили ненависть царя к всякого рода церемониям, чопорности и представительности.

Мальчику было скучно и тяжко во дворце, он рвался на улицу – на простор, на воздух. Там он играл со сверстниками, не делая между ними никаких различий; его приятелями становились и княжата, и дети стольников и окольничих, и сыновья конюхов и поваров. Во всей этой пестрой компании юный Петр верховодил не только по положению царя, но и на правах прирожденного лидера – самого сильного, активного и заводного из мальчишек. Его удивительная харизма проявлялась уже в раннем возрасте, это был вождь от Бога.

Преобразовательная деятельность великого монарха выросла из игры, неукротимой тяги к познанию и разнообразным практическим занятиям. Постепенно забавы на просторах Преображенского и Воробьева приобрели настоящий воинский характер. Из Оружейной палаты и Воинского приказа по требованию царского величества стали привозить уже вовсе не игрушечные пищали, карабины и мушкеты. Вскоре для игры потребовались порох и свинец. В 1683 году, одиннадцати лет, Петр во главе целого отряда сверстников занимался стрельбой из мушкетов в цель.

Вскоре юный царь начал «верстать в свою службу» молодежь из числа спальников и дворовых конюхов, а потом из сокольников и кречетников. Так было образовано две роты «потешных» солдат, которые «прибором охотников» из молодых дворян и других «чинов», в том числе даже из боярских холопов, разрослись в два батальона, около трехсот человек в каждом. Это уже не были «игрушечные» солдатики: за свою «потешную» службу они получали жалованье.

В 1685 году «потешные» под барабанный бой промаршировали полковым строем через Москву из Преображенского в Воробьево. А в следующем году четырнадцатилетний царь завел при своем войске настоящую артиллерию под руководством «огнестрельного мастера» капитана Федора Зоммера.
Управляться с тяжелыми пушками Петр и его сверстники были еще не в состоянии, поэтому молодой царь взял из Конюшенного приказа «охочих к военному делу» стряпчих-конюхов Сергея и Василия Бухвостовых, Якима Воронина, Данилу Кортина, Ивана Нагибина, Ивана Иевлева и Сергея Черткова и назначил их «потешными» пушкарями. Когда окружавшая Петра молодежь подросла настолько, чтобы вместе с взрослыми образовать «регулярный» полк, все они оделись в мундиры европейского образца. Первым иноземный мундир надел Сергей Леонтьевич Бухвостов – самый ревностный среди «потешных» солдат. Впоследствии Петр заказал бронзовый бюст этого «первого русского солдата», как он называл Бухвостова. Ныне памятник ему поставлен возле станции метро «Преображенская площадь».

В числе «потешных» солдат рано появился Александр Меншиков, в 1687 году в офицеры одного из батальонов был зачислен 26-летний Иван Бутурлин. Чуть позже «потешный» полк стал называться Преображенским по месту расквартирования. Бутурлин получил в нем чин премьер-майора, а сам Петр в 1691 году был произведен в сержанты. Мать подарила ему сержантский кафтан из красного сукна (правда, он не соответствовал форме: Преображенские мундиры должны были быть темно-зеленого цвета, однобортные, с золотыми шнурами и серебряными пуговицами).

В селе Преображенском, на берегу Яузы, была построена маленькая крепость со стенами, башнями, рвами и бастионами. Это наполовину деревянное, наполовину земляное сооружение было воздвигнуто по всем правилам фортификационной науки под руководством капитана Зоммера. При постройке крепости Петр работал в поте лица: рубил бревна, возил в тачке землю, помогал устанавливать пушки. «Потешный городок» получил название Прешпурх по имени знаменитой в то время австрийской крепости Пресбург, изображение которой юный царь, вероятно, видел на одной из учебных картинок Никиты Зотова.

Крепость начали осаждать, разделив «потешные» войска на защитников и атакующих, а затем взяли ее приступом. Осады и штурмы повторялись не раз.

В 1686 году под Прешпурхом на Яузе появились первые «потешные» суда – большая шняка (лодка с парусом, что-то вроде баркаса) и струг с лодками. Для подъема воды Яуза при впадении в Москву-реку в том же году была запружена плотиной.

