Proigrivatel

За старым бревенчатым забором стояла огромная тень. Не было рядом ни людей, ни деревьев, только выжженная солнцем трава, сухая, безжизненная. Тень была большая, Алёша сравнивал её с чудовищем, медведем. Она стояла там сама по себе, никому не принадлежала. Алёша спрятался и сжал зубы. Придётся снова бежать по полям, чтобы она его не догнала.

Тень появлялась не всегда и словно хотела поймать мальчика, преследовала, если ему нужно было выйти за двор. Возможно, именно она и насылала этот жуткий сон. Порой тень возникала с рассветом, а порой и среди дня. Один раз она возникла в зарослях, где Алёша искал змеиное гнездо, второй раз, когда делал тарзанку из старой, облезлой верёвкой, которую нашёл у бабушки в сарае.

Спустившись с кровати так, чтобы его не было видно в окошко, Алёша начал искать сухие вещи.

― Это ты чего крадёшься?— зашелестел старческий голос.

В проходе показалась бабушка в цветастом халате, из-под которого торчали худые ноги в шерстяных носках. Алёша не знал, сколько ей было лет, она выглядела как сморщенное сушёное яблоко.― Опять напрудил, шельмец? Взять бы тебя да на ночь в сарай к скотине, — она проковыляла к кровати, сорвала с неё мокрую наволочку, которая тут же потащила за собой и всё остальное. Подушка плюхнулась на пол, и Алёша дрогнул — прятаться от бабушки не имело смысла, ведь избежать наказания было нельзя.

― Вот потому-то отец от тебя и сбежал. Не захотел он такого сына.
В этот раз бабушка не стала бить Алёшу мокрой простынью, а сделала больнее.
― Это неправда, он работает, — процедил мальчик сквозь зубы, но бабушка услышала, замахнулась и тут же оскалилась:
― Работает… что ж от него ни слуху ни духу? — и кряхтя стащила перину на пол. — Продал здесь дом, взял деньги да пропал. Кричал на всю деревню – квартиру в городе купит. Тьфу! Вот и ты в него. На вот, отнеси на лавку, не просушится, будешь спать на зассаном.

Алёша бросил злой взгляд на бабку и взвалил тяжёлую перину себе на плечи — он не хотел спать на мокром. А ещё он не хотел верить в слова бабки. Мама сказала, что папа уехал на Север, а там сети совсем нет. Наверное, не хватило на квартиру.

В окно напротив кухонного стола было видно старую сухую берёзку, сарайчик, небезопасно обшитый шифером, торчащим на углу, времянку, калитку и дорожку, которая вела к огородам и холмам, где когда-то протекала речка.

Горячие оладушки с мёдом бабушка делала очень вкусные, но всё же Алёша хотел жить с мамой. Подтаявший от жары мёд стекал по локтям, когда мальчик макал горячий оладушек в тарелку. Бабушка тихо гудела, как пчела, и с каждой секундой Алёша становился всё смурнее.

― Надо бы огород прополоть. Засуха, а сорняк лезет и лезет, лезет и лезет, скоро и морквы не увидишь. У меня руки больные, ты надёргаешь, да смотри, чтобы только сор вырывал…

Воды набрать, сено сгрести, дома убраться, пыль собрать, у кур почистить. Алёша ел блины и понимал, что сегодня бабушка с него живьём не слезет.

― Ладно, давай собирайся, да пойдём, пока солнце не поднялось.
Идея пришла неожиданно.
― Ба, а давай я посуду помою, а ты иди, я тебя догоню.
― Ишь ты! — Бледные и холодные глаза прожгли насквозь. — Ну давай, не разбей только.

Алёша тут же бросился собирать посуду, пока бабушка, нахмурив брови, несколько мгновений следила за мальчиком, ожидая подвох, но вдруг махнула рукой, поднялась и вышла во двор.

