Сообщество инженеров
1 пост
"Полярники, ученые и великие инженеры. Шанс на спасение в Антарктиде без права на ошибку"
В ночь на 13 апреля 1982 года во время 27 экспедиции на станции «Восток» сгорел вагончик с электростанцией. Погиб механик Алексей Карпенко, который первым бросился тушить генератор.
«Восток» – это 1400 километров вглубь Антарктиды, геомагнитный полюс Земли, полюс холода с наинизшей на тот момент температурой приземной атмосферы в -88,3°С, высота 3500 метров над уровнем моря. Воздух там разрежен, как в Альпах, кислорода для дыхания не хватает, полярная зима и начало полярной ночи. А научная вахта полярников только началась и длиться ей год...
«Полярники, ученые и мышление инженера для выживания без права на ошибку»
Представили масштаб бедствия? Рассказываю, что было дальше.
Ночь, мороз за семьдесят. И пожар. Ситуация как в фильмах ужасов. Люди бежали к дизелю, поднятые криком: «Пожар!» Любой из бегущих хорошо понимал, что значит глубоко в Антарктиде, в самой ее холодной точке, на пороге полярной ночи лишиться тепла и света. Никакая рука помощи не в состоянии сюда дотянуться.
Надо знать Антарктиду. Она как знакомый нам бытовой холодильник: вымораживает, иссушает. Все превращается почти в порох. Сухость такая же, как в Сахаре. И пожары – бич Антарктиды.
Первыми горели англичане на своей станции Хоп-Бей. Свирепствовали пожары в зимовку 1960—1961 годов. У нас в Мирном погибли восемь аэрологов (сгорели в занесенном снегом жилье). У американцев на Мак-Мёрдо огонь поглотил на четверть миллиона тех еще долларов ценнейшего оборудования.
Пожары случались и в идущих по Антарктиде санно-тракторных поездах. «Пожар тут, кажется, может возникнуть и от плевка», – мрачновато шутят полярники.
А еще в Антарктиде пожары трудно тушить. Нет воды… Курьез. Ведь именно тут сосредоточен пресноводный запас планеты. На три четверти Антарктида состоит из воды. Но вода эта твердая.
Как в Антарктиде добывают воду
Брусками пиленого снега пыталась бороться с огнем горстка людей. Но уже через двадцать минут опытный Борис Моисеев, чувствуя, как крыша ДЭС начинает «дышать» под ногами, крикнул: «вниз немедленно!»
Электрический свет погас. Но дизели еще какое-то время стучали в забитой дымом постройке. Потом стихли – пламя набросилось на стоявшие рядом баки с горючим. Двадцать баков с соляркой стояли в эти минуты между жизнью и смертью двадцати человек.
ШАНС ЕСТЬ!
Сбившись в тесную группу, бессильные что-либо сделать, они наблюдали, как на глазах исчезает основа всей жизни Востока, то, о чем со дня основания станции говорили: «Если в зимнюю пору на Востоке что-нибудь случится с дизельной – кранты!» И вот случилось. «Лицо обжигало, стоять ближе тридцати метров нельзя, а в спину упиралась морозная ночь – минус семьдесят. Мы вполне понимали – через час такой холод заберется во все пока еще теплые уголки станции. А до ближайшего в Антарктиде тепла – полторы тысячи ничем не преодолимых сейчас километров» (из дневника врача-исследователя Аркадия Максимова).
Но мороз в единственный, пожалуй, раз, был на стороне людей и не дал растопить солярку в баках. Появилась призрачная, но все же – надежда!
РАБОТА ИНЖЕНЕРА СТАЛА ГЛАВНОЙ
В восемь часов Борис Моисеев запустил позабытый всеми старый движок. К вечеру удалось разыскать, приспособить, протянуть кабель от движка к радиостанции. И они вышли в эфир. Сообщили, обо всем, что случилось, на Молодежную. В тот же час сообщение ушло в Ленинград и в Москву.
Между тем антарктический холод проникал в лишенные тепла жилые постройки.