Преобразовательная деятельность Петра I с ориентацией на европейские культурные и технические достижения началась с одного случая. Отъезжавший во Францию в качестве посланника князь Яков Лукич Долгорукий явился в Преображенское откланяться молодому царю. Вероятно, Петр поделился с дипломатом проблемами, возникшими при устройстве своих военных лагерей, и посетовал на трудности определения расстояний при артиллерийской стрельбе. Долгорукий сказал, что у него был немецкий инструмент, с помощью которого можно узнавать расстояния до цели, не сходя с места, да только его украли. Царь очень заинтересовался диковинкой и приказал князю Якову купить ее за границей.

Долгорукий вернулся в Россию через два года и привез этот инструмент – астролябию. Впоследствии Петр I вспоминал: «Я, получа́ оный, не умел его употреблять. А инструменты были астролябия да кокор или готовальня с циркулями и прочим. Но потом объявил я его дохтуру Захару фон-дер-Гульсту, что не знает де ли он? который сказал, что он не знает, но сыщет такого, кто знает; о чем я с великою охотою велел его сыскать, и оной дохтур в скором времени сыскал голландца, именем Франца, прозванием Тиммермана, которому я вышеписанные инструменты показал, который, увидев их, сказал те же слова, что князь Яков говорил о них, и что он употреблять их умеет; к чему я гораздо с охотою пристал учиться геометрии и фортификации».

Обучение пришлось начать с азов математики: Никита Зотов этому Петра не учил. Тиммерман объяснял молодому царю правила аддиции (сложения), субстракции (вычитания), мултипликации (умножения), дивизии (деления). После постижения основ математической науки Петр смог заняться геометрией и фортификацией, к чему так стремился.

Тиммерман вошел в ближайшее окружение царя. «Сей Франц, – вспоминал Петр, – чрез сей случай стал при дворе быть безпрестанно и в компаниях с нами».
Однажды летом они гуляли по селу Измайлово. Петр заглянул в старый амбар и увидел там большую опрокинутую лодку необычной формы.
– Что это такое – спросил царь.
– Это английский бот, – ответил Тиммерман. – Он ходит на парусах не только по ветру, но и против.
Петр захотел немедленно увидеть это чудо в действии, благо Измайловский пруд находился тут же. Но у бота не оказалось необходимой оснастки. Тиммерман пообещал найти человека, который смог бы починить и отладить маленькое судно. Через несколько дней он представил Петру пожилого голландца Карштена Брандта, который в скором времени исправил бот, оснастил его и спустил на Яузу, а затем начал плавать на нем вниз и вверх по реке, маневрируя парусами, поворачивая судно вправо и влево. Царь наблюдал за этой картиной с берега. «И зело любо мне стало», – вспоминал он.
Петр закричал, приказывая Брандту причалить к берегу, вскочил на бот и принялся сейчас же учиться управлять парусами. В этот момент впереди обозначилось создание российского флота и превращение России в морскую державу.

Петру исполнилось 15 лет, возраст отрочества. Детство закончилось, впереди его ждала очень непростая, насыщенная самыми разными событиями жизнь.
Но об отрочестве и юности Петра, возможно, в следующий раз.

Лишить народ человека, которым он гордится как величайшим из своих сынов, не является делом, предпринимаемым с охотой или легкомыслием, и тем более, если сам являешься представителем этого невроза.

С этих слов начинается первый очерк З. Фрейда "Моисей - египтянин", который входит в собирательную работу "Человек Моисей и монотеистическая религия". Этот разбор начнется с прямого цитирования, чтобы продемонстрировать читателю сложившуюся ситуацию, в которой находился Фрейд при написании этого труда.

Но, продолжая абзац, Фрейд настаивает, что национальные интересы не могут побуждать исследователя к отказу от истины.

Психоаналитики, в частности В. А. Мазин, склонны расценивать эту работу как "завещание", оставленное Фрейдом следующим поколениям психоаналитиков.

Но мы продолжим извлекать мысли из этой работы в том порядке, в котором были написаны три очерка.

З. Фрейд вводит предположение, что если Моисей был реальной исторической личностью, то вероятнее всего он был египтянином по своему происхождению, далее этот тезис будет аргументирован.