Алёша вытерся о тряпку, бросил посуду и побежал доставать телефон. Бабушка клала его на лакированный шкаф, за статуэтку оленя. Это было высоко, но Алёша ставил на тумбочку стул, чтобы достать мобильник, который подарил ему отец. Сегодня зарядки оставалась одна полоска, сеть перечёркнута крестиком.
Небо было по-особенному не голубым — белым, даже серым, день будет жаркий, хоть прячься в холодный погреб. Алёша заранее надел рубашку и штаны, чтобы не порезаться о колосья, и выбежал во двор, пока бабушка не поняла, что он удрал. Ну а как иначе? Надо было срочно позвонить маме и услышать её голос.

Тень встретила мальчика у забора. Она была страшна своей непонятностью, ведь Алёша считал, что тени сами по себе жить не могут, и взрослые так говорили. А бабушка не любила, когда он убегал один в село, но провожать внука не могла. За всё лето ходила с ним пару раз, да и то, чтобы муки купить. Говорила, что болят ноги. У неё всегда что-то болело, но на огороде странным образом излечивалось.

На улице пахло пылью и сеном. Алёша выбежал за калитку и понёсся напрямик к полю, лишь едва бросив взгляд на забор. Тень стояла там же, но теперь развернулась, посмотрела на мальчика, сделала несколько шагов в его сторону и остановилась на дорожке. Алёша столько раз оббега́л невидимого медведя, оббежал и в этот. Он вымахнул на дорогу, оглянулся и, увидев где-то вдали скрюченную фигуру бабушки на огороде, смутился. Не избежать ему порки.

Запахи пыли и соломы сжимали грудь. Чернявая тень стояла посреди поля и, казалось, даже не понимала, что её одурачили. Алёша показал ей средний палец, как научили в городе, и побежал уже по удобной дороге, периодически поглядывая назад. Тень вылезла из посевов и поплелась следом.

Когда Алёша положил на макушку ладонь, стало больно — солнце напекло голову. Он облизал шершавые сухие губы и сплюнул, когда на них осела пыль. Вот добежит до колонки и напьётся вдоволь. К тому же осталось совсем чуть-чуть. Тень, конечно, отстала. Он — бегом. Она — медленным шагом. Да и в село она не зайдёт, будто её что-то отводит. В глазах начали плясать мушки, тогда он уже остановился и пошёл медленней.

Деревенские домики, как по линейке, стояли вдоль большой дороги. Алёша подошёл к одному из заборов и рухнул прямо на землю под дерево, где пробивалась ещё зелёная прохладная трава. Включил телефон, заметил новое сообщение – вдруг от папы! – и разочарованно закрыл его: «МЧС: эвакуация…». Ему сейчас было ничего не важно, кроме звонка. Телефон, влажный и горячий, грел ухо. Гудки, такие громкие и тревожные, пульсировали, унося звонок куда-то далеко. Алёша слушал биение сердца как вдруг в динамике что-то щёлкнуло.

― Алло?
― Мама, привет! ― Алёша задрожал и даже почувствовал, как закладывает нос и горят глаза. Ему всегда было трудно удержаться от слёз.
― Привет, сыночка, как ты, мой дружочек?
― Мама, ― он шмыгнул носом и утёр верхнюю губу пальцами, ― когда ты меня заберёшь?
―… Алёш, у меня работа…
― Мама, мне здесь плохо. Здесь жарко, бабушка злая, нет друзей. Здесь ничего нет. И ещё за забором стоит тень, за мной постоянно ходит. Давай ты меня заберёшь, я тебе помогать буду.
―… Милый, сейчас я не могу тебя забрать.
― А папа? Когда он приедет? Он приедет и заберёт меня, а потом и тебя с твоей работы. Бабушку мы здесь оставим, чтобы она сама жила в своём дурацком доме с дурацким привидением.
―…
― Мам? Я здесь уже не могу. Я хочу домой. Почему папа не отвечает на телефон? К-когда заберёт?
― Мальчик мой, ты же знаешь, что он…

Динамик замолк. Алёша посмотрел на чёрный экран, уткнулся лицом в колени и заплакал. На улице было пустынно, и потому никто не мог увидеть его слабости. А губы так и дрожали, грудь не могла набрать воздуха. Плакал из-за жары, из-за чёрной медвежьей тени, из-за того, что отец уехал на Север и не брал трубку, из-за того, что мама оставила его бабушке, из-за того, что он её обманул. Он плакал из-за всего, пока это всё не растворилось в усталости. Алёша поднялся, вытер лицо и пошёл к колонке, попить воды. Стало чуть-чуть легче.