Из дневника Аркадия Максимова: «Температура в моем уголке уже минус тридцать один. Писать можно только карандашом. Зубная паста сделалась каменной. Для пробы заколотил тюбиком в деревянную стойку гвоздь… Алюминиевые стены дома страшновато, как натянутый до предела канат, звенят. И лопаются. Обои на стене разрываются, как будто их разрубили саблей, и скручиваются… С этим натиском холода воюем пока тремя «керосинками» – одна в кают-компании, одна у радистов, одна на буровой у движка. Около этих точек и жмемся… Я в Антарктиде не новичок. И не склонен к лишнему драматизму. Но положение отчаянное. Вслух об этом – никто ни слова. Но думают все несомненно. Такого тут еще не бывало. На Молодежной, в Мирном и на Большой земле, узнав сегодня о нашей трагедии, кто понимает, скажут: «Не выкарабкаться ребятам». Я бы и сам так сказал. А надо выкарабкаться!.. Пока писал, температура понизилась до тридцати четырех. Пальцы не держат карандаш».
СУДЬБОНОСНОЕ РЕШЕНИЕ
Четырнадцатого апреля из Москвы пришла радиограмма. Ее суть: нужны ли чрезвычайные меры для спасения людей?
На собрании все согласились с Велло Парком, метеорологом с многолетним антарктическим стажем и опытом альпиниста, который сказал со своим обычным эстонским акцентом: «Ребята, какие чрезвычайные меры! Продукты есть. Топлива много. Руки целы. И головы мы, я наблюдаю, не потеряли. Перезимуем». Так и решили.
Впереди были девять месяцев зимовки! Из них четыре – полярная ночь. И где?
«Труднейшая станция», – сказал ее основатель Алексей Трешников. «Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал», – гласит полярный фольклор.
Множество раз потом в ходе этой невероятной зимовки жизни отважных полярников спасал советский инженерный гений. Вот только несколько примеров.
ГОРНАЯ БОЛЕЗНЬ И ЭВАКУАЦИЯ
Восточники в ожидании первого после пожара самолета
Инженер Михаил Родин был вторым заболевшим тяжелой формой горной болезни. Отек легких от работы по 14 часов в день на морозе в -60 при норме 30 минут. Единственное спасение – эвакуация самолетом в Мирный и далее – на Землю.
Температура воздуха упорно держалась на -70. Тем не менее, экипаж опытного полярного летчика Владимира Кравченко поднял в воздух свой ИЛ-14. Кравченко знал: никто никогда не летал на Восток во второй половине марта. Это запрещает инструкция, здравый смысл, опыт. Долететь можно, а взлет?.. На Восток пошла радиограмма: готовьте полосу!
Снег, как песок, самолет, конечно, не сможет взлететь. Надо хотя бы метров на двести – триста оледенить полосу. Зимовщики спешно изготовили из железных уголков раму, положили на нее три старых матраса, тряпье, облили бензином и подожгли. Волочили этот костер в надежде, что он поможет образоваться ледяной корке на снегу.
Мороз – шестьдесят восемь градусов. И результат «боронования» равен нулю – ледяной корки нет.
Самолет из Мирного приближался к Востоку. На борт передали, что корочку льда наморозить не удалось, и командир принимает решение не садиться, а сбросить медикаменты и барокамеры для больного.
Летчики, сделав круг над Востоком, сбрасывают контейнер с грузом. Но опытный Велло догадался измерить температуру у поверхности полосы. И тут, о чудо, полоса от копоти на солнце сделалась чуть теплее, чем окружающий воздух, – минус шестьдесят градусов!
С этим известием Велло, задыхаясь, бросился в радиорубку: «Женя, на полосе – шестьдесят! Можно садиться. Беру всю ответственность на себя». С самолета спокойный голос Евгения Кравченко ответил: «Хорошо, Велло, я знаю твой опыт. Я тебе верю. Садимся».
Через пару минут самолет с трудом, у самого края полосы поднялся в воздух. Михаил Родин был спасен.
О ПЕЧКАХ-КАПЕЛЬНИЦАХ
На Восток всегда подбираются люди бывалые и смекалистые. Настоящие полярные инженеры и ученые. Идею о печках-капельницах сразу же высказал Борис Моисеев. Что касается изготовления печек, то за это дело взялись инженер-буровик Валерий Лобанов и электрик Валентин Морозов. Дело было нехитрым, если бы действовать сваркой: окошко в баллоне, дверца, трубочка для солярки внутрь, краник снаружи, подающий горючее каплями… Но движок берегли исключительно для радиосвязи, и печки начали делать слесарным путем, оставляя на холодном металле кожу.
К электросварке все же пришлось прибегнуть. И семь самодельных буржуек вскоре задымили на Полюсе холода.