Первое, на что можно обратить внимание - это его имя. Имя Моисей на иврите звучит как Моше (Mosheh). Из предания нам известно, что это имя было дано младенцу, которого спасла дочь фараона из вод реки Нил.

Но еврейское ли это имя? Для чего дочери египетского фараона нарекать еврейским именем ребенка? Да и те воды, из которых достали Моисея, вряд ли были водами реки Нил.

Так египтолог Бристед в работе "Заря совести" (1934), на которую ссылается З. Фрейд, пишет о том, что Моисей - это египетское имя. Египетское слово "мосе" обозначает ребенка, поэтому можно встретить такие имена в полной форме: Амен-мосе, Птах-мосе и так далее. Эти имена можно перевести в полной форме как "Амоном подаренный ребенок" или же "Птахом подаренный ребенок". И само имя Мосе можно встретить в египетских памятниках. Так автор считает, что отец Моисея дал изначально ему имя, перед которым указывалось имя божества, но с течением времени божественное нарекание утерялось и этого мальчика начали звать просто Мосе.

(Мы можем наблюдать параллель между египетским Мосе и словно созвучное Моше, как зовут пророка на иврите)

З. Фрейд дополняет аргументацию египтолога Бристеда, приводя в пример имена египетских фараонов, содержащих -мосе (-mose): Яхмос (Ah-mose), Тотмес (Thoth-mose), Рамсес (Ra-mose).

Фрейда удивляет, что историки, которые были его современниками, не смогли поставить под сомнение национальную принадлежность Моисея к еврейскому народу - на то могли быть свои причины. Но этим первым очерком З. Фрейд намерен продемонстрировать практическое применение психоанализа, получив при помощи подобного метода весомые доказательства в пользу не-еврейского происхождения Моисея.

З. Фрейд обращает внимание на работу Отто Ранка "Миф о герое". Следуя этой работе, он воссоздает некий "усредненный миф" о национальном герое:

Такой миф будет включать следующие составляющие:

• Герой - ребенок знатных родителей.

• Рождению героя предшествовали различные трудности.

• Перед зачатием/рождением героя, происходит некое пророчество, в котором говорится об угрозе для отца, исходящей от этого младенца.

• Новорожденного спускают на воду в корзине/бочке.

• Ребенка спасают дикие звери или же люди низкого происхождения - его вскармливает звериная мать или простолюдинка.

• Выросший герой находит своих родителей и с одной стороны, он мстит отцу, с другой стороны - получает признание от других, тем самым добивается почета.

Под эту легенду подходят предания о целом ряде героев - на ум психоаналитикам сразу вспомнится Эдип, кто-то припомнит Рема и Ромула, Гильгамеша,  Персея, Геракла и тд.

Герой по Отто Ранку - это тот, у кого хватило смелости восстать против отца и в конце одержать победу, поборов его.

Легенда о рождении Моисея - это все тот же миф о герое: он рожден против воли отца и спасен вопреки злым намерениям.

Часть мифа, где ребенка кладут в корзину и он спускается по водам - это ни что иное как сам символизм рождения. Корзина - это матка, а вода - это амниотическая жидкость. Известно множество сновидений, где рождение символически представлено выходом из воды.

З. Фрейд обозначает источником этого вымысла простой "семейный роман" ребенка. Попробуем изобразить это:

• Первые годы ребенка - обоготворение отца, самих родителей - в сказках детям повествуют о царе и царицах, они же появляются во множестве сновидений, и они же соответствуют образам родителей.

• В процессе взросления ребенок занимает критическую позицию по отношению к своему отцу и родителям - это происходит вследствие разочарования, соперничества и тд.

• Две семьи в мифе - одна и та же семья для ребенка - такой она ему представляется в хронологии жизненных периодов. Выходит подобное восприятие: рожденный в царской семье, воспитывается в семье простолюдинов (не по рангу от рождения).

Однако в случае Моисея все обстоит иначе. Он - ребенок еврейских левитов. А воспитывался дочерью фараона как ее собственный сын.