Когда же он напоследок намочил голову и рубашку, то заметил, что за всё это время не видел ни одного человека в деревне, и сердце его похолодело. А вдруг он попал в другой мир, где остались только он и непонятно откуда взявшаяся, непонятно для чего преследовавшая его тень, которая стояла на дороге у села и не спешила уходить.

Алёша посмотрел на пустынную деревню и с уставшим вздохом решил, что придётся снова оббегать тень по дуге. А она, повторяя его движение, заступила на поле. Алёша остановился. Остановилась и тень. Алёша вернулся на дорогу, тень за ним. Надо было что-то делать. Бабушка не простит ему обмана, да ещё побега, где он разрядил телефон. Раньше получалось убегать незаметно, а в этот раз вышло вот так.

Глаза неожиданно заслезились. С горизонта принесло серые и гарькие тучи. Алёша потёр веки и посмотрел вдаль — тучи разрастались. Поднимался ветер. А тень так и стояла на дороге, повторяя каждое движение мальчика.

Алёша закусил губу, медленно переступил на соседнее поле, сделал шагов двадцать в его глубину и тут же сорвался обратно. Тень, не ожидая такого, застопорилась, попыталась обогнать мальчика. Но было уже поздно, у Алёши появилась фора в шесть метров. Он побежал так же, как и всегда, по дуге, чтобы выбраться на дорогу и сбежать. Получилось.

Алёша взмок, выплюнул пыль и высморкался. Ноги уже не могли двигаться. Хотелось сесть на дорогу, раскинуть руки и упасть спиной на колосья, не вставать до вечера, не бежать до дома. Ветер поддувал в мокрую спину, приносил с горизонта горячую пыль, которая и жгла глаза. Мальчик шёл по дорожке, ощущая, что должен бежать быстрее, но тело не слушалось. А когда до дома осталось совсем немного, то заметил дым, растянувшийся по всему полю, а под ним — сверкающую жёлтую полоску огня, идущую в сторону дома.

Алёша вдруг обрёл силы и бросился вперёд, а с ним наперегонки, точно назло, быстрее потянулось пламя. Он увидел злые языки, пожирающие золотое поле, и от ужаса чуть не остановился на дороге. Обернулся. Тень уже не плелась, она быстро приближалась к мальчику, будто бежала. Алёша толкнул калитку с такой силы, что та сорвалась с петель. Становилось тяжело дышать, грудь содрогалась от кашля.

― Ба-а! Бабушка! Ты где? ― ворвался он в дом, не снимая обуви, юркнул в пустую комнату.

За забором бесновалась тень, металась из стороны в сторону, прямо как собака на цепи. Алёша заметил её, когда вылетел во двор и побежал на огород, где часто была бабушка, но, не удержавшись на ногах, зацепился за обшитый шифером сарайчик. Колено свело так сильно, что на пару секунд потемнело в глазах, затем потекли слёзы. Алёша потрогал ногу и зарыдал от страха ― на руке осталось много крови.

― Б-бабушка!
Её не было нигде. Ни на огороде, ни во времянке, ни в открытом сарае, из которого разбежались все куры. Огонь приближался. Алёша подбежал к дому. Это он во всём виноват. Это он во всём виноват. Это он.

За забором стояла тень. Чёрная среди золота.

― Что тебе… от меня надо? ― поперхнулся Алёша. Огонь уже кинулся на крышу дома.

Тень стояла и не двигалась. Она почти не изменилась, но Алёша знал: здесь что-то не то. Ему казалось, будто она зовёт его за собой.
Тёмная фигура отступила от забора, посмотрела на мальчика, развернулась и сделала пару шагов в сторону.
― Хочешь, чтобы я пошёл за тобой?

