Баржа Историй

Скорее всего, в детстве вы тоже это чувствовали:
Красный нос. Раздутые ботинки. И взгляд, от которого хочется не смеяться, а закрыть дверь изнутри.

Но откуда вообще взялся этот образ злого клоуна? Почему существо, предназначенное смешить, внезапно стало одним из самых страшных архетипов массовой культуры?

Всё началось с ошибки

Ни одно психологическое исследование не доказывало, что детям нравится клоунский грим.
Большинство малышей его боится.
Это взрослые когда-то решили: «О! Огромные носы, кислотные цвета, вывернутые улыбки — дети будут в восторге!»
Но не угадали. Получился диссонанс. Весёлый облик — а внутри тревога.

История превращения смеха в страх

1849 — Эдгар По публикует рассказ «Прыг-скок» о клоуне-психопате. Первый зафиксированный случай.

1874 — пьеса «Женщина из Табарина»: клоун — убийца.

1892 — в опере «Паяцы» тот же трюк: герой-клоун убивает жену и её любовника прямо на сцене.

Клоун с ножом — звучит как мем. Но стало культурной нормой.

XX век: политика, комиксы, рок

Клоунов начинают изображать в политических карикатурах — как лицемерных и некомпетентных чиновников.

1939 — рождается Джокер в комиксах про Бэтмена. Грим, безумие, злорадство — идеальный злодей.

1969 — мультсериал Скуби-Ду показывает детям злобных клоунов.

Потом появляются Kiss, а позже — Slipknot: образ превращается в чистую агрессию с макияжем.

1986. Оно. Конец всему.

Стивен Кинг выпускает "Оно" — Пеннивайз становится новым этапом эволюции клоуна.
Это уже не просто злодей. Это древнее зло, питающееся страхами детей. Клоун — его форма по умолчанию. Потому что, как говорит Кинг: "он знает, чего ты боишься".

Что говорят учёные?

Термин "кулрофобия" (страх клоунов) появился недавно, но в реальности он врождён.

Даже дети, не знакомые с цирком и комиксами, инстинктивно боятся клоунских лиц.
Всё дело в гриме: он нарушает баланс выражений — ты не понимаешь, рад клоун или злится. Мозг в панике.

Сегодня

🔹 Джокер — герой.
🔹 Пеннивайз — мем.
🔹 Клоун — уже не шутник, а символ опасной двуличности.

Слишком весел, чтобы быть честным.

И да, классический клоун не может изобразить злого клоуна.

Так сказал один из действующих цирковых артистов в книге Бенджамина Рэдфорда “Bad Clowns”.

Почему?

Потому что это уже не профессия. Это диагноз эпохи.

— Из мужчины можно стать евнухом. А обратно — уже нет.
И нет, это не обидная шутка из Твиттера. Это философия. Античная. Яркая. С подколом и глубиной. Знакомьтесь — Аркесилай, греческий философ, живший аж в III веке до нашей эры.

Кто он такой? Если бы Платон, Сократ и Жванецкий родились одним человеком — это был бы он. Учился у лучших умов своего времени. Мог спорить с кем угодно и всегда побеждал. Жил с гетерами, но одновременно осыпал друзей деньгами, помогал беднякам и никогда не кичился этим. Не писал трактатов, а просто говорил — так, что записывали все. И хотя внешне вёл себя сдержанно, язык у него был как бритва. Причём в масле. И с перцем.

Лучшее от Аркесилая:

О богатом “невинном” человеке: «Нет никакой разницы, кинед ты спереди или сзади.»

О том, почему ученики переходят к эпикурейцам, но оттуда не возвращаются: «Потому что из мужчины можно стать евнухом, а вот обратно — уже вряд ли.»

О мудреце, который не видит разницы между большим и меньшим: «Ты и нутром не чувствуешь разницы между штукой на десять пальцев и на шесть?»

О юнце, спорящем слишком бойко: «Неужели никто не обставит его в бабки?!»

И при этом... Он был щедрым. Мягким. Добрым.

Навещая бедного друга, тайком подложил кошелёк под подушку.
Отдал серебро на вечеринку и потом подарил — «раз бедный, оставь».
Посылал деньги, не подписываясь.
И в философских спорах — не унижал, а обучал.

Главный принцип Аркесилая: «Философия — это не поиск истины. Это попытка не быть идиотом, уверенным в своей правоте.» Он умер в 75 лет, после, как говорили, слишком большого количества неразбавленного вина. Говорят, это было "вино истины". И это — очень похоже на него.

Почему я написал этот пост? Потому что история — это не только войны и даты.
Это ещё и живые, умные, ироничные люди, которые жили честно, любили ярко, шутили дерзко — и оставили нам не только мудрость, но и характер.