Подобная аномалия в свою очередь озадачила многих исследователей, в частности Э. Майера. Он считал, что изначально все было иначе: ребенок родился в семье фараона, было пророчество об угрозе от этого ребенка. Младенца отправляют в воды Нила, а подбирает и воспитывает его еврейская семья.

Однако подобная легенда существовать не могла - для египтян Моисей не мог быть героем, но если это легенда еврейского народа, то она делала национальным героем иноземца.

З. Фрейд предлагает исследовать легенду о Моисее, используя психоаналитический метод. Итак, две семьи в мифе - нам известно, что это одна и та же семья, но в мифологическом ключе это семьи господ и простолюдинов. Если миф относится к реальной исторической личности, то одна из семей является реальной, а другая просто отдельно придумывается для того, чтобы миф мог достичь поставленных целей. В большом количестве случаев реальная семья героя - это бедная семья, в которой он рождается и вырастает. Божественная / царская семья, в которой якобы рождается тот, кому суждено быть героем, и из которой он изгоняется - это мифотворческий вымысел.

Фрейд приходит к выводу, что Моисей был рожден египтянином и происходил из царственной семьи, однако легенда должна была сделать из него еврея. Вода в легенде о Моисее преобразуется из средства принесения ребенка в жертву, в средство его спасения.

Жизнь простого героя проходит так, что он начинает путь с низов и постепенно возвышается. Герой Моисей снисходит с высокого поста до народа Израиля.

З. Фрейд признает, что его доводы все еще могут быть недостаточными для обоснования происхождения Моисея из египтян. Но для чего тогда Фрейд публикует это исследование в журнале Imago?

Если принять предположение, что Моисей египтянин, то открываются весьма интересные перспективы: возможность понять основу ряда характерных черт и особенностей законов и религий, которые дал Моисей еврейскому народу, а также возможность прийти к важным соображениям по поводу происхождения монотеистических религий.

Этим заканчивается первый очерк. И мы пока на этом также остановимся.

Библейская заповедь хранить субботний покой соблюдалась даже во время войны, перед лицом вооружённого неприятеля (1-я Книга Маккавеев 2:32-33).
Во времена Иисуса почитание субботы было доведено до крайности. Фарисеи в мелочных подробностях регламентировали поведение иудея в субботу, многие из этих правил потом перекочевали в Талмуд. В этот день запрещалась, к примеру, всякая врачебная практика. Исключение делалось только для тех больных, которым без срочного врачебного вмешательства грозила смерть. Иисус исцелял в основном хронических больных (слепых, хромых, парализованных), и делал это, в том числе, и в субботу, отчего выглядел явным нарушителем раввинских предписаний. Предусматривалась ли за это нарушение высшая мера наказания? Да. Как известно из Торы, человека, собиравшего дрова в субботу, Моисей приказал забить камнями до смерти (Книга Чисел 15:32-36). Действия Моисея служили прецедентом для раввинского законодательства. В Мишне говорится, что осквернитель субботы подлежит побитию камнями (Санхедрион 7:4). Другое дело, что, противясь фарисейским правилам, Иисус не был одинок. Он выражал настроения умеренной части еврейского общества. И даже среди раввинов находились такие, которые выступали против мелочной регламентации и всякого субботнего ханжества. В Талмуде записано изречение, подобное тому, что говорил Иисус: «вам дана суббота, а не вы субботе» (Второзаконие 85a).

Что касается обвинений в связи с бесами и Вельзевулом, то это легко можно было привязать к колдовству, запрещённому Торой и также наказывавшемуся смертью (Второзаконие 18:10-11). Средневековые авторы «Тольдот Иешу» представляют основателя христианства именно таким чародеем-заклинателем, оживляющим глиняные статуэтки, летающим по воздуху (что довольно близко к хождению по водам), заговаривающем дерево, на котором его собираются повесить. Но, судя по Евангелиям, Иисусу удалось отразить обвинения в использовании «бесовской силы» ещё в бытность свою в Галилее, оно было снято и на процессе в Иерусалиме не фигурировало.