Она не ответила, а сзади с треском провалился чердак. Алёша дёрнулся от неожиданности и заковылял вперёд со всех сил, которые у него были. Нога болела. Он видел впереди тень, которую теперь преследовал сам. А она шла напрямик через поле. Алёша ковылял следом. Позади огонь пожирал бабушкин дом, превращая его в чёрный дым. Мальчик и тень должны были преодолеть заросший участок, пока огонь не перепрыгнул дорогу, но они не успели.

Алёша увидел, как быстро к ним подбирается пламя, и испугался. Огромная тень, чёрная среди дыма, обхватила мальчика тёмными лапами. Алёша только лишь успел поднять голову, как тень размахнулась и ударила его по голове, и он упал на землю, подмяв под себя засохшую траву.

Пламя бесновалось. Прыгало с крыши на деревья, шумело, жгло. Дом на отшибе прогорал, уходил чёрным столбом в небо. Его застилал и белый дым жжёных полей. Огонь подбирался к Алёше, но вдруг остановился. Переменился ветер, погнал огонь обратно... Несколько капель дождя упали на сухую землю. Пламя стихло, задрожало. Неизвестно откуда появились тучи, которые вдруг разверзлись и окатил землю ливнем. Потух пожар, не подобравшись к лежавшему на земле ребёнку, ему не хватило совсем чуть-чуть.

Алёша так и лежал без сознания в мокрой и мятой пшенице, а дождь всё лил и лил, собираясь в маленькие ручейки, которые стекали под руки, ноги, размывали землю. Мальчик пошевелился, сжался от холода и открыл глаза, голова трещала, но он приподнялся на локтях, и его тут же стошнило. Дождь продолжал лить стеной, где-то дрогнул гром. Реки воды стекали вниз, унося вдаль и землю, и прогоревшее пшено полей. Алёша и рад бы остаться, лечь обратно и уснуть, но страх не дал ему это сделать.

Той медвежьей тени нигде не было рядом, и мальчик медленно встал, утопая в заболоченной земле. Над головой нависала тёмная туча, но где-то у горизонта просвечивали лучи солнца, дождь медленно начал заканчиваться, оставляя после себя почти незаметный кусочек радуги. Вдали показалось мельтешение, по дороге ехал грузовик и сверкал фарами. Алёша тут же захотел побежать напрямик ко взрослым, но споткнулся на влажной земле и не сразу понял, что упал на кости.

Пока Алёша, шатаясь и стряхивая комья земли с ботинок, шёл к дороге, он ничего не мог понять: ни пожара, ни того, что нашёл в полях. Лишь когда водитель затормозил перед грязным и измученным ребёнком и из кабины вылетела бабушка с красными от слёз глазами, Алёша обернулся и почувствовал, что его отец был совсем близко.

После школы, едва покончив с ужином, я жадно прильнул к телескопу — у девушки был гость. Небольшая щель между занавесками открывала довольно увлекательное зрелище, но в совершенно неудачном ракурсе. Я собрался уже заняться уроками, как пара неожиданно подошла к окну.

Мужчина подсадил девушку на подоконник. Она обхватила его талию бедрами, а плечи руками, подаваясь всем телом назад — в распахнутое окно. А затем произошло нечто странное.

Я вдруг понял, что мужчину обнимают уже не две руки, а как минимум шесть. Одна рука вздернулась, и я заметил цепкие когтистые пальцы. Ее тело потемнело, покрываясь чешуей. Длинный и тонкий, как хлыст, хвост с шипом на конце вырос за считанные минуты и обвил партнера вокруг шеи. Она спрыгнула с подоконника — ее профиль был все еще прекрасен. А затем она прильнула к губам мужчины в бесконечно-долгом поцелуе. Хвост распрямился струной и одним упругим движением прочертил дугу в воздухе — шип вонзился в затылок жертвы. Его тело начало сжиматься и скукоживаться с бешеной скоростью. Теперь она удерживала его на весу, как паучиха муху, и, когда вдруг ослабила объятья, на подоконник осела пустая шкурка высосанной досуха жертвы. Казалось, в его теле растворились даже кости.

И тут она оглянулась. Я отпрянул от окуляра, когда все еще милое лицо горгульи остановило на мне пристальный взгляд суженных в точку зрачков.