Солярка в баках была густой, как гудрон. Опустили в солярку тэн. Перекачали потом горючее в бочки, перекатили бочки к местам потребления.
Свои самодельные печи позже они вспоминали с любовью и содроганием. Как не любить, когда жизнь спасена!
ТОСКА ПО БАНЕ
Станция Восток до пожара.
Полярники были прокопченные самодельными свечами, все в саже от керосинок собственного изготовления. Поэтому после того, как трудами великими, все же удалось наладить выработку электричества, все чаще стали мечтать о бане.
«Тоска по бане стала просто нечеловеческой, о бане говорили уже ежедневно. И однажды Борис Моисеев сказал: «Все, разобьемся в лепешку, а баня будет!»
Валентин Морозов и Валерий Лобанов, вновь рискуя движком, варили то, что позже названо было «большим самоваром» – все та же солярная печка с рубашкой-бочкой для воды.
Борис Моисеев и врач Геннадий Баранов соорудили скамейки, полок, навесили в банном чертоге двери. Ровно неделю возились при коптящих свечах. И вот желанная весть: баня затоплена!
Сутки топили печку, чтобы изгнать Антарктиду из бани. Потом грели воду. Бруски каленого семидесятиградусным морозом снега не очень-то быстро тают, забирают в себя тепло. И все же час помывки наступил.
Из дневника Аркадия Максимова: «Белье черное и сами как жители Африканского континента. Но какое блаженство! И целых три таза горячей воды на брата – мойся, стирай! На верхней полке достойная любой бани жара, внизу же снег лежит и не тает. Но этот контраст для бани даже хорош. Свечка моргает. Воняет соляркой. Но, я уверен, ни от какой бани, ни от какого в жизни мытья подобного удовольствия мы не испытывали».
Это был самый запоминающийся день во всей экспедиции!
Хлебный комбайн
Сначала ели сухари, но они скоро закончились. Надо было печь хлеб. Муки много, и мороз ей не страшен. Но как наладить пекарню на «керосинке»?
Аэролог Иван Козорез взялся экспериментировать. Начал с пресных лепешек на сковородке. Ели, конечно, эти проткнутые вилкой для пышности «козорезики». Но это было не то.
Потом выяснили: дрожжи мороз не убил. Стали пробовать квашеный хлеб выпекать. Получился не сразу – снизу горит, а середина сырая. Вот тогда и придумал Иван Козорез свой «хлебный комбайн».
Выглядело это так: сковородка на печке слегка приподнята и поставлена на пустую консервную банку, сверху же все накрыто большой кастрюлей. В целом – что-то вроде духовки. Агрегат немудреный, но тем и хорош, что прост.
Один недостаток был у пекарни – малая производительность. Месит, квасит Козорез тесто, печет три часа, а результат – всего три кило хлеба на большую ораву с большого мороза пришедших людей.
И по этой причине пек хлеба свои Козорез непрерывно: один – на завтрак, два – на обед, два – на ужин. Всю зимовку при хлебе и состоял. Будем, однако же, справедливы: всякий фронт без хлеба вскорости скиснет. А потому пекарю – особая благодарность.
У ДИЗЕЛЯ БЫ ГЛАЗА НА ЛОБ ВЫЛЕЗЛИ
«На свалке в сугробе я сегодня откопал дизель. Завтра его посмотрим», – сказал как-то за ужином Борис Моисеев.
Дизелями на Востоке не разбрасываются. И если уж дизель отправлен на свалку, то там ему и место. И все же, решили, как следует его осмотреть.
Полярники, ученые, инженеры. Как выживают в Антарктиде?
В дизеле с генератором более тонны. Плюс шестьсот метров расстояния от свалки до места под крышей, мороз семьдесят шесть, а воздух такой, что сердце работает на тройных оборотах.
Но – есть трактор. Никто никогда на Востоке в такие морозы трактор не заводил. Разыскали грелку для самолетов. Зажгли в ней солярку, брезентовый тоннель подвели к трактору. Сутки грели. И начали заводить.
Трактор отозвался только двумя цилиндрами. Этой полуобморочной механической силы все же хватило протащить дизель на нужное расстояние. Спасибо, трактор, ты сделал, что мог!
Далее на талях, с немалой смекалкой, через каждые двадцать минут согреваясь у печки чаем, затащили заиндевевший, списанный механизм под крышу.