Иначе обстоит дело с вменяемым Иисусу покушением на Храм. Его образные слова: «Я разрушу (или вы разрушьте) Храм сей рукотворный и через три дня воздвигну новый» (Марк 14:58, Матфей 26:61, Иоанн 2:19), были истолкованы обвинителями как намерение разрушить иерусалимское святилище и изменить Закон Моисея (Деяния 6:14).
Тора недвусмысленно предписывала: «Субботу Мою храните и святилище Моё чтите. Я - Господь» (Числа 19:30). Надо заметить, что Иисус не отличался особым почтением к традиционным местам богослужения, как еврейским, так и к нееврейским. Апостол Иоанн Богослов в своём Евангелии приводит изречение Иисуса, сказанное им в Самарии в виду священной горы Гаризим: «наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу…» (Иоанн 4:21).
Подобные выпады должны были чрезвычайно раздражать традиционалистов. Отказываясь видеть в Иерусалимском Храме средоточие религиозной жизни евреев, незыблемую святыню, Иисус тем самым наносил удар и по самому иудаизму как таковому. Когда в середине 2-го века до н.э. египетские евреи выстроили собственный Храм (именно храм, а не синагогу - молельный дом) в Леонтополе, это было расценено в Иудее как раскол и измена религии предков. Обвинители Иисуса перебрали, предъявив ему намерение уничтожить Иерусалимский Храм, но в их глазах любое непочтительное отношение к Храму было равносильно такому намерению.
Предусматривалась ли смертная казнь за подобные намерения? В еврейских преданиях рассказывалось, как посягнувшие на целостность и имущество Храма (обычно это были иноземные цари-завоеватели), терпели наказание от Бога Израиля (2-я Книга Маккавеев, гл.3.3).
По мнению верующих, каждый, кто покушался на Храм, заслуживал смерти. Имелись на этот счёт и конкретные постановления. В конце XIX века археологи обнаружили в Иерусалиме камень, составлявший часть храмовой ограды, на котором имелась надпись, под страхом смертной казни запрещавшая нарушать внутрихрамовый распорядок. Наверно, что-то подобное было постановлено и в отношении всего Храма в целом. Не исключено, что это же относилось к угрозам и оскорблениям в адрес святилища. Замечание же Марка, что судьям не удалось собрать достаточно «свидетельств» для вынесения Иисусу смертной казни по этому обвинению (Марк 14:19), можно понимать так, что судьям не удалось применить статью закона в полной мере. Изречения Иисуса не дотягивали на призыв или намерение разрушить Храм.

Обратимся к двум следующим обвинениям. Они взаимосвязаны, поскольку оба затрагивают религиозную этику. Перед Пилатом иудеи утверждали, что у них есть закон, по которому Иисус «должен умереть, потому что сделал себя Сыном Божьим» (Иоанн 19:7). В Ветхом Завете не сказано, что назвавшего себя Сыном Божьим следует казнить. Однако не всё так просто. Среди жителей Иерусалима Иисус фигурировал прежде всего, как «пророк из Назарета Галилейского». А стих 18:20 Второзакония гласит: «но пророка, который дерзнёт говорить Моим (Бога) именем то, чего Я не повелел ему говорить… такого пророка предайте смерти».
В Мишне, кстати, лжепророки относятся к категории преступников и подлежат удушению (Санхедрин 11.1). Расплывчатое определение лжепророка позволило иудейским властям сделать сферу применения этой статьи почти неограниченной. Под эту статью могли подпасть все, кто так или иначе не вписался в раввинские представления о пророках.
Естественно, эта норма распространялась и на претендентов на статус Мессии. Решающим доказательством своего мессианского достоинства Иисус считал творимые им чудеса. В подтверждение того, что он «Тот, который должен прийти», Иисус указывал на совершаемые им исцеления и воскрешения (Матфей 11:3-5). Но для столичных раввинов и старейшин, помнивших наставления Моисея (Второзаконие 13:1), чудеса были здесь не самым главным. Они смотрели не только на это. Хотя Иисус старался неукоснительно, вплоть до мелочей, следовать ветхозаветным пророчествам о Мессии (Матфей 21:1-5, Иоанн 12:14-15), кое-что выходило за пределы его возможностей. Сомнение в мессианском достоинстве Иисуса вызывало у раввинов и его галилейское происхождение.
Иудейские учителя были уверены, что из полуязыческой Галилеи никак не может прийти Спаситель Израиля (Иоанн 7:41:52), потому что галилеяне подобны самарянам (Иоанн 8:6:48), отъявленным смутьянам и разбойникам. Уже одно то, что родина Иисуса была известна, в глазах раввинов говорило не в пользу того, что он Мессия: «Мы знаем, откуда он; Христос же, когда придёт, никто не будет знать, откуда Он» (Иоанн 7:27). В таком же ключе говорится о Мессии в Талмуде: «Три вещи появляются неожиданно – Мессия, то, что находишь и скорпион» (Второзаконие, Санхедрин, 97a). В другом месте евангелия от Иоанна иудеи говорят об Иисусе: «Сего же не знаем, откуда он» (Иоанн 9:29). В данном случае эти слова относятся не к географии, а к теологии. Иудеи хотят сказать, что не знают, кем Иисус послан. Для них он был не более, чем самозванец, а все его чудеса воспринимались как колдовство, дела Вельзевула.