Я убрал телескоп и на следующий день боялся даже выйти из дома. Подсмотренное разбилось на яркие кадры, требующие хоть какого-нибудь объяснения.

Когда в дверь позвонили, я застыл в ужасе, но за порогом мялся вполне безобидный курьер. Он сунул мне несколько контейнеров с заказанными мамой блюдами и поспешил к другим клиентам.

Крышка одной из коробок слегка съехала на бок, открывая страшное содержимое — сморщенное, черное, как уголь, человеческое сердце. Записка на клочке бумаги была написана ярко-красными чернилами, небрежным летящим почерком:

“Я знаю, что ты видел прошлым вечером”.

Под пристальным взглядом бабушки Юлька сбросила оцепенение, смутилась:

– Я ж помогать приехала, ба! Картошку в огороде прополоть, полить всё. А тут ещё не потопала, уже лопать…
– Разговорчики! – улыбнулась бабуля. – Чтоб я тебя в огороде не видела, пока всё не съешь!
– Вот-вот, что за работник, если без сил работать идёт? – дед бросил на бабушку быстрый взгляд, и та кивнула, прикрыв глаза еле заметно:
– Всё утро готовила, Юлёнка! Уважь уж старушку!

Любимые блины ждали, как положено, под тканой салфеткой. Толстые, свежие, даже ещё чуть тёплые. И кофе, как делала бабушка – с ложкой сгущёнки вместо сахара и сливок. Юлька разложила угощение на большой тарелке, привычно потянулась к телефону, провела пальцем по экрану… Ещё раз. И снова. Экран остался чёрным.

«Понятно, почему будильник не сработал», – расстроилась она. Вздохнула. Отставила кружку. В сенях долго щёлкала выключателем, но свет так и не загорелся. На ощупь нашарила зарядку в кармане куртки и включила телефон в сеть, чтобы не терять времени, как дадут электричество.

Завтракать без телефона было непривычно, зато вкус блинов – сливочный, медовый, знакомый с детства, – ощущался острее. Как много лет назад, когда она жила в деревне всё лето и лакомилась ими каждый день. В задумчивости Юлька потянула с тарелки очередной блин, откусила…

Выплюнула прямо на скатерть. Горьковатое тесто с привкусом гнили шлёпнулось перед ней бесформенным комком. Мелькнули чёрные паутинки плесени. Тошнота подкатила к горлу, и Юлька еле успела отвернуться от стола: её вывернуло на пол, тем же липким, чёрным, мерз…

Юлька моргнула, и наваждение исчезло. Куски блинов, только что упавшие на пол, были обычными, как и тот, на столе. Только кисло пахло рвотой.

Задержав дыхание, Юлька сгребла всё в таз, наспех замыла водой и выбежала во двор.

Дед всё ещё орудовал лопатой. Грядка под ней уже наполовину зачернела взрытой землёй. Розовые нити червей, разрубленных лезвием, копошились в рыхлых маслянистых комьях, изворачивались, пытались спрятать в мягкую почву искалеченные тельца.

– Ты уже справилась, что ли? – бабушка возникла из-за спины, словно ждала Юлиного появления. Подоткнула косынку натруженными пальцами: скрюченными, чёрными от въевшейся земли. Усмехнулась. – И трёх часов ещё нет, а ты уже завтрак смела! Вкусно, милая?
– Да, вкусно, спасибо! Я только тазик вынесу в туалет, туда, в конец огорода…
– Не надо!!!

Бабушка с дедом вскрикнули одновременно – так, что Юлька едва не выронила таз. Бабушка рванула его из рук, подхватила, торопливо зашагала прочь:

– …сама отнесу, Юлёнка! И вообще, не ходи сегодня в огород. Ты сюда что, батрачить приехала?
– Нет, но я хотела вам помочь…
– Отдыхай! – перебила бабушка. – Наработаться успеешь! Кино посмотри, зря у нас телевизор новый?
– Ба, там электричества нет…
– Книжку почитай, – резко бросил дед, застывший с лопатой, как будто не копал, а просто слушал их разговор, замерев над грядкой. Бабушка снова поспешно улыбнулась:
– И правда, Юлёнка! Книжку!