«Консилиум» механиков и электриков показал: со списанием машины поторопились. Но можно ли теперь ее оживить, когда поршни приржавели к цилиндрам, а многие детали стали негодными? В любой ремонтной мастерской при нормальных рабочих условиях от возни с такой техникой справедливо бы отказались. Тут же выход был один.
Сергей Кузнецов отпаривал керосином к цилиндрам приросшие поршни, часами пропадал на пожарище, примеряясь, какая деталь от сгоревших машин может сгодиться.
Борис Моисеев и Валерий Лобанов, грамотные, опытные антарктические инженеры, уходили от агрегата только поспать. Многое зависело от инженера-электрика Владимира Харлампиева. В прошлом чья-то неопытная и неряшливая рука, ремонтируя, все перепутала в генераторе и теперь его надо было заново перебрать.
И вот наступила минута проверки всего, что сделали. Почихав, покапризничав, двигатель все же заработал. Не знаю, кричали «ура!» окоченевшие люди или стояли молча, как музыкой наслаждаясь желанным гулом машины.
С этого дня многое в жизни зимовщиков изменилось. Появилась еще большая уверенность в своих силах. Не надо было дрожать над единственным хлипким движком. Долой коптящие парафиновые свечи! Может работать станок. Можно сваривать и паять. И самое главное, теперь уже можно было подумать о продолжении научных работ.
НАУКА ОТТАЯЛА
Аркадий Максимов на фоне сгоревшей ДЭС
Энергоемкие исследования возобновить не удалось. Однако, магнитолог Михаил Гусев свою программу полностью выполнил. С пуском второго дизеля (тоже раскопали в снегу на свалке!) заработала буровая установка геофизика Дмитрия Дмитриева. Уникальная возможность наблюдать человека «в суперэкстремальной обстановке» представилась врачу-исследователю Аркадию Максимову.
Образец выдержки, дисциплины показал на зимовке метеоролог из Тарту Велло Парк. Лишь на один день, 12 апреля, Велло прервал свои наблюдения. Все дальнейшее время, в сутки несколько раз, он пунктуально появлялся на своем полигоне. Ни единого пропуска, ни единого опоздания! Четыре раза в сутки мировая служба погоды получала известия с важнейшей точки планеты.
А БЫЛ ЛИ ЛИДЕР?
История экспедиции. Фото коллектива в Антарктиде на станции Восток.
Лидер, безусловно, был – инженер-буровик Борис Моисеев. На снимке он в заднем ряду – еле виднеется за плечами друзей его худощавая фигура. Один из хорошо знающих инженера ребят сказал: «В обычной обстановке Борис всегда вот такой. Застенчив и скромен до крайности. Таким в жизни достается обычно самый постный кусок. В обычной жизни в лидеры он не проходит».
А на Востоке он был подлинным лидером. С самой первой минуты драмы. Это он, точно оценив ситуацию на пожаре, крикнул: «Ребята, немедленно вниз – крыша сейчас провалится!» Сам он спрыгнул последним.
Это он сразу же вспомнил: на буровой есть забытый движок – и побежал его заводить. Движок нуждался в наладке. Борис все сделал – и движок заработал. Борису принадлежит идея спасительных печек. И это он, обнаружив на свалке дизель, сказал: «Ребята, чего бы нам это ни стоило – восстановим!»
Омертвевший на морозе трактор ухитрился завести тоже он – и дизель удалось вытащить к месту ремонта. Баню построить – Борис настоял, предложил под нее жилую свою комнатушку, был «прорабом» на этой жизненно важной стройке.
«Борис Моисеев – талантливый, грамотный инженер. Хорошо владеет токарным станком, прекрасный слесарь, электрик, хорошо разбирается в дизелях. И опыт – пятый раз в Антарктиде!» Это слова человека, делившего с Борисом все технические заботы.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
А надо ли туда ехать? Древнейший вопрос. Ответ тоже древний. В латинском изречении он звучит так: «Плавать по морю необходимо. Жить не так уж необходимо». Эта старинная мудрость предполагает сознательный риск во имя открытий, познаний. На том стоит человек.
Одно лишь вызывает недоумение: почему эта драматичнейшая история до сих пор не экранизирована? Или я что-то пропустил, подскажите, пикабушники. Ну и пожалуй, еще один вопрос: а наши современники выдержат такие испытания?
Автор поста: Дмитрий Ледовской (резидент инженерного хаба «ДЕЛО»)
Благодарим за вдохновение @historia.maximum.
Показать полностью
7