Иисус из Назарета оставался сельским проповедником, понятым и принятым в низших слоях общества, среди людей, не искушённых в теологии и проблемах мессианства. В городах же, как правило, он терпел неудачу. Так было в Хоразине, в Вифсаиде, в Десятиградье и, наконец, в Иерусалиме.
Даже Капернаум, поначалу восторженно встретивший Назаретского пророка, явившийся родиной первых апостолов (учеников) Иисуса, любовно названный в Евангелии от Матфея «Своим (т.е. Иисуса) городом» (Матфей 9:1), и тот скоро охладел и разочаровался в Иисусе,  за что заслужил его проклятие: «и ты, Капернаум, до неба вознёсшийся, до ада низвергаешься!» (Матфей 11:23).

В христианских преданиях сохранились воспоминания о торжественном вступлении Иисуса в Иерусалим в канун Пасхи (Пе́саха, одного из главных иудейских праздников, естественно, ничего общего не имеющего с христианской Пасхой), когда казалось, его встречает с ликованием весь народ, но это было призрачное чувство. Вероятно даже, что Иисуса приветствовали не жители Иерусалима, а паломники, пришедшие вместе с ним на празднование Пасхи (Иоанн 12:12-13), в том числе его земляки – галилеяне. Согласно Евангелию от Иоанна, иерусалимляне уже давно готовили камни для Иисуса. Галилейский пророк вёл себя в столице достаточно независимо и даже вызывающе. А то, что он вступил в конфликт с ведущими партиями фарисеев и саддукеев, окончательно решило его участь.

Дело Иисуса, как минимум, дважды рассматривалось в Синедрионе. В первый раз вопрос об Иисусе обсуждался там за несколько дней до Пасхи. О том, что это было официальное заседание, проходившее под председательством первосвященника, говорят Матфей (26:3) и Иоанн (11:47). Синедрион объявил Иисуса в розыск (Иоанн 11:57). Его надлежало схватить любым способом, а при сопротивлении – применить оружие «взять Его хитростью и убить» (Марк 14:1, Матфей 26:4). Члены Синедриона не желали только, чтобы это случилось в праздничные дни и нарушило их святость. В Мишне и других источниках часто повторяется, что нельзя производить суд (а значит, и экзекуцию) в праздничные дни и в субботу.