Юлька отчего-то не смогла отказать. На пороге, входя в дом, застыла, и лопатками почувствовала взгляд. Напряжённый взгляд двух пар глаз.

Телефон не зарядился. Новый телек глядел чёрным провалом в стене. Часы в комнате всё так же показывали половину десятого.

«Сломались, что ли?» – нахмурились Юлька, но трогать не решилась: с детства боялась повредить хитрый механизм.

Есть не хотелось.

Она подошла к столу, долго глядела на кофе в кружке. По поверхности уже натянулась тёмная пенка, и Юлька не выдержала – тронула её языком, и тут же плюнула, рванула к раковине, вылила всю кружку в слив.

«Я слишком долго сегодня спала», – думала она раз за разом, по кругу, стараясь убедить в этой мысли сама себя. Но куда деваться от ощущения, что лизнула не кофейную пенку, а едва затянувшуюся ранку на разбитой коленке? Железный привкус крови всё ещё ржавел на языке.

Юлька села в кровати, уставившись в одну точку. Солнце больше не било в окно – перевалило к западу, ушло на другую сторону дома. Захотелось пойти в дальнюю комнату, распахнуть шторы, посмотреть, что творится на улице, как мимо идут по делам соседи, гоняют на великах дети, шастают деревенские коты… При одной мысли об этом тело словно одеревенело, стало тяжёлым, чужим. И в висках отдалось болью.

Над домом снова прокатился тяжёлый гул: ближе, ближе – самолёт шёл низко, громко, и в момент максимального сближения Юлька даже зажмурилась, – но гул отпустил, начал отдаляться, затихать, и самолёт полетел дальше, за деревню, за поля. Как всегда.

Юлька подошла к шкафу и провела пальцами по корешкам книг, знакомым с детства. Вот эта, оранжевая, – «Робинзон Крузо», рядом – «Волшебник Изумрудного города» со стёртой надписью на зелёном фоне, а эта, жёлтая, в мягкой обложке, – про Тарзана. Кажется, она перечитала здесь всё, пока была школьницей.

Может, эта? Кажется, такой книги в дедовой библиотеке она ещё не видела.

Замша, черная лента закладки. Название когда-то было отпечатано на обложке тиснением, но стёрлось. Юлька лежала в кровати, листала страницу за страницей, но буквы разбегались, как тараканы, наползали друг на друга, играли в догонялки – не прочесть… Она не заметила, как уснула.

Ей снилось, что бабушка с дедом шепчутся о чём-то на пороге и глядят на неё серьёзными глазами. «Главное, не в огород», – прошелестел бабушкин шёпот, и фигуры исчезли.

Ещё казалось, что ожило радио, и диктор строгим голосом зачитывал новости. «Как минимум… Службы спасения… Цифры уточняются…» Потом слова утонули в белом шуме.

Юлька открыла глаза – за окном начало темнеть, и телевизор всё ещё смотрел на неё пустым чёрным прямоугольником. Часы неизменно показывали половину десятого.

Выключатель щёлкал холостыми выстрелами, но в доме словно бы становилось только темнее. Стены скукожились, сдвинулись, стянулись вокруг кровати плотным пузырём.

Юлька не выдержала – накинула куртку, сбежала по ступенькам, хлопнула калиткой…

Когда вернулась, стало легче. После долгой прогулки она вошла в дом с чувством, что сбросила с души огромный камень.

– Ба, дедуль, я дома! – крикнула Юлька в темноту. – Так хорошо погуляла, по всей деревне прошлась! Кстати, видела…

Осеклась. Слова застыли на кончике языка. Видела что? Что было снаружи, когда она вышла?

Сумерки сгустились сильнее.

Помедлив, Юлька развернулась, прошла к калитке, надавила рукой на засов. Шагнула во внешний мир…

…и тут же вернулась обратно. Калитка закрылась за спиной, а перед глазами еле заметным пятном в темноте проступило родное крыльцо. Она так хорошо погуляла! Видела… Что-то? Что-то было в темноте снаружи?