Аркесилай — философ с хохотом. Философ с добротой. Философ, который мог бы вести телеграм-канал лучше половины современных инфлюенсеров.

Когда памятник становится страшнее ЖЭКа...

Вот вы когда-нибудь задумывались, зачем в Петербурге поставили памятник Петру I, если в народе уже через 50 лет начали говорить, что по ночам он с него слазит и гоняет по городу как участковый после премии?

Нет, правда! В других странах памятники — это символ, история, культурное наследие. У нас — потенциальная угроза населению! Не верите? А вы почитайте, что народ с XVIII века про Медного всадника говорит. Там, между прочим, и кости ломает, и взгляд у него "кроваво-бесовский", и если он на тебя посмотрел, а не ударил — всё, собирайся на похороны. Свои или чужие — как повезёт.

Это ж надо — человек умер в 1725 году, а спустя пять лет по городу уже бродил великан с дубиной. Кто-нибудь объяснит, почему у нас каждый уважающий себя император после смерти превращается в сюжет для фильма ужасов?

У Пушкина, понятно, всадник — это символ власти. У Достоевского — на грани галлюцинаций. У Белого — вообще психоделика. А у народа — конкретный повод не выходить ночью из дома и за памятником не плевать.

А что, если он и правда оживает? Может, он в ЖЭК ночью заходит: мол, «кто опять воду перекрыл?!» Или в Смольный — «я вам город строил, а вы парковку на каждом газоне!»

Да и вообще, почему бы нет? У нас всё возможно. В стране, где бабка может вырастить капусту на 62 килограмма, а памятник может пойти ночью бродить — меньше всего удивляет инфляция.

Между прочим, в 1812-м его хотели эвакуировать! Да, хотели увезти Медного всадника в Вологду. Но передумали, потому что... кому-то Пётр приснился и сказал:

«Пока я здесь — всё будет нормально».
И все поверили! Даже император! Где ещё такое возможно?

А теперь скажите мне: зачем нам Marvel, когда у нас есть Петербург, Петр I, туман, дубина и чувство вины за всё происходящее в стране?

Может, лучше бы памятник Сберу поставили — он хотя бы не бегает по ночам... пока.

История любви, которая должна была закончиться ничем. Но не закончилась. Потому что однажды упёртый, гордый и страшно влюблённый Уинстон Черчилль всё-таки решился сказать вслух самое главное.

Когда он впервые увидел Клементину, влюбился с первого взгляда. Но сделать предложение? Нет. Черчилль — это вам не Тиндер-свиданка. Он молча таскал Клементину в Бленхеймский дворец, водил по садам, парковал эмоции где-то в сердце и... молчал. Пять месяцев ухаживаний, поездка в родовое поместье, два дня романтики — и тишина.

Вечером, когда за окном уже светили звёзды, он наконец выдавил:
— "Это мой дом. Здесь живут мои предки. Я буду жить с ними. А ты можешь возвращаться в Париж. Я никогда тебя не увижу."

...Мда. Не лучший пикап в истории.
Клементина была на грани: три дня романтической немоты, он сидит в одеяле с лицом страдающего сфинкса, а она уже прикидывает, как бы вернуться в Лондон не слишком театрально.

Только после вмешательства герцога Мальборо, который прямо сказал:
— "Вставай, иди и говори!" — Черчилль осознал: второго шанса может и не быть.

В тот день они укрылись от грозы в маленьком храме Дианы — романтика уровня Netflix. И именно там он сделал предложение. 15 августа 1908 года они объявили о помолвке.

Высший свет предрёк: «Продержатся полгода, не больше — Черчилль же!»

Они прожили вместе 57 лет.

Черчилль был сложным: виски, сигары, пари, политические игры, самолёты, шпионские тайны... Даже ворон у него был — Черчилль с утра открывал окно и с завистью наблюдал, как птица умело разводит костёр (да-да, по его словам). А под конец жизни он стал думать, что все свои великие решения принимал благодаря специальным... золотым очкам. Серьёзно.

Он делал всё — писал книги, создавал комиссии, заключал странные сделки (однажды ему вместо военной тайны предложили… страховую компанию). Но в самой главной сделке своей жизни он не прогадал.

Клементина никогда не пыталась переделать его. Не спорила ради спора. Не тянула на себя. Она просто была рядом, спокойно, твёрдо, с любовью. Удерживала от глупостей. Становилась той стеной, о которую он мог опереться, не ломаясь.

Они написали друг другу 1700 писем. Он говорил ей, что главная удача в его жизни — не кресло премьера, не победа в войне, а она. Просто она.

Когда-то двадцатипятилетняя Клементина стала его первым соратником. И осталась главным.

Мораль?
Даже великим людям нужна не идеальная картинка рядом, а человек, с которым спокойно.
И, может, всё-таки надо говорить о чувствах... до того как начнёт гроза.