Узнав, что его разыскивают по постановлению Синедриона, Иисус некоторое время скрывался в Ефраиме, рядом с пустыней (Иоанн 11:54), и вновь появился в Иерусалиме в канун Пасхи, полагая, что при многолюдном стечении паломников ему будет легче затеряться в толпе, и что власти не решатся на насильственные действия в праздничные дни. Вообще, среди недоверчивых и подозрительных иерусалимлян Иисус вёл себя по возможности осторожно. Можно поверить Иоанну Богослову, который рассказывает о неопределённости иерусалимлян в отношении Иисуса: «долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо» (Иоанн 10:24).
Выходит, что в столице Иудеи Иисус не торопился объявлять о своей чрезвычайной роли. До самого ареста у судей не было свидетелей, которые бы ясно и недвусмысленно показали, что Иисус называл себя Мессией. Термин «Сын Божий» можно было толковать достаточно широко, например, в смысле «чада», «дитя Божьего», что приложимо к любому из верующих.
В дебатах на эту тему Иисус использовал однажды 81-й псалом, где о верующих говорится: «Я сказал: вы боги, и сыны Всевышнего все вы» (81:6, Иоанн 10:34).
Не случайно первосвященник, допрашивая Иисуса, вынужден был в качестве решающей улики принять его собственное признание.
Вопрос первосвященника и ответ на него Иисуса претерпели в традиции разные переделки, но учёные полагают, что ближе всего к реальности они представлены в Евангелии от Марка: «Ты ли Христос, Сын Благословенного?». Ответ Иисуса: «Это Я, и вы узрите Сына человеческого, сидящего одесную (справа) Силы и грядущего на небесах небесных» (Марк 14:61-62). Иисус не только подтвердил, что он Мессия, но и сопроводил это соответствующим образом из Книги Даниила (7:13-14).
Услышав такой ответ, первосвященник расценил его как богохульство (Иоанн 14:64), после чего члены Синедриона единодушно вынесли Иисусу смертный приговор. Означал он, однако, не то, что Иисус признаётся виновным в том, что назвал себя Мессией, а в том, что присвоил этот титул, не имея на это достаточно оснований (в глазах раввинов). Заявление подсудимого было расценено как покушение на священную мессианскую идею. Поведение судей свидетельствовало о том, что такое покушение влекло за собой самое суровое наказание вплоть до смертной казни. И то, что этот, фарисейский по сути, приговор, вынес первосвященник - саддукей, и его поддержали другие саддукеи (напомним – саддукеи были противниками мессианства, критиковали и высмеивали его), вполне объяснимо. Евангельская традиция отразила таким образом объединение иерусалимских партий против Галилейского пророка. Вполне возможно, что в спешке и горячке, в которых проходил суд (чтобы вынесение обвинения и казнь состоялись раньше, чем начнётся праздник Пасхи), саддукеи, горя желанием непременно осудить Иисуса, воспользовались аргументами фарисеев и тем самым выступили в защиту чуждой им мессианской идеи.

Впрочем, у саддукеев и еврейской администрации были и свои причины осудить Иисуса. Ещё при первом разбирательстве его дела про это говорил первосвященник Каиа́фа: «…лучше нам, чтобы один человек умер за людей, чем чтобы весь народ погиб» (Иоанн 11:50).
Иудейские власти опасались, что проповедь Иисуса вызовет в народе волнение, что, в свою очередь, повлечёт самые суровые ответные меры римлян, заинтересованных в покое и порядке в их провинции. Тогда не поздоровится всем евреям: и простонародью, и старейшинам: «…и придут римляне, и овладеют местом нашим и народом» (Иоанн 11:48). Мысль Каиафы понять просто – даже если нет прямых улик, надо найти способ уничтожить галилеянина, пока все евреи не стали заложниками его амбиций. Некоторые современные исследователи (как правило, еврейские) отрицают, что Иисуса судил Синедрион в полном составе. По их мнению, приговор ему в спешном порядке вынесла саддукейская храмовая кучка, пусть и во главе с первосвященником, председателем Синедриона.

Судил ли Иисуса весь Синедрион или узкая храмовая группировка, большой разницы нет. Важно, что это была реальная иудейская власть, которая действовала вполне открыто и расправилась с Иисусом не тайно, а добилась его публичной казни со всеми положенными церемониями.

Евангелисты показывают и постоянно подчёркивают, что настоящими виновниками смерти Иисуса были иудеи, а не римляне, которые, включая и Понтия Пилата, были лишь орудием в руках иудеев. «Сего вы (иудеи) взяли и пригвоздив руками незаконных (римлян), убили» (Деяния 2:23). Следовательно, по мнению первых христиан, претензии имперской власти к Иисусу (если они вообще были) не идут ни в какое сравнение с обвинениями иудейской верхушки. Именно их обвинения привели к распятию на Голгофе.

Таким образом, мы видим, что практически по любому из перечисленных выше обвинений, Иисус мог быть приговорён к смерти.