Руки дрожали, когда она открывала калитку третий раз. И тут же – закрывала уже изнутри. Расслабленная, отдохнувшая Юлька, которая по-настоящему гуляла по деревне и видела…

Ничего не видела. Ни дороги, ни домов, ни деревьев, даже дурацких котов! Просто ничего. Не было никакого «снаружи».

Бабушки с дедом в доме не оказалось. Юлька судорожно шарила в сенях на полке, под куртками, на антресоли – пока, наконец, не нашла то, без чего дальше в доме невозможно было находиться. Карманный фонарик на батарейках, с которым она перечитала под одеялом столько книг.

– Пожалуйста, работай! Пожалуйста…

Чудо свершилось – фонарик мигнул и засветил ярким лучом.

Часы застыли на вечной половине десятого. Электричества не было.

Сердце колотилось, но Юлька могла придумать только один выход. Она выбежала из сеней, с усилием вытащила из грядки лопату и ринулась туда, где искала ответы на все загадки. В конец огорода.

– Стой! – резанул хриплый голос деда сзади.

Юлька не обернулась, крепче сжала древко.

– Да стой же ты, Юлёнка!

Дед вдруг оказался впереди, схватился за лопату цепкими чёрными пальцами. Луч выхватил из ночи дикие, ввалившиеся глаза, глубокие чёрные круги, сетку вен на распухшем лице. Юлька оттолкнулась что было сил, отпустила древко, вывернулась из-под дедовых рук…

Не успела сделать и двух шагов – за куртку схватили. Юлька махнула фонариком. Косынка на бабушке сбилась, и вместо половины головы зияла свежая открытая рана:

– Да стой же!

Юлька закричала.

Дальний гул самолёта прорезался из темноты, приблизился. Бабушка с дедом как будто приросли к земле, застыли, а Юлька рванула от них, не разбирая дороги, задыхаясь, и в десяти шагах провалилась по щиколотку в перекопанную почву, выронила фонарик…

«Светлова Евдокия Романовна», – высветил луч свежую могильную табличку.

Гул самолёта гремел почти над домом.

«Светлов Михаил Андреевич», – показалась вторая табличка.

Нестерпимый звук навалился сверху, заглушил всё.

Сзади схватили знакомые руки, обняли, не давая обернуться… Дедушка держал её, бабушка кричала что-то яростное, отчаянное. Юлька рвалась, запрокидывая голову, пока луч фонаря не вырвал из темноты третью табличку: «Светлова Юлия Александровна».

Голова взорвалась дикой болью. От самолётного гула лопались перепонки. Он ещё никогда не был таким громким.

– …ровно в полдесятого, Юлёнка. Внученька, малышка наша. Ты спала ещё, когда он рухнул. И вот…
– …мы как очнулись, и сообразили-то не сразу: у меня полголовы снесло, а деда – осколком в сердце. Потом уже поняли, как нас похоронили всех. А души на небо не ушли. И ни туда, ни сюда…
– …а ты просыпаться стала. К полудню, каждый день. И каждый раз не помнишь ничего, думаешь, что ещё живая…
– …самый страх-то, Юлёнка, он в этом как раз. Мы-то помним, как нас того… А тебя во сне завалило, значит. И просыпаешься каждый день, и дом видишь, как прежде, целым, а объясняем, чего и как, – только пугаешься, не веришь, сбежать пытаешься…
– …сколько дней таких напрасно потратили! Рассказывали, что к чему, объясняли. Кричала, плакала – а толку? Ни мы, ни ты со двора теперь уйти не способны. Ты хоть в дом заходишь, а мы-то с огорода ни шагу. Вот и решили, как можем, тебя от всего защищать. Авось проведёшь этот день по-человечески, как живая. И ведь получилось-то почти в этот раз, самую малость не дотянули!..
– …не серчай, Юлёнка. Мы завтра снова попробуем. Ты скажи только, чем тебя в доме занять? На огород нельзя, золотко, нельзя, любимая…
– …ничего. Научимся. У нас теперь, чай, попыток-то немерено. Всего-то на один нормальный